Проклятие Удава

Вопрос с жильём был решён положительно. Надо сказать, оно являло собой образец креативной мысли. Когда-то это была обычная квартира с довольно вместительным совмещённым санузлом квадрата в четыре и кухней квадратов в шесть. Хозяин перегородил санузел пополам; в первой части, обращённой к коридору, остался туалет, только не с унитазом, а с ямой, «очком», как называют её в народе, красиво отделанной. К «очку» прилагалась толстая пластмассовая решётка, а к стене был приделан душ. Прямо два в одном флаконе: решётку убрал – туалет, положил на яму – душевая кабина.

На стене красовались крошечная мойка, две полочки и полотенцедержатель, на двери – планка с несколькими крючками. Нашлось место и для мусорного ведра.

Вторая половина санузла превратилась в кухню. Ещё одна крошечная мойка слева, самодельный столик – справа, на нём однокомфорочная плитка и современный скоростной электрочайник. На стене – полка с немудрящей кухонной утварью на одного человека. Под столом – малюсенький холодильник без морозильной камеры.

Сама же кухня стала комнатой, куда вместились кровать, столик со стулом и шкаф. Прихожая, маловатая для нормальной квартиры, в данном контексте выглядела шикарно, здесь имелись вешалка, зеркало с подставкой, полка для обуви и какое-то странное ведро, которое оказалось стиральной машиной. В общем, квартиру сделали из кухни и санузла, а комнаты отошли соседней квартире, где и проживала хозяйка.

– Здесь есть всё необходимое для полноценной жизни, – приговаривала Раиса Филипповна, показывая Ольге апартаменты. – И всего четыре тысячи в месяц, таких цен уже давно нет.

Квартирка Оле понравилась: она была тёплая, сухая, уютная, чистая. Свежие, симпатичные, хоть и явно недорогие, обои радовали глаз, все лампочки прятались в круглых плафонах, по домотканому половичку приятно было походить босиком. Ольга перевезла от Нины свои вещи, разложила их по квартире и впервые в жизни почувствовала себя самостоятельным человеком, хозяйкой. Возникло чувство, что здесь, в этом городе, в этой квартире она оказалась не случайно, может, судьба наконец сжалилась над ней и теперь всё будет хорошо.

* * *

Софья Павловна Гельминская очень любила свою работу, она, можно сказать, дневала и ночевала в роддоме, но к роженицам с разговорами никогда не лезла, воспитывать не пыталась, их делами, не связанными с медициной, не интересовалась, имён не запоминала – зачем?

Осмотрев привезённую тремя парнями полумёртвую беременную женщину, она пришла в ужас: такого чудовищного изуверства ей видеть не приходилось. Она сделала всё возможное и невозможное, чтобы сохранить жизнь и матери, и ребёнку, постаралась оказаться рядом, когда бедолага придёт в себя, и впервые заинтересовалась своей пациенткой. Ей пришлось решать вопросы, далёкие от гинекологии, акушерства и хирургии.

С большим трудом она уговорила Марину Княжину не рубить с плеча, а хорошенько подумать. Более того, Гельминская надеялась, что со временем убедит мамашу оставить девочку себе. С мужем было сложнее. Скрывать от него факт изнасилования жены не представлялось возможным, ведь ему наверняка захочется увидеть жену с дочерью хотя бы в окне – ну, и что он увидит? Марина однозначно не сможет изобразить радость от рождения ребёнка. Она вообще не собиралась преподносить мужу бандитское отродье как долгожданную, любимую доченьку. Он должен знать правду, только надо как-то так её изложить, чтобы выйти из ситуации с наименьшими потерями.

Гельминская пригласила Княжина в свой кабинет, усадила на стул для посетителей, глубоко вздохнула и начала:

– Илья Ильич, нам с вами надо очень серьёзно поговорить.

– Да, конечно, я уже знаю, что моя жена и дочь живы, спасибо вам огромное, но, наверное, есть какие-то осложнения? Что-то не так? Говорите как есть, я уже ко всему готов.

– Ко всему ли? Случилось страшное: ваша жена приглянулась одному бандиту, она не ответила взаимностью, и он, позвав на помощь своих дружков, похитил её и взял силой.

– Беременную?! Именно поэтому моя дочь родилась недоношенной?

– Гм… Это случилось зимой. Забеременев, Марина была абсолютно уверена, что ребёнок – от вас…

– Что?! Вы хотите сказать, что ребёнок – от бандита?!

– Да. Ваша жена узнала об этом слишком поздно, когда аборт уже нельзя было делать, и решила сама избавиться от плода, в результате вместе с ребёнком чуть не убила и себя. Ее подобрали на улице…

Лицо мужчины мертвенно побледнело и перекосилось. Гельминская уже приготовилась оказывать ему первую помощь, но он пришел в себя сам.

– Уж лучше бы она умерла.

– Но девочка жива, она набирает вес в барокамере и, надеюсь, будет нормально развиваться.

– Я не об этом… дерьме.

– Не поняла…

– Что тут непонятного? На хрена мне жена, которая легла под какого-то бандита! Она таскала в себе его семя, а я, дурак, пылинки с неё сдувал, на руках носил!..

Гельминская опешила. Мало того, что с этой бедной женщиной сотворил какой-то мерзавец, так ещё и родной муж смерти желает!

– Вы что, рехнулись?! – повысила она голос. – Или уши серой заложило? Я же объяснила, как было дело! Если до вас не дошло, могу повторить: ваша жена – жертва насилия, а не потаскуха, ей необходимы помощь и поддержка, а не ваши дурацкие амбиции!

Княжин молча встал и вышел, хлопнув дверью. Еще никогда у Софьи Павловны не было так муторно на душе. Операцию она сделала виртуозно, спасла две жизни – и что в результате?

Марине она рассказала, что её муж сильно разозлился, узнав правду, но это, в принципе, нормально, теперь нужно время, чтобы он успокоился и взглянул на ситуацию по-новому. Тогда можно будет продолжить разговор.

Каждый день Гельминская находила несколько минут, чтобы навестить Марину, поддержать ее, успокоить, вселить веру в удачный исход. Как бы между прочим сообщала новости о девочке – буквально два-три слова, больше говорить на эту тему Марина упорно не хотела.

Через несколько дней Гельминской сообщили, что к ней прорывается симпатичный мужчина с букетом цветов и коробкой шоколадных конфет. Приняв посетителя, в первый момент она порадовалась, что вот еще одному новоявленному папаше счастье подарила, а во второе мгновение чуть не свалилась со стула: перед ней стоял один из тех мерзавцев, которые изнасиловали беременную женщину, а потом привезли в роддом, якобы подобрав на дороге. Даже не один из тех троих, а главный негодяй! И этот подонок еще чему-то радовался! Будь её воля, она бы вздёрнула его на виселицу, да на городской площади, чтоб другим мерзавцам неповадно было!

Между тем негодяй положил на её стол цветы и конфеты и разулыбался ещё шире:

– Вот, это тебе. Ты спасла мою любимую женщину и мою дочь!

– После того, как ты их убил!

– Ну да. Себя не помнил, совсем от обиды с катушек съехал. Я же был уверен, что не могу иметь детей, а она забеременела не от мужа. Ну всё, думаю, изменила, мало ей мужа и меня… Идиотом был!

– Мне подробности не интересны. Ты преступник, садист, убийца. И пошёл вон из моего кабинета!

– Да как же «вон», если ты такое чудо совершила! Ты даже не представляешь, что для меня сделала! Я тебе теперь по гроб жизни обязан!

– И прекрати мне «тыкать»! Я тебе в матери гожусь!

– Да перестань. Такая молодая, красивая – и в матери! Ты же Софья Павловна Гельминская? Значит, я буду называть тебя «моя дорогая Софи»! И вот ещё что, тут деньги…

– Не нужны мне твои паршивые деньги, пошёл вон!

– Да это не тебе. Это чтобы у Маришки всё было, лекарства там, витамины, да мало ли…

– Маришка тоже обойдётся. Глубоко сомневаюсь, что она примет что-нибудь от такой мрази, как ты.

– А ты и не говори, что это от меня. Пусть будет от мужа, какая разница. Лишь бы она ни в чём не нуждалась.

– Хватит человеком прикидываться! Если сейчас же не уберёшься из роддома, я вызову милицию. Твоё место – на нарах!

– Ладно, не злись, тебе не идёт. Ухожу, деньги оставляю – по-любому пригодятся.

Мерзавец направился из кабинета, но в дверях обернулся:

– Будь счастлива, моя дорогая Софи. За Маришку и дочку я всё для тебя сделаю!

* * *

– Вот такие наши дела, – закончила свой рассказ Гельминская.

– Надо было его подачки за дверь выкинуть, вместе с ним самим! – яростно выкрикнула Марина. Она всё ещё находилась одна в палате на двоих, потому что боялась всяких расспросов. Гельминская была с ней солидарна и доказала главврачу, что так – лучше для всех.

– Я хотела выкинуть, – призналась она. – Но нам с тобой лишний шум ни к чему, и потом – с паршивой овцы хоть шерсти клок! Муж-то ведь так и не приходит? А питание у нас далеко от идеала, что там говорить. Тебе много чего нужно, и не только витамины. Странно… Твой Илья, бросившись с утра в роддом, не захватил с собой даже зубной щетки, не говоря уже о белье и фруктах. А ведь он не знал, что ребёнок – не от него. Он что, вообще такой равнодушный и бестолковый?

– Да нет, как раз наоборот, внимательный и заботливый. Что ж он не приходит-то? Неужели все ещё злится и не может простить? Я тут с ума сойду!

В общем, пришлось Софье Павловне самой ходить по магазинам, приобретать для необычной пациентки всё необходимое. Бандитских денег было прилично, остатки от покупок решили приберечь. Но через два дня мерзавец заявился снова, он вошел в кабинет Гельминской, как к себе домой, ничуть не смущаясь, поудобней устроился на стуле.

– Моя дорогая Софи, я так рад тебя видеть в полном здравии!

– Не могу ответить тем же. Говори, что надо, и проваливай.

– Да я тут подумал… Маришкин муж наверняка узнал о рождении девочки. Он приходит навещать свою жену или кто-то открыл ему тайну рождения?

– Тебе-то какое дело, заботливый ты наш! Нагадил людям по самое никуда, а теперь нормального человека из себя корчишь! Моя бы воля – я бы тебя на площади…

– Да знаю я. Стало быть, Илья в курсе и жену не навещает. Вот тоже идиот, она же ни в чём не виновата!

– Тебе ли судить, подонок! Если всё сказал – выметайся.

– Выметаюсь. Вот еще деньги, помоги Маришке. И доченьке моей…

Софья Павловна с Мариной обсудили очередную выходку подлеца, возник вопрос: откуда у него деньги в таком количестве? Марина понятия не имела не только о том, где и кем он работает, но даже и как его зовут. Впрочем, какая разница… Гельминская набрала вкусностей и книжек, чтобы отвлечь пациентку от дурных мыслей.

А через день к Софье Павловне наведался долгожданный Илья Княжин. Он похудел, оброс щетиной, глаза покраснели. Выглядел нервным и перепуганным.

– Ну как там моя? – спросил он совершенно бесцветным, равнодушным голосом, будто повинность отбывает. – Ничего нового?

– Как же ничего? Уже одно то, что вы пришли, огромное событие. Ваша жена с ума сходит от всего произошедшего, от неизвестности, от вашей беспричинной ненависти. Может, помиритесь, наконец?

– Я ни с кем не ссорился, чтобы мириться. Ну, и как ее здоровье?

– Поправляется потихоньку. Вы ей что-нибудь принесли?

– В смысле?

– Вообще-то, в больницы и роддомы люди приходят с пакетами: домашняя стряпня, фрукты, соки, овощи, предметы санитарии и гигиены… Интересуются: что ещё необходимо?

– Ну-у-у… Её-то снабжают по полной программе. За какие заслуги, спрашивается? Не знаете, случайно?

– Догадываюсь. Этот мерзавец замаливает свои грехи. Хотелось бы некоторое участие и от родного мужа получить.

По лицу мужчины пробежала судорога.

– Скажите ей, что дома всё хорошо, соседка помогает. И… что ещё ей нужно?

– Будете записки друг другу писать, всё и узнаете из первоисточника.

* * *

Не помогли и записки, Илья полностью устранился от помощи жене и ребёнку. Собственно, от него другого и не ждали, ругаться перестал, разрешил привезти новорожденную домой – и на том спасибо. Всё необходимое закупила Гельминская. Денег Удава (или Урода, как назвала его «дорогая Софи») хватило с избытком и ещё немного осталось. Рано утром, когда почти весь роддом спит, они вышли с ребёнком и двумя сумками на улицу, в целях конспирации Софья Павловна подошла ближе к дороге и подняла руку, как бы подзывая попутку. Подъехала старенькая машина, как положено, открылась дверь, Гельминская заглянула в салон.

– Моя дорогая Софи! – расцвёл Урод. – Как же я рад тебя видеть!

«Дорогая Софи» промолчала: ей до чёртиков надоело «опускать» этого негодяя, тем более, что и толку никакого не было – Урод перманентно излучал счастье и покладистость. Обе женщины с ребёнком и вещами загрузились в машину – такая была договоренность, что Удав только привезёт их на место, а уж помогать Марине дальше будет «дорогая Софи».

Муж проснулся, но не бросился к жене, стоял в сторонке и молча наблюдал, как они с врачихой разбирают вещи, меняют ребенку пеленки, обустраивают место для новорожденной. Ни кроватки, ни коляски для неё не было, разместили в углу дивана.

– Сегодня же куплю коляску и привезу, – непререкаемым тоном заявила Гельминская. Супруги промолчали. Она ушла от них с тяжёлым сердцем – похоже, жизненная дорога бедной девочки не будет усыпана розами – может, отдать её Уроду? А что? Он – отец, деньги имеет, любит свое чадо. И он – единственный на всём белом свете человек, кому несчастная крошка нужна. Как же раньше ей эта мысль в голову не пришла? Да, пожалуй, надо поговорить с Мариной на эту тему.

Но ни купить коляску, ни поговорить с мамашей у Гельминской не получилось: на работе началась запарка.

Коляску притащил Удав. Он заявился днём, когда муж был на работе, а сын – в детском саду. Оставив покупку посреди комнаты, бросился к голенькой малышке и взялся целовать её во все места, приговаривал:

– Ах ты, моё солнышко, мой ангелочек, моя девочка! А чьи это у нас ручки? А чьи это такие ножки? А чья это такая сладенькая попочка? А чья это такая писечка?

На левом бедре ребенка темнело родимое пятно в форме человеческого эмбриона, оно особенно умиляло папу Удава:

– Во-о-от, моя кровиночка, сразу видно. У меня такое же, видела? Поцелуй Сатаны! Теперь мы вместе навсегда, не потеряемся! Ой, да чьи же это пяточки сладкие такие…

Марина равнодушно взирала на происходящее, прислонившись к косяку. Если бы это был её ребенок, она ни за что не позволила бы хватать его грязными руками и лобызать где ни попадя. Но лежащее на диване существо своим ребёнком она не считала. Это было нечто чужеродное, внедрённое в её организм насильственным путем, исковерковавшее жизнь и убившее наполовину её саму. «Поцелуй Сатаны»! Надо же, прямо в десятку!

– Как назвала? – спросил Удав, закончив лобзания.

– Пока никак, пусть окрепнет.

– Одно другому не мешает. Пусть крепнет с именем. И вот еще что. Я поговорил с твоим мужем, он бед не натворит. Ты тоже давай матерью становись, а то стоишь, как гипсовая статуя. Имей в виду – если с девочкой что-нибудь случится, вы с мужем пожалеете, что родились на белый свет.

Через три дня он принес кроватку. Распеленав, опять обцеловал своё чадо со всех сторон, наговаривая самые ласковые слова, какие знал, любовно погладил «поцелуй Сатаны» и обернулся к Марине:

– Ну, так как назвала дочку?

– Почему бы тебе самому не назвать?

– Я хочу, чтобы это сделала ты.

– Да какая разница! Не забывай, это все-таки твоя дочь, моего согласия ты не спрашивал, когда распял на сугробе!

– Ах, вот ты как! – задохнулся от бешенства Удав, бросил Марину на пол и грубо изнасиловал.

Она потом долго чистила зубы и полоскала горло. И плакала, плакала… Ну не могла она дать сатанинскому отродью человеческое имя, не могла, и всё тут!

Назавтра она гуляла с малышкой в коляске – соседи знали, что она родила, и могли заинтересоваться, отчего мамаша не выносит ребёнка на свежий воздух. Марина горестно вздыхала: не сегодня – завтра придёт этот садист, и если она опять не назовёт имя младенца… Её передёрнуло.

Дорога шла недалеко от местной помойки, у которой копошилось грязное, оборванное существо неопределённого пола. Марина подошла ближе. Спутанные сальные лохмы, разноцветная опухшая физиономия, разбитые в кровь губы, рваньё, отдалённо напоминающее женскую одежду, и… зловоние.

– Эй, тебя как зовут? – спросила Марина.

Существо повернуло голову и прохрипело:

– Оля, а что?

Марина развернула коляску и пошла прочь.

– Эй! – донеслось до неё. – Ты зачем спрашивала-то? Ты меня знаешь?

Марина, не оборачиваясь, уходила с лёгким сердцем. Девочку она назвала Олей.

– Ну, так как нашу доченьку зовут? – в очередной раз спросил Удав, закончив церемонию отцовской любви.

– Олей, – ответила Марина и… похолодела от ужаса – а вдруг Удав догадается, почувствует своим змеиным нутром, откуда к ней пришло это имя! Да он просто прибьёт её сейчас, и всё! Но негодяй подскочил к Марине и с криками: «Олей?! Класс! Вот молодец! Вот удружила!» – подхватил ее обмягшее тело и закружил по комнате.

– Ты чего? – удивилась Марина, когда наконец была поставлена на ноги.

– Так у меня сестрёнку Олей зовут! Ты не представляешь, какая у меня сестрёнка! Красавица, умница, хозяюшка отменная!

– Любишь свою сестрёнку?

– Ещё бы не любить!

– А если бы кто-нибудь сделал с ней то, что ты сделал со мной?

За какую-то долю секунды жизнерадостный красавчик превратился в раненого зверя, его лицо посерёло, глаза ввалились, вместо улыбки – звериный оскал. «Господи, зачем я это ляпнула? – перепугалась женщина. – Теперь не сдобровать…» Но Удав замер на месте страшным изваянием.

– Убил бы гада, – наконец прохрипел он. – На мелкие кусочки порезал!

– Вот видишь, – осторожно укорила его Марина.

Удав помолчал, собрался с силами и, криво улыбнувшись, сквозь зубы процедил:

– Так я не удивлюсь, если и меня кто-нибудь прибьет, на кусочки порежет.

Он прекрасно знал, что отомстить ему за Марину просто некому.

Глава 7

Вскоре Ольга заметила, что озлобленность и взаимная ненависть в редакции «Ракурса» – дело обычное. Взрослые, солидные люди понадавали друг другу обидных кличек и вовсю ими пользовались. «Лишнего человека» Веру-Холеру ненавидели за то, что она постоянно пасётся на чужих территориях; сверкающую золотом и каменьями Крысу Ларису – за то, что она, жена банкира, отбирает кусок хлеба у остального бедного люда редакции; троих друзей (Три Свина) – за постоянные мелкие пакости; даже скромный и незаметный репортёр-криминалист, появлявшийся в редакции редко благодаря активному участию в делах правоохранительных органов, удостоился клички Шушера и был ненавидим за более чем свободный график работы.

Но самым главным «врагом человечества» (за исключением самой Ольги Портич) был Олег Сергеевич Левшин по прозвищу Лысый Чёрт, который занял в газете для своих материалов самое привлекательное место, центральный разворот, да ещё предоставлял мелочёвку для отдела новостей, да еще ухитрялся вставить вещичку на какую-нибудь другую полосу – в общей сложности у него выходило в среднем две с половиной полосы, в то время как остальные довольствовались одной, в лучшем случае – полуторами.

– Да что же это такое?! – негодовала местная общественность. – Ни в одном издательстве такого безобразия нет! Этот проходимец уже больше редактора получает! Куда ему столько денег, скажите на милость? Обоих сыновей пристроил очень даже неплохо, живут вдвоём с супругой, с собой в гроб он эти деньги положит, что ли? Чем он лучше нас, в конце концов?! У-у-у… Ч-ч-чёрт Лысый!

Левшин имел невысокий рост и широченные, как у борца или штангиста, плечи. Совершенно лысый череп, кустистые брови, глубоко посаженные острые глаза и крупный нос дополнялись оглушительным басом. С ним предпочитали не связываться, потому что он орал долго, со вкусом, не стесняясь в выражениях и не давая никому работать. Если убрать из его монологов всё лишнее, главная мысль выглядела так: развалится промышленность – и город загнётся к чёртовой бабушке, не спасут его ни учителя, ни коновалы, ни самый распрекрасный мэр, ни группы «Альфа» и «Омега», вместе взятые! Бронебойный Лысый Черт отважно стоял на страже городской промышленности, и Ольга очень жалела, что в её родном Борске не было такого Левшина.

Прошел февраль, денег у нее резко убавилось, в редакции платили копейки, как внештатному корреспонденту. Редактор объяснил: чтобы войти в состав редакции и получить девятый разряд, надо отработать три месяца. В марте началось таяние снега, её старые сапоги прохудились окончательно, а двор был неухоженным, во многих местах от асфальта остались одни воспоминания. Пожалуй, самое сырое место пролегало как раз от крыльца её подъезда до проезжей части между домами. Все-таки это была не летняя грязь, ноги мёрзли ужасно, и она боялась простудиться и заболеть – кто тогда будет ее кормить?

В конце концов она написала статью, которая вполне подходила для её рубрики «Люди на обочине». Через неделю после выхода статьи в свет во дворе появилась большая куча гравия. Пару дней Ольга ждала, когда будут засыпаны самые грязные места, не дождалась и вечером после работы взяла совок, ведро и пошла делать себе «брод». Работала она долго. Прохожие останавливались, глазели, похваливали, но ни один не захотел помочь. Глубокой ночью Ольга почувствовала невыносимую усталость, из последних сил все-таки досыпала дорожку до проезжей части и с большим трудом добралась до своей квартиры. Состояние было ужасное: её качало из стороны в сторону, в глазах потемнело, по грудной клетке разлилась острая боль. Она вспомнила маму – та иногда бледнела и растирала ладонью левую сторону груди. Да и сама она перед больницей делала то же самое. Стало быть, сердце… А лекарств никаких нет, денег тоже. Надо хотя бы хорошенько отдохнуть.

Назавтра она проспала, но отдых помог мало. На работу брела еле-еле, но своей отсыпанной дорожке все-таки порадовалась. Переобуваться в редакции не стала – не было сил. Села в свой уголок и принялась за работу – в голове уже сложилась статья об одной старушке из их дома.

И тут прямо над ухом грянул гром. Вообще-то, это разорался Лысый Чёрт, но так неожиданно, что Ольга вздрогнула и свалилась со стула. Она услышала громкий хохот коллег и потеряла сознание.

Очнулась на полу, полураздетая. Над ней склонилась незнакомая женщина, пахло лекарствами.

– Давай-ка аккуратненько сядем на стул, – сказала она. – Вот так. Выпиваем? Балуемся наркотиками?

Ольга непонимающе уставилась на незнакомку в белом халате: откуда ей, Ольге, знать, чем эта незнакомка занимается? Может, и выпивает.

– Ты что, не можешь говорить? Я тебе вопрос задала.

– Доктор, я же про вас ничего не знаю. Простите.

Женщина хохотнула:

– Ну, тогда давай про себя рассказывай. У тебя как с этим делом?

– Никак.

– Совсем?

– Совсем.

– А чего тощая такая?

– Да не с чего толстой быть. За квартиру отдала четыре тысячи, а в редакции получила две. Но это временно. Потом мне разряд присвоят.

– Если доживёшь. Ладно, собирайся, домой отвезу.

Докторша помогла Ольге добрести до машины и выбраться из неё напротив подъезда.

– Доберёшься до квартиры сама?

– Конечно, – пообещала девушка, сделала несколько шагов и упала на свою дорожку.

– Ох ты, горе горькое, – вздохнула докторша, помогла Ольге подняться и осторожно повела к дому.

Тут откуда ни возьмись появился Лысый Чёрт, он подхватил беднягу на руки, спросил, какой этаж, и легко доставил прямо к двери. Сзади семенила докторша. В квартиру вошли втроём. Ольгу уложили в кровать, поставили еще один укол и хотели накормить, но было нечем.

– Побудьте тут с полчаса, – скомандовал докторше Лысый Чёрт, – я скоро вернусь.

– Скажите, пожалуйста, – обратилась Ольга к докторше, когда за ним закрылась дверь, – откуда тут взялся Лыс… то есть, Олег Сергеевич?

– Так он на своей машине за нами ехал.

– Зачем?

– Это ты у него спрашивай. Переживает, наверное. Ладно, отдыхай пока.

Ольге хотелось спать, но она всё-таки дождалась Левшина. Он прибыл с пакетами и взялся рассовывать продукты и лекарства в холодильник и в шкаф, а докторшу попросил вымыть для Ольги яблоко и очистить банан. Наконец медицина отбыла восвояси, Левшин на скорую руку сварил суп из консервов, накормил больную, немного подумал и заявил:

– Значит, так. Больничный мы тебе оплатим. Как сотруднице. Присвоим десятый разряд. В своем развороте уделю тебе полполосы. Это на первое время, дальше посмотрим. Сейчас я тебя замкну и съезжу сделать дубликат с твоего ключа. Ты у нас девица непредсказуемая, мало ли что.

– Ой, не надо! Хозяйка будет ругаться!

– Я с ней уже договорился.

– Олег Сергеевич, спасибо Вам большое! Но мне так неловко!..

– Замечательно! Наконец-то в нашей редакции появился человек, которому бывает неловко! Всё, отдыхай, поправляйся, завтра приду, проверю, как выполняешь мои указания.

* * *

Ольга провалялась дома две недели, за это время к ней несколько раз приходила медсестра ставить уколы, навещал Лысый Черт. Она немножко отъелась, но всё равно экономила, как могла: будущее, несмотря на обещания Левшина, вырисовывалось смутно.