Край воронов, или Троянский цикл

Здание радиотехнического колледжа очень нравилось ему, было оно старинного белокаменного образца с резными колоннами в холлах, высокими потолками, деревянными широкими перилами на лестницах… И более всего – скрипучие полы и узкие окна. Каким-то образом все это бодрило, даже согревало и в то же время подтягивало до рабочего состояния и чувства торжественности, важности происходящего. В аудитории таких заведений входишь, действительно, как в храм науки – кафедры, стол преподавателя на возвышении, плакаты на стенах. В таких местах чувствуется преемственность времен – здесь могли учиться и мы сами, и наши родители, а теперь мы тут работаем и смотримся на фоне славного прошлого старше и лучше. Лично он чувствовал себя немного знаменитым. В ЦРО все обстояло иначе: школа была открыта не в 50-х, а в 90-х годах; в кабинетах не чувствовалось уважения к чему бы то ни было, особенно после 5У в классе оставался срач, и тошно было появляться на пороге. Конечно, полы здесь уже не скрипели, и стены не давали трещин, – но властвовало здесь и не время, а люди, которые не жалели того, что и не следовало жалеть, и подобно героям знаменитой пьесы ломали стулья в честь Александра Македонского. В колледже же больше бросались на личности вполне конкретные и не такие безответные, как предметы мебели.

Он по обыкновению своему подъезжал часам к 8, раскланивался с бабушкой-вахтером, брал у нее ключи от преподавательского гардероба, потом отпирал аудиторию 217, совместную с Людмилой Владимировной, и лазал по шкафам, рассматривая учебники по русской речи советских лет. Отучившись на гуманитарном факультете в окружении ученых женщин и даже сам сделавшись преподавателем, он с преувеличенным любопытством взирал однажды в учительской на действия поседевшего доцента, который из огромного, высотою до потолка, шкафа выгребал связки объемистых серых папок.

– В кабинете уже некуда складывать, – добродушно пояснил преподаватель, – храню здесь. Все шкафы общественные занял.

Восторк тем временем рассиживался на черном кожаном диване с двумя книжками и тремя листами бумаги…

– Погоди, – пыхтел дед, – накопишь столько же. Хотя, честно говоря, половину можно уже и выбросить, начать, как говорится, жизнь с чистого листа.

– А на занятиях тебя уже проверяли? – продолжал он доверительным тоном. – Ты не робей! Когда я был молодым, кто только не сидел на моих лекциях! Завхоз только не ходил!

На первой паре Восторк всегда принимал группу 247, около тридцати девушек. Черт бы побрал это раздельное образование! Почти всех пацанов нового набора он знал по именам – здесь же не пытался запомнить и фамилий. Заходили они пестрой толпой и разлетались после, как птицы, неузнанные и оставляющие смутное впечатление, что «где-то я уже видел эти лица». Тема сегодня плановая – «Язык письма», по материалам Алана Пиза. Пишем дружно заявления, просьбы и жалобы. На первой парте у окна сидит Наташа Дегтярева, копия Эми Ли, предмет восторженной страсти. В кольцах с черепами, со стрелками на глазах; иссиня-черные волосы, белоснежная кожа… Как же мы похожи… – но поглядывает все равно насмешливо! Солистка рок-группы с экрана не так смотрит. И голоса у них с певицей сходны: действительно, как Натали защищает свои авторские права – это отдельная песня! Рядом с ней ее измолчавшаяся подруга – Валя. Просто удивительно – запомнить-таки имя подобной немой особы. С другой стороны, чего не сделаешь ради любимой девушки – запомнишь даже отчества ее приятельниц! На второй парте восседает длинноногая Мельник. Запомнилась она тем, что внешность имеет богемную, а работы сдает умные даже чаще, чем через раз. Где-то на последних столах ютится отличница Чернова (имени не помню, возможно, Тата), фамилия ее вполне соответствует внешнему виду – вечно она завешана густыми черными волосами; ни глаз, ни ушей – ничего не разглядишь. Пишет тоже исподтишка и как в журнал – задашь две страницы, принесет полтетради. На втором ряду масса какой-то прелести, одна другой лучше, но лучшее – враг хорошего, и когда не знаешь, на кого смотреть, ни на кого и не взглянешь, а отведешь глаза в сторону. В третьем ряду на второй парте – Верткова, притча во языцах. Ничего из себя не представляющая, серая, прилизанная, мальчишевского обличья, она дружит с общепризнанным красавцем. Восторк его знает – сам принимал. Но как Вертковой удается быть столь соблазнительной, поражается даже Людмила Владимировна. И рядом с сей легендой в углу у самой стены от звонка до звонка глядят на него исподлобья глаза Оксаны Христофоровой… Тоненькая девочка в деловом костюме, взгляд бархатный, спокойный. Очень напоминает она Ирину Тарасову, которую знал он еще в университете, даже любил тайком лет пять, но никогда не допускал мысли, что может у них что-то срастись; закрутился, завертелся, а после защиты все лето думал – может, не случайным был взгляд, который он поминутно ловил на себе? И тоскливо плыли в памяти образ карих глаз из-под темной низкой челки… Теперь молоденькая студентка смотрит точно так же, но ведь если настоящий мужчина решил что-то забыть – это конец, прошлое не вернется…

Все, что они пишут, им неинтересно, хотя можно попытаться их разговорить. Где в современной жизни понадобиться может навык письма? Когда же, действительно, остается только писать – и от этого многое зависит? Полгода всего прошло с тех пор, как Владилена Милан защищала дипломную работу по языку и стилю SMS. Теоретические выкладки ушли мимо, вытесненные тезисами из собственного сообщения, но раздаточные материалы с иллюстрациями привлекли внимание; само собой подразумевалось, что все примеры взяты из личной переписки автора с Анитой Колдуновой, одна из фраз даже запомнилась: «Если будет плохо, поколоти подушку под песни Prodigy!» Исключительно это обстоятельство повлияло на то, что он скопировал впоследствии альбом данной группы у Артема с жесткого диска. Послушать The fat of the land было приятно, но ассоциация с хрупкой Милан казалась теперь неоправданной и ненужной. Трудно судить, питал ли он к ней какие-то определенные чувства, но был нимало удивлен тому, что отношения отличников и отличниц – это целая проблема. По словам близкой ее подруги Маши, Владилене всегда сопутствовала стопроцентная удача, которая позволяла гулять во время подготовки к экзаменам и преподавать детям физику в 17-летнем возрасте. В голове это все не укладывалось и злило, потому что собственного времени ни на что не хватало. К третьему курсу она, на вид 14-летняя, нашла парня, внешне еще более молодого, и совершенно впала в детство в связи с бесконечными поглаживаниями любимого по голове…

– А я знаю, – перебила его мысли сладколикая прелесть по фамилии Колесникова, – важно заинтересовать своим письмом собеседника на сайте знакомств!

– И действительно, вот что писать, чтобы от конкуренток отличаться? – поддержали ее.

– Даже одну и ту же мысль можно выразить разными словами, – заметил Восторк. – Когда вы друг у друга не списываете, я реально получаю тридцать разных сочинений на одну и ту же тему…

– Да кто там будет смотреть на стиль изложения, я вас умоляю, – воскликнула Натали. – Там содержание главное, факты, конкретика… А многие столько слов говорят, тумана наводят.

– Тогда о чем раздумывать? Пишите правду, каждая из вас уникальна. Но начинаете строить из себя идеальную личность, которая в обществе стереотипна. Только представьте, вы называетесь студенткой коммерческой академии, а получаете ответ, что с такой умной ваш знакомый не потянет! И вы кусаете локти, будучи как раз слушательницей вечерних курсов шитья.

– Да создадут новый ящик для почты и общаются по новой, – предположила Катя Мельник.

– Это при условии, что с первого адреса ты не отправляла своих фото, – ответила ей Наташа, не оборачиваясь.

Нашлись в их рядах и гордые особи, демонстративно выказывающие отказ от задачи:

– Да зачем к кому-то набиваться? Поместите свои объявления – и толпы несчастных и страждущих повалят к вам…

– А я бы на вашем месте вообще не думал ни о каких конкурентах. Вы рискуете подсесть на обсуждение их с новым знакомым, поскольку будете спрашивать, кто еще написал и что написал. Надо выяснить, чем интересуется ваш виртуал, а потом искать точки соприкосновения.

Одновременно заговорили с разных сторон, полезли Восторку в душу:

– А что вам понравилось бы в письмах?

– Я же вам еще раз объясняю, – возражал Немеркнущий, – что нравится одному мужчине, может не понравиться другому. Кстати, между мной и товарищами на сайтах вообще огромная разница.

– И вас нет в социальных сетях?

– Я, конечно, понимаю, что сейчас и младенец уже сидит в интернете – но вовсе не обязательно увлечение слепыми свиданиями продлится до старости. А я вообще не терял никого, чтоб находиться в поисках. Вы правильно отметили: личная жизнь за компьютером – удел скучающих, несчастных, разочарованных в чем-то истинном людей.

Словно от душераздирающих взглядов Оксаны Христофоровой начинает визжать телефон на столе. Немеркнущий отвлекается и, забыв в очередной раз обратить внимание на Оксану или хотя бы на ее взгляды, отправляется на третий этаж – очевидно, там начались беспорядки, о чем и сигналит ему Мария Михайловна. Двери 306-й аудитории распахиваются перед ним. Все 17 молодцов становятся на ноги в проходах. Некоторые из них повисают над столами так низко, будто уже заранее стоят на коленях.

– Дедковский, Дороганов, Рокасов, – привычно и с алфавитной точностью выкрикивает Восторк Христофорович. Группа в большинстве своем присаживается, означенные лица остаются переминаться с ноги на ногу.

– Готовность к занятию где?

– Они учебники сбросили во двор, – торопливо говорит стоящая в углу и почти прикрытая доской Мария Михайловна, словно опасаясь, что троица в самом деле раскроет рты.

– А если я попрошу книги через окна вернуть на место?

Начинается дедовщина. На лице Медора Рокасова написано очередное жестокое разочарование: единственный нормальный взрослый друг на глазах превращается в обычного классного разводилу. И непонятно, как не доводить до этого, если ты всего лишь попытался пожить личной жизнью!

– Или проще сразу в дверь и навсегда, дорожку нам расчищать каждое утро перед колледжем?

– Можно остаться? – говорит за всех троих Эмил Дороганов.

Дедковский, имеющий возвышенно-поэтическое восточное имя Дастан, реально «достал» всех своей низостью – и надеется теперь лишь на свою неземную блондинистую красоту.

– Значит, русский язык я сейчас проведу! – сурово обещает Немеркнущий.

– Ой нет, – роняет З. Самарко на первом ряду. Впрочем, он всегда говорит не то, что думает. Оддин Селеванов старательно изображает из себя ученика и прячет свои чрезмерно сочувствующие преподавателю глаза.

И вот уже виноватые идут по коридору на выход поднимать «Культуру речи» – Восторк командует им вслед:

– Книги сдадите в библиотеку, а завтра принесете свои. Вместо тупого бродяжничества после обеда пройдетесь по книжным магазинам…

18.

Вторая четверть не заладилась. Вводные занятия по трем новым дисциплинам отошли, и адреналин им под кожу вводили уже как взрослым. Катя Воробьева самодовольно сидела на третьей парте второго ряда напротив настенной таблицы химических элементов. Под Менделеевым около доски подобного самодовольства убавлялось, но ее сегодня не спросят – получила за контрольную слабую ли, сильную ли, но пятерку. Тамара Георгиевна пытала свою удачу на всех подряд: вызывала и садила, некоторые до доски дольше шли, чем оставались подле нее. И даже Артема, через раз угадывающего на пятерки, не смела она удерживать дольше одной минуты. Не успел он высказать первое свое соображение, как учительша поморщилась:

– Садись, Чмейрков. Пусть Данаев решит.

– Пусть Артем решит! – воскликнул Трой оборотным эхом. Решение давно было в его голове, а солидарность еще раньше. Катя занервничала, принялась решать в тетради – кроме отличников уже все перебывали в ответчиках. Тамара Георгиевна, грузная женщина в черном, с высокой огненной по цвету прической села, отвернувшись к окну, видимо, в состоянии легкого недоумения. Артем, практически силой оставшийся на месте, минут через десять задачу все-таки решил, краснея и спиной чувствуя взгляд такого же краснеющего Троя…

В кабинете физики попахивало большей торжественной расправой, Тамара Гавриловна была еще старше своей коллеги – не сказать, что грузнее. Катя уже рыдала над своей тройкой за четвертную. Артему хватило бы уже и этого – как реагировать на двойку, он еще не придумал. В Троевой тетради против обыкновения стояла четверка, свою собственную в раскрытом виде с «хотя бы тройкой» он принял на обмен из рук друга. Чужую работу всегда легче открывать после проверки – и они этим пользовались. Никому уже не лезла в голову последняя лабораторная, которую они записали почти под диктовку. До конца урока предательски тряслись руки, и маленькие гири, которые нужно было пинцетом доставать из коробки, градом валились с чашечек весов. После объявления четвертных оценок грохнулись и сами весы. В лаборантской. Где он пытался поставить их на полку рядом с другими. Чашечки были подвешены на лесках, все друг за друга зацепилось и рухнуло оземь. Гавриловна явилась в дверях и прогнала его. Впрочем, это было не удивительно, его она всегда гоняла не за безделье, как остальных, а за дело. Летом на практике он в одиночку драил до усталости весь пол, а она нашла потаенный грязный уголок и не поставила ему даже пометки о работе. Ладно, весы он действительно спутал. Хотя и это не удивительно после нынешней нервотрепки. Удивительным было другое – четвертная тройка по физике!

Вторую выставили по черчению. Мама – инженер-чертежник!.. В кого только он уродился таким? Ах, как не хочется вспоминать в этот момент, что у тебя еще отец имеется. Поглядеть бы ей в глаза, этой Наталье Михайловне, которая называла их «сундуками», немного косила взглядом и, как оказалось, выставляла корявые отметки. Пройти бы в ее кабинет да поймать бы ее взгляд хоть в какой-нибудь наклонной плоскости, но он продолжает сидеть в душном маленьком классе, где занимается английским языком слабая подгруппа; стульев на всех не хватает, сидят с Троем на одном, дневники держат на коленях, а молоденькая англичанка-классная (До чего же мила! А маленькая ее дочка еще более прелестнее) со скоростью света диктует оценки, едва успевая соотнести фамилию с цифрой на строке; при таком темпе невозможно не только сочувствовать, но и вообще понимать, у кого что стоит. Наверное, никто не уразумел, что у него два «косяка», хотя в дневнике весь столбик аккуратно смотрится; вторая тройка получилась вообще остренькая, красивая, прямо чертежным шрифтом… И есть у тройки даже положительные ассоциации – и друг Тройка, и квартира номер три, куда брести теперь с тяжелым сердцем. Начинается за окнами темный вечер из серии предновогодних, зимние каникулы можно считать открытыми – а как теперь расслабишься, когда понимаешь, что вряд ли ты заслужил отдых…

– Что случилось? – воскликнула Селена, едва он появился на пороге.– Я даже испугалась. Не избит, не искусан, не ограблен… Ты плакал?

– Плакать тут заколебаешься, – выдавливает Артем и быстрым взглядом отмечает, что в квартире они одни. Где же Олег, где этот великолепный мужчина, который прожил с ними четыре месяца и которого при всей радости не поворачивался язык назвать материным любовником, хотя в открытую ночевали они вдвоем в одной постели – и лежал Олег на месте отца, где же еще…

– У меня две «удочки», ма!..

– Дебют! – оценивающе замечает Селена, присаживается и садит его напротив.

– У меня ведь по устному пятерка, тройки только за письменное – все вместе получается «четыре». Почему она сделала перекос в сторону письменных? Она просто скопировала оценки за контрольную в соседнюю колонку, она даже не считала все баллы…

Рассуждал он с горечью, но относительно спокойно, поэтому Селена Станиславовна попыталась предложить ему иные точки зрения на ситуацию:

– Я полагаю, Тамара Гавриловна – опытный педагог. Вероятно, она считает, что практическое применение знаний важнее.

– Незначительные данные, мама, не надо отражать в важном документе. Как у нас было в началке? Нужные оценки ставили в журнал, а дополнительные просто так стояли в тетради за классную работу.

– Как я понимаю, спорить с учителем ты не пошел. Значит, отношение у тебя к ней тебе одному известное, как и у нее определенные виды на тебя. Стало быть, все остается как есть. Остальное уже напряги. Предлагаю расслабиться назло всему, тем более что ничего и не происходит.

– Как будто не достаточно того, что произошло, – твердит он упрямо и недоверчиво.

– Это же не процесс в динамике, никто не просит драить люки, пока не поздно. Оценки остались в школьном деле, после исправишь. Пока свободен!

– Как ветер, мама. Сейчас уедет Тройка в свое небытие, а исправлять одному тяжело…

– А у Тройки тоже тройки?

– У него четверка по физике. Теперь он не отличник, а я даже не хорошист.

– Не будем, действительно, заносить промежуточные результаты в глобальные итоги. Как ты занимался, я видела; что получилось – понятно. Я тебя приму любого. Перед отцом тебе не оправдываться – об оценках он тебя и не спросит…

На слово «отец» по привычке появилась болезненная реакция, захотелось поежиться – и он быстро спросил, чтоб уж сразу до конца разобраться:

– Мам, Олег где?

Когда произносилось между ними это имя, Артем сразу становился равным своей матери, значительно взрослел в ее и своих глазах. Селена начинала робеть и сама теперь была склонна к оправданиям:

– Тёма, он, наверное, не придет больше…

Он берет ее за руки, морщит лоб и заглядывает матери в глаза:

– Не слишком ли вдруг? – голос, несмотря на внутреннее неприятие, звучит напряженно – что там могло случиться?!

– Я встречалась с твоим отцом!

Не может быть… Хоть бери и солидарно с Олегом уходи из дома.

Давно ли отошли те времена, когда они с матерью вырывались из-под гнета законного брака и бежали к Олеговой машине марки «Тайота-Креста», не думая о том, что будет потом. Об этом не хотелось вспоминать – и получалось! На несколько часов они были свободны, любимы, счастливы. А как забыть тот великолепный день с посещением цирка! Действительно, думали – останутся приятные воспоминания, а в голову лезет папашин псих, потасовка в дверях подъезда… Они пешком шли с начала массива, чтобы не светиться с кавалером около дома, но отец благодаря собственному воображению знал все и больше, сразу схватил Селену за оборки вечернего наряда и орал: «Где этот белобрысый урод?» Мама за платье испугалась, не верила, что он способен ее убить – но Артем-то все видел со стороны… А потом бродили кругами по пустырю как мужчина с мужчиной; сын мерз и занимался бесполезной терапией:

– Да, он нас отвез… Да, он нас привез назад… Да, высадил на остановке… Нет, в цирке с нами не сидел… Нет, он работал в это время, он уезжал.

И отцу становилось легче. А какая разница – был Олег на представлении или не был? Отчего бы ему не быть? Ему интересен цирк. А тебе не интересен даже возраст собственного отпрыска! Не говоря уж о том, что не знать такие факты наизусть – вообще странно…

Артем подскочил на месте, будто выпрыгивая из невидимого болота.

– Мама, ну что такое?!

– Я постоянно думаю о том, что у тебя должен быть родной отец…

– Мама, нет – я тебе говорю. Я тебе давно сказал, еще перед разводом.

– А если он исправится?

– Зачем думать, как бы нам понравилось жить с отцом, когда мы уже отлично живем с Олегом?! Ты теперь все решаешь без меня? Верни Олега, позвони ему или давай я позвоню…

– Видишь ли, как бы ни было тебе хорошо с ним и ему с тобой – живет он все-таки со мной, а я не знаю, хочет ли он теперь со мной жить…

– Уговоры, наверное, помогут…

– Не надо уговаривать… Я и сама не знаю точно, люблю ли Олега.

– Пусть лучше он нас любит, чем вы с отцом друг друга не любите. И вообще-то Олега есть за что любить.

– А если не получается, надо, по-твоему, закрыть на это глаза и продолжать использовать человека, неповинного в наших несчастьях?

Так говорила она, дорожившая своим опытом, на двадцать лет более выдержанным, чем опыт Артема, но 30 декабря к вечеру не выдержала и рыдала от одиночества. Артем не знал, что ему делать. Загораживать мать от отца он привык, но защищать ее от самой себя не представлял как. Около пяти вечера во славу небесам Олег все-таки появился. Они были приглашены на какой-то корпоратив, но мама думала, что это уже не в силе.

– Собирайся, – сказал он кратко, продолжая стоять в куртке возле входной двери. И даже в этой неопределенной и нервной обстановке, отчего у него самого желваки ходили на скулах, он не смотрел сквозь Артема, а поинтересовался его успехами.

– Поставила все же! – покачал он головой по поводу черчения. – Я думал, не поставит.

В справедливости же сетований насчет физики несколько усомнился:

– А за лабораторные работы что стоит?

– Тройка, – мрачно сказал Артем.

– Вот видишь, еще один блок работ так себе…

– Получается 5 / 3 / 3. И следует поставить «3», словно и не было пятерки?

– Может быть, выходила спорная оценка, и учитель сделал крен в сторону практики…

– Там не о чем спорить, дядя Олег. Там получается три целых шесть десятых.

– Тогда она посчитала, что слабая четверка тебе не нужна. 3,6 – это же претензия на жалость…

– Вот и пожалела бы… – подвел черту Артем, о которую он и спотыкался, вставая по утрам с левой ноги.

Наряженная Селена появилась в коридоре; речь пошла о транспорте, из чего Артем уяснил, что Олег оставил машину, так как собирается выпить на празднике.

«Ну ничего, расслабятся и помирятся».

– Вернемся поздно, – сказал Олег на прощание.

Мама обычно задерживается, когда обещает, что идет ненадолго. Что в этом контексте имеет в виду дядя Олег – пока непонятно. Впрочем, неважно – лишь бы шли и возвращались вместе.

Они ушли и … не вернулись! В смысле, – в этот день. Плохих мыслей у Артема не было, он так и понял, что они помирились. И хотя он ни разу не оставался один дома – когда есть ради чего, пожалуй, можно. Звонил Трою и болтал с ним до тех пор, пока Влада Андреевна не отправила сына спать; потом съел две чашки сметаны вместо ужина, достал стопку своих «Мурзилок» и перелистал все журналы. Проснулся неожиданно – в неразобранной постели в мягких игрушках, в мятых штанах и рубашке – от света фар, бьющего в глаза, и требовательного звонка во входную дверь. Из подъезда появился обеспокоенный Олег:

– Тёмка, прости – испереживался? Даже и не ложился?

– И ничего страшного, – милостиво заверил его Артем. – Вы вернулись, действительно, так поздно, что уже и рано. А ехать ко мне в шесть утра – еще больший подвиг, чем где-нибудь в три ночи. Вы сами-то спали?

– Поедем скорее ко мне к Новому году готовиться, – торопливо продолжал Олег, тоном своим не переставая извиняться…

Маму они застали еще в постели; она смотрела по миниатюрному телевизору видео с фильмом «Чужие» режиссера Ридли Скотта.

– Сыночек-солнышко, – говорила она, – я забыла обо всем на свете. Я так привыкла, что прабабушка всегда была с тобой…

– Ничего, мам, – ободряюще кивнул он ей. – Главное, чтобы ты не думала, будто я должен быть дома с … отцом!

Какие же у нее счастливые глаза!

Даже говорит еще сонно, не взволнованно, словно уверена была, что в ее счастье ничего дурного с ним не случится. Ведь всю его жизнь она ощущала себя как в животном мире – самкой, львицей, охраняющей детеныша, – и, может быть, впервые за долгое время осознала саму себя защищенной. Он даже слегка покраснел, выходя из чужой спальни, ставшей такой желанной для его матери…

Через несколько часов, когда Селена и старшие хозяева собирали на стол, а Алексей Евгеньевич копался в видеодвойке, взлохмаченный, взмокший Артем лежал на Олеговом диване с живым черным котиком под мышкой и стонал:

– Дядя Олег, меня тошнит… Я съел четыре дольки шоколада…

– Дольки? – переспросил Олег Евгеньевич, появляясь на пороге с бокалами в руках. – За раз можно целую плитку съесть. И не одну!

– Тогда от грязи… – Артем вечно побаивался какой-то пыли внутри организма.

– Обычно тошнит не от грязи, а от недоброкачественной пищи…

– Значит, я слишком набегался после еды…

– Тогда полежи… Ты, кстати, уже лежишь! И объясни ты мне, – бокалы явно вытягивали Олега из комнаты, – как может тошнить от такой прекрасной жизни?! <…>

19.

Никита опять изображал женщину: надел рыжий парик, лиловое платье; подложил в область грудной клетки, что следовало – и в таком виде появился в коридоре. Из рекреации доносился детский хор – ряженому выписывали женский приз в виде разнополых оваций. Обожаемый девчонками и поддерживаемый друзьями, Никита являлся в итоге лучшим мальчиком 5 класса. Не обязательно идеальный парень и первый ученик являются характеристиками одного лица – и Дукатов не был разносторонне знаменит: из олимпиад вылетал или даже не ходил на них совсем, результаты контрольных его занимали свое место в последней пятерке, где были достойно отстающие, то есть нормальные люди. Существовала вероятность, что в менее гениальной школе они успевали бы лучше. Подобная слава не миновала в свое время и Восторка Христофоровича: в сильную подгруппу по английскому языку он всегда проходил по баллам предпоследним. Гениальных же по списку в ЦРО значилось много – почти все девочки и даже всякий второй юноша; каждый из них уникален в чем-то своем: можно было полюбоваться на знающих и просто усердных, на изобретательных и весьма памятливых, были математики истинные и, как выражалась куратор, «сделанные». Было огромное количество лириков среди учеников мужского пола, встречались физики среди малолетних; особую ценность представлял вклад красиво пишущих и стенографистов.