Полная версия
Убийца
– Дуня где? – был первый ее вопрос. Илья Ильич очень удивился.
– Зачем тебе Дуня?
– Позовите… Пусть тут сидит…
– Леночка, я прогнал ее, она всю ночь спала и чуть не убила тебя… Я велел приказчику рассчитать ее.
– Что?! Как?! Нет, нет, верни скорей! Она нужна мне, скорей, скорей. Ай, голова! Верни скорей.
– Не раздражайте больную, – шепнул доктор, – исполняйте все, что она приказывает.
Илья Ильич выбежал на кухню.
Старательный приказчик в точности исполнил приказание хозяина и, давно уже рассчитав горничную, выгнал ее из дому.
– Беги, разыщи ее, барыня требует.
– Да где же теперь ее разыщешь? Побегу, попробую.
– Сейчас она придет, – успокоил Илья Ильич жену, вернувшись в спальню.
– Спасибо, – прошептала больная. – Ильюша, худо мне. Пошли опять за священником.
– Полно, Леночка, успокойся! Ты изводишь себя только.
– Нет, пошли, пошли, мне надо, я хочу. Я могу… мо… – Она не договорила и закрыла глаза.
– Слабость очень велика, – заметил доктор, – она страшно измучена и нервы напряжены хуже вчерашнего. Не могу понять, что за причина такого потрясения? Нет ли у нее тайны какой-нибудь от вас?
– Помилуйте! Какие тайны, мы душа в душу живем, она без меня двух шагов никуда не делала!
– Непонятно! Непонятно! Но потрясение страшное. Что-нибудь должно быть! Без причины этого не бывает!
– Право, я меньше вас знаю.
– И давно вы заметили в ней перемену?
– Недели две.
– Ищите причину две недели тому назад! Без причины не могло быть!
– Дуня, где Дуня, пошлите ее ко мне скорей, – прошептала больная.
– Зачем ей эта Дуня? Допросите ее.
– Да где еще взять ее! Я прогнал, а приказчик поспешил! Вот еще горе-то!
– А за священником послали?
– Сейчас придет.
17
Луч спасения
– Что это Ивана Степановича четвертый день нет, – произнес за обедом старик Петухов, – не послать ли справиться, здоров ли он.
– Он сегодня мимо проезжал. Верно, занят, – ответил один из мастеров. – Говорят, он трактир свой продает.
– Продает, – протянул Петухов, – что так?! Он мне ничего не говорил. Может так, зря болтают! У него торговля хорошо идет, расчета нет продавать. Пустое, верно, толкуют.
– Скандалы, драки там все время происходят, мазурики разные собираются, полиция вмешалась, может быть, потому и продает.
– Не слыхал, не слыхал, он сказал бы, скрывать нечего.
– Да ему расчет прямой прикончить! Женится на Агафье Тимофеевне, заводом займется. Что же ему?
– Положим, это верно. Я сам просил его. Кому же как не зятю дела в руки взять. А работы у нас хватит ему по горло! Только все-таки, думается, он сказал бы мне.
– Мало вы его, папенька, знаете, – заметила Ганя. – Вы меня вот корили, что он мне не нравится, а спросите всех ваших мастеров, помощников, служащих, рабочих! Все говорят, что он им не нравится и человек, видимо, не из добрых.
– Правда, Тимофей Тимофеевич, – подтвердили в один голос трое мастеров. – Не пара он Агафье Тимофеевне.
– Поздновато, господа, теперь об этом толковать. Мы пили уж за сговор. Но все же я в толк не возьму, почему может он не нравиться?
– Ходил он тут по заводу, спрашивал нас и сейчас ведь видно, по обращению груб, резок, смотрит исподлобья, спрашивает все только о барыше, а самое дело ему и неинтересно. Разве хороший хозяин так к людям относится? Почему мы преданы вам, готовы день и ночь для вас трудиться? Потому, что вы – человек и человека в другом видите. Цените людей, а такие, как Куликов, только барыш во всем ищут да свой интерес.
– Коммерческий он человек. Теперь только так и деньги нажить можно. Такой век – и винить его за это нельзя.
– Кажется, вы тоже кое-что нажили, а таким коммерческим человеком не были. И Агафье Тимофеевне после жизни в вашем доме трудно будет свыкаться с порядками и понятиями Ивана Степановича…
– Поздно, поздно толковать об этом. Ганя – невеста.
– Мы ведь к слову только. Конечно, ваша родительская воля.
– Ганя сама теперь хочет. Сама приходила просить меня!
– Дай бог всего хорошего. Мы обещаемся служить Агафье Тимофеевне, как вам служили, только наше дело ведь маленькое…
– Спасибо, господа, спасибо, я не сомневаюсь в вашей преданности нашему семейству и надеюсь на вас… Вы не оставите мою Ганю…
– Папенька, а я эти дни с Рудольфом изучала сорта кож и какие кожи на что идут. Теперь я и цену, и качество всех сортов знаю. Завтра я начну с Николаем Гавриловичем изучать заказы, поставки и скоро все дела завода знать буду. Вот вы жаловались, что я помогать вам не могу! Не знаю только, как деньги с заказчиков получать. Николай Гаврилович рассказывал мне, что одним за наличные только, другим на векселя, третьим безо всего. Вот уж это я в толк не возьму…
– Умница, умница, ты у меня! А деньги-то получить уметь – самое главное и есть. В этом весь секрет всех дел.
– Что вы, папенька, а разве не важнее уметь хорошо сделать товар, выгодно сработать, удешевить производство?
– Нет. Ты и хорошо сделаешь, и выгодно, прочно, да какой толк, если денег не получишь?! А кто деньги умеет получить, так и дрянной товар выгодно с рук сбудет. Это-то вот коммерцией и называется.
– Нехорошая это коммерция! Вы, папенька, не так торгуете!
– Я, дочка, торговал в старину, когда люди другие были и порядки другие. Тогда и наживал, и производил больше других. А теперь вот почти в убыток работаем, хоть завод закрывай! Один набрал в кредит и не платит, а другой предлагает двугривенный за рубль. Другой выдал векселя, а торговлю перевел на жену и сам из Петербурга отметился: ищи его на Руси!.. Третий жмет так, что и шести процентов пользы не хочет дать, хоть в убыток ему поставляй. Ну, как тут честно-то торговать? Как окупить расходы по заводу? А расходов-то до ста тысяч рублей в год! Ведь не шутка! Самому недолго обанкротиться!
Встали из-за стола. Ганя поцеловала руку отца и сделала Николаю Гавриловичу Степанову знак рукою. Они вышли вместе.
Николай Гаврилович был пожилой уже человек, около 20 лет управлявший конторой завода Петухова. Он был женат, имел большую семью и отличался редким добродушием, честностью и прямотой характера. Он раньше старика Петухова заметил страдания и перемену в Гане, заметил изменившееся обращение с ней отца и наглое, грубое домогательство Куликова. Больше всего его возмущало циничное обхождение Куликова с хозяйской дочкой, который позволял себе третировать и дразнить Ганю, потешаясь над ее чувствами и душевными страданиями.
«Хорошо же должно быть ее супружеское счастье с таким муженьком», – думал Степапов и терялся в своих порывах помочь ей. В самом деле, как помочь, когда проходимец успел обойти, точно околдовать старика и расположить в свою пользу. Петухов уверился в нем, полюбил и решил, что лучшего зятя ему желать нельзя. Степанов, как и Ганя, не мог ничего сказать против Куликова, кроме своих личных антипатий, но такие доводы, разумеется, были бессильны и только раздражали старика. А Куликов не терял дорогого времени, ловко пользовался всеми обстоятельствами и окрутил свою свадьбу в какие-нибудь два-три месяца. Однажды Степанов увидел Ганю рыдавшую на скамеечке в углу заводского садика. Ему стало жалко ее до слез. Он подошел и участливо произнес:
– Не плачьте, Агафья Тимофеевна, подумаем лучше вместе, как бы помочь вашему горю. Слезами не поможешь!
Девушка подняла голову на говорившего и, улыбнувшись сквозь слезы, протянула ему руку.
– Ах, что вы, Николай Гаврилович, спасибо вам, но вижу я, что нет мне ни выхода, ни спасения. Слезы все-таки несколько облегчают.
– Да вы попробовали бы решительно переговорить с отцом?
– Пробовала! Все пробовала, и ничего не выходит! Он свое говорит, что нужен ему помощник в делах, а я не могу помочь ему и должна дать ему зятя.
– Господи! Вот затмение нашло на человека! Знаете, ведь мы все его ненавидим!
– О! Если бы вы видели, каким зверем смотрит он на меня?! Его глаза говорят: «Погоди, тебе покажу после, каков я муж». И мороз пробирает по коже от этих взглядов! Меня трясет, когда я его вижу!
– Вы говорили об этом папеньке?
– Не смею! Он говорит, что все это ерунда, глупости. Я просила отпустить меня служить, он еще пуще рассердился. Господи! За что мне все это?
Долго думали они вместе и ничего не могли придумать.
Сегодня, после обеда, когда она вышла из столовой, Николай Гаврилович, удивленный, обратился к девушке:
– Неужели это правда: вы сами просили папеньку ускорить вашу свадьбу.
– Ах, Николай Гаврилович. не знаете вы всего!
– Неужели я не заслужил вашего доверия? Почему же вы не хотите сказать мне всего?
– Стыдно мне, Николай Гаврилович, наглупила я как девчонка и теперь приходится вот расхлебывать!
– Вы не хотите рассказать?
– Могу, могу. Слушайте.
Она низко опустила голову и вполголоса рассказала в подробностях весь свой визит к Куликову. Степанов слушал ее напряженно, боясь проронить слово. Когда девушка кончила, он воскликнул:
– Подлец! Вот ужасный подлец! И это ваш будущий муж! С таким негодяем вы обречены жить всегда?!
– Жить?! Не только жить, но находиться в его власти. Когда он стиснул мне тогда руку, я после два дня не могла владеть ею, распухла, покрылась багровыми пятнами! Воображаю, если бы он ударил меня!
– Ах, Агафья Тимофеевна, что вы наделали?! И как можно было так опрометчиво поступать! Знаете ведь, что он негодяй и живьем дались ему в руки! Он хуже еще мог что-нибудь сделать!
– Вы упрекаете вот, а сами думали, думали и ничего не могли придумать!..
– А вот и придумал!..
Ганя вскрикнула от радости и уставилась на него.
– Придумали?! Говорите, говорите скорей что?!
– Вот что! Мы с вами уверены, что он негодяй! Надо доказать это, надо скорее собрать сведения о нем! Вы старайтесь тянуть сколько можно свадьбу, а я займусь расследованием его прошлого, соберу справки, пойду хоть в Сибирь, за границу, все раскопаю, выкопаю! Возьму отпуск и уеду! Не может быть, чтобы мы ошибались! Когда мы привезем вашему папеньке доказательства, тогда разговор будет другой.
– Голубчик, Николай Гаврилович, как мне благодарить вас?!
– Нечего благодарить! Успеете еще поблагодарить, а теперь надо скорее действовать! Мы и так много времени потеряли! Вы продолжайте заниматься в конторе, учитесь на заводе, входите во все… Наши все помогут вам от души, а вы ведь умница. Постарайтесь только затянуть приготовления к свадьбе… Если я должен буду уехать, я буду писать вам все подробно… А теперь пойдемте в контору и сейчас же сделаем первый шаг.
Ганя пошла за Степановым. На лестнице они встретили мальчика, бежавшего с улицы.
– Ты откуда?
– Хозяин посылал к Куликову, справиться о здоровье.
– Ну и?
– Дома их нет… Квартира заперта…
– Иди, скажи…
Они прошли в комнату.
– Смешно ведь сказать… Папенька ваш человек старый, опытный… Выдает дочь и не знает за кого?! Куликов, Куликов… А кто такой этот Куликов? Мещанин, крестьянин, купец или дворянин? А может быть, он женат уж? Может, мазурик какой?! Эх! Ослепление как найдет – ничего мы, грешные, не видим!
– А разве, Николай Гаврилович, это не все равно, из каких он.
– Конечно, не все равно. Но главное-то в том дело, что при справках может истина обнаружиться, истина, которую он скрывает. Может, он судился и лишен прав?!
– Да разве такие могут в купцах состоять и рестораны держать?
– Временными купцами могут быть. А если и не могут, так скрыть ведь могут!
– А вы тогда как же узнаете?
– Кому надо, все узнает! Кому другому нужды нет справки наводить! Пусть себе торгует! А единственную дочь замуж выдавать нельзя без справок! Если бы Тимофей Тимофеевич сызмальства знал Куликова, тогда другое дело!
– Что же вы намерены прежде всего делать? Где узнавать?
– А вот сейчас пошлю справку сделать в полицию – по какому документу он живет и прописан. Тогда обратимся туда, где документ выдан и где он раньше проживал.
– Он говорил – в Орловской губернии.
– В Орловскую поедем! Хоть на край света! Если бы вы знали, как мне тяжело видеть ваше горе, Агафья Тимофеевна!
– Николай Гаврилович, не сказать ли папеньке, что вы хотите собирать сведения? Это не худо ведь?
– Нет, нельзя! Папенька скажет, это лишнее, не нужно, что он и так людей насквозь видит, умеет узнавать, что теперь уж поздно и прочее… А когда он запретит, тогда нельзя уж будет ехать!
– Это верно! Правда! А как же вы уедете? Вы ему каждую минуту нужны.
– Скажу, что по неотложному, семейному делу.
– А Куликов воспользуется этим и заберет дела все в руки.
– Он уж и так почти все забрал! Пусть забирает до поры до времени!
– А что это значит, что его четвертый день нет? Не раздумал ли жениться?
– Не таковский небось! Случая не упустит! Красавицу-девушку берет, с заводом и с капиталом!
– Спасибо вам, Николай Гаврилович, спасибо!
Ганя с чувством пожала его руку и побежала домой. Она почувствовала облегчение. Мелькнул луч надежды!
18
Сенька-косой
После жестокой порки Сенька-косой часа полтора пролежал почти без чувств… Он слабо стонал и скрежетал зубами… Стонал от боли и скрежетал зубами от бешеной злобы.
Как?! Его, Сеньку-косого!!! Выдрали публично, позорно?! Нет!! Этого пережить он не может!! Он должен жестоко отомстить за свой позор и покрытую рубцами спину…
Федька-домушник не отходил от лежащего друга и прислушивался к каждому его вздоху.
– Сеня, плохо тебе? – спрашивал он шепотом стонавшего.
– Ничего… Вынесу, потому что… надо… перерезать их… всех… всех… и ее… и поросенка… всех… Слышишь? Ты поможешь мне!..
– Еще бы! Помогу, помогу, только отдохни… Чуть не убили проклятые… В три кнута, ракалии!.. Тебе не встать ведь?!
– Встану, – прохрипел Сенька, – и сегодня же отомщу!
И, несмотря на страшную боль, он приподнялся; опираясь на товарища, встал на ноги, но сейчас же застонав, опять лег на траву…
– Нет, еще надо полежать! Слышишь хохот какой? Это они веселятся! Веселитесь, веселитесь! Петух не пропоет, как мы сведем с вами счеты! Веселей смеется последний!.. Ох!
Сенька закрыл глаза… Сидевший рядом Федька прислушивался к отдельным звукам, долетавшим с полянки Тумбы… Прошло около часу… Шум и возгласы начинали стихать… Очевидно, пир приходил к концу… Дремавший Сенька вскочил… Его физиономия судорожно искривилась от боли, но он не произнес ни одного звука…
– Чего ты, – успокаивал его Федька, – ляг, еще полежи… Рано еще… Отдохни хорошенько…
– Пойдем, – глухо произнес Сенька и, повиснув на его руке, потащился сквозь кустарник… Федька не возражал… Он знал, что Косой не допускает никаких возражений; он обладает почти сверхъестественной силой воли… Однажды в борьбе он получил тяжкую рану. Зажав ее одной рукой, Сенька продолжал другой рукой состязание и вышел победителем; мало того, он не пошел даже к доктору или в больницу, излечил сам свою рану и скоро совсем был здоров. Так можно ли было удержать его теперь от мщения, которым он весь горел! Мщение теперь было единственным лекарством, способным поставить его на ноги, возвратить бодрость.
Они прошли кустарник и вскоре увидели лужайку пиршества, начинавшую пустеть. Оставалось еще человек десять, но и они готовились откланяться хозяину.
– Собирай сухие сучья и камни, – шепнул Сенька товарищу.
Тот молча повиновался. Сенька не мог еще стоять на ногах без посторонней помощи и прилег на траву. Ему было видно все, что происходило у Тумбы. Вот он угощает гостей «по последней». Настенька подает закуску. Совсем рассвело уже, лучи солнца играют на верхушках деревьев. Хозяева утомились. Это видно во всех их движениях. Сейчас, проводив гостей, они заберутся в свою конуру и заснут беспробудным сном. Чудное утро совсем не походит на сентябрь. В такое утро спится на свежем воздухе после бессонной ночи – мертвецки! Это Сенька по опыту хорошо знает, особенно, если ночью привелось хорошо выпить. А Тумба выпил за эту ночь больше всех. Спите, спите, голубчики!
– Федька, еще, еще, больше собирай, больше, – шептал Сенька.
Домушник и так старался. Он смутно догадывался, что Косой задумал, но не смел подавать советов.
– Т-с! – произнес Сенька.
Федька залег в кусты, и оба они притаили дыхание. В нескольких шагах от них прошли четверо гостей Тумбы. Они весело болтали и смеялись:
– А что Сенька? Жив ли он после порки?
– Да, выпороли здорово! Я ему тоже подсыпал пяток горячих! Пусть помнит! Насолил он всем нам.
– Вот, уж не жаль будет, если подохнет.
– Где ему подохнуть, он нас с тобой переживет! Домушник его потащил; верно, дома уж теперь.
Сенька с блестевшими глазами вслушивался в их разговор.
– И ты, каналья, пяток прибавил, – прошептал он, – ладно, попомним! Придет черед и твой!
Опять наступила тишина. Шаги последних гостей исчезли вдали. На лужайке Настенька все прибрала и спрятала. Тумба ушел в хижинку. Вошла и Настенька. Все стихло.
– Еще полчаса, – прошептал Сенька, – пусть крепче уснут.
Федька продолжал носить хворост, сучья. Тишина ясного солнечного утра ничем не нарушалась, кроме веселого щебетания и чирикания пташек.
– Ну, пора, – произнес Сенька и пополз на лужайку. На корточках он подполз к хижине и, как собака, стал ее обнюхивать. Обитатели спали. Знаком он подозвал к себе Федьку и шепнул:
– Таскай скорее камни и хворост, я не могу сам…
Федька начал работу. Сенька сам раскладывал большие камни, заваливая входную дверь, острые камни он клал в виде подпор, наперекоски, под углом, а остальные наваливал сверху. Хворост охапками он накладывал кругом всей хижинки и на крышу. Работа шла быстро.
– Теперь хорошо, – произнес Сенька и пополз за кусты, на противоположную сторону лужайки.
– Федька, давай огня! – крикнул он. – И беги сюда, будем любоваться!
Молча домушник достал коробку спичек, зажег одну и подпалил хворост в нескольких местах. Огонь быстро вспыхнул. Федька залег в кустах рядом с Сенькой. Пламя обхватило сразу всю избушку. Внутри было тихо.
– Нескоро проснутся, – шепнул Федька.
– Еще проснутся ли! – злорадно произнес Сенька.
– Не тронуться ли нам в путь? – предложил Федька.
– Постой. Дай полюбоваться! Ага, смотри, проснулись, ломятся… Слышишь…
– Да, да.
– Шутишь! Не скоро, брат!
Вдруг дверь хижины вылетела, и из нее выскочил, с опаленными уже волосами, Тумба. За Тумбой выползала полубесчувственная Настенька с ребенком.
Молодецки, в несколько мгновений, Тумба разбросал хворост и потушил огонь. Затем он начал давать тревожные частые свистки и бросился искать по кустам.
– Сенька, погибли мы, – прошептал Федька. – Говорил, надо было бежать!
– Поздно теперь, молчи, авось не найдет!
– Как не найдет?! Смотри, их наберется сейчас много. Приготовь ножи, будем защищаться!
Говоря это, Федька вдруг быстро стал пробираться в чащу кустов. Сенька позвал его раз, другой – ответа нет. Он попробовал тоже податься в чащу, но был не в силах.
– Неужели он бросил меня? – мелькнуло в голове Сеньки. – Нет, быть не может!
А Федька, между тем, не показывался. Тумба продолжал свистеть все громче и чаще. Он тщательно осматривал все соседние кусты, но искал не в той сторон, где было нужно. Если бы Сенька имел силы, он давно мог бы убежать. Очевидно, Федька сообразил это и удрал.
– Негодяй, он бросил меня в такую критическую минуту!
Скоро в чаще и глубине леса начали раздаваться ответные свистки. Тревога приняла широкие размеры. Свистки слышались по всем направлениям и со всех сторон. Тумба еще с большим остервенением искал кругом и осматривал каждый кустик. Постепенно он переходил и на ту сторону, где лежал в 20 шагах от лужайки Сенька. Холодный пот начал выступать у последнего. Он хорошо понимал, что сопротивление его, когда он почти не может двигаться, похоже на кукольную комедию, а пощады ждать от Тумбы смешно. Надо было готовиться к какой-нибудь пытке и лютой казни. Кусты и деревья запрыгали у него в глазах. Руки и ноги казались парализованными.
– Тумба, Тумба, – послышался крик сзади него. – Сюда!
Тумба повернулся в его сторону и легкими скачками в одно мгновение очутился тут.
– Вот он, бери его. Я вернулся на твои свистки и случайно наткнулся на него.
Сенька не верил своим ушам. Это говорил Федька-домушник, его сообщник и неразлучный друг, товарищ.
Рядом с Федькой стоял Пузан, тоже вернувшийся на свист.
– Спасибо, товарищи, – произнес Тумба, – но откуда ты, Федька, знаешь, зачем я давал свистки и кого мне нужно.
– А нешто мы не видим, – показал Федька на опаленную хижину, – и не догадываемся? – ткнул он пальцем на Сеньку.
– Ой, так ли, – произнес Тумба, подходя к Сеньке. Он осторожно, точно гадину, надавил сначала коленом в спину Сеньку, затем осмотрел его карманы, сапоги и вытащил из-за пазухи большой нож. Обезоружив врага, он взял его за шиворот, вытащил на лужайку и здесь, скрутив руки и ноги веревками, положил на спину.
– Надо наших подождать. А ты, Федька, покажи-ка за пазухой?
Домушник добровольно вытащил такой же большой нож, как и у Сеньки.
– Я не расстаюсь с ним, – произнес он.
– Даже когда к товарищам в гости идешь? Постой! Мы тебя попросим подробно рассказать, где ты расстался с Сенькой!
– Я его встретил в версте отсюда, – произнес Пузан, – и мы вместе вернулись.
– Он сам пошел сюда?
– Нет, я сказал ему, что нужно идти, а то…
– А то насильно поведут! Т-а-ак! Я думаю, – заметил Тумба, – что все это дело рук Федьки, потому что Сенька не мог один все это устроить! Он и ходить еще не может после порки!
Между тем обитатели Горячего поля продолжали собираться на лужайке. Когда набралось человек тридцать, Тумба объявил, что можно начинать.
– Ну-ка, Федька, выходи.
Домушника поставили рядом с лежавшим Сенькой.
– Смотрите, братцы, подвиг этих товарищей, – указал Тумба на свою опаленную хижину, обложенную хворостом и камнями. – Кто-то задумал меня вместе с семьей заживо спалить? Казнь хорошая и верно рассчитанная, потому что если бы не проснувшийся ребенок, то меня с Настенькой не было бы теперь в живых! Чье это дело? Федька! Говори.
Федька упал на колени.
– Клянусь всем, что есть у меня святого!
– Стой! – резко воскликнул Тумба. – Ничего святого у тебя нет, и никаким клятвам твоим никто не поверит. Говори, что хочешь, а мы знаем, как поступить.
– Он, – Федька указал на Сеньку, – заставил меня собирать хворост и камни. Я ничего не знал, а когда он велел таскать к будке, я убежал. Больше ничего не знаю!
– Врешь! Тебя Пузан поймал за версту, а если бы ты тогда убежал, когда хворост таскать начали, то был бы у себя в лавре! Говори, где был!
– Я… я… я смотрел из-за кустов, что хочет делать Сенька.
– Смотрел? И рисковал попасться из-за любопытства? Врешь, не похоже это на тебя! Если ты остался, то ради одного из двух: помочь Сеньке или спасти меня! Меня ты не спасал, значит, помогал Сеньке! Говори все или под кнутом околеешь! Ты ведь понимаешь, что все равно спасения тебе нет! От нас ты не уйдешь! Пузан, что он говорил дорогой?
– Он, братцы, все порывался отстать от меня и задать тягу. Я, говорит, к Тумбе не принадлежу; я вяземский, а не заставный, не с поля, мне делать там нечего.
– А про Сеньку не вспоминал?
– Говорил, что Сенька верно там натворил…
– А как он шел, когда ты его задержал?
– Скоро шел. Удирал. Когда мы встретились, он испугался и хотел спрятаться, да негде было.
– Слышишь, Федька? И теперь ты будешь запираться?
Домушник молчал.
– Дайте кнуты! Разложите его!
Федька закричал:
– Не надо, не надо! Все расскажу!
Домушник начал в подробностях все рассказывать. Когда он дошел до момента поджога, голос его дрогнул:
– Сенька подполз и зажег хворост.
– Как же он поджег, когда на ногах стоять не мог? Ведь он обжегся бы!
– Нет, ничего, зажег.
– А у кого спички? Осмотреть их карманы.
Коробку спичек нашли у Федьки.
Он стоял ни жив ни мертв.
19
В крови
– Ракалия, – воскликнул таинственный гость, – нас кто-то видел!!
– Что вы?! Не может быть!!
Они оба разом обернулись и увидели фигуру удаляющегося буфетчика.
– Ах, черт возьми, это мой старший буфетчик! И чего он сунулся? Верно, дело серьезное у него! Они без приглашения не смеют ко мне соваться!
– Однако, это неприятно! Уверены ли вы, что он не опасен?
– Разумеется! Это пустяки, хотя лучше, если бы этого не было.
Они вошли в квартиру. Куликов и его гость имели ужасный вид. Все платье и руки забрызганы кровью. Костюмы растерзаны. В руках какие-то узлы.
– Прежде всего нужно переодеться и сжечь наши костюмы.
– Я побреюсь у вас и снесу свои усы. Это необходимо.
