Багровый и белый отброшен и скомкан,в зеленый бросали горстями дукаты,а черным ладоням сбежавшихся оконраздали горящие желтые карты.Бульварам и площади было не странноувидеть на зданиях синие тоги.И раньше бегущим, как желтые раны,огни обручали браслетами ноги.Толпа – пестрошерстая быстрая кошка —плыла, изгибаясь, дверями влекома;каждый хотел протащить хоть немножкогромаду из смеха отлитого кома.Я, чувствуя платья зовущие лапы,в глаза им улыбку протиснул; пугаядарами в жесть, хохотали арапы,над лбом расцветивши крыло попугая.1912

Утро

Угрюмый дождь скосил глаза.А зарешеткой четкойжелезной мысли проводов —перина.И нанеевстающих звездлегко оперлись ноги. Но гибель фонарей,царейв короне газа,для глазасделала больнейвраждующий букет бульварных проституток.И жутокшутокклюющий смех —из желтыхядовитых розвозросзигзагом.За гами жутьвзглянутьотрадно глазу:рабакрестовстрадающе-спокойно-безразличных,гробадомовпубличныхвосток бросал в одну пылающую вазу.1912

Порт

Просты́ни вод под брюхом были.Их рвал на волны белый зуб.Был вой трубы – как будто лилилюбовь и похоть медью труб.Прижались лодки в люльках входовк сосцам железных матерей.В углах оглохших пароходовгорели серьги якорей.1912

Из улицы в улицу

Улица.Лицаудоговгодов резче.Черезжелезных конейс окон бегущих домовпрыгнули первые кубы.Лебеди шей колокольных,гнитесь в силках проводов!В небе жирафий рисунок готоввыпестрить ржавые чубы.Пестр, как форель,сынбезузорной пашни.Фокусникрельсытянет из пасти трамвая,скрыт циферблатами башни.Мы завоеваны!Ванны.Души.Лифт.Лиф души расстегнули.Тело жгут руки.Кричи, не кричи:«Я не хотела!» —резокжгутмуки.Ветер колючийтрубевырываетдымчатой шерсти клок.Лысый фонарьсладострастно снимаетс улицычерный чулок.1913

А вы могли бы?

Я сразу смазал карту будня,плеснувши краску из стакана;я показал на блюде студнякосые скулы океана.На чешуе жестяной рыбыпрочел я зовы новых губ.А выноктюрн сыгратьмогли бына флейте водосточных труб?1913

Вывескам

Читайте железные книги!Под флейту золо́ченой буквыполезут копченые сигии золотокудрые брюквы.А если веселостью песьейзакружат созвездия «Магги» —бюро похоронных процессийсвои проведут саркофаги.Когда же, хмур и плачевен,загасит фонарные знаки,влюбляйтесь под небом харчевенв фаянсовых чайников маки!1913

Любовь

Девушка пугливо куталась в болото,ширились зловеще лягушечьи мотивы,в рельсах колебался рыжеватый кто-то,и укорно в буклях проходили локомотивы.В облачные па́ры сквозь солнечный угарврезалось бешенство ветряно́й мазурки,и вот я – озноенный июльский тротуар,а женщина поцелуи бросает – окурки!Бросьте города, глупые люди!Идите голые лить на солнцепекепьяные вина в меха-груди,дождь-поцелуи в угли-щеки.1913

1По мостовоймоей души изъезженнойшаги помешанныхвьют жестких фраз пяты.Где городаповешеныи в петле о́блаказастылибашенкривые выи —идуодин рыдать,что перекресткомра́спятыгородовые.2Несколько слов о моей женеМорей неведомых далеким пляжемидет луна —жена моя.Моя любовница рыжеволосая.За экипажемкрикливо тянется толпа созвездий пестрополосая.Венчается автомобильным гаражем,целуется газетными киосками,а шлейфа млечный путь моргающим пажемукрашен мишурными блестками.А я?Несло же, палимому, бровей коромыслоиз глаз колодцев студеные ведра.В шелках озерных ты висла,янтарной скрипкой пели бедра?В края, где злоба крыш,не кинешь блесткой лесни.В бульварах я тону, тоской песков овеян:ведь это ж дочь твоя —моя песняв чулке ажурному кофеен!3Несколько слов о моей мамеУ меня есть мама на васильковых обоях.А я гуляю в пестрых павах,вихрастые ромашки, шагом меряя, мучу.Заиграет вечер на гобоях ржавых,подхожу к окошку,веря,что увижу опятьсевшуюна домтучу.А у мамы больнойпробегают народа шорохиот кровати до угла пустого.Мама знает —это мысли сумасшедшей ворохивылезают из-за крыш завода Шустова.И когда мой лоб, венчанный шляпой фетровой,окровавит гаснущая рама,я скажу,раздвинув басом ветра вой:«Мама.Если станет жалко мневазы вашей муки,сбитой каблуками облачного танца, —кто же изласкает золотые руки,вывеской заломленные у витрин Аванцо?..»4Несколько слов обо мне самомЯ люблю смотреть, как умирают дети.Вы прибоя смеха мглистый вал заметилиза тоски хоботом?А я —в читальне улиц —так часто перелистывал гро́ба том.Полночьпромокшими пальцами щупаламеняи забитый забор,и с каплями ливня на лысине куполаскакал сумасшедший собор.Я вижу, Христос из иконы бежал,хитона оветренный крайцеловала, плача, слякоть.Кричу кирпичу,слов исступленных вонзаю кинжалв неба распухшего мякоть:«Солнце!Отец мой!Сжалься хоть ты и не мучай!Это тобою пролитая кровь моя льется дорогою дольней.Это душа мояклочьями порванной тучив выжженном небена ржавом кресте колокольни!Время!Хоть ты, хромой богомаз,лик намалюй мойв божницу уродца века!Я одинок, как последний глазу идущего к слепым человека!»1913

Адище города

Адище города окна разбилина крохотные, сосущие светами адки.Рыжие дьяволы, вздымались автомобили,над самым ухом взрывая гудки.А там, под вывеской, где сельди из Керчи —сбитый старикашка шарил очкии заплакал, когда в вечереющем смерчетрамвай с разбега взметнул зрачки.В дырах небоскребов, где горела рудаи железо поездов громоздило лаз —крикнул аэроплан и упал туда,где у раненого солнца вытекал глаз.И тогда уже – скомкав фонарей одеяла —ночь излюбилась, похабна и пьяна,а за солнцами улиц где-то ковыляланикому не нужная, дряблая луна.1913

Нате!

Через час отсюда в чистый переулоквытечет по человеку ваш обрюзгший жир,а я вам открыл столько стихов шкатулок,я – бесценных слов мот и транжир.Вот вы, мужчина, у вас в усах капустагде-то недокушанных, недоеденных щей;вот вы, женщина, на вас белила густо,вы смотрите устрицей из раковин вещей.Все вы на бабочку поэтиного сердцавзгромоздитесь, грязные, в калошах и без калош.Толпа озвереет, будет тереться,ощетинит ножки стоглавая вошь.А если сегодня мне, грубому гунну,кривляться перед вами не захочется — и вотя захохочу и радостно плюну,плюну в лицо вамя – бесценных слов транжир и мот.1913

Послушайте!

Послушайте!Ведь, если звезды зажигают —значит – это кому-нибудь нужно?Значит – кто-то хочет, чтобы они были?Значит – кто-то называет эти плево́чки жемчужиной?И, надрываясьв метелях полу́денной пыли,врывается к богу,боится, что опоздал,плачет,целует ему жилистую руку,просит —чтоб обязательно была звезда! —клянется —не перенесет эту беззвездную му́ку!А послеходит тревожный,но спокойный наружно.Говорит кому-то:«Ведь теперь тебе ничего?Не страшно?Да?!»Послушайте!Ведь, если звездызажигают —значит – это кому-нибудь нужно?Значит – это необходимо,чтобы каждый вечернад крышамизагоралась хоть одна звезда?!1914

Мама и убитый немцами вечер

По черным улицам белые материсудорожно простерлись, как по гробу глазет.Вплакались в орущих о побитом неприятеле:«Ах, закройте, закройте глаза газет!»Письмо.Мама, громче!Дым.Дым.Дым еще!Что вы мямлите, мама, мне?Видите —весь воздух вымощенгромыхающим под ядрами камнем!Ма – а – а – ма!Сейчас притащили израненный вечер.Крепился долго,кургузый,шершавый,и вдруг, —надломивши тучные плечи,расплакался, бедный, на шее Варшавы.Звезды в платочках из синего ситцавизжали:«Убит,дорогой,дорогой мой!»И глаз новолуния страшно коситсяна мертвый кулак с зажатой обоймой.Сбежались смотреть литовские села,как, поцелуем в обрубок вкована,слезя золотые глаза костелов,пальцы улиц ломала Ковна.А вечер кричит,безногий,безрукий:«Неправда,я еще могу-с —хе! —выбряцав шпоры в горящей мазурке,выкрутить русый ус!»Звонок.Что вы,мама?Белая, белая, как на гробе глазет.«Оставьте!О нем это,об убитом, телеграмма.Ах, закройте,закройте глаза газет!»1914

Скрипка и немножко нервно

Скрипка издергалась, упрашивая,и вдруг разревеласьтак по-детски,что барабан не выдержал:«Хорошо, хорошо, хорошо!»А сам устал,не дослушал скрипкиной речи,шмыгнул на горящий Кузнецкийи ушел.Оркестр чужо смотрел, каквыплакивалась скрипкабез слов,без такта,и только где-тоглупая тарелкавылязгивала:«Что это?»«Как это?»А когда геликон —меднорожий,потный,крикнул:«Дура,плакса,вытри!» —я встал,шатаясь полез через ноты,сгибающиеся под ужасом пюпитры,зачем-то крикнул:«Боже!»,Бросился на деревянную шею:«Знаете что, скрипка?Мы ужасно похожи:я вот тожеору —а доказать ничего не умею!»Музыканты смеются:«Влип как!Пришел к деревянной невесте!Голова!»А мне – наплевать!Я – хороший.«Знаете что, скрипка?Давайте —будем жить вместе!А?»1914

Вам!

Вам, проживающим за оргией оргию,имеющим ванную и теплый клозет!Как вам не стыдно о представленных к Георгиювычитывать из столбцов газет?!Знаете ли вы, бездарные, многие,думающие, нажраться лучше как, —может быть, сейчас бомбой ногивыдрало у Петрова поручика?..Если б он, приведенный на убой,вдруг увидел, израненный,как вы измазанной в котлете губойпохотливо напеваете Северянина!Вам ли, любящим баб да блюда,жизнь отдавать в угоду?!Я лучше в баре… будуподавать ананасную воду!1915

Гимн обеду

Слава вам, идущие обедать миллионы!И уже успевшие наесться тысячи!Выдумавшие каши, бифштексы, бульоныи тысячи блюдищ всяческой пищи.Если ударами ядртысячи Реймсов разбить удалось бы —по-прежнему будут ножки у пулярд,и дышать по-прежнему будет ростбиф!Желудок в панаме! Тебя ль заразятвеличием смерти для новой эры?!Желудку ничем болеть нельзя,кроме аппендицита и холеры!Пусть в сале совсем потонут зрачки —все равно их зря отец твой выделал;на слепую кишку хоть надень очки,кишка все равно ничего б не видела.Ты так не хуже! Наоборот,если б рот один, без глаз, без затылка —сразу могла б поместиться в ротцелая фаршированная тыква.Лежи спокойно, безглазый, безухий,с куском пирога в руке,а дети твои у тебя на брюхебудут играть в крокет.Спи, не тревожась картиной кровии тем, что пожаром мир опоясан, —молоком богаты силы коровьи,и безмерно богатство бычьего мяса.Если взрежется последняя шея бычьяи злак последний с камня серого,ты, верный раб твоего обычая,из звезд сфабрикуешь консервы.А если умрешь от котлет и бульонов,на памятнике прикажем высечь:«Из стольких-то и стольких-то котлет миллионов —твоих четыреста тысяч».1915

Надоело

Не высидел дома.Анненский, Тютчев, Фет.Опять,тоскою к людям ведомый,идув кинематографы, в трактиры, в кафе.За столиком.Сияние.Надежда сияет сердцу глупому.А если за неделютак изменился россиянин,что щеки сожгу огнями губ ему.Осторожно поднимаю глаза,роюсь в пиджачной куче.«Назад,наз-зад,назад!»Страх орет из сердца,Мечется по лицу, безнадежен и скучен.Не слушаюсь.Вижу,вправо немножко,неведомое ни на суше, ни в пучинах вод,старательно работает над телячьей ножкойзагадочнейшее существо.Глядишь и не знаешь: ест или не ест он.Глядишь и не знаешь: дышит или не дышит он.Два аршина безлицего розоватого теста:хоть бы метка была в уголочке вышита.Только колышутся спадающие на плечимягкие складки лоснящихся щек.Сердце в исступлении,рвет и мечет.«Назад же!Чего еще?»Влево смотрю.Рот разинул.Обернулся к первому, и стало иначе:для увидевшего вторую образинупервый —воскресший Леонардо да Винчи.Нет людей.Понимаетекрик тысячедневных мук?Душа не хочет немая идти,а сказать кому?Брошусь на землю,камня короюв кровь лицо изотру, слезами асфальт омывая.Истомившимися по ласке губами тысячью поцелуев покроюумную морду трамвая.В дом уйду.Прилипну к обоям.Где роза есть нежнее и чайнее?Хочешь —теберябоепрочту «Простое как мычание»?Для историиКогда все расселятся в раю и в аду,земля итогами подведена будет – помните:в 1916 годуиз Петрограда исчезли красивые люди.1916

Себе, любимому, Посвящает эти строки автор

Четыре.Тяжелые, как удар.«Кесарево кесарю – богу богово».А такому,как я,ткнуться куда?Где для меня уготовано логово?Если б был ямаленький,как Великий океан, —на цыпочки б волн встал,приливом ласкался к луне бы.Где любимую найти мне,такую, как и я?Такая не уместилась бы в крохотное небо!О, если б я нищ был!Как миллиардер!Что деньги душе?Ненасытный вор в ней.Моих желаний разнузданной ордене хватит золота всех Калифорний.Если б быть мне косноязычным,как Дантили Петрарка!Душу к одной зажечь!Стихами велеть истлеть ей!И словаи любовь моя —триумфальная арка:пышно,бесследно пройдут сквозь неелюбовницы всех столетий.О, если б был ятихий,как гром, —ныл бы,дрожью объял бы земли одряхлевший скит.Яесли всей его мощьювыреву голос огромный —кометы заломят горящие руки,бросятся вниз с тоски.Я бы глаз лучами грыз ночи —о, если б был ятусклый,как солнце!Очень мне надосияньем моим поитьземли отощавшее лонце!Пройду,любовищу мою волоча.В какой ночи,бредовой,недужной,какими Голиафами я зачат —такой большойи такой ненужный?1916

России

Вот иду я,заморский страус,в перьях строф, размеров и рифм.Спрятать голову, глупый, стараюсь,в оперенье звенящее врыв.Я не твой, снеговая уродина.Глубжев перья, душа, уложись!И иная окажется родина,вижу —выжжена южная жизнь.Остров зноя.В пальмы овазился.«Эй,дорогу!»Выдумку мнут.И опятьдо другого оазисавью следы песками минут.Иные жмутся —уйти б,не кусается ль? —Иные изогнуты в низкую лесть.«Мама,а мама,несет он яйца?» —«Не знаю, душечка.Должен бы несть».Ржут этажия.Улицы пялятся.Обдают водой холода́.Весь истыканный в дымы и в пальцы,переваливаю года.Что ж, бери меня хваткой мёрзкой!Бритвой ветра перья обрей.Пусть исчезну,чужой и заморский,под неистовства всех декабрей.1916

Хорошее отношение к лошадям

Били копыта.Пели будто:– Гриб.Грабь.Гроб.Груб. —Ветром опита,льдом обута,улица скользила.Лошадь на крупгрохнулась,и сразуза зевакой зевака,штаны пришедшие Кузнецким клёшить,сгрудились,смех зазвенел и зазвякал:– Лошадь упала! —– Упала лошадь! —Смеялся Кузнецкий.Лишь один яголос свой не вмешивал в вой ему.Подошели вижуглаза лошадиные…Улица опрокинулась,течет по-своему…Подошел и вижу —за каплищей каплищапо морде катится,прячется в ше́рсти…И какая-то общаязвериная тоскаплеща вылилась из меняи расплылась в шелесте.«Лошадь, не надо.Лошадь, слушайте —чего вы думаете, что вы их плоше?Деточка,все мы немножко лошади,каждый из нас по-своему лошадь».Может быть,– старая —и не нуждалась в няньке,может быть, и мысль ей моя казалась пошла́,тольколошадьрванулась,встала на́ ноги,ржанулаи пошла.Хвостом помахивала.Рыжий ребенок.Пришла веселая,стала в стойло.И все ей казалось —она жеребенок,и стоило жить,и работать стоило.1918

Необычайное приключение, Бывшее с Владимиром Маяковским летом на даче

(Пушкино, Акулова гора, Дача румянцева, 27 верст по Ярославской жел. дор.)

В сто сорок солнц закат пылал, в июль катилось лето, была жара,жара плыла —на даче было это.Пригорок Пушкино горбилАкуловой горою,а низ горы —деревней был,кривился крыш корою.А за деревнею —дыра,и в ту дыру, наверно,спускалось солнце каждый раз,медленно и верно.А завтрасновамир залитьвставало солнце а́ло.И день за днемужасно злитьменявот этостало.И так однажды разозлясь,что в страхе все поблекло,в упор я крикнул солнцу:«Слазь!довольно шляться в пекло!»Я крикнул солнцу:«Дармоед!занежен в облака ты,а тут – не знай ни зим, ни лет,сиди, рисуй плакаты!»Я крикнул солнцу:«Погоди!послушай, златолобо,чем так,без дела заходить,ко мнена чай зашло бы!»Что я наделал!Я погиб!Ко мне,по доброй воле,само,раскинув луч-шаги,шагает солнце в поле.Хочу испуг не показать —и ретируюсь задом.Уже в саду его глаза.Уже проходит садом.В окошки,в двери,в щель войдя,валилась солнца масса,ввалилось;дух переведя,заговорило басом:«Гоню обратно я огнивпервые с сотворенья.Ты звал меня?Чаи гони,гони, поэт, варенье!»Слеза из глаз у самого —жара с ума сводила,но я ему —на самовар:«Ну что ж,садись, светило!»Черт дернул дерзости моиорать ему, —сконфужен,я сел на уголок скамьи,боюсь – не вышло б хуже!Но странная из солнца ясьструилась, —и степенностьзабыв,сижу, разговорясьс светилом постепенно.Про то,про это говорю,что-де заела Роста,а солнце:«Ладно,не горюй,смотри на вещи просто!А мне, ты думаешь,светитьлегко?– Поди, попробуй! —А вот идешь —взялось идти,идешь – и светишь в оба!»Болтали так до темноты —до бывшей ночи то есть.Какая тьма уж тут?На «ты»мы с ним, совсем освоясь.И скоро,дружбы не тая,бью по плечу его я.А солнце тоже:«Ты да я,нас, товарищ, двое!Пойдем, поэт,взорим,вспоему мира в сером хламе.Я буду солнце лить свое,а ты – свое,стихами».Стена теней,ночей тюрьмапод солнц двустволкой пала.Стихов и света кутерьма —сияй во что попало!Устанет то,и хочет ночьприлечь,тупая сонница.Вдруг – яво всю светаю мочь —и снова день трезвонится.Светить всегда,светить везде,до дней последних донца,светить —и никаких гвоздей!Вот лозунг мой —и солнца!1920

О дряни

Слава, Слава, Слава героям!!!Впрочем,имдовольно воздали дани.Теперьпоговоримо дряни.Утихомирились бури революционных лонПодернулась тиной советская мешанина.И вылезлоиз-за спины РСФСРмурломещанина.(Меня не поймаете на слове,я вовсе не против мещанского сословия.Мещанамбез различия классов и сословиймое славословие.)Со всех необъятных российских нив,с первого дня советского рождениястеклись они,наскоро оперенья переменив,и засели во все учреждения.Намозолив от пятилетнего сидения зады,крепкие, как умывальники,живут и понынетише воды.Свили уютные кабинеты и спаленки.И вечеромта или иная мразь,на жену,за пианином обучающуюся, глядя,говорит,от самовара разморясь:«Товарищ Надя!К празднику прибавка —24 тыщи.Тариф.Эх,и заведу я себетихоокеанские галифища,чтоб из штановвыглядывать,как коралловый риф!»А Надя:«И мне с эмблемами платья.Без серпа и молота не покажешься в свете!В чемсегоднябуду фигурять яна балу в Реввоенсовете?!»На стенке Маркс.Рамочка а́ла.На «Известиях» лежа, котенок греется.А из-под потолочкаверещалаоголтелая канареица.Маркс со стенки смотрел, смотрел…И вдругразинул рот,да как заорет:«Опутали революцию обывательщины нити.Страшнее Врангеля обывательский быт.Скорееголовы канарейкам сверните —чтоб коммунизмканарейками не был побит!»1920–1921

Прозаседавшиеся

Чуть ночь превратится в рассвет,вижу каждый день я:кто в глав,кто в ком,кто в полит,кто в просвет,расходится народ в учрежденья.Обдают дождем дела бумажные,чуть войдешь в здание:отобрав с полсотни —самые важные! —служащие расходятся на заседания.Заявишься:«Не могут ли аудиенцию дать?Хожу со времени о́на». —«Товарищ Иван Ваныч ушли заседать —объединение Тео и Гукона».Исколесишь сто лестниц.Свет не мил.Опять:«Через час велели прийти вам.Заседают:покупка склянки чернилГубкооперативом».Через час:ни секретаря,ни секретарши нет —го́ло!Все до 22-х летна заседании комсомола.Снова взбираюсь, глядя на́ ночь,на верхний этаж семиэтажного дома.«Пришел товарищ Иван Ваныч?» —«На заседанииА-бе-ве-ге-де-е-же-зе-кома».Взъяренный,на заседаниеврываюсь лавиной,дикие проклятья доро́гой изрыгая.И вижу:сидят людей половины.О дьявольщина!Где же половина другая?«Зарезали!Убили!»Мечусь, оря́.От страшной картины свихнулся разум.И слышуспокойнейший голосок секретаря:«Оне на двух заседаниях сразу.В деньзаседаний на двадцатьнадо поспеть нам.Поневоле приходится раздвояться.До пояса здесь,а остальноетам».С волнения не уснешь.Утро раннее.Мечтой встречаю рассвет ранний:«О, хотя быещеодно заседаниеотносительно искоренения всех заседаний!»1922

Париж

(Разговорчики с Эйфелевой башней)

Обшаркан мильоном ног. Исшелестен тыщей шин. Я борозжу Париж — до жути одинок, до жути ни лица, до жути ни души. Вокруг меня — авто фантастят танец, вокруг меня — из зверорыбьих морд — еще с Людовиков свистит вода, фонтанясь. Я выхожу на Place de la Concorde1.Я жду,пока,подняв резную главку,домовьей слежкою ума́яна,ко мне,к большевику,на явкувыходит Эйфелева из тумана.Т-ш-ш-ш,башня,тише шлепайте! —увидят! —луна – гильотинная жуть.Я вот что скажу(пришипился в шепоте,ейв радиоухошепчу,жужжу):Я разагитировал вещи и здания.Мы —только согласия вашего ждем.Башня —хотите возглавить восстание?Башня – мывас выбираем вождем!Не вам —образцу машинного гения —здесьтаять от аполлинеровских вирш.Для васне место – место гниения —Париж проституток,поэтов,бирж.Метро согласились,метро со мною —онииз своих облицованных нутрпублику выплюют —кровью смоютсо стенплакаты духов и пудр.Они убедились —не ими литьсявагонам богатых.Они не рабы!Они убедились —имболее к лицамнаши афиши,плакаты борьбы.Башня —улиц не бойтесь!Еслиметро не выпустит уличный грунт —грунтисполосуют рельсы.Я подымаю рельсовый бунт.Боитесь?Трактиры заступятся стаями?Боитесь?На помощь придет Рив-гош2Не бойтесь!Я уговорился с мостами.Вплавьрекупереплытьне легко ж!Мосты,распалясь от движения злого,подымутся враз с парижских боков.Мосты забунтуют.По первому зову —прохожих ссыпят на камень быков.Все вещи вздыбятся.Вещам невмоготу.Пройдетпятнадцать летиль двадцать,обдрябнет сталь,и самивещитутпойдутМонмартрами на ночи продаваться.Идемте, башня!К нам!Вы —там,у нас,нужней!Идемте к нам!В блестенье стали,в дымах —Мы встретим вас нежней,чем первые любимые любимых.Идем в Москву!У насв Москвепростор.Вы– каждой! —будете по улице иметь.Мыбудем холить вас:раз сто за деньдо солнц расчистим вашу сталь и медь.Пустьгород ваш,Париж франтих и дур,Париж бульварных ротозеев,кончается один, в сплошной складбищась Лувр,в старье лесов Булонских и музеев.Вперед!Шагни четверкой мощных лап,прибитых чертежами Эйфеля,чтоб в нашем небе твой израдиило лоб,чтоб наши звезды пред тобою сдрейфили!Решайтесь, башня, —нынче же вставайте все,разворотив Париж с верхушки и до низу!Идемте!К нам!К нам, в СССР!Идемте к нам —явам достану визу!1923

Весенний вопрос

Страшное у меня горе.Вероятно — лишусь сна.Вы понимаете, вскорев РСФСР придет весна.Сегодня и завтра и веков испоконшатается комната — солнца пропойца.Невозможно работать. Определенно обеспокоен.А ведь откровенно говоря —

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «ЛитРес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на ЛитРес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.

Площадь Согласия (фр.).

Левый берег (фр.).

Конец ознакомительного фрагмента

Купить и скачать всю книгу

На страницу:

Перейти

1 из 1