Петербург. Стихотворения (сборник)

Мать

Она и мать. Молчат – сидятСреди алеющих азалий.В небес темнеющих глядятМглу ниспадающей эмали.«Ты милого, – склонив чепец,Прошамкала ей мать, – забудешь,А этот будет, как отец:Не с костылями век пробудешь».Над ними мраморный амур.У ног – ручной, пуховый кролик.Льет ярко-рдяный абажурСвой ярко-рдяный свет на столик.Пьет чай и разрезает торт,Закутываясь в мех свой лисий;Взор над верандою простерВ зари порфировые выси.Там тяжкий месяца кораллЗловещий вечер к долам клонит.Там в озера литой металлТемноты тусклые уронит; —Тускнеющая дымом ночьТам тусклые колеблет воды: —Там – сумерками кроет дочь,Лишенную навек свободы.1908Серебряный Колодезь

Судьба

Меж вешних камышей и вербОтражена ее кручина.Чуть прозиявший, белый серпЛетит лазурною пустыней —В просветах заревых огнейСквозь полосы далеких ливней.Урод склоняется над ней.И всё видней ей и противнейНапудренный, прыщавый нос,Подтянутые, злые губы,Угарный запах папирос,И голос шамкающий, грубый,И лоб недобрый, восковой,И галстук ярко огневой;И видит: —где зеленый сукЦветами розовыми машетПод ветром, – лапами паукНа паутинных нитях пляшет;Слетает с легкой быстротой,Качается, – и вновь слетает,И нитью бледно-золотойКачается, а нить блистает:Слетел, и на цветок с цветкаПолзет по росянистым кочкам.И падает ее рукаС атласным кружевным платочком;Платочек кружевной дрожитНа розовых ее коленях;Беспомощно она сидитВ лиловых, в ласковых сиренях.Качается над нею нос,Чернеются гнилые зубы;Угарной гарью папиросРастянутые дышат губы;Взгляд оскорбительный и злойВпивается холодной мглой,И голос раздается грубый:«Любовницей моею будь!»Горбатится в вечернем светеВ крахмал затянутая грудьВ тяжелом, клетчатом жилете.Вот над сафьянным башмачкомВ лиловые кусты сирениГорбатым клетчатым комкомСрывается он на колени.Она сбегает под откос;Безумие в стеклянном взгляде…Стеклянные рои стрекозЛетят в лазуревые глади.На умирающей зареУпала (тяжко ей и дурно)В сырой росе, как серебре,Над беломраморною урной.Уж в черной, лаковой каретеУехал он…В чепце зеленом,В колеблемом, в неверном свете,Держа флакон с одеколоном,Старушка мать над ней сидит,Вся в кружевах, – молчит и плачет.То канет в дым, то заблеститСнеговый серп; и задымитТуманами ночная даль;Извечная висит печаль;И чибис в полунощи плачет…1906Москва

Свадьба

Мы ждем. Ее всё нет, все нет…Уставившись на паперть храмаВ свой черепаховый лорнет,Какая-то сказала дама.Завистливо: «Si jeune… Quelle ange…»[4]Гляжу – туманится в вуалях:Расправила свой флер д’оранж, —И взором затерялась в далях.Уж регент, руки вверх воздев,К мерцающим, златым иконам,Над клиросом оцепенев,Стоит с запевшим камертоном.Уже златит иконостасВечеровая багряница.Вокруг уставились на насСоболезнующие лица.Блеск золотых ее колец…Рыдание сдавило горлоЕе, лишь свадебный венецРука холодная простерла.Соединив нам руки, попВкруг аналоя грустно водит,А шафер, обтирая лоб,Почтительно за шлейфом ходит.Стою я, умилен, склонен,Обмахиваясь «Chapeau claque’oм»[5].Осыпала толпа княжонНас лилиями, мятой, маком.Я принял, разгасясь в углу,Хоть и не без предубежденья,Напечатленный поцелуй —Холодный поцелуй презренья.Между подругами прошлаСо снисходительным поклоном.Пусть в вышине колоколаНерадостным вещают звоном, —Она моя, моя, моя…Она сквозь слезы улыбнулась.Мы вышли… Ласточек семьяНад папертью, визжа, метнулась.Мальчишки, убегая вдаль,Со смеху прыснули невольно.Смеюсь, – а мне чего-то жаль.Молчит, – а ей так больно, больно.А колокольные крестыСквозь зеленеющие елиС непобедимой высотыНа небесах заогневели.Слепительно в мои глазаКидается сухое лето;И собирается гроза,Лениво громыхая где-то.1905–1908Серебряный Колодезь

После венца

Глядят – невеста и женихИз подвенечной паутины,Прохаживаясь вдоль куртины,Колеблемой зефиром; их —Большой серебряный дельфин,Плюющийся зеркальным блеском,Из пурпуровых георгинОкуривает водным блеском.Медлительно струит фонтанШушукающий в выси лепет…Жених, охватывая стан,Венчальную вуаль отцепит;В дом простучали костыли;Слетела штора, прокачавшись.Он – в кружевной ее пыли,К губам губами присосавшись.Свой купол нежно-снеговойХаосом пепельным обрушит —Тот облак, что над головойВзлетающим зигзагом душит;И вспучилась его золаВ лучей вечеровые стрелы;И пепел серый сеет мгла,Развеивая в воздух белый;Чтоб неба темная эмальВ ночи туманами окрепла, —Там водопадом топит дальБеззвучно рушимого пепла.1908Москва

Город

Старинный дом

В.Ф. Ходасевичу

Всё спит в молчанье гулком.За фонарем фонарьНад Мертвым[6] переулкомКолеблет свой янтарь.Лишь со свечою дамаПокажется в окне: —И световая рамаПроходит на стене;Лишь дворник встрепенется, —И снова головойНад тумбою уткнетсяВ тулуп бараний свой.Железная ограда;Старинный барский дом;Белеет колоннадаНад каменным крыльцом.Листвой своей поблеклойШушукнут тополя.Луна алмазит стекла,Прохладный свет лия.Проходят в окнах светы: —И выступят из мглыКенкэты и портреты,И белые чехлы.Мечтательно ПолинаВ ночном дезабильеРазбитое пьяниноТерзает в полумгле.Припоминает младостьНад нотами: «Любовь,Мечта, весна и сладость —Не возвратитесь вновь.Вы где, условны встречиИ вздох: Je t’aime, Poline…»[7]Потрескивают свечи,Стекает стеарин.Старинные курантыЗовут в ночной угар.Развеивает бантыАтласный пеньюар.В полуослепшем взореВоспоминаний дым,Гардемарин, и море,И невозвратный Крым.Поездки в Дэрикоэ,Поездки к Учан-Су…Пенснэ лишь золотоеТрясется на носу.Трясутся папильотки,Колышется браслетНапудренной красоткиСемидесяти лет.Серебряные косыРассыпались в луне.Вот тенью длинноносойВзлетает на стене.Рыдает сонатинаПотоком томных гамм.Разбитое пьяниноОскалилось – вон там.Красы свои нагиеЗакрыла на груди,Как шелесты сухиеПрильнули к ней: «Приди, —Я млею, фея, млею…»Ей под ноги лунаАтласную лилеюБросает из окна.А он, зефира тише,Наводит свой лорнет:С ней в затененной нишеТанцует менуэт.И нынче, как намедни,У каменных перилПроходит вдоль передней,Ища ночных громил.Как на дворе собакиТам дружною гурьбойПролаяли, – Акакий —Лакей ее седой,В потертом, сером фраке,С отвислою губой: —В растрепанные бакиБормочет сам с собой.Шушукнет за портретом,Покажется в окне: —И рама бледным светомПроходит на стене.Лишь к стеклам в мраке гулкомПрильнет его свеча…Над Мертвым переулкомНемая каланча.Людей оповещает,Что где-то – там – пожар, —Медлительно взвиваетВ туманы красный шар.Август 1908Суйда

Маскарад

М.Ф. Ликиардопуло

Огневой крюшон с поклономКапуцину черт несет.Над крюшоном капюшономКапуцин шуршит и пьет.Стройный черт, – атласный, красный, —За напиток взыщет дань,Пролетая в нежный, страстный,Грациозный па д’эспань, —Пролетает, колобродит,Интригует наугад.Там хозяйка гостя вводит.Здесь хозяин гостье рад.Звякнет в пол железной злостьюТам косы сухая жердь: —Входит гостья, щелкнет костью,Взвеет саван: гостья – смерть.Гость: – немое, роковое,Огневое домино —Неживою головоюНад хозяйкой склонено.И хозяйка гостя вводит.И хозяин гостье рад.Гости бродят, колобродят,Интригуют наугад.Невтерпеж седому турке:Смотрит маске за корсаж.Обжигается в мазуркеЗнойной полькой юный паж.Закрутив седые баки,Надушен и умилен,Сам хозяин в черном фракеОткрывает котильон.Вея веером пуховым,С ним жена плывет вдоль стен;И муаром бирюзовымРазвернулся пышный трэн.Чей-то голос раздается:«Вам погибнуть суждено», —И уж в дальних залах вьется, —Вьется в вальсе доминоС милой гостьей: желтой костьюЩелкнет гостья: гостья – смерть.Прогрозит и лязгнет злостьюТам косы сухая жердь.Пляшут дети в ярком свете.Обернулся – никого.Лишь, виясь, пучок конфеттиС легким треском бьет в него.«Злые шутки, злые маски», —Шепчет он, остановясь.Злые маски строят глазки,В легкой пляске вдаль несясь.Ждет. И боком, легким скоком, —«Вам погибнуть суждено», —Над хозяйкой ненарокомПрошуршало домино.Задрожал над бледным бантомСеребристый позумент;Но она с атласным франтомПролетает в вихре лент.В бирюзу немую взоровЕй пылит атласный шарф.Прорыдав, несутся с хоров, —Рвутся струны страстных арф.Подгибает ноги выше,В такт выстукивает па, —Ловит бэби в темной нише —Ловит бэби – grand papa[8].Плещет бэби дымным тюлем,Выгибая стройный торс.И проносят вестибюлемЛедяной, отрадный морс.Та и эта в ночь из светаВыбегает на подъезд.За каретою каретаТонет в снежной пене звезд.Спит: и бэби строит курыПрестарелый qrand papa.Легконогие амурыВкруг него рисуют па.Только там по гулким залам —Там, где пусто и темно, —С окровавленным кинжаломПробежало домино.Июль 1908Серебряный Колодезь

Меланхолия

М.Я. Шику

Пустеет к ýтру ресторан.Атласами своими феиШушукают. Ревет орган.Тарелками гремят лакеи —Меж кабинетами. Как тень,Брожу в дымнотекущей сети.Уж скоро золотистый деньУдарится об окна эти,Пересечет перстами гарь,На зеркале блеснет алмазом…Там: – газовый в окне фонарьОгнистым дозирает глазом.Над городом встают с земли, —Над улицами клубы гари.Вдали – над головой – вдалиОбрывки безответных арий.И жил, и умирал в тоске,Рыдание не обнаружив.Там: – отблески на потолкеГирляндою воздушных кружевПротянутся. И все на мигЗажжется желтоватым светом.Там – в зеркале – стоит двойник;Там вырезанным силуэтом —Приблизится, кивает мне,Ломает в безысходной мукеВ зеркальной, в ясной глубинеСвои протянутые руки.1904Москва

Отчаянье

Е.П. Безобразовой

Веселый, искрометный лед.Но сердце – ледянистый слиток.Пусть вьюга белоцвет метет, —Взревет; и развернет свой свиток.Срывается: кипит сугроб,Пурговым кружевом клокочет,Пургой окуривает лоб,Завьется в ночь и прохохочет.Двойник мой гонится за мной;Он на заборе промелькает,Скользнет вдоль хладной мостовойИ, удлинившись, вдруг истает.Душа, остановись – замри!Слепите, снеговые хлопья!Вонзайте в небо, фонари,Лучей наточенные копья!Отцветших, отгоревших днейОсталась песня недопета.Пляшите, уличных огнейНа скользких плитах иглы света!1904Москва

Праздник

В.В. Гофману

Слепнут взоры: а джиорноОсвещен двухсветный зал.Гость придворный непритворноШепчет даме мадригал, —Контредансом, контредансомЗавиваясь в «chinoise».Искры прыщут по фаянсам,По краям хрустальных ваз.Там – вдали – проходит полныйСедовласый кавалер.У окна вскипают волныРазлетевшихся портьер.Обернулся: из-за пальмыМаска черная глядит.Плещут струи красной тальмыВ ясный блеск паркетных плит.«Кто вы, кто вы, гость суровый —Что вам нужно, домино?»Но, закрывшись в плащ багровый,Удаляется оно.Прислонился к гобелэнам,Он белее полотна…А в дверях шуршит уж трэномГри-де-перлевым жена.Искры прыщут по фаянсам,По краям хрустальных ваз.Контредансом, контредансомВьются гости в «chinoise»Июль 1908Серебряный Колодезь

Пир

С.А. Полякову

Проходят толпы с фабрик прочь.Отхлынули в пустые дали.Над толпами знамена в ночьКровавою волной взлетали.Мы ехали. Юна, свежа,Плеснула перьями красотка.А пуля плакала, визжа,Над одинокою пролеткой.Нас обжигал златистый хмельОтравленной своей усладой.И сыпалась – вон там – шрапнельНад рухнувшею баррикадой.В «Aquarium’e» с ней шутилЯ легкомысленно и метко.Свой профиль теневой склонилНад сумасшедшею рулеткой,Меж пальцев задрожавших взявБлагоуханную сигару,Взволнованно к груди прижавВдруг зарыдавшую гитару.Вокруг широкого стола,Где бражничали в тесной куче,Венгерка юная плыла,Отдавшись огненной качуче.Из-под атласных, темных веждОчей метался пламень жгучий,Плыла: – и легкий шелк одеждЗа ней летел багряной тучей.Не дрогнул юный офицер,Сердито в пол палаш ударив,Как из раздернутых портьерЛизнул нас сноп кровавых зарев.К столу припав, заплакал я,Провидя перст судьбы железной.«Ликуйте, пьяные друзья,Над распахнувшеюся бездной.Луч солнечный ужо взойдет;Со знаменем пройдет рабочий:Безумие нас заметет —В тяжелой, в безысходной ночи.Заутра брызнет пулеметТам в сотни возмущенных грудей;Чугунный грохот изольет,Рыдая, злая пасть орудий.Метелицы же рев глухойНас мертвенною пляской свяжет, —Заутра саван ледяной,Виясь, над мертвецами ляжет,Друзья мои…»И банк металВ разгаре пьяного азарта;И сторублевики бросал;И сыпалась за картой карта.И, проигравшийся игрок,Я встал: неуязвимо строгий,Плясал безумный кэк-уок,Под потолок кидая ноги.Суровым отблеском покрыв,Печалью мертвенной и блеклойНа лицах гаснущих застыв,Влилось сквозь матовые стекла —Рассвета мертвое пятно.День мертвенно глядел и робко.И гуще пенилось вино,И щелкало взлетевшей пробкой.1905Москва

Укор

Кротко крадешься креповым трэном,Растянувшись, как дым, вдоль паркета;Снеговым, неживым манекеном,Вся в муар серебристый одета.Там народ мой – без крова; суровыйМой народ в униженье и плене.Тяжелит тебя взор мой свинцовый.Тонешь ты в дорогом валансьене.Я в полях надышался свинцами.Ты – кисейным, заоблачным мифом.Пропылишь мне на грудь кружевами,Изгибаясь стеклярусным лифом.Или душу убил этот грохот?Ты молчишь, легкий локон свивая.Как фонтан, прорыдает твой хохот,Жемчуговую грудь изрывая.Ручек матовый мрамор муаромЗадымишь, запылишь. Ты не слышишь?Мне в лицо ароматным угаромВетер бледнопуховый всколышешь.1909Серебряный Колодезь

Поджог

Заснувший дом. Один, во мглеПрошел с зажженною лучиною.На бледном, мертвенном челеГлухая скорбь легла морщиною.Поджег бумаги. ОгонекЗаползал синей, жгучей пчелкою.Он запер двери на замок,Объятый тьмой студеной, колкою.Команда в полночь пролетитНад мостовой сырой и тряскою; —И факел странно зачадитНад золотой, сверкнувшей каскою.Вот затянуло серп луны.Хрустальные стрекочут градины.Из белоструйной сединыГлядят чернеющие впадины.Седины бьются на челе.Проходит улицей пустынною.На каланче в туманной мглеВзвивается звезда рубинная.1905Петербург

На улице

Сквозь пыльные, желтые клубыБегу, распустивши свой зонт.И дымом фабричные трубыПлюют в огневой горизонт.Вам отдал свои я напевы —Грохочущий рокот машин,Печей раскаленные зевы!Всё отдал; и вот – я один.Пронзительный хохот пролеткиНа мерзлой гремит мостовой.Прижался к железной решетке —Прижался: поник головой…А вихри в нахмуренной твердиВолокна ненастные вьют; —И клены в чугунные жердиБагряными листьями бьют.Сгибаются, пляшут, закрылиОкрестности с воплем мольбы,Холодной отравленной пыли —Взлетают сухие столбы.1904Москва

Вакханалия

И огненный хитон принес,И маску черную в кардонке.За столиками гроздья розСвой стебель изогнули тонкий.Бокалы осушал, молчал,Камелию в петлицу фракаВоткнул и в окна хохоталИз душного, ночного мрака —Туда, – где каменный карнизСветился предрассветной лаской, —И в рдяность шелковистых ризОбвился и закрылся маской,Прикидываясь мертвецом…И пенились – шипели вина.Возясь, перетащили в домКровавый гроб два арлекина.Над восковым его челомКрестились, наклонились оба —И полумаску молоткомПриколотили к крышке гроба.Один – заголосил, завылНад мертвым на своей свирели;Другой – цветами перевилЕго мечтательных камелий.В подставленный сосуд виномСтруились огненные росы,Как прободал ему жезломГрудь жезлоносец длинноносый.1906Мюнхен

Арлекинада

Посвящается современным арлекинам

Мы шли его похоронитьВатагою беспутно сонной.И в бубен похоронный битьКакой-то танец похоронныйВдруг начали. Мы в колпакахЗа гробом огненным вопилиИ фимиам в сквозных лучахКадильницами воскурили.Мы колыхали красный гроб;Мы траурные гнали дроги,Надвинув колпаки на лоб…Какой-то арлекин убогий —Седой, полуслепой старик —Язвительным, немым вопросомМорщинистый воскинул ликС наклеенным картонным носом.Горбатился в сухой пыли.Там в одеянии убогомНадменно выступал вдалиС трескучим, с вытянутым рогом —Герольд, предвозвещавший смерть;Там лентою вилась дорога;Рыдало и гремело в твердьОтверстие глухого рога.Так улиц полумертвых стройПроцессия пересекала;Рисуясь роковой игрой,Паяц коснулся бледно-алой —Камелии: и встал мертвец,В туман протягивая длани;Цветов пылающий венецНадевши, отошел в тумане: —Показывался здесь и там;Заглядывал – стучался в окна;Заглядывал – врывался в храм,Сквозь ладанные шел волокна.Предвозвещая рогом смерть,О мщении молил он бога:Гремело и рыдало в твердьОтверстие глухого рога.«Вы думали, что умер я —Вы думали? Я снова с вами.Иду на вас, кляня, грозяМоими мертвыми руками.Вы думали – я был шутом?..Молю, да облак семиглавыйТяжелый опрокинет громНа род кощунственный, лукавый!»Ноябрь 1906Мюнхен

Преследование

Опять над нею залучилсяСияньем свадебный венец.За нею в дрогах я тащился,Неуспокоенный мертвец.Сияла грешным метеоромЕе святая красота.Из впадин ей зияла взоромМоя немая пустота.Ее венчальные вуалиПроколебались мне в ответ.Ее глаза запеленалиВоспоминанья прежних лет.На череп шляпу я надвинул.На костяные плечи – плед.Жених бледнел и брови сдвинул,Как в дом за ними шел я вслед.И понял он, что обвенчаласьОна не с ним, а с мертвецом.И молча ярость занималасьНад бледно бешеным лицом.Над ней склоняюсь с прежней лаской;И ей опять видны, слышны:Кровавый саван, полумаска,Роптанья страстные струны,Когда из шелестящих складокНад ней клонюсь я, прежний друг.И ей невыразимо гадокС ней почивающий супруг.1906Серебряный Колодезь

Похороны

Толпы рабочих в волнах золотого заката.Яркие стяги свиваются, плещутся, пляшут.На фонарях, над железной решеткой,С крыш над домамиПлаткамиМашут.Смеркается.Месяц серебряный, юныйПоднимается.Темною лентой толпа извивается.Скачут драгуны.Вдоль оград, тротуаров, – вдоль скверов,Над железной решеткой, —Частый, короткийТрескРевольверов.Свищут пули, кося…Ясный блескТам по взвизгнувшим саблям взвился.Глуше напев похорон.Пули и плачут, и косят.Новые тучи кровавых знамен —Там, в отдаленье – проносят.1906Москва* * *Пока над мертвыми людьмиОдин ты не уснул, дотолеЦепями ржавыми гремиИз башни каменной о воле.Да покрывается чело, —Твое чело, кровавым потом.Глаза сквозь мутное стекло —Глаза – воздетые к высотам.Нальется в окна бирюза,Воздушное нальется злато.День – жемчуг матовый – слеза —Течет с восхода до заката.То серый сеется там дождь,То – небо голубеет степью.Но здесь ты, заключенный вождь,Греми заржавленною цепью.Пусть утро, вечер, день и ночь —Сойдут – лучи в окно протянут:Сойдут – глядят: несутся прочь.Прильнут к окну – и в вечность канут.Июнь 1907Петровское

В Летнем саду

Над рестораном сноп ракетВзвивается струею тонкой.Старик в отдельный кабинетВон тащит за собой ребенка.Над лошадиною спинойОголена, в кисейной пене, —Проносится – ко мне, за мной!Проносится по летней сцене.Прощелкает над ней жокей —Прощелкает бичом свистящим.Смотрю… Осанистый лакейС шампанским пробежал пьянящим.И пенистый бокал поднес.Вдруг крылья ярко-красной тогиТак кто-то над толпой вознес —Бежать бы: неподвижны ноги.Тяжелый камень стекла бьет —Позором купленные стекла.И кто-то в маске восстаетНад мертвенною жизнью, блеклой.Волнуются: смятенье, крик.Огни погасли в кабинете; —Оттуда пробежал старикВ полузастегнутом жилете, —И падает, – и пал в тоскеС бокалом пенистым рейнвейнаВ протянутой, сухой рукеУ тиховейного бассейна; —Хрипит, проколотый насквозьСверкающим, стальным кинжалом:Над ним склонилось, пролилосьАтласами в сиянье алом —Немое домино: и вновь,Плеща крылом атласной маски,С кинжала отирая кровь,По саду закружилось в пляске.1906Серебряный Колодезь

На площади

Он в черной маске, в легкой красной тоге.И тога шелком плещущим взлетела.Он возглашает: «Будете как боги».Пришел. Стоит. Но площадь опустела.А нежный ветер, ветер тиховейный,К его ногам роняет лист каштана.Свеваясь пылью в зеркало бассейнаКипит, клокочет кружево фонтана.Вознес лампаду он над мостовою,Как золотой, как тяжковесный камень.И тучей искр взлетел над головоюЕе палящий, бледный, чадный пламень.Над головой дрожит венок его из елки.Лампаду бросил. Пламя в ней угасло.О мостовую звякнули осколки.И пролилось струей горящей масло.За ним следят две женщины в тревогеС перил чугунных, каменных балконов.Шурша, упали складки красной тогиНа гриву черных, мраморных драконов.Открыл лицо. Горит в закатной ласкеОно пятном мертвеющим и мрачным.В точеных пальцах крылья полумаскиПод ветром плещут кружевом прозрачным.Холодными прощальными огнямиРастворены небес хрустальных склоныИз пастей золотыми хрусталямиВ бассейн плюют застывшие драконы.1906Мюнхен

Прохождение

Я фонарьОтдаю изнемогшему брату.Улыбаюсь в закатный янтарь,Собираю душистую мяту.Золотым огонькомСкорбный путь озаряю.За убогим столомС бедняком вечеряю.Вы мечиНа меня обнажали.Палачи,Вы меня затерзали.Кровь чернела, как смоль,Запекаясь на язве.Но старинная больЗабывается разве?Чадный блеск, смоляной,Пробежал по карнизам.Вы идете за мной,Прикасаясь к разодранным ризам.– «Исцели, исцелиНаши темные души…»Ветер листья с землиВзвеет шелестом в уши…Край пустынен и нем.Нерассветная твердь.О, зачемНе берет меня смерть!1906Мюнхен

Безумие

В полях

Я забыл. Я бежал Я на волеБледным ливнем туманится даль.Одинокое, бедное поле,Сиротливо простертое вдаль.Не страшна ни печаль, ни тоска мне:Как терзали – я падал в крови:Многодробные, тяжкие камниРазбивали о кости мои.Восхожу в непогоде недобройЯ лицом, просиявшим как день.Пусть дробят приовражные ребраМою черную, легкую тень!Пусть в колючих, бичующих прутьяхИзодрались одежды мои.Почивают на жалких лоскутьяхПоцелуи холодной зари.Над простором плету, неподвижен,Из колючей крапивы венок.От далеких поникнувших хижинПодымается тусклый дымок.Ветер, плачущий брат мой, – здесь тихо.Ты пролей на меня свою сонь.Исступленно сухая гречихаМечет под ноги яркий огонь.1907Париж

Матери

Я вышел из бедной могилы.Никто меня не встречал —Никто: только кустик хилыйОблетевшей веткой кивал.Я сел на могильный камень…Куда мне теперь идти?Куда свой потухший пламень —Потухший пламень… – нести.Собрала их ко мне – могила.Забыли все с того дня.И та, что – быть может – любила,Не узнает теперь меня.Испугаю их темью впадин;Постучусь – они дверь замкнут.А здесь – от дождя и градинНе укроет истлевший лоскут.Нет. – Спрячусь под душные плиты…Могила, родная мать,Ты одна венком разбитымНе устанешь над сыном вздыхать.Январь 1907Париж

Полевой пророк

В.В. Владимирову

Средь каменьев меня затерзали:Затерзали пророка полей.Я на кость – полевые скрижали —Проливаю цветочный елей.Облечен в лошадиную кожу,Песью челюсть воздев на чело,Ликованьем окрестность встревожу, —Как прошло: всё прошло – отошло.Разразитесь, призывные трубы,Над раздольем осенних полей!В хмурый сумрак оскалены зубыВеличавой короны моей.Поле – дом мой. Песок – мое ложе.Полог – дым росянистых полян.Загорбатится с палкой прохожий —Приседаю покорно в бурьян.Ныне, странники, с вами я: скоро жДымным дымом от вас пронесусь —Я – просторов рыдающих сторож,Исходивший великую Русь.Январь 1907Париж

На буграх

Песчаные, песчаные бугры, —Багряные от пиршества заката.Пространств моих восторги и пирыВ закатное одеты злато.Вовек в степи пребуду я – аминь!Мои с зарей – с зарею поцелуи!Вовек туда – в темнеющую синьПространств взлетают аллилуйи.Косматый бог, подобием кустаКо мне клонясь, струит росу листвоюВ мои, как маки, яркие уста, —Да прорастут они травою.Твой ныне страж убогих этих местЯ, старый бог, степной завет исполню:Врагов твоих испепелю окрест,Прияв трезубец жарких молний.Пред ним простерт, взываю: «Отче наш».Бурмидским жемчугом взлетело утро.Косматый бог лиет лазурь из чашИ водопад из перламутра.Заря горит: ручьи моих псалмовСластят уста молитвою нехитрой.На голове сапфиром васильковВся прозябающая митра.1908Серебряный Колодезь

Полевое священнодействие

Н.Н. Русову

Я помню день: враги с окрестных селВосстали на меня – и вот: погибли,Когда на них молитвенно пошел,Закляв словами травных библий.Когда, как месть, волшебств туманный ток,Дымящийся росою и ветрами,Подъяв, заклятьем пролил на востокНад охладненными лугами.Эй, ты! Падешь, коль вновь возмнишь восстатьНа божество, как пал в веках твой прадед, —И мой репейник бешеный, как тать,Иглою шип под сердцем всадит.Я вольный поп: и ныне, как и встарь,Сюда кустом на брань рукоположен.И вещий – сам. И вещий мой алтарьИз крепких, красных камней сложен.Колючий клир (ревнивое репье) —Мои прозябшие цветами прихожане —Вознес над вами, скрыв лицо мое,Благославляющие длани.Вот соберу с болот зеленый хвощ,От ульев – мед, от нивы – колос хлебный!Текут века… Я утро, день и нощьСлужу целебные молебны.Цветись, цветок, – и в ветер венчик кинь!Взлетайте выше, ладанные струи!Вовек туда, в темнеющую синьПространств восходят аллилуйи.Медовый ветр струит густой елей,Сластит уста и льется быстротечно.Стоят холмы, подъяв престол полейТысячелетия, извечно.И космами над синею водойВдали поник в бунтующей порфиреСердитый бог с зеленой бородой —Последний бог в пустынном мире.Твой вопль глухой гудит, летит, твердит, —Твердит в поля, лиет елей и стынет;Зеленой хлябью вновь – и вновь – вскипит,Листвяной купой хладно хлынет.Из уст твоих – златые словеса!Из уст дуплистых, сластно в высь кидаясь,Они туда – в немые небеса —Текут, потоком изливаясь.Как возвещу в простор окрестных селСладчайших уст, о куст порфирородный, —Как возвещу бунтующий глагол,Неизреченный и свободный.Из вековой, из царственной глушиТы – сук сухой наставя, как трезубец, —Туда – во мрак трухлявой их душиГрозишь, косматый душегубец.1908Серебряный Колодезь