Лунный синдром (сборник)

Михаил Бочкарёв

Лунный синдром

© ЭИ «@элита» 2013

Все права защищены. Никакая часть электронной версии этой книги не может быть воспроизведена в какой бы то ни было форме и какими бы то ни было средствами, включая размещение в сети Интернет и в корпоративных сетях, для частного и публичного использования без письменного разрешения владельца авторских прав.

Чайный гриб

Гиндесбург Фурзякин открыл дверь своей квартиры и увидел в прихожей жену. Жена мыла пол, выгнувшись дугой. Внушительных размеров таз был наполнен мутной и грязной водой, в которой плавала шелуха от семечек, скомканные комочки кошачьей шерсти и фантики от конфет. Фурзякин брезгливо наморщился.

– Чего нос воротишь, пистон пробитый? – сказала она, с силой кинув тряпку на пол.

– Запах какой-то странный, – оправдался он.

На самом деле он испытывал отвращение не к запаху. Вид жены был тому виной. Жена убивала двух зайцев разом: делала уборку в квартире и сохраняла молодость лица, измазав его сметаной, поверх которой налепила круги огурца. Она напоминала печёную под овощами молочную свинью, поданную в прошлом году к столу в ресторане «Зульфия» на пятидесятилетие Гиндесбурга.

– Ишь, ты! Запах ему негож! Сымай калоши и копыта мой! – заявила жена, сверкнув из-под сметаны огнём блёклых очей.

Фурзякин немедля повиновался. Нырнув за дверь ванной комнаты, он поспешно стянул рабочий костюм и облачился в домашний халат. Ноги ополоснул тёплой водой и сунул в тапочки.

– Мне бы поужинать, – жалобно попросил он, приоткрыв дверь.

Жена в ответ фыркнула что-то нечленораздельное, похожее на внезапно выплывший из болотной жижи пузырь зловонного газа, что означало: ужин на плите, гнилоносный кобель!

Ужином оказались котлеты на пару, с привкусом хозяйственного мыла, и холодные, как забытые на зимней рыбалке черви, макароны. Наскоро поев, Фурзякин заварил себе чаю и просочился в гостиную, где уборка была закончена. Включил телевизор и стал смотреть новости.

В новостях сообщили, что премьер-министр снова посетил финансовый форум в Гааге, что на летних олимпийских играх российские спортсмены завоевали восемь золотых и четырнадцать серебряных медалей, а также принесли бронзу в соревнованиях по синхронному плаванию и гребле на каноэ. Также узнал Фурзякин, что со следующего квартала текущего года плата за электричество возрастёт, и что кактусы подсемейства опунциевых отличаются особым типом шипов – глохидиями. Крайне жёсткими и ядовитыми, попадание которых в пасть животных вызывает мучительные боли и судороги, влекущие за собой смерть.

Гиндесбург с наслаждением закрыл глаза и представил жену, съевшую такой кактус. Мечущаяся в агонии супруга с иссиня-чёрным лицом и глазами, готовыми вышвырнуться из орбит, подарила сознанию Фурзякина успокоение и негу. Но прекрасное видение было безжалостно разрушено ворвавшейся в комнату женой.

– Твой поганый гриб разросся, как тварь! Или ты эту дрянь изничтожишь, или я тебя, собаку паршивую, ночью порублю и ему скормлю!

– Да что ты, Ларочка, успокойся, – примирительно проблеял Фурзякин, – раз он разросся, я его разделю, и Фёдору отдам половину. Он давно просил.

– Отдам?! – возмутилась супруга так, словно ей предложили съехать из комфортабельной квартиры в грязный сарай, – Я его ращу, пою чаем с сахаром! А ты этому иждивенцу алкоголёзному за так? Ну, нет! Вот ему, а не половину! – и показала супругу огромный розовый кукиш с жирным и уродливым большим пальцем.

– Да ведь…

– Иди сейчас же в унитаз смой! Я эту дрянь видеть не хочу, не то, что трогать! – и хлопнула дверью так, что у Гиндесбурга ёкнуло в груди.

Он, зная, на что способна супруга в моменты, когда её приказы игнорируют, отправился на кухню, где в трёхлитровой банке рос столь любимый им чайный гриб. Выбрасывать его было до жути жаль. Фурзякин знал, что гриб полезен и для желудка, и тонизирует лучше всякой минеральной воды. А уж как средству борьбы с похмельем – равных нет! Но жена! Перечить ей было делом столь же бесполезным, как воевать с торнадо при помощи пылесоса.

Взяв банку, Гиндесбург понёс её в туалет. Встав над очком отхожего места, он горестно вздохнул и накренил банку. И вдруг увидел, что со дна её поднялся крупный пузырь газа и медленно поплыл кверху. Когда он всплыл, гриб слегка приподнялся в центре, и по его поверхности прошла странная вибрация. Боковые слои гриба чуть раздвинулись и Фурзякин услышал:

– Не делай этого!

Он резко обернулся и понял, что дверь за ним заперта.

– Кто это сказал? – прошептал он.

– Я, – ответил гриб.

– Но ведь… Так не бывает. Ты же гриб. Ты не живой!

– Что за глупости? – возмутился гриб, завибрировав краями, – Конечно же, я живой.

– Да, но…

– Хочешь сказать, что если я гриб, то и живым быть не могу? – усмехнулся тот, – У меня даже есть имя.

– Имя? – удивлению Фурзякина не было предела.

– Имя моё Гао-Цзу. Но ты можешь называть меня проще, вторым моим именем Цзы. Должен предупредить: я отношусь к очень древнему и знатному роду. Я – первый император китайской династии Хань.

Фурзякин нервно сглотнул, подумав про себя: не подсыпала ли жена ему какой-нибудь отравы в ужин? Он где-то читал, что у отравленных перед смертью часто бывают галлюцинации. Фурзякин мотнул головой и снова накренил банку с твёрдым намерением слить гриб в унитаз.

– Эй, эй! – вскрикнул водоплавающий гриб, – Спокойнее. Я могу доказать, что и вправду живой!

– Как?

– Очень просто! Я знаю, где твоя Ларочка прячет деньги, – заявил гриб, придав голосу таинственную интонацию, – на кухне в правом шкафчике над плитой, прямо в банке с гречкой. Там что-то окола ста тысяч.

– Хм… – рассудил Гиндесбург, – если ты моя галлюцинация, то это окажется ложью. А если нет, то…

– Видишь как просто. Стоит только проверить, – приободрил хитрый гриб Цзы.

– Ладно. Побудь пока тут.

– Нет! Не оставляй меня, а то эта мегера меня выльет!

– И то верно, – согласился Фирзякин.

– Что ты там бормочешь, идиотина? – раздался вопль жены за дверью. Ручка в туалет в тот же миг спазматически задёргалась, и Фирзякин от испуга чуть не выронил банку. Гриб тревожно булькнул.

– Скверная жена у тебя, Гиндесбург, – сказал он тихо.

– И не говори.

Гиндесбург осторожно отодвинул задвижку, и тут же дверь распахнула супруга. Её зловещие глаза принялись шарить по крохотному пространству туалета.

– Что ты там прячешь, рухлядь нафталиновая?

Фирзякин, держа банку за спиной, не нашёлся что ответить, а только безвыходно покраснел.

– Смыл? – жена грозно сдвинула брови.

Фирзякин молчал. Он робко попытался выйти, но тут же был оттиснут мощной грудью супруги обратно.

– Смывай при мне!

– Нет! – сказал он треснувшим голосом.

– Что!??

– Это мой гриб, – сказал он твёрдо.

– Что, что! – повторила жена тоном оскорблённого евреем офицера вермахта.

Фирзякин с ужасом увидел, как громадная шпалоподобная рука супруги медленно поднялась ввысь, и уже через секунду в глазах его вспыхнули молнии, а в ушах заложило ватой. Гиндесбург увидел, что он полулежит в совершенно неестественной позе, зажатый между унитазом и стеной, а его жена с улыбкой дьяволицы победоносно держит перед собой банку с грибом. Пока Гиндесбург пытался освободиться, жена успела-таки вылить несчастный гриб в унитаз. Беспомощный, он лежал на приступке толчка, склизкий и жалкий. Края слабо вибрировали предчувствием неминуемой гибели.

– Вот сука! – сказал он вдруг отчётливо и громко.

Лариса Фирзякина, тянувшая в этот момент руку к рычажку слива, окаменела. Взгляд её метнулся на супруга.

– Это кто сказал? Ты??? – спросила она сипло.

– Он, – ответил Фирзякин, кивнув на гриб.

Жена, не веря своим глазам, наклонилась над очком отхожего места. Гриб молчал. Тогда она вооружилась стоящим возле унитаза вантузом и хотела было ударить им гриб, как тот вдруг легко и неожиданно выпрыгнул из унитаза и налип на её раскрасневшееся после косметической маски лицо. Фирзякин услышал дикий, заглушённый телом гриба рык. Жена, пытаясь содрать атаковавшую её нечисть, сучила по лицу когтями. Но всё было тщетно. Гриб словно прирос к ней. Края его сомкнулись на затылке намертво. Несчастная, вертясь юлой, в агонии выскочила в коридор, налетела на рогатину вешалки и упала на пол. Спустя минуту она затихла, и Фирзякин понял, что произошло страшное.

– Не волнуйся, – услышал он вдруг, – я только усыпил её. Правда, надолго. Пусть проспится как следует. И потом: она нам мешать будет.

– Мешать нам? – удивился Фирзякин.

Он увидел что гриб, совершая странные телодвижения, сполз с лица жены и проворно движется обратно в туалет.

– Застрял? – посочувствовал тот, забравшись на край унитаза, – Ну, давай я тебе помогу.

И гриб, проскользнув по керамическому бортику, оставил после себя текучий маслянистый след. Слизь, словно смазка, стекла по бортам, и Гиндесбург с лёгкостью выскользнул из ловушки.

– Ты мне новую банку поищи, – сказал гриб, горестно созерцая осколки прежней обители, разбитой мечущейся в агонии женой Фирзякина.

– Ага.

– А теперь, – сказал он, потирая края друг о друга, – пойдём чай пить!

* * *

Гиндесбург и гриб сидели друг напротив друга за кухонным столом. Тут же стояла вскрытая банка с гречкой, в которой обнаружились спрятанные женой деньги, остывший недопитый чай в фарфоровых кружках, литровая бутылка водки, опустевшая наполовину, маринованные помидоры на блюдце, нарезанная колбаса и сахар-рафинад, которым гриб закусывал водку.

Делал он это так: всосав очередную рюмку, гриб наползал на кирпичик сахара и с урчанием растворял его в себе. Гиндесбург наблюдал эту картину с неописуемым умилением, словно гриб был ему родным годовалым сынишкой, выучившимся самостоятельно ходить.

– …И когда я взобрался на гору Фудзи, – вещал гриб заплетаюшимися краями своей кожистой мантии, – в душу мою снизошёл небесный свет. И всё стало прозрачно и чисто. Я понял: дух и плоть лишь временно объединены меж собой. Но дух неизмеримо выше, а потому любой, кто достиг просветления, способен воплотится к новой жизни в любом живом объекте. Мой срок пришёл сейчас.

– Поразительно! – восторгался Фирзякин. Он тоже сильно опьянел. Голова его покачивалась, а нос стал распухшим и красным, – Но почему ты не стал снова человеком? Разве удобно быть чайным грибом?

– Не всё так просто. Моё истинное перерождение должно состоятся только через сто лет. НО МНЕ НЕОБХОДИМО СЕЙЧАС ПРИСУТСТВОВАТЬ В МИРЕ! Ибо грядут события, последствия которых могут изменить всё! – сказал он, посерьёзнев.

– Какие события?

– Ты обо всём узнаешь в своё время. Судьба соединила наши судьбы, и теперь тебе суждено стать моим проводником и помощником. Готов ли ты послужить свету?

– Готов, – пламенно ответил Фирзякин.

– Я знал, что ты чист душой. Знай: твоё имя останется в веках. И судьба твоя будет не напрасной.

– Я всегда мечтал сделать что-нибудь великое, – признался Гиндесбург, горестно вздохнув, – но как тут развернёшься? – он огляделся по сторонам. Крохотная кухонька с пожелтевшими обоями и старой, местами облупившейся, мебелью, производила впечатление тяжкое. На подоконнике тоскливо вяли заброшенные хозяйкой фикусы. Нездорово гудел старый маленький холодильник. В углу у помойного ведра на пыльной паутине покачивался жирный паук.

– Горизонты необъятны, а стены не есть препятствие. Лишь твой разум ставит преграды, но, в сущности, нет ничего недостижимого, и ты, как и всякий, кто служит свету, способен и достоин великой судьбы!

– Спасибо! – с чувством ответил Фирзякин, блеснув слезой.

– Наливай, – ответил гриб, подталкивая рюмку поближе.

Выпив, приятели закусили. Фирзякин звучно проглотил сплюснутый маринованный помидор. Гриб блаженно всосал рафинадину.

– Завтра мы отправимся в подвал соседнего дома, – заявил гриб.

– Зачем?

– Ты все поймёшь, когда увидишь своими глазами, – гриб качнулся и чуть не соскользнул с края стола, но Фирзякин успел его поймать.

– Спасибо! – поблагодарил тот, икнув, – Вообще-то перемещаться по городу мне проблематично, – задумался он, – поэтому наденешь меня вместо кепки.

– Но… Это как-то…

– Ну не в банке же меня носить? И потом: так мне будет комфортнее.

– Понял, – согласился Фирзякин.

– И ещё, – предупредил деловито гриб, – Ты должен делать всё, что я тебе говорю. Должен верить мне. Даже если мои указания покажутся тебе странными. Понятно? Всё-таки я, как-никак, император!

Фирзякин покорно кивнул. Они выпили ещё на сон грядущий, и Гиндесбург, уложив гриб в новую банку, отправился спать. Бездыханную супругу он оттащил на тахту, а сам улёгся в кровать, раскинувшись на ней свободно, как беззаботный оболдуй на цветочной поляне.

Но, хотя и выпил довольно много, сон никак не шёл. В голове вертелись странные мысли о мире, перерождении человеческой души и грибах. За окном горела прожектором полная луна. Призрачные облака медленно обрамляли её. Зыбкие, как утренняя дымка. На подоконнике сидел, свернувшись холмом, кот.

«Странное дело, – думал Гиндесбург, – гриб рос у меня почти год. Почему же он раньше молчал? И вообще чудеса это, честное слово. Гриб – и вдруг император! Однако вписаться в историю, стать личностью, которую запомнят в веках… Эта игра стоит свеч!»

С этой приятной мыслью Гиндесбург мягко провалился в сон, и его унесло на волнах фантазий в мир грёз, словно щепку в океан.

* * *

Утром Фирзякин по приказу гриба сходил в магазин и купил сорок упаковок чёрного индийского чая и десять килограммов сахарного песка. Всё это они взяли собой. По дороге к подвалу соседнего дома Фирзякин встретил знакомого. Это был его приятель Гриша Шишковец. Гриша слыл во дворе фигурой любознательной, а потому сразу же его взгляд упал на странный головной убор Гиндесбурга.

– Промокла кепка, – пояснил Фирзякин, стараясь как можно быстрее ретироваться. Взгляд приятеля вперился в гриб, лежащий бесформенной мокрой плесенью на макушке.

– Да? – удивился Гриша, и, запрокинув кверху нос, взглянул в чистейшие, без единого облачка, небеса.

– Дурак какой-то окатил из окна, – наврал Фирзякин.

Приятель оценивающе приблизился носом к кепке.

– Кисленьким пахнет, – сказал он воодушевлённо.

– Мне идти нужно, – скривился в вынужденной улыбке Гиндесбург.

– Иди. Только кепку выбрось. Какая-то она неправильная у тебя…

Фирзякин стушевался, не зная, что и сказать.

– А она знаешь, на что похожа… да нет, постой. Это же так и есть, – глаза Шишковца округлились, – это же…

Но договорить он не успел. Фирзякин, сам того не понимая, как это произошло, схватил Гришу за горло и принялся душить. Делал он это против своей воли и сам ужасался тому, что видел. А видел он задыхающегося приятеля, жадно пытающегося схватить распахнутым ртом воздух. Вдруг Гиндесбург почувствовал какое-то движение на голове, и увидел, как с макушки, отделившись от гриба, слетела тонкая кожистая плёнка. Она насела на лицо Шишковца, точно облепив контуры, и спустя долю секунды всосалась в сипящий рот. Как только это произошло, Шишковец замер, прекратив попытки освободится, зрачки его расширились, и он отчётливо, голосом совершенно невозможным для человека, произнёс:

– Отпусти.

Гиндесбург понял вдруг, что вновь обрёл над собой контроль, и разжал пальцы.

– Теперь это наш человек, – сказал Шишковец.

– Кто? – не понял Фирзякин.

– Он, – Ответил Шишковец указав пальцем себе в лоб, – я отдал часть своей мантии и теперь могу манипулировать его сознанием.

Фирзякина прошиб пот. Это было чудовищно. Перед ним стоял всё тот же Шишковец. Но было понятно, что это уже не он. И человеческого в нём осталось мало. Глаза остекленели. В теле чувствовалась мрачная мраморная неподвижность. Движения стали механическими и неестественными, словно у куклы в руках кукловода.

– Боже! Зачем ты так с ним?

– Он мог помешать нам, – назидательно ответил гриб ртом Шишковца, – Пойдём.

И, развернувшись, Шишковец зашагал деревянной походкой к подвалу соседнего дома. Фирзякин двинулся за ним. Войдя в подвал, они остановились в тускло освещённом, пропахшем сыростью и нечистотами помещении. Повсюду тянулись проржавленные трубы, в которых журчала и булькала вода. Блестели зелёной краской круглые штурвалы кранов. А на полу тут и там валялся всякий хлам. Шишковец-гриб осмотрелся, и, уставившись в даль подвала, указал пальцем в пыльное пространство.

– Нам туда, – сказал он голосом, без какой бы то ни было эмоции. Так мог бы говорить дуб, или чугунный фонарный столб.

У Фирзякина от этого голоса онемели конечности. Гиндесбургу стало страшно. Он представил, что и с ним может случиться такое, что гриб так же овладеет им.

Импульсивно он потянулся рукой к голове, желая сорвать с макушки гриб, но услышал.

– Ты что? У тебя возникли сомнения? – это вещал уже не Шишковец, а сам гриб, облепивший череп. При этом рука Фирзякина замерла в воздухе сама собой, и он понял, что не владеет своим телом.

– Вчера ты клялся мне в верности, а сейчас испугался такой ерунды? – продолжал наглый гриб, – Да, конечно, я мог бы сделать куклу и из тебя. Но, заметь, я этого не сделал! Ты мой друг! Соратник. Компаньон. Ты должен доверять мне, и за это получишь награду такую, какой никто тебе не предложит.

– Прости, – дрожащим голосом проблеял Гиндесбург.

Тут к нему повернулся Шишковец.

– Я тебя прощаю. Но учти, если ты будешь пытаться помешать мне, это с твоей стороны будет не чем иным, как предательством и откровенной изменой. Я сначала сделаю тебе очень, очень больно. А потом завладею так же, как и им, – и снова Шишковец ткнул себя в висок скрюченным каменным пальцем.

– Я всё понял, – задрожал Фирзякин. – Я больше никогда. Поверь, никогда не усомнюсь!

– Вот и хорошо, – кивнул кукольной головой Шишковец, – следуй за мной. И не забудь сумку.

Фирзякин поднял с пола сумку с чаем и сахаром, что сама собой выпала из рук от испуга, и двинулся по коридору вслед за провожатым. В центре подвала Шишковец-гриб остановился возле помещения с табличкой «ЦК – Не Входить!»

– Что это? – спросил Фирзякин.

– Центральный коллектор, – пояснил гриб, – отсюда идёт распределение воды по всему вашему району.

– Откуда ты знаешь? – удивился Гиндесбург.

– О-о! Я знаю много чего, – хихикнул гриб на макушке, склизко хлюпнув. – Вышибай дверь, – приказал он.

И в этот же миг Шишковец, отпрянув метра на два от двери, со всего маху ударился в неё всем телом. Выглядело это жутко. Казалось, тряпичную куклу с ненавистью швырнули о стену. Дверь с грохотом провалилась в комнату, и Шишковец упал вслед за ней. Из уха у него потекла тонкая струйка крови. Фирзякин испуганно вскрикнул, но тут увидел, что Шишковец поднимается. Лицо его оказалось разбитым, а нос – сломанным. Выглядел он точно зомби из кинофильма. Одна рука его неестественно вывернулась и болталась, словно оборванный шланг.

– Иди за мной, – сказал он, и изо рта у него вылетел выбитый окровавленный зуб.

«Господи, – подумал Фирзякин, – это сон. Жуткий сон!»

Однако тут же он подчинился и последовал за страшным искалеченным приятелем. Они подошли к огромному металлическому баку, стоящему в центре помещения, высотой около двух метров. Сверху его закрывала объёмная крышка с кольцом вентиля, похожая на люк подводной лодки, а к крышке вела металлическая, зарешёченная лестница.

– Тебе придётся открыть, – пояснил гриб. – Это чучело руку сломало, похоже. Лезь!

– Но зачем? – непонимающе спросил Гиндесбург.

– Сейчас узнаешь.

Забравшись наверх, Фирзякин с большим трудом открутил вентиль, и, откинув крышку, увидел, что бак полон воды.

– Сыпь всю заварку и сахар, – приказал гриб.

Гиндесбург подчинился. Когда работа была сделана, он, по приказу гриба, размешал черенком старой швабры воду, и, наклонившись над баком, почувствовал, как с головы посыпались тонкие лепестки мантии гриба. Его вдруг поразило открытие коварного плана.

– Всё верно, – будто прочитав его мысли, сообщил склизкий император, – сейчас я размножу свои споры и попаду в каждый водопроводный кран. Мы расширим наше влияние многократно, и дальше действовать станет намного легче…

* * *

Вечером этого дня в городе наблюдалась странная и дикая картина. Почти все окна в домах горели электрическим светом. По пустынным улицам то и дело с криками ужаса проносились редкие граждане. По городу распространился кислый тошнотворный запах, какой часто встречается в вокзальных сортирах.

Гиндесбург сидел на кухне и угрюмо пил водку. В комнате, погружённая в кому, лежала жена. Гриб же, присосавшись к оконному стеклу, торжествующе наблюдал за окнами соседних домов. Фирзякин видел, как то и дело в окнах появлялись человеческие силуэты и рапортовали грибу жестом, похожим на нацистское приветствие. Он отвечал слабой вибрацией тела, от которой противно и уныло скрежетало оконное стекло.

«Боже, во что я влип?» – с ужасом думал Гиндесбург, напиваясь.

На миг в его голове возникла мысль кинуться к грибу и располосовать того ножом. Он покраснел, покрывшись испариной, и украдкой взглянул на кухонный нож, лежащий возле блюдца с закуской.

– Вот что, – сказал вдруг гриб, – когда первая фаза будет закончена, я посвящу тебя в дальнейшие планы и в саму суть того, что ты сейчас наблюдаешь. Понимаю, это может казаться тебе бесчеловечным и неправильным, но уверяю тебя, друг мой, ты ошибаешься!

Гриб ловко соскользнул со стекла на подоконник и проворно перелез с него на стол.

– Истинно великие вещи у непосвящённого могут вызвать ужас и животный страх. Поэтому я беру своим долгом посвятить тебя во всё, но только после того, как ты будешь к этому готов.

Гиндесбург послушно кивнул и слабо улыбнулся. Он понял, что ничего уже не в силах изменить…

* * *

– Подлей мне сладенького чайку, – донеслось из ванной, когда Фирзякин кропотливо мыл на кухне посуду.

– Сейчас, – ответил он. Наполнил кастрюлю остывшим переслащённым чаем и медленно понёс в ванную комнату. Тапки, предательски шлёпая, прилипали к залитому сладким чаем линолеуму.

– Поскорей! Что ты еле волочишься? – недовольно гаркнул гриб.

– Иду, иду, – и Гиндесбург ускорил шаг.

Гриб, разросшийся до размеров огромного пляжного зонта, возлегал в чаше ванны. Возле него, в луже мутновато-коричневой жижи, стоял телефонный аппарат, весь в слизи. То и дело кто-то звонил грибу, и тот, голосом властным и спокойным, отдавал распоряжения: – Владикавказ? Даю вам ещё три дня. Всё, и слушать не буду. Выполняйте. Да? Чартерным рейсом. И Сидней. Ах, уже? Отлично… Поставки чая из Китайской долины Чжу, да, можно и индийский. Как, пропал вагон? Десять тонн сахара? Уничтожу!..

Фирзякин нерешительно встал в проёме двери, боясь прервать бранные диалоги своего повелителя. Гриб, заметив Гиндесбурга, вяло кивнул ему, позволяя войти. Фирзякин аккуратно вылил в ванну содержимое кастрюли. Гриб блаженно заурчал. Мантия завибрировала, и из-под неё вырвались громадные зловонные пузыри. Фирзякин инстинктивно задержал дыхание. Глаза заслезились.

– Ты вот что, – сказал гриб, – принеси-ка сюда телевизор. Сегодня в новостях будет кое-что интересненькое, – он гулко булькнул, что означало крайнюю степень блаженства.

– Хорошо, – ответил Фирзякин тихо.

За прошедший месяц гриб не только вырос в размерах, но и научился самостоятельно передвигаться по квартире. Тело его стало походить на человеческий силуэт, как если бы здоровенный медведь, вставший на задние лапы, ходил в навеки приросшем к телу мокром дождевике. У него выросли глаза, как у кальмара, и даже обозначились черты лица, настолько жуткие, что Фирзякину порою казалось, будто смотрит на человека, изуродованного серной кислотой.

Однако гриб был очень доволен новой внешностью. Часто он любил задерживаться возле зеркала и подолгу смотреть на себя. При этом он оживлённо декламировал речи, словно стоял на трибуне перед толпой, и Гиндесбург с ужасом находил в нём сходство с одним диктатором, пытавшимся более полувека назад покорить весь мир. Самое жуткое было в том, что грибу это удавалось куда быстрее и проще. Фирзякин знал, что его споры распространились теперь по всем континентам. Что на всём свете не осталось ни одного крупного города, где бы не было омерзительных отпрысков, захвативших людей.

И всё это произошло молниеносно. Казалось бы – огромная планета, тысячи городов, миллионы людей, технологии, позволяющие человеку чувствовать себя венцом творения, спутниковые коммуникации, Интернет, космические корабли, невероятные научные открытия, военно-техническая мощь высокоразвитых стран – и всё это в одночасье попало в лапы одной немыслимой субстанции, без каких-либо громадных усилий. Человечество ожидало всего, чего угодно: нашествия инопланетян, ядерной войны, смертельных вирусов – а его в один миг захватил какой-то паршивый чайный гриб, выросший в его, Фирзякина, квартире, в обыкновенной трёхлитровой банке. От этой мысли Гиндесбургу становилось невыносимо. Он хотел выброситься из окна, облить себя бензином и поджечь, отравиться, наконец. Но понимал, что это ничего не изменит. Он должен что-то предпринять. Ведь он был самым приближённым к грибу человеком. Но что?