Сирийский экспресс

Во время строевых смотров Шубин всегда старался Рубцова куда-то спрятать. В противном случае последствия были предсказуемы. Всегда взъерошенный, со сползающими на нос очками и ласковой улыбкой солдата Швейка, Рубцов вводил в состояние ступора любых начальников.

– А это что еще тут за интеллигент недоделанный! – обычно кричали они, обретая дар речи.

После этого Рубцова в обязательном порядке изгоняли из строя, а Шубин получал очередной выговор.

– Злые вы все! – вздыхал старший мичман, удаляясь в ПЭЖ, где над креслом вахтенного механика висел групповой портрет братьев Черепановых, а на столе ждал свежий номер журнала «Паровозъ». Там была его стихия, там он был счастлив.

Боцман старший мичман Володя Кулаков, в отличие от сложившегося стереотипа грубого и нахрапистого боцмана, слыл, наоборот, натурой тонкой, влюбленной в море и в свою красавицу жену. Кроме этого боцман фанатично увлекался жонглированием всего, что только попадалось ему под руку. Сослуживцам это нравилось, начальство пугало.

Увидев в первый раз жонглировавшего боцмана, комбриг только покачал головой:

– До чего ты, Шубин, корабль довел, если у остальных приличных командиров на кораблях просто бардак, то у тебя уже цирк!

Кулаков помнит Шубина еще лейтенантом. Они в один год пришли в бригаду. Боцман уже выслужил все сроки, заработал и пенсию, и квартиру. Осенью этого года собирается уволиться, чтобы больше времени уделить прождавшей его полжизни с моря жене.

Фельдшер старший мичман Сергей Теребов был известен тем, что мог легко вывести из запоя самого матерого алкоголика по какой-то своей «теребовской методе». Завистники-медики утверждали, что фельдшер с «Костромы» стаскивает с «иглы» и наркоманов, причем имеет свою постоянную клиентуру. Сам Теребов на все претензии лишь улыбался своей широкой доброй улыбкой:

– Как говорил старик Гиппократ: обращайтесь – поможем!

В целом экипаж «Костромы» был очень дружен, и зачастую офицеры и мичманы даже отдыхали вместе семьями, что вызывало у Шубина всегда неподдельное удивление: «Неужели за время службы еще друг другу не надоели?»

– Товарищ командир! Телеграмма из штаба флота! – доложила радиорубка.

– Несите в ходовую! – распорядился Шубин.

В телеграмме, за подписью начальника штаба флота, значилось, что боевики ИГИЛ могут обстрелять наши корабли или организовать диверсионные действия во время прохода через Босфор. В конце телеграммы начальник штаба требовал усилить бдительность и т. д. и т. п.

«Меры-то я приму, только по Босфору все равно идти придется, подставляя свои борта», – раздумывал Шубин, прочитав телеграмму.

Вместе с телеграммой из радиорубки принесли сводку погоды. Как и обещали, вот-вот ожидалось резкое усиление ветра и море до 5 баллов.

Стоявший вахтенным офицером капитан 3-го ранга Матюшкин, вооружившись микрофоном «каштана», объявил:

– В связи со штормовой погодой выход личного состава на верхнюю палубу запрещен! – подумав, добавил: – Обращаю особое внимание личного состава десанта и еще раз повторяю, что выход всего личного состава на верхнюю палубу строжайше запрещен!

Шубин невольно хмыкнул. Уж больно заместитель по работе с личным составом любит поговорить, вот и сейчас не удержался. Впрочем, такой повтор всегда не лишний.

– Прошу «добро» подняться в ходовую! – раздался через некоторое время голос боцмана Кулакова.

– Заходи, тезка! – полуобернулся к нему Шубин.

– Товарищ командир, докладываю, что техника и грузы в твиндеке закреплены по штормовому. Все лично проверил сам со старшим по технике! – доложил боцман.

Шубин кивнул:

– Добро!

Кулаков, стоя рядом, молча вглядывался во тьму ночного моря. Уходить ему явно не хотелось. По возрасту Шубин с Кулаковым были почти ровесниками, и поэтому взаимоотношения между ними наедине были достаточно неформальными.

– А помните, товарищ командир, как нас пытались укранизировать? – вдруг произнес боцман. – Кажется, вчера было, а ведь целая вечность прошла – четверть века!

– Ну да, – усмехнулся Шубин. – Были времена. Чего один Клим Подкова стоил!

Оба понимающе улыбнулись друг другу.

…В бригаде десантных кораблей Черноморского флота в 90-х украинизация проходила весьма своеобразно. Из Львова в окружении журналистов прикатил политкомиссар Клим Подкова (в недавнем прошлом передовой пасечник), который доходчиво объяснил собранным офицерам бригады, что все великие личности в истории человечества были исключительно украинцами. Особенно Шубину запомнился Ной как первый моряк-украинец и Иисус, который, оказывается, родился в Галичине. При этом Подкова не был голословен – он аргументировал:

– Якщо кращі генії людства – українці, значить наш флот найкращий! Україна це ваша матка, а ви її дітки-бджоли!

Присутствующие, слушая рассказы Подковы, чесали затылки, однако записываться в ряды последователей Ноя не торопились.

Подкова меж тем неистовствовал:

– Хто прийме українську присягу, того на небесах чекатимуть райські кущі, а хто залишиться в російському флоті, того чорти будуть смажити на сковорідці!

– А гурии будут? – иронично поинтересовались из задних рядов.

Подкова подвоха не понял. Прищурив глаз, он оценил текущую ситуацию в райских кущах, а затем клятвенно ударил себя кулаком в грудь:

– І гурії будуть і інші всякі різні, тільки підпишіть текст присяги!

После чего, вздохнув, добавил ритуальное:

– Росія – це Мордор, Україна – це Європа!

Вечером Подкова отметился в кабаке «Пир духа» в компании местной певицы Розы Кривопучко, по прозвищу Доска почета, т. к. на ней в разное время побывали многие лучшие люди флота. Пела Роза не очень, зато даже очень выделялась большой возбуждающей грудью. Подкова был нетрезв, плясал гопак, кричал о соборности незалежной и, подпрыгивая от нетерпения, отказывался идти в туалет, требуя, чтобы тот немедленно переименовали в «требник». Закончилось все трагически – Роза Подкову кинула, умчавшись в ночь с подвернувшимся лейтенантом, а политкомиссар, проиграв битву за «требник», «рясно обмочився». На этом агитация в военно-морские силы Украины на бригаде, собственно, и закончилась. На следующий день, не попрощавшись, Клим Подкова убыл во Львов.

К следующему утру погода начала быстро свежеть. Море покрывалось уже не отдельными барашками, а мощными пенными гребнями.

– Человек за бортом справа! – раздался внезапно истошный крик.

«Этого еще не хватало! – только и успел подумать Шубин. – Вытащу, самолично убью заразу!»

– Право на борт! Включить прожекторы! Искать упавшего!

О том, что на среднем ходу в открытом море да еще в такую погоду найти и спасти упавшего за борт – это один шанс из ста, он решительно запретил себе и думать.

– Спасательные средства за борт! Расчету БЛ в лодку! БЛ к спуску! – продолжал он командовать чисто автоматически.

К огромному счастью, сигнальщик заметил барахтавшегося вдалеке среди белых водяных гребней.

– Сигнальщик, наблюдать за упавшим! Осветить упавшего прожектором!

Обнаружение утопающего уже было настоящим чудом, учитывая обстановку. Теперь все зависело от того, успеет ли упавший человек продержаться до того времени, пока к нему подоспеет помощь.

Боевую лодку уже готовили к спуску на кран-балке.

Так как выпавший быстро оказался за кормой «Костромы», Шубин с помощью машины левого борта совершил циркуляцию вправо. С приходом корабля на обратный курс привел барахтавшегося в волнах на носовые курсовые углы, после чего застопорил машину и погасил инерцию хода. На все про все ушло несколько минут.

– Как там наш пловец? – не без тревоги запросил сигнальщика.

– Пока держится, товарищ командир! – ответил тот.

Спуск лодки боцман Кулаков произвел с ювелирным мастерством. Едва ее днище коснулось воды, уже затарахтел мотор, и «бээлка» под управлением боцмана сразу же помчалась к борющемуся за жизнь человеку.

Вооружившись биноклем, Шубин безотрывно смотрел то на появлявшуюся, то исчезавшую среди разводьев пены голову, с замиранием думая, что вдруг в следующее мгновение ее уже не увидит. Тревожило и то, что волны относили упавшего все дальше и дальше от «Костромы». Вот лодка наконец подскочила к плававшему, вот Кулаков подцепил того за шиворот отпорником, потом матросы схватили за руки и втащили в лодку. Развернувшись так, что едва не была накрыта волной, «бээлка» помчалась обратно.

– Приготовиться к подъему лодки! Доктора на правый шкафут!

– Эшафот будем готовить? – мрачно поинтересовался стоявший вахтенным офицером командир БЧ-2 Игорь Витюков. – Или на рее вздернем?

Шубин промолчал.

Упавшего быстро подняли и сразу же, в сопровождении корабельного врача, потащили в медицинскую часть. «Кострома» немедленно легла на старый курс и, наверстывая упущенное время, дала полный ход.

Через минуту заместитель командира по работе с личным составом Алексей Матюшкин доложил:

– Упавший является водителем «скорой помощи», после прибытия на борт был проинструктирован и даже расписался о соблюдении всех корабельных правил, в том числе о запрете появления в штормовую погоду на палубе, но, несмотря на это, решили с еще одним водителем полюбоваться штормовым Черным морем. Хорошо, хоть второй не улетел, а поднял шум.

В ходовую поднялся доктор Рустем Еналеев.

– Как состояние утопленника? – с деланым спокойствием спросил Шубин.

– Охлаждение организма налицо, но мужик здоровый, а потому после растирания и пары стаканов «шила» жить будет. Однако задета не только кора головного мозга, но и, так сказать, сама его древесина!

– После падения? – не понял Шубин.

– После рождения! – со значением ответил Рустем.

– Повезло водиле, не иначе как в рубашке родился. Вручи ему на память о чудесном спасении теплый тельник, пусть нас помнит!

– Ага, товарищ командир, как тельник подарим, так и все остальные водилы разом головой вниз в море и побултыхаются в погоне за легкой наживой! – улыбнулся Рустем.

– А ты скажи, что это у нас последний, остальным только чугунные балясины, чтобы долго не мучились! – в тон ему ответил командир.

Доктор ушел, а Шубин некоторое время приходил в себя от пережитого, смотрел, как по стеклу окна ходовой рубки весело бежали вниз струйки дождя. Вначале их было мало, но вскоре они уже сплошным потоком заливали все стекло.

Вообще-то в обычное время на большие десантные корабли медицинским работником назначали фельдшеров в мичманском звании. Однако на корабли «экспресса» ввиду возможного начала в любой момент боевых действий часто прикомандировывали дипломированных врачей.

Что касается капитана медицинской службы Рустема Еналеева, по кличке Сбитый летчик, был он не только первоклассным хирургом, но и оригиналом. Парень он был боевой. За плечами дока были дизельные и атомные атомоходы, две операции по удалению аппендицита на боевой службе и многое другое. При этом Рустем отличался поразительным упрямством и абсолютным отсутствием чинопочитания. Эти его качества, помноженные на огромную любвеобильность, включавшую помимо множества мимолетных романов три или четыре женитьбы (сколько точно, док сам постоянно путал), поставили жирный крест на его карьере. В интимной жизни Рустем был мужчина достаточно скрытный. О том, что у него случился оргазм, девушки обычно узнавали только по двум полоскам на тесте… Но из-за умения энергично орудовать скальпелем до поры до времени Рустему многое прощалось. Только тогда, когда он обрюхатил дочку одного из североморских адмиралов и наглым образом отказался идти с ней под венец, заявив, что еще не нашел той единственной, которой навсегда отдаст свое медицинское сердце, только тогда был адмиральским пинком выброшен он на заштатную береговую базу под Новороссийск. Тогда-то в припадке меланхолии Рустем и вытатуировал на члене понравившуюся ему в одном американском фильме сакраментальную фразу «Приглашаю на борт!» Татуировка производила магическое впечатление на всех его новых подруг, снискав доку славу первого плейбоя окрестных мест.

Наверное, служебный путь Рустема Еналеева так бы и закончился на забытой богом береговой базе, но началась война в Сирии, раскочегарился «экспресс», понадобились опытные хирурги (которые, как известно, всегда в дефиците), тогда-то и вспомнили о ссыльном враче.

«Кострома» сразу пришлась Рустему по душе, как пришелся по душе и он старым «костромичам». На бербазу Еналеев возвращаться категорически не желал и фактически прижился на «Костроме», став полноправным членом экипажа. Как всякий уважающий себя доктор, Рустем жил непосредственно в лазарете. Там же рядом обитал и его неразлучный друг фельдшер Сергей Теребов.

– Ноги в тапочки всунул и уже на боевом посту! – говорили они не без гордости.

Медблок на «Костроме» был расположен слева по борту на первой нижней палубе. Рядом посредине первой палубы (чтобы меньше качало) располагалась и операционная.

Вскоре опыт и квалификация взяли свое, и Рустем стал неофициальным авторитетом местного военно-медицинского сообщества. Врачи с соседних кораблей валили пошушукаться к нему гурьбой. Кому-то он давал советы, кого-то чему-то учил, с кем-то просто пил и ходил по бабам. Впрочем, все «костромской док» делал одинаково профессионально. Шубин пытался однажды провести с Рустемом воспитательную работу относительно геометрически возрастающего количества женщин в его врачебной судьбе. На что Сбитый летчик, честно глядя в глаза, заявил:

– Вот вы, Владимир Михайлович, нашли ли ту, которой отдали навеки свое сердце?

– Разумеется, нашел, это моя жена!

– Значит, вы везунчик, – развел руками Рустем. – А я, увы, все еще пребываю в решительном поиске!

На этом Шубин воспитательную работу с врачом и завершил, ибо не следует мешать человеку в его творческих исканиях.

Он закрыл глаза. Ах, как бы он хотел оказаться сейчас рядом с женой и детьми в Севастополе, а еще лучше в родном Домодедове, дышать лесным воздухом Подмосковья и слушать пение птиц.

А погода разошлась не на шутку. Качало так, что с вахтенного столика полетели на палубу и карта, и вахтенный журнал с параллельной линейкой.

…«Хорошо, что водитель оказался за бортом на полчаса раньше, а то бы при таком дожде вряд ли его нашли», – думалось Шубину, глядя в заливаемое потоками дождя окно ходовой рубки. Слава богу, что сегодня он не нарушил главного морского закона – сколько людей ушло в море, столько должно и вернуться».

– Вызови ко мне майора Почтарева, водитель как-никак его креатура, – обернулся он к матросу-рассыльному. – И пусть вестовой принесет два «адвоката»!

«Адвокатом» на флоте традиционно именуют крепчайший сладкий чай с лимоном, который хорошо бодрит в ночную и промозглую погоду.

Поднявшийся по трапу в ходовую рубку Почтарев был явно подавлен происшедшим, и проводить с ним какую-либо воспитательную работу Шубину сразу расхотелось. Да и какой от этого толк, если через несколько суток они распрощаются и, скорее всего, уже навсегда.

Некоторое время оба молчали. Первым нарушил молчание Почтарев:

– Огромное спасибо, товарищ капитан 2-го ранга, за спасение водителя! Если бы не ваш опыт и мастерство, он бы наверняка погиб! – начал Почтарев свой оправдательный монолог.

– Если бы вы, майор, лучше контролировали своих людей, не понадобился бы ни мой опыт, ни мастерство! – не слишком тактично оборвал его Шубин.

– Да я все понимаю и своей вины не отрицаю! – еще больше понурился Почтарев.

– Прошу «добро»! – Это поднявшийся по трапу вестовой принес два дымящихся стакана чая в подстаканниках.

– Угощайтесь, наш флотский «адвокат» от всех напастей помогает, в том числе и от моральных! – грустно усмехнулся Шубин.

Из последующего разговора выяснилось, что Почтареву подчинили водителей «скорых» в самый последний момент перед погрузкой, и он даже не успел их толком рассмотреть, выяснилось, что у водителей есть свой старший, но толку от него никакого.

– Честно говоря, я впервые так, накоротке, общаюсь с настоящим сапером. Вот в чем, например, специфика вашей службы?

– Главная черта сапера – это прежде всего дружелюбие, – улыбнувшись, ответил Почтарев. – Сапер – добрый волшебник Вооруженных сил. Он всегда появляется в самый нужный момент, делает свое доброе дело и уходит помогать другим нуждающимся.

– Ну, а почему именно волшебник, а не помощник? – удивился Матюшкин.

– Настоящий сапер обладает тайными знаниями в области выкапывания, закапывания, взрывания и минирования. Если минное поле для танкиста и мотострелка это: «Все, пиз. ц, приехали!», то для сапера шестьсот килограммов тротила это: «Будет чем печку топить!» При этом мы традиционалисты и консерваторы. К современной технике относимся весьма спокойно, полагаясь прежде всего на старые добрые: лопату, топор и взрывчатку, с помощью которых и творим свое волшебство.

– Но ведь настоящие волшебники творят в одиночку, не так ли?

– Именно так, – кивнул головой Почтарев, – поэтому от того же мотострелка сапер отличается полным отсутствием чувства коллективизма, хотя при необходимости можем припахать всех, кого поймаем. Ну и конечно же мы свято чтим технику безопасности, ибо, как всем известно, сапер ошибается только раз в жизни. Ну а что характерно для вас, моряков?

Шубин на минуту задумался, почесал затылок:

– Да так сразу и не скажешь, в нашей большой стае много всякого разного. Пожалуй, что общее для всего флотского люда – повседневная неугомонность. Моряк – это большой ребенок, только дорвавшийся не до игрушки, а до нескончаемого приключения продолжительностью в жизнь. В отличие от вас, саперов, мы, наоборот, законченные коллективисты. Артельно делаем все, ибо такова специфика морской службы. При этом настоящий моряк в душе всегда обожает современную технику и любит ее изучать, но никогда в этом никому не признается, предпочитая свято чтить старые морские традиции, уходящие к романтике парусов, медных пушек и манильских тросов. Так что традиционализм и здоровый консерватизм нас с вами объединяет.

– Были бы на берегу, был бы повод выпить! – несколько нервно рассмеялся Почтарев, который еще до конца не отошел от истории с падением за борт водителя «скорой».

– Ладно, обошлось и то хорошо, проехали! – махнул рукой, понимая состояние майора, Шубин. – Время позднее, идете в каюту, отдыхайте.

– А вы когда отдыхать будете? – участливо спросил Почтарев, ставя пустой стакан на штурманский столик.

– Мне отдыхать не положено по определению. Хватает того, что на еду, да в гальюн помощник подменяет.

– И сколько вы так можете непрерывно торчать здесь? – искренне удивился майор.

– А сколько будем в море, столько и буду. Впрочем, ничего страшного в этом нет, человек, как известно, ко всему привыкает, даже к командирству! – искренне рассмеялся Шубин. – Спокойной ночи, надеюсь, что больше никто из ваших уже не полезет любоваться штормовыми красотами.

– Спокойной вахты и вам, – вздохнул Почтарев и тенью исчез в проеме люка.

Майор ушел, и Шубин остался наедине со своими мыслями. Сразу вспомнились слова оперативного о последнем походе. Всезнающий Собора, оказывается, уже был в курсе последних новостей…

Позавчера, сразу же по приходе в Новороссийск, к Шубину прибыл полковник-кадровик из штаба Южного округа. Как он заявил, «для серьезного разговора». Начал издалека, о том, что Шубину уже тридцать пять, а значит, в академию ему путь уже заказан. Ну, а на заочный факультет командира корабля, да еще с «сирийского экспресса», никто никогда не отпустит.

– Однако, – сказал кадровик, выдержав классическую вахтанговскую паузу, – мы знаем вас, Владимир Михайлович, как опытного и грамотного командира, а потому предлагаем должность заместителя начальника военно-морского отдела в штабе округа. Штатная категория – капитан 1-го ранга, круг обязанностей – организация «экспресса», то есть дело вам знакомое. Одновременно с приказом о назначении пошлем и представление на звание.

Шубин невольно бросил взгляд на висевшую над рабочим столом фотографию жены.

Кадровик был калачом тертым и мгновенно перехватил взгляд.

– Бытовой вопрос также не проблема. В спальном районе Ростова уже освобождена служебная трешка. При этом я вас не тороплю, сходите еще раз в Тартус, все хорошо обдумайте, посоветуйтесь с женой. Впрочем, полагаю, что думать здесь много не надо, второй раз такую должность уже никто никогда не предложит. А потому по возвращении жду вашего решения. Уверен, оно будет положительным.

Да, уходить с корабля Шубину не хотелось, но ведь ничто не может продолжаться бесконечно. Он и так отдал корабельному мостику шесть лет, пора подумать и о будущем. Ну, и, конечно, звание. Как ни крути, а погоны капитана 1-го ранга – достойный итог флотской офицерской карьеры, так неужели он не достоин такого финала!

«Вот ты все жаловался на судьбу и, наконец, эта судьба, в лице кадровика, преподнесла тебе подарок, да еще на блюдечке с белой каемочкой», – думал Шубин, проводив полковника. – Теперь для того, чтобы все сбылось, не надо прилагать уже никаких усилий. Достаточно лишь набрать номер телефона и сказать одно слово: “Согласен!”»

Вспомнился отец. Наверное, будь он жив, то, наверное, одобрил бы его переход в вышестоящий штаб. Отцы должны гордиться карьерой своих сыновей. Вспомнив отца, Шубин вздохнул. Может, это у них, у Шубиных, на роду написано, чтобы обязательно пересекаться по службе с Сирией.

Если вначале шторм достиг силы в три балла, потом раскочегарился, как и ожидалось, до всех пяти. А барометр все продолжал падать…

– Чешем прямо в циклон! – доверительно сообщил за завтраком приунывшей общественности штурман Наумов.

Разумеется, в обычной ситуации никто бы не полез на рожон в область низкого давления, где пронзительный ветер, где немилосердно качает и хлещет дождь. В обычной ситуации следовало отстояться где-нибудь на якоре, переждав непогоду на спокойном рейде. Но «экспресс» есть «экспресс». Заявка на проход проливов уже ушла и подтверждена, а посему выбиться из графика никто не имеет права.

Десантные корабли вообще всегда тяжело переносят штормы. Дело здесь в особенности их конструкции. Если все другие корабли, сидя глубоко в воде, прорезают корпусом волны, то плоскодонный «десантник» фактически скользит по волнам. Поэтому при штормовой погоде он принимает каждую новую волну своим днищем, как мощный удар. При этом корабль как бы подпрыгивает на ней и перескакивает на следующую, не менее крутую волну. В отличие от всех остальных кораблей, на десантных легче переносится не продольная, а бортовая качка. Связано это с конструкцией их корпусов.

Вначале качка была бортовой, то есть относительно терпимой – «Кострома» шла по волне и кренилась поочередно на оба борта. Но затем, со сменой курса, качка стала продольной. Теперь корабль зарывался то носом, то кормой.

Доктор Рустем с фельдшером Теребовым загодя раздали всем желающим таблетки кинедрила, воздействующих на вестибулярный аппарат. Кому-то таблетки помогали, кому-то нет.

«Дворники» остекления ходового мостика с трудом справлялись с дождем и брызгами захлестывавших палубу волн.

В нескольких палубах внизу в твиндеке сейчас стойко переносила качку принайтованная по-штормовому техника. Только натягивавшиеся периодически в струну цепи креплений показывали, как трудно ей дается сохранять эту неподвижность. Не дай бог, если многотонная громада в шторм сорвется с цепей и превратится в гигантский таран… Впрочем, к креплению техники на десантных кораблях российского флота всегда относились с особой тщательностью.

В шторм для корабля главное – не потерять ход. Неудачника волны почти сразу разворачивают лагом (т. е. бортом к волне) и начинают методично уничтожать. Волны и ветер ломают дерево, рвут металл, крушат переборки и шпангоуты, ледяная вода врывается во внутренние помещения. Тут уж впору врубать радио и передавать печально знаменитый «Мэйдэй!»

…В ходовой рубке валяло так, что впору было привязываться. Рулевой Пошевеля, расставив ноги на ширину плеч, расклинился в своем пенале, пытаясь удержаться вертикально. Но внезапными кренами корабля его все равно время от времени уносило вбок. Спасал лишь штурвал, в который Пошевеля вцепился до побелевших костяшек. Сигнальщика Шубин давно убрал с крыши мостика, чтобы ненароком не потерять. Внезапно на ГКП открылась металлическая дверь. Ее начало так немилосердно лупить в переборку, что, казалось, она прошибет весь корабль.

Каждый шторм пожинает на кораблях свою жатву. Как бы ни готовил свою каюту ее обитатель к удару стихии, все напрасно. В шторм каюты представляют жалкое зрелище. По закону подлости обязательно мгновенно ослабляются все защелки на шкафчиках и рундуках, они разом открываются, и содержимое летит вниз. На палубу валится все, что было не закреплено, а что-то обязательно забывают закрепить. Вот и сейчас в каюте у помощника из шкафов вылетели центнеры журналов, инструкций и наставлений, каких-то гроссбухов и бланков. В кают-компании ездила по столу и валилась посуда, вестовой «на карачках» ловил ее по всей палубе. Но труднее всех пришлось коку и его помощнику. Вдвоем они еле удерживали свои лагуны и кандейки на плитах, чтоб те не съехали. Получалось плохо, горячее варево выплескивалось из-под крышек, шипело на раскаленном металле, обдавая коков паром. В довершение ко всему в одной плите что-то замкнуло, и она задымила. Пришлось вызывать электрика. Тот кое-как дополз до камбуза, но о ремонте не могло быть и речи. Плиту просто обесточили, чтобы хотя бы не дымила.