Наша первая революция. Часть I

Солдаты и матросы! Вы – часть народа, но вас ведут против народа. Все ваши требования – также и наши, но вас ведут против нас. И вы в крови народной утопите свою собственную свободу. Не слушайтесь команды, слушайтесь голоса народного! Присоединяйтесь к нам! Восстаньте заодно с нами! Нет силы, которая могла бы пойти против армии, объединившейся с народом!

Совет Депутатов Петербургских рабочих. Российская Социал-Демократическая Рабочая Партия. Партия Социалистов-Революционеров. Всеобщий Еврейский Рабочий Союз в Литве, Польше и России (Бунд).

«Известия СРД» N 9, 11 декабря 1905 года.

Приложение N 15

Воззвание

Товарищи-рабочие!

Вся страна поднялась на защиту свободы, попираемой самодержавием. Только в Петербурге не все еще заводы и фабрики стали. Братья-рабочие Петербурга, неужели наше дело станет? Над нами самодержавие надругалось больше, чем над всеми другими, арестовав Совет Рабочих Депутатов. Против нас направлен был главный удар обнаглевшего правительства. За нас поднялась вся Россия. Так неужели мы отстанем? Надо подняться всем, как один человек. Работа должна быть приостановлена везде и повсюду. Свобода в опасности. Самодержавие снова поднимает свою зверскую голову и захватывает своей окровавленной рукой все, что мы завоевали ценою столь многочисленных жертв! Вперед, дружней, товарищи! В единении наша сила. Нас ждут, нас зовут к себе рабочие и крестьяне всей России.

Слушайтесь голоса народного, слушайтесь голоса своей совести и не верьте ложным слухам, которые распространяет правительство через своих провокаторов! За деньги, политые кровью народной, предатели ложью и клеветой стараются смутить вас, чтобы облегчить правительственную расправу с вами и вашими братьями. Не верьте подлым шпионам правительства, проникшим в вашу среду.

Дружней, товарищи! Не сдадимся врагам, не предадим народа!

Бастуйте! Бросайте работу!

Совет Рабочих Депутатов.

Прибавление к N 9 «Известий СРД», 11 декабря 1905 г.

Приложение N 16

Товарищи-рабочие!

Царские войска разрушают ядрами Москву и заливают кровью рабочих ее улицы. А царское правительство издает новый избирательный закон для выборов в Государственную Думу и уверяет, что издает этот закон в защиту прав рабочего класса. Артиллерийские залпы и избирательные права! Попирание всех свобод и предписание ускорить созыв Государственной Думы! Кого прельстит новый закон?

Рабочий народ требует всеобщих выборов. А правительство допускает к выборам только рабочих больших предприятий. Рабочим нужны прямые выборы. А по новому закону рабочие будут выбирать уполномоченных, уполномоченные – выборщиков, выборщики – представителей.

Народ требует равенства избирательных прав для всех граждан. А правительство, издавая избирательный закон, само сознается, что заранее определило и ограничило число представителей в Думе от рабочих.

Поэтому правительству мало было надежды на то, что сознательные рабочие поддадутся новому обману. И оно приняло особые меры перед изданием этого закона. Вспомните арест Совета Рабочих Депутатов и массовые аресты последних дней: отнимая у вас руководителей и депутатов, правительство думало расстроить ваши ряды, оставить вас беспомощными и бессильными.

Оно надеялось после этого легче увлечь вас в свои сети. Но народ ищет защиты своих прав не в царских законах, а – за баррикадами. Одновременно с дарованием подобных законов, правительство «дарит» народ полицейскими расправами и казацкими пулями. Добьется ли оно от народа покорности?

Восстала Москва, Прибалтийский край в руках восставшего народа, восстал Кавказ, восстала Одесса, восстал Харьков, ряд других городов и целые области.

Революция готова смести с лица русской земли шайку насильников, правящих ею.

Примыкайте же дружнее к революционной стачке, рабочие!

И на новый закон, как и на царские пули и ядра, отвечайте: да здравствует пролетарская революция и свобода! Долой царское правительство!

Совет Рабочих Депутатов.

«Известия СРД» N 10, 14 декабря 1905 года.

Приложение N 17

Последнее заседание Совета Рабочих Депутатов

……… Продолжалось обсуждение вопросов порядка дня. В общий зал заседаний начали собираться депутаты. Исполнительный Комитет заседал в комнате совета Вольно-Экономического общества, дверь в которую вела с хор общего зала. Тов. Троцкий вышел на хоры и предупредил всех депутатов о предстоящем аресте, о том, что Исполнительный Комитет решил остаться и никуда не уходить и не оказывать сопротивления, вследствие полной невозможности это сделать. Никаких возражений не последовало.

Тов. Троцкий возвратился в Исполнительный Комитет и продолжал вести заседание. Кто-то выглянул в окно и сообщил, что здание оцепляется войсками. Через некоторое время слышатся звук шпор и лязг оружия внутри здания. Отворилась дверь, и в комнату, где заседал Исполнительный Комитет, входит полицеймейстер с несколькими охранниками. Он вынимает бумагу и готовится читать. Один из членов Исполнительного Комитета продолжает говорить речь по поставленному на обсуждение вопросу. Полицеймейстер перебивает его и читает:

– «Согласно распоряжению министра»…

Тов. Троцкий резко обрывает его:

– Прошу не мешать говорить оратору. Если вы хотите получить слово, попросите его у меня, и я поставлю вопрос на обсуждение собрания, которое захочет или не захочет вас выслушать.

– Продолжайте, товарищ! – обращается тов. Троцкий к говорившему члену Исполнительного Комитета.

Тот продолжает.

Полицеймейстер стоит с растерянным видом, не зная, что делать. Так продолжается несколько минут. Оратор кончил. Тов. Троцкий обращается к собранию.

– Представитель полиции желает сделать нам какое-то сообщение. Разрешаете ли предоставить ему слово в порядке информации?

Решаем: слово дать. Полицеймейстер, ободрившись, читает приказ о нашем аресте. Тов. Троцкий предлагает принять его к сведению и перейти к очередным делам. Слово получает следующий оратор по вопросам порядка дня. Полицеймейстер стоит в полнейшем недоумении, не зная, что делать. На физиономии его написано, что такого случая в его многолетней практике еще не наблюдалось.

– Позвольте! – начинает он опять, обращаясь к тов. Троцкому.

– Прошу вас не мешать нам! – резко обрывает тот. – Я дал вам слово, вы сделали сообщение, которое нами принято к сведению. Желает ли собрание, – обращается он к нам, – вести дальнейшие разговоры с полицейскими?

Все отвечают отрицательно.

– Прошу вас удалиться! – говорит Троцкий полицеймейстеру. Тот беспомощно разводит руками и, постояв еще несколько минут, уходит вместе с охранниками. Мы хохочем.

– Товарищи! – говорит тов. Троцкий, – предлагаю никому не называть себя и немедленно уничтожить все документы, записки и все, что есть лишнего в карманах.

Все начинают опустошать карманы и рвать разные бумаги. На столе растет куча мелких клочков, по которым восстановить что-либо нет никакой возможности. Опять открывается дверь, и входит тот же полицеймейстер в сопровождении офицера и отряда преображенских солдат. Солдаты располагаются полукругом, отделив нас от дверей.

Берет слово член Исполнительного Комитета С. Л. Вайнштейн (Звездин). Он говорит, что правительство своим сегодняшним актом грубого насилия над избранниками петербургского населения подкрепило доводы в пользу всеобщей забастовки. Оно предрешило ее. Правительство открыто вновь вступило на путь насилия над всем народом. Теперь все увидят, что манифест 17 октября – ничтожная и гнусная ложь…

Офицер перешептывается с полицеймейстером и отдает распоряжение солдатам уйти за дверь, оставив ее открытой. Они собираются тесной массой у самой двери. Вайнштейн продолжает:

– Исход нового, решительного выступления народа против правительства зависит теперь от войск. Солдаты – дети народа. Дело народа – их дело…

Офицер поспешно выпроваживает солдат в коридор и закрывает дверь. Вайнштейн повышает голос:

– И пусть через запертые двери донесется до солдат братский призыв всей измученной страны! Пусть он, не заглушенный грохотом барабанов, сквозь законопаченные двери казарм найдет себе дорогу к солдатскому сердцу! Пусть в предстоящей борьбе с правительством солдаты перестанут играть роль слепых народных палачей и повернут свои винтовки против тех, кто заставляет их укреплять кровью их братьев царство насилия, разврата и грабежей!

В комнату входит шеренга городовых. Они окружают всех членов Исполнительного Комитета, становясь в ленту по стене. Тов. Троцкий объявляет заседание Исполнительного Комитета закрытым.

– Ага, Исполнительный Комитет! – злорадно раздается среди полицейских высших чинов.

– Наконец-то нам удалось захватить это «временное правительство»! – потирая руки, говорит один из офицеров.

Сверчков. «На Заре Революции», стр. 163 – 165.

Приложение N 18

Предисловие к «Истории Совета Рабочих Депутатов г. С.-Петербурга»

Эта книга о Петербургском Совете Рабочих Депутатов написана членами Совета и непосредственными участниками той борьбы, во главе которой он стоял.

Пятьдесят дней, которым посвящен наш сборник, не представляют собою законченной эпохи – не в том только смысле, что революционное развитие России еще не сказало своего последнего слова, но и в том, более ограниченном смысле, что преходящая форма политического самоопределения пролетариата, какою явился Совет, еще далеко не исчерпала себя. И это видно не только из того факта, что для рабочих масс организация Совета остается необходимым условием каждого нового выступления, но и из того общего соображения, что в эпоху революции, с неизбежными чередованиями приливов и отливов, периодов либерализма и неистовых репрессий, – организацией, которая была бы достаточно авторитетной для рабочих масс, может быть только их широкое свободно организованное представительство.

Но если история Совета (или, вернее, Советов) еще не завершилась, то все же первая глава ее – октябрь и ноябрь – имеет более или менее законченный характер. После того страна пережила период карательных экспедиций, период Государственной Думы и теперь, по-видимому, заканчивает период военно-полевых судов.

Пролетариат больше смотрит в будущее, чем оглядывается на прошлое; но именно в интересах будущего ему необходимо проверять свои политические методы, обозревать свои завоевания и поражения, анализировать свои ошибки, значит – все же оглядываться на пройденный путь. Цель нашей книги и состоит в том, чтобы помочь пролетариату сделать выводы из его борьбы в октябре и ноябре прошлого года.

Статьи этого сборника написаны с социал-демократической точки зрения, или, что то же, с точки зрения классовой борьбы пролетариата. В пределах этой общей позиции, объединяющей всех авторов, в сборнике имеют место некоторые индивидуальные оттенки, напр., в вопросе о борьбе петербургских рабочих за 8-часовой рабочий день. Чего, однако, все авторы искренно стремились избегнуть, так это личного или партийного субъективизма в изложении событий и их внутренней связи. Эта книга – история, а не апология.

«История Совета Раб. Депутатов г. С.-Петербурга». Книгоизд. Н. Глаголева. СПБ. 1906 г.

Приложение N 19

Хрусталев

Многих русских рабочих поразит своей трагической неожиданностью весть о том, что Хрусталев, бывший председатель Петербургского Совета Рабочих Депутатов, арестован парижской полицией за воровство.

И они должны сами перед собой поставить вопрос: как могло это случиться? Что означает арест Хрусталева? Как связать его роль в 1905 году с его жалким концом?

Имя Хрусталева в ноябре 1905 г. приобрело колоссальную популярность. Оно повторялось во всех газетах и на всех перекрестках. Огромная политическая инициатива, проявленная Петербургским Рабочим Советом, его энергия, решимость, его авторитет в массах, – все это сразу встало перед пробужденным российским обывателем, как таинственная загадка. «Кто это у них там командует»? – спросил себя обыватель, привыкший к мысли, что все на этом свете делается по команде, – и буржуазные газеты в один голос ответили ему: Хрусталев.

До образования Совета Георгий Носарь – таково подлинное имя Хрусталева – был беспартийным левым, из молодых адвокатов. К социал-демократии относился недружелюбно, с рабочим движением сталкивался только тогда, когда оно выходило временно на открытую арену, как в комиссии сенатора Шидловского (февраль 1905 г.). В председатели Совета Хрусталев был выбран на втором заседании. Главным доводом за него была его беспартийность. В Совет, который создавался, главным образом, усилиями меньшевиков, входили также большевики, социалисты-революционеры и беспартийные. Партийный председатель – в ту первую эпоху, когда Совет только создавался, – породил бы сразу партийные и фракционные трения.

Без самостоятельной точки зрения, без социалистического образования, довольно посредственный оратор, Хрусталев проявил большую энергию, находчивость и практический смысл. В глазах широких рабочих масс, которые сами с восторгом и изумлением смотрели на свое собственное создание, Хрусталев выступал, как организованное средоточие их собственной силы. Но наиболее сознательные рабочие, составлявшие исполнительный комитет точно так же, как и интеллигенты-представители социалистических партий, чувствовали в нем чужака, пришельца, человека, внутренно не связанного с делом социализма. В исполнительном комитете Совета социал-демократы окружили Хрусталева надежным конвоем. Сознавая свою полную политическую беспомощность, Хрусталев покорно шел навстречу всем предложениям, вносившимся представителями социал-демократии, а вскоре, считаясь с ее растущим влиянием в Совете, и сам объявил себя социал-демократом. Хрусталев светил двойным светом: партии и массы. Но и тот и другой свет был отраженным, т.-е. чужим. Собственный рост Хрусталева совершенно не соответствовал ни той внешней роли, которую ему пришлось сыграть, ни – еще менее – той легендарной популярности, какую ему доставила буржуазная пресса.

В эмиграции это скоро обнаружилось. В развертывающейся за границей идейной борьбе, хотя и осложненной подчас до неузнаваемости кружковщиной, шла все же важная работа оценки опыта, подведения итогов и определения дальнейшего пути. К этой работе Хрусталев был совершенно неподготовлен. В нем сразу обнаружилось полное отсутствие как политической, так и нравственной устойчивости. Ему не хватало ни той дисциплины мысли, какая дается теорией, ни той дисциплины характера, какая дается партией. Он сразу почувствовал себя не у дел, стал метаться из стороны в сторону, выступил из социал-демократии, где не надеялся добиться влияния, объявил себя синдикалистом, и в то же время ярко стал проявлять оборотную сторону своего авантюристского темперамента – в разных темных операциях финансового характера. Это окончательно отрезало его от политической эмиграции. Он сам потерял всякое уважение к себе, опускался все ниже и ниже и – может быть, с рассудком, наполовину помутившимся от головокружительных превратностей судьбы – кончил воровством…

Личная судьба Георгия Носаря глубоко трагична. История раздавила этого нравственно-нестойкого человека, взвалив на него тяготу невмоготу. Обывательская фантазия создала, при содействии прессы, романтическую фигуру Хрусталева. Георгий Носарь разбил эту фигуру вдребезги и… разбился сам.

Несчастному Носарю рабочие не откажут в сочувствии. Но о разрушении легенды Хрусталева они жалеть не станут. Подводя свои итоги эпизоду хрусталевщины, они скажут твердо и четко:

– «Одной иллюзией меньше, одним опытом больше. Теснее ряды и – вперед!».

Л. Троцкий. «Луч», 21 марта 1913 г.

Приложение N 20

К ликвидации легенды

(Письмо в редакцию)

В N 67 «Луча» я дал краткую характеристику Хрусталева, которая заканчивалась словами: «Личная судьба Георгия Носаря глубоко трагична. История раздавила этого нравственно-нестойкого человека, взвалив на него тяготу невмоготу. Обывательская фантазия создала, при содействии прессы, романтическую фигуру Хрусталева. Георгий Носарь разбил эту фигуру вдребезги и… разбился сам. Несчастному Носарю рабочие не откажут в сочувствии. Но о разрушении легенды Хрусталева они жалеть не станут»… Цель моей статьи была: облегчить русским рабочим понимание страшного нравственного падения этого человека, сыгравшего в известный момент если не серьезную, то яркую роль в русском рабочем движении. И вот теперь Хрусталев требует меня за мою статью к ответу. Он требует, чтоб я указал ему, «когда, с кем и какими темными финансовыми операциями он занимался».

В этой области я ничего не могу прибавить к тем, совершенно точным «указаниям», которые давались Хрусталеву не раз, и на которые он, по совершенно понятным причинам, давно перестал реагировать.

В своей статье я не перечислял поименно «темных дел» Хрусталева – по мотивам, которых нет надобности более точно определять. Но после того формальное требование Хрусталева уже было удовлетворено в русской печати. «Часы Циммермана», – писал парижский корреспондент «К. Мысли», г. А. Воронов (N 126), – маленькая деталь, пустяки по сравнению с подложными векселями на имя г-жи Скаржинской, с растратой эмигрантских денег, с займами под несуществующую адвокатскую контору и т. д. и т. д.

Вытесненный естественной логикой вещей из среды людей не только идейных, но и просто опрятных, Хрусталев не только не привел в исполнение данного им три года тому назад обязательства привлечь обвинителей за «клевету», но и давно прекратил всякие вообще попытки в целях своей реабилитации. И только теперь, когда главное судебное разбирательство в Париже, затронувшее случайно вырванный мелкий эпизод из жизни Хрусталева, выбросило после большого промежутка имя его на поверхность и снова сделало его на миг предметом острого любопытства улицы, Хрусталев собрал последние остатки своей духовной энергии и судорожно заметался в стремлении сделать бывшее небывшим и небывшее бывшим. Тягостная картина! Толкаемый нерассуждающим инстинктом самосохранения, Хрусталев случайно ухватился – в качестве точки отправления – за мою статью, которая, как показывает приведенная выше цитата, не обличала и, разумеется, не шельмовала, а объясняла его, рассматривая его самого скорее как жертву, чем как виновника собственной злосчастной судьбы. В своем ко мне «Гласном обращении» Хрусталев не только отвергает факты, которых я не называл по имени, но которые тем не менее имели место, – нет, он пытается на всех и на все по пути набросить сеть сумбурных инсинуаций: на политическую эмиграцию, на партию, к которой я принадлежу, на отдельных моих друзей и прежде всего на меня лично. А так как на свете существуют культурные дикари, которые любят звон разбиваемых бутылок и с наслаждением глядят на человека в припадке падучей болезни, и так как у этих дикарей имеется своя ежедневная пресса, то Хрусталев без труда нашел газету, которая напечатала его «Обращение» ко мне. Газета эта называется «Биржевыми Ведомостями».

Возмущаться или негодовать по поводу бессвязного «Обращения» Хрусталева я совершенно не в состоянии, ибо для таких чувств отсутствуют в данном случае все необходимые психологические предпосылки. Я ограничусь тем, что спокойно разъясню все те обвинения и полуобвинения, в которых вообще можно что-нибудь понять.

1. Хрусталев пишет, что я не имею права считаться с сообщениями прессы об его темных делах, «так как та же (?) пресса обвиняла вас и всех членов Совета в краже общественных денег». «Пресса», обвинявшая членов Совета в хищениях, – это анонимная черносотенная прокламация, распространявшаяся за подписью «Группы русских рабочих» в Петербурге ко времени ареста Совета. Аноним ее давно раскрыт в известном письме г. Лопухина к Столыпину: эта «пресса» была сочинена и напечатана в петербургском жандармском управлении: дело шло попросту о внесении замешательства в среду рабочих к моменту ареста их выборного представительства. Как курьез, отмечу, что на меня лично эта прокламация никаких обвинений не возводила, наоборот, прямо отговаривалась неимением насчет меня «сведений». Это исключение, разумеется, чисто случайное, было сделано, чтоб демонстрировать «добросовестность» авторов подлога и придать оттенок вероподобия нелепому документу. Товарищ прокурора Бальц, представлявший обвинение на судебном процессе Совета, энергично и определенно отбросил жандармскую клевету, никем на суде не поддержанную и без труда разрушенную свидетельскими показаниями.

Так обстоит дело с «той же прессой».

2. Хрусталев требует также, чтоб я не ссылался на эмигрантские «слухи», «так как (!) эмигрантская среда взвела и распространила позорящие политические слухи по адресу члена исполнительного комитета Введенского-Сверчкова, и вы вынуждены были выступить в защиту вашего друга в заграничной русской прессе». Здесь имеется, по-видимому, в виду следующее. Мой товарищ по президиуму совета Д. Ф. Сверчков, арестованный в 1910 году в Москве и приговоренный к трехлетней каторге за побег из ссылки, получил – по особому докладу министра юстиции – чрезвычайное смягчение наказания (5 лет надзора) после того, как врачебная комиссия нашла у него туберкулез легких и горла. Так как случай этот сам по себе исключительный, и так как лица, незнающие Сверчкова, могли бы предположить, что Д. Ф. добился смягчения наказания какими-либо своими личными шагами, несовместимыми с политической честью, то я не в опровержение каких-либо слухов (о них мне решительно ничего не было известно), а в предупреждение самой возможности их, напечатал в «Будущем» краткую заметку с изложением фактических обстоятельств этого дела. Это – все. Больше ничего не было. Имя Д. Ф. Сверчкова привлечено Хрусталевым исключительно для того, чтобы увеличить радиус смуты.

3. Более определенное на вид и очень тяжелое по существу обстоятельство, выдвинутое им против меня, заключается в утверждении, будто в моей книжке «Туда и обратно» (издание «Шиповник», 1907 года) я «разгласил» мой побег, и будто «на основании» этой брошюры был арестован крестьянин, вывезший меня из Березова. Во всем этом верно только то, что я бежал из Березова, что я описал свой побег, и что в Березове был арестован крестьянин в связи с моим побегом. Однако же, крестьянин был арестован совершенно независимо от моей брошюры: по предательству рекомендованного мне им проводника. Незачем говорить, что в книжке не было решительно ни одного слова, которое могло бы прямо или косвенно повредить кому-либо из содействовавших мне лиц. Вся та часть повествования, которая непосредственно относилась к побегу из Березова, имеет в моей книжке совершенно вымышленный характер. Для всякого рассуждающего читателя в этом не могло быть сомнения с самого начала.

Проходя мимо следующей далее политической и теоретической полемики Хрусталева (в этой области нам с ним совсем уже делать нечего), проходя мимо утверждения, будто Совет Депутатов был создан не социал-демократией, а им, Хрусталевым (впервые появившимся на втором заседании Совета), остановлюсь еще только на «столкновении» нашем в доме предварительного заключения, которое должно объяснить мою будто бы «вражду» к Хрусталеву. «Гласное обращение» рассказывает, что я «стремился навязать обвиняемым свою точку зрения, отстаивая, что Совет Рабочих Депутатов готовился к вооруженному восстанию», Хрусталев же этому противодействовал. Что именно я хотел «навязать», совершенно ясно видно из моего письма к политическим друзьям «на воле». Арестованное у одного из них на вокзале и, следовательно, никак не предназначавшееся для гласности, письмо это, по требованию моего защитника, О. О. Грузенберга, было оглашено на суде. У меня и сейчас имеется выданная мне секретарем суда копия. Вот что в ней значится: «Мы хотим восстановить на суде деятельность Совета, какою она была в действительности. О себе каждый будет говорить постольку, поскольку это будет необходимо для выяснения деятельности Совета или партии… У нас так же мало права преуменьшать или коверкать деятельность Совета, как мало охоты преувеличивать ее». Такова же была позиция и остальных обвиняемых: рассказать, что было. И в этой именно плоскости у нас у всех были столкновения с Хрусталевым, характер которых отсюда ясен сам собой. Неверно, будто «мы обошли на суде выдвинутый вопрос». По поручению всех подсудимых я об этом именно вопросе произнес на суде речь{74}.

Но это было не единственное и не главное «столкновение». Из материалов предварительного дознания мы, подсудимые, увидели, что известные показания Хрусталева имели заведомо предательский характер. Некоторые из подсудимых настаивали на том, чтобы Хрусталев был немедленно извергнут из нашей среды. Я несу главную долю ответственности за то, что этого не случилось. Объясняя характер показаний Хрусталева его неврастенической распущенностью и озабоченный достойным проведением политического процесса, я – не без серьезного противодействия со стороны части товарищей – настоял на решении, которое оставляло Хрусталева в нашей среде, но обязывало его идти с нами в ногу. Мы отобрали от него соответственное письменное обязательство, препровожденное нами в центральное учреждение партии.