Пелена страха

– Вы можете назвать кого-нибудь из членов этой банды?

– Я не хочу впутываться в это дело, иначе могу оказаться повешенным в каком-нибудь парке на окраине города с признаками самоубийства.

Клаус Бауман провел рукой по лбу, покрывшемуся испариной.

– Хотите вы или нет, господин Ластоон, но вы уже впутались. Назовите мне кого-нибудь из них.

– Я знал только одного, он учился вместе со мной на историческом факультете, но бросил учебу и стал работать в мастерской по ремонту мотоциклов. Пару лет назад мы случайно встретились на байкерском слете Элефантентреффен, который проходит каждую зиму в долине Ло, и он предложил мне присоединиться к своей группе. Его имя Эрнст Хессен, но все зовут его Флай.

– Он живет в Лейпциге?

– Когда я видел его последний раз, это было так, но сейчас не знаю.

– Опишите его внешность.

– Он мой ровесник, среднего роста, но очень крепкий. Похож на кикбоксера, нос немного свернут вправо, волосы светлые, очень короткие, руки и шея мускулистые, покрытые татуировками. Носит штаны и короткую куртку из черной кожи. Не знаю, что еще можно сказать.

В глазах Клауса Баумана отразилось смятение. Не прошло и часа с тех пор, как они с комиссаром вспоминали о скандале, связанном с расследованием убийств, совершенных неонацистской группой НСП. И вот теперь кладбищенский гид, сидевший напротив него, говорит о военизированной организации, которая охватила всю Германию, управляет ею тайное нацистское общество под названием «Стражи смерти», предположительно связанное с монументом, где были обнаружены трупы пяти девушек. Впрочем, возможную связь с криминалом, в которую Клаус Бауман почти совсем не верил, тоже нельзя было исключать.

После долгой паузы инспектор выдвинул ящик своего стола, достал четыре экземпляра комиксов, найденных при осмотре квартиры Густава Ластоона, и положил их на стол перед свидетелем.

– Ваши? – спросил он.

– Бросьте! Вы же не думаете, что я имею что-то общее с нацизмом! Это всего лишь графические рассказики из моей коллекции. Я читал и собирал комиксы всю свою жизнь и до сих пор читаю и собираю их. А эти журнальчики даже не немецкие.

– Поясните.

Густав Ластоон взял один журнал в руки.

– Видите этот заголовок? – спросил он, показывая титульный лист комикса с неизвестными Клаусу пятью буквами, расположенными над цветным рисунком с двумя красотками в высоких армейских сапогах, обтягивающих брюках, военных куртках из черной кожи и нарукавных повязках с нацистской свастикой, которые пинали стоявшего на коленях американского солдата. Потом гид добавил: – Это слово написано на иврите и означает «шталаг». Так назывались нацистские лагеря для военнопленных, захваченных во время Второй мировой войны. Но эти комиксы создавались израильскими художниками в семидесятые годы. Их издавали только в Израиле и выдавали за переводные порнокомиксы, привезенные из Соединенных Штатов. После того, как они вышли, их почти сразу запретили. С тех пор они не переиздавались. Поэтому они очень высоко котируются среди коллекционеров, и я храню их, так как они дорого стоят. Надеюсь, вы мне их вернете? Вам они совершенно ни к чему.

– Я оставлю их у себя всего на несколько дней.

– Пожалуйста, берегите их. Мне бы не хотелось, чтобы их заляпали кофе или чтобы с ними еще что-нибудь случилось.

Инспектор понял, что хотел сказать кладбищенский гид. Он сунул комиксы в ящик стола и решил продолжить выяснение обстоятельств обнаружения трупов.

– Вернемся к нашим баранам, господин Ластоон. Что вы делали у памятника Битве народов этим утром, перед тем как позвонили на 112?

– У меня там была назначена встреча.

– С пятью мертвыми девушками?

– Я уже отвечал на этот вопрос. Сколько раз можно спрашивать одно и то же?

– Вы слишком расплывчато отвечаете на вопросы.

– Как меня спрашивают, так я и отвечаю.

– Можете мне сказать, с кем вы собирались встретиться?

– Полагаю, что это молодая англичанка или американка, которая с трудом могла связать два слова по-немецки.

– Какова цель встречи?

– Профессиональная.

– Какой вид туристических услуг вы предоставляете в шесть часов утра?

– Обычно никакой. В это время я не работаю, но я сделал исключение.

– Когда и как вы познакомились с этой девушкой?

– Она позвонила мне на мобильный вчера утром около одиннадцати. Можете проверить список входящих вызовов, – буркнул Густав Ластоон.

– Что точно она говорила?

– Она хотела посетить кладбище Зюдфридхоф перед рассветом. Я ей объяснил, что это невозможно. Как я уже говорил, днем я вожу обзорные экскурсии по городским памятникам на микроавтобусе для другой компании, с которой я сотрудничаю. Мои ночные экскурсии начинаются ровно в полночь.

– Тогда почему вы согласились?

– Она предложила за посещение тысячу пятьсот евро.

Клаус Бауман совсем не думал в этом направлении и мысленно упрекнул себя за это.

– Она приехала и заплатила?

– Она заверила, что приедет раньше меня и оставит деньги под камнем сбоку от входа в монумент…

– И оставила?

Густав Ластоон сунул руку в потайной кармашек, скрытый под лацканами пальто, и, вытащив три аккуратно сложенные пополам купюры по пятьсот евро, положил их на стол.

– Они лежали там, где она сказала. По телефону девушка очень настаивала, чтобы я их взял. Она сказала, что приехала издалека, чтобы оказаться на этом кладбище в Лейпциге на рассвете. И это должно произойти именно в эту ночь.

– Она объяснила, почему это ей так важно?

– Она сказала, что это связано с черной луной.

– С черной луной?

– Да, это такая лунная фаза, которая наступает перед тем, как луна снова начинает становиться видимой. Для некоторых эзотериков это знаменует собой магическое обновление, и они устраивают действа и ритуалы, не менее важные, чем на Хеллоуин.

– Вы знаете какой-нибудь из этих ритуалов?

– Их каждый может найти в Интернете: свечи, какой-нибудь напиток, наркотики, – он изобразил пальцами рук кавычки, – заклинания, танцы, иногда секс.

При упоминании наркотиков и секса Клаус Бауман встрепенулся. Скоро будут готовы результаты токсикологической экспертизы трупов, и он сможет узнать причину смерти девушек. Комиссар с самого начала высказался, что считает наиболее вероятным ключом к этому делу нелегальную торговлю сексом и наркотиками, и Клаус опасался, что выяснение возможной причастности мафиозных сетей из Германии, Чехии, Польши и даже России превратит его расследование в громоздкую неразрешимую головоломку. Нет, сказал он себе. Выбор места преступления и его сценография – все это говорило в пользу ритуального убийства, а не мафиозной разборки. И все же Клаус не хотел торопиться с выводами. Пока нет.

– Почему вы решили встретиться с этой девушкой у монумента Битвы народов? – спросил он.

– Он расположен очень близко к кладбищу, и ей захотелось осмотреть башню. Но сейчас я думаю, что эта девушка, или кто она там, просто устроила мне ловушку. Она хотела, чтобы я нашел трупы. А эти тысяча пятьсот евро оставила мне за причиненное беспокойство, а может быть, как доказательство моей причастности к смерти девушек. Боюсь, кто-то хочет втянуть меня в это преступление, чтобы избавиться от меня, не прибегая к убийству. Возможно, то самое тайное общество, о котором я вам рассказал.

– Господин Ластоон, девушка, которая вам звонила, – как ее звали? – спросил Клаус, не обращая внимания на опасения, высказанные кладбищенским гидом.

– Она не захотела назвать свое имя, попросила только, чтобы я называл ее Ведьмина Голова.

Глава 9

Если я предложила создать чат в глубокой сети, чат в преисподней, то только для того, чтобы никто не смог узнать о наших намерениях. Я уже знала, как войти в преисподнюю и как выжить в ней. Мне оставалось только найти других девушек, таких же, как я, или совсем не похожих на меня, но хранящих тот же секрет. Девушек, которым больше не на что надеяться. Отыскать их в Интернете оказалось совсем несложно. Есть адреса, форумы, чаты, социальные сети, где надо искать, если знаешь, как это делать. Те, кто хранят наш секрет, сразу узнают друг друга, и для этого нам даже не нужно видеть лица друг друга. Чтобы понять, кто мы такие, достаточно нескольких слов в каком-нибудь чате. Я сама отбирала каждую из дам Черной Луны и думаю, что не ошиблась, хотя момент окончательного подтверждения наступит еще через несколько недель. Нам нужно время.

Меня беспокоит, что Яблоко П может не вернуться в группу. Дело не в том, что я боюсь, как бы мы не остались впятером. Я только очень надеюсь, что она останется верна нашему договору молчания, если решит не возвращаться. Никто не должен узнать о моем проекте.

Часы показывают ровно двенадцать ночи.

Черная Луна: Яблоко П, ты здесь?

Тишина, я жду.

Яблоко П: Это как посмотреть…

Начинают появляться остальные.

Балерина: Что значит «как посмотреть»?

Туманность: Думаю, Яблоко П хочет выставить какое-то условие.

Ведьмина Голова: Она занята. Эклеры печет.

Богомол: Почему бы тебе не оставить ее в покое?

Черная Луна: Никто ее не трогает. Ладно, Яблоко П, расскажи нам, что происходит.

Яблоко П: Я здесь, но буду молчать.

Черная Луна: Ты не обязана говорить, если не хочешь.

Туманность: Или не можешь…

Балерина: Яблоко П, ты что, наглоталась сегодня каких-то таблеток?

Ведьмина Голова: Вот я только что заварила себе чай с ароматическими травами…

Богомол: По-моему, жидковатое зелье для такой ведьмы, как ты.

Ведьмина Голова: Ладно… я подложила туда немного марихуаны и мяты, но никаких змеиных кишок или слюны бешеной крысы.

Туманность: А я просто курю сигареты, одну за другой.

Балерина: Я задавала вопрос Яблоку П. Меня мало волнует, чем травят себя остальные.

Все молчат.

Яблоко П: Оставьте меня в покое, я в другом мире… безджелстинеумиыьчллсмрпапв.

Ведьмина Голова: Это какой-то эльфийский язык?

Балерина: Она хочет сказать, чтобы ты заткнулась.

Туманность: Да что с вами такое сегодня ночью? Откуда такая агрессия?

Богомол: На войне как на войне, дорогуша.

Я еле сдерживаюсь.

Туманность: Я бы предпочла поговорить о серьезных вещах.

Балерина: По-твоему, недостаточно серьезно, что Яблоко П сидит на наркотиках, ты постоянно грустишь и куришь, Ведьмина Голова помешана на кладбищах, Черная Луна – на глубокой сети, Богомол – на лесбийской любви, а я – на ненависти?

Богомол: Эй, подожди, я не говорила, что помешана на сексе, не надо сочинять.

Балерина: То, что не говорится, угадывается.

Богомол: А какое пристрастие у тебя, Балерина? Трахаться со своим учителем танцев на балетном станке?

Балерина: Ты ошибаешься, секс меня не волнует. У меня нет других зависимостей, кроме ненависти ко всему и ко всем, в том числе к вам.

Туманность: Пожалуйста, не продолжай, это не имеет смысла.

Ведьмина Голова: А по-моему, в этом чате все имеет смысл.

Туманность: Ты тоже?..

Ведьмина Голова: Нет, я не лесбиянка, я обжора. Ем все подряд и не могу остановиться. А потом меня рвет, и я выплевываю все, что сожрала. Это тоже можно считать зависимостью, если тебе нравится такое название. Об этом никто не знает, но у меня это с 14 лет. У меня генетическая предрасположенность набирать вес, как у моего отца, который всю жизнь сидел в баре и пил темное пиво. Сейчас он весит 140 кило, и в нашей деревне его зовут «пьяная свинья». Он никогда не выходит из дома, не может двигаться.

Яблоко П: Что-то у меня голова кружится.

Туманность: Ничего себе встреча дам! Если бы знать раньше, надо было выбрать другое, более подходящее название для чата.

До сих пор я не вмешивалась в ход разговора, но сейчас думаю это сделать. Я была уверена, что Туманность самая слабая из нас и что она всегда будет со мной. Я ошибалась. Сейчас я чувствую, что она переживает и не знает, как поступить.

Черная Луна: Приведи пример, Туманность.

Туманность: «Девчонки из выгребной ямы». По-моему, неплохо.

Ведьмина Голова: Мне нравится. Очень нравится. Очень, очень.

Балерина: Все, меняем название! «Девчонки из выгребной ямы» подходит нам лучше всего. Более современно и реалистично.

Яблоко П: ОК.

Богомол: Я согласна. Но что скажет Черная Луна?

Пишу новое название чата на желтом стикере и рядом рисую череп. «Девчонки из выгребной ямы» звучит неплохо, но мне не нравится, что в моем проекте что-то меняют. Приклеила стикер в качестве закладки в книгу, которую я читаю. Пишу ответ.

Черная Луна: Вас большинство, вам решать.

Балерина: Это меняет дело.

Туманность: Какое дело?

Богомол: Не вижу, почему это должно изменить все остальное.

Ведьмина Голова: Хочешь сказать, что мы больше не будем дамами Черной Луны?

Балерина: Умница!

Черная Луна: Я поменяю название чата в глубокой сети.

Балерина: Мне кажется, хорошая мысль.

Черная Луна: Но я по-прежнему останусь единственным администратором сайта, и только я смогу открывать сессию в чате.

Глава 10

Когда он проезжал по улице в районе Томаскирхе, музыку, доносившуюся из динамиков машины, перебила мелодия звонка комиссара Клеменса Айзембага.

– Ты что, хочешь, чтобы министр повесил меня на Аугустусплац? Как ты мог отпустить единственного подозреваемого, который у нас есть, после всех прелестей, о которых мы узнали из его показаний, и его собственного признания в некрофильской деятельности?

– Он просто гид, который водит туристов по кладбищам.

– Но разве не он сам назвал некрополем то, что обнаружил у монумента? Будь я проклят, но этот тип в дерьме по самые уши!

Клаус Бауман остановился на светофоре и почесал подбородок. Пару дней назад он подровнял бороду, и у него до сих пор чесалось лицо.

– Этот тип так же невиновен, как мы с тобой. Его специально заманили туда, чтобы он нашел трупы и сообщил нам, вот и все.

– И ты ему веришь, потому что так тебе подсказывает через наушники твое шестое чувство!

Клаус устало зевнул.

– Ладно, допустим, ты прав. Тогда Густав Ластоон гораздо полезнее нам на свободе, чем в камере. Служба слежения будет присматривать за ним днем и ночью.

– Он купит себе другой мобильник, и ты не сможешь его отследить.

– Я дал ему один из наших телефонов, пока мы будем изучать его мобильник. Я буду постоянно поддерживать с ним связь.

– Ты не должен был принимать таких решений без моего разрешения.

– Мне казалось, я достаточно компетентен, чтобы руководить этим расследованием. В любом случае я не думаю, что прокурор согласится, чтобы мы ограничивали коммуникации обычного свидетеля. У нас нет ни одной улики против Густава Ластоона, и то, что он водит экскурсии по кладбищам, еще не делает его подозреваемым в убийстве.

На светофоре загорелся зеленый, и машина двинулась в сторону Гётештрассе.

– Не пытайся мне перечить, Клаус! Я этого не допущу!

Инспектор сделал вид, что не расслышал.

– Увидимся, когда я закончу в институте судебной медицины. На телах девушек обнаружены новые произведения искусства, которые были не видны на месте преступления.

– И что это еще за дьявольщина?

– У них жуткие раны на спине.

Доктор Хелен Годдард и доктор Жезерих – два самых опытных судебных патологоанатома – ждали Клауса Баумана в зале аутопсии, в подвале здания с белыми коридорами и раздвижными железными дверями.

Ассистент подал ему латексные перчатки, халат и одноразовую маску сине-зеленого цвета. Но прежде чем надеть маску, Клаус открыл баночку ментолового крема и жирно смазал им усы и ноздри. Он совершенно не выносил запаха смерти, даже в тех случаях, когда другие его не замечали. Потом, вежливо поблагодарив ассистента, несколько раз глубоко вдохнул и вошел в зал аутопсии.

Пять трупов лежали на пяти разных столах, каждый – в герметичном мешке из белого пластика. Только у одного мешка с телом девушки молнию приоткрыли, что позволяло хорошо видеть ее голову.

Клаус Бауман поздоровался с доктором Годдард и доктором Жезерихом, пристально глядя им в глаза – только их он и мог видеть. Впрочем, он уже встречался с ними на рассвете на месте преступления. Тогда они вместе со следователем решили, не меняя положения трупов, прямо с нарисованными саркофагами, с максимальными предосторожностями поместить их в специальные мешки и отвезти в институт судебной медицины. Необходимо было сохранить любые возможные органические и материальные следы сценографии, образованной телами и саркофагами как единое целое. После этого каждое тело положили на отдельный стол, чтобы провести вскрытие. С тех пор прошло уже несколько часов.

Медики были в хирургических шапочках, закрывавших волосы и часть лба, отчего взгляд обоих казался особенно пристальным и напряженным. Очевидно было, что состояние тел мертвых девушек поразило их до глубины души.

– Мы никогда не видели ничего подобного. Эти пять тел превращены в произведения судебно-медицинского искусства. – Голос патологоанатома не мог скрыть ее смятения.

Клаус Бауман молча подошел к столу для вскрытия. У девушки, покоившейся на нем, были очень светлые, почти совсем белые волосы и открытые глаза. Глаза, которых на месте преступления инспектор Бауман не разглядел.

– Почему у нее золотые глаза?

– Этот эффект искусственно создан на глазах всех девушек, – объяснила доктор Годдард. Взяв крохотный пинцет, она сняла с поверхности роговицы линзы, открыв голубые глаза жертвы, блеск которых навсегда погасила смерть.

Доктор Жезерих посмотрел на Клауса.

– Мы уже начали составлять протокол вскрытия. Линзы мы отправим в лабораторию для исследования. Возможно, удастся найти какие-то следы посторонних лиц, принимавших участие в «погребении». Безусловно, нас больше всего поразила невероятная анатомическая точность, с которой сделаны рисунки на телах.

С этими словами медик до конца расстегнул мешок, и одной рукой перевернул застывшее холодное тело так, что стало видно спину.

– Кто мог сотворить такое?! – воскликнул Клаус.

На спине девушки была нарисована окровавленная полость, как будто большую часть кожи лоскутом неправильной формы от лопаток до третьего поясничного позвонка надрезали и отделили от тела. Внутри этой полости были изображены позвоночник и мышцы, рассеченные кинжалом, торчавшим в центре глубокой раны.

Клаус Бауман сунул руку под зелено-синий халат и достал из кармана куртки мобильник.

– Я должен сфотографировать этот рисунок, – пояснил он.

– Как я предупреждала по телефону, эти жуткие картины никак не вяжутся с трехмерным изображением предметов белья, – заметила патологоанатом.

Доктор Жезерих кивнул, поддерживая мнение коллеги, и добавил:

– Это произведения искусства, чья истинная мотивация нам непонятна. Хотя, исходя из монументального контекста места преступления и изображений белья, ран, кинжалов и саркофагов, можно предположить, что мы имеем дело с каким-то обрядовым действом, которое привело к массовой смерти, наступившей, однако, без применения реального физического насилия. Подобные обстоятельства дают основания для версии о ритуальном жертвоприношении, в ходе которого девушкам дали яд или смертельный наркотик. Это может рассматриваться как убийство, совершенное преступной группой, занимавшейся торговлей сексом, или как необычное групповое самоубийство, связанное с какой-нибудь опасной сектой, осуществленное девушками при помощи как минимум еще одного лица. Должен быть кто-то, изобразивший саркофаги и рисунки на телах, снабдивший их ядовитым веществом, вызвавшим смерть, после чего он или они уничтожили все следы их одежды и машины, на которой они приехали к монументу.

Слова судебного медика задавали новые направления расследования, до этого момента не приходившие на ум Клаусу.

– Что скажете о времени и причине смерти? – спросил он.

На этот вопрос ответила доктор Годдард:

– Девушки умерли между четырьмя и пятью часами утра.

Она объяснила, что, учитывая незначительное усыхание роговицы, а также температуру тел девушек на месте их обнаружения – не слишком низкую, несмотря на то что они были совершенно раздеты и находились там холодным утром, – точное время смерти установить сложно. Однако эти же признаки говорят о том, что все девушки скончались примерно в одно и то же время и нет никаких оснований считать, что их тела были привезены к монументу из какого-то другого места. Кроме того, она сказала, что после проведения тщательного внешнего осмотра трупов в зале аутопсии у них нет сомнений в том, что все девушки умерли в той же самой позе, лежа на спине, в которой они находились в момент обнаружения.

– Человек, нашедший их, работает кладбищенским гидом, – сказал Клаус Бауман.

– Какое зловещее совпадение, – изумленно отозвался доктор Жезерих.

– Возможно, это действительно совпадение.

– Наверно, его можно считать первым подозреваемым? – настаивал медик.

– Это скоро выяснится, но пока он только свидетель.

Доктор Годдард предусмотрительно промолчала, не выразив мнения по поводу того, что человек, нашедший трупы в обстановке, изображавшей гробницу, оказался кладбищенским гидом. Ее профессиональной специализацией была судебная патология, а не психология преступника.

– Первые токсикологические анализы, – продолжила она, – указывают в качестве причины смерти на яд, или наркотик, обладающий мгновенным парализующим действием. Кроме того, мы наблюдаем некоторые противоречивые особенности post mortem[2], которые укрепляют нас в этом мнении.

Постепенно слова патологоанатомов начали сливаться в голове Клауса Баумана в смутное жужжание роя ос, вонзавших свое жало в его мозг.

– Я не совсем понял, что вы хотите сказать, – пробормотал он.

– Данные внешнего осмотра трупов, температура тел, недостаточная распространенность и интенсивность побледнения, а также некоторые другие особенности указывают на то, что прошло не больше двух часов с момента смерти девушек до момента, когда мы прибыли к башне. В то же время степень rigor mortis[3] их тел была такой сильной, как будто прошло больше семи часов. Это наводит нас на мысль, что яд, или наркотик, ставший причиной их смерти, одновременно с ней вызвал мышечный спазм всей мускулатуры, за исключением лиц.

– Значит, они не страдали от предсмертных конвульсий?

– Мы не можем доказать это научно, но, по нашему опыту, спокойное выражение их лиц заставляет думать, что они умерли безболезненно, хотя и скоропостижно, – заверила его доктор Годдард.

Клаус Бауман подошел к одному из оставшихся четырех столов и открыл мешок, где лежала другая девушка. Посмертная бледность трупа не смогла испортить красоты ее лица. У нее были очень черные, коротко подстриженные волосы, серые глаза и темно-лиловые губы.

Доктор Жезерих взял руку девушки и показал инспектору внутреннюю сторону запястий.

– Эти шрамы остались от ран, полученных не менее двух-трех месяцев назад. Исходя из глубины и формы этих ран, мы можем сказать, что, вероятнее всего, она нанесла их себе сама с помощью какого-то острого предмета, например куска стекла.