Млечные истории – I

(Опять же, пятьдесят три это для данной планеты. А та далёкая планета, с родственной формой жизни и упомянутая в дополнении выше, за такой же промежуток времени совершает семьдесят семь оборотов вокруг своей звезды.)

Словом, в битве той, где первый раз генеральным сражением сошлись даксары с вискандцами, так приключилось, что царь в крайне опасное место попал, да там ещё и без коня остался. Решили конницей вискандскую фалангу обогнуть и с краю, в тыльной части, боевые порядки им там расстроить. Царь конницу за собой повёл, а вовремя не смог выскочить из атаки и его затянуло в гущу баталии. И на общую даксарскую беду, вискандцев этот манёвр ничуть не удивил. Они будто ожидали чего-то подобного. Как позже выяснилось, у них специально обученное подразделение к тому времени появилось. Лучшие из лучших, самые искусные бойцы, элита войска, спецназ. Эти воины рассредоточены на поле битвы вразнобой и как фантомы появляются вдруг в самом необходимом месте. Начинают грамотно координировать действия остальных и подают пример личной отвагой. В общем, атака та полной суматохой среди нападавших закончилась.

Вискандцы быстро сообразили – кто сам лично к ним пожаловал, и, естественно, даксарский царь тут же стал для них первостепенной задачей. Дело приняло совсем уж скверный оборот. Царскому коню в грудь вонзились две пики, ещё две в живот и под рёбра, передние ноги опутались гасилом и прямо в лоб, меж глаз, ударила тяжёлая булава с шипами. Завалили вискандцы коня на землю, а с ним и царя Вапеша. Тут-то и произошёл тот героический эпизод, в результате которого даксарский царь, с торчащей стрелой в левой ноге, ускакал на коне отца Сермяга. Сам же отец Сермяга, успевший убить четырёх вискандцев, был проткнут пиками с трёх сторон.

Классическое – отдал жизнь за царя.

На вид Сермяг ничем таким не выделялся, несообразно своим друзьям, которые отличительных внешних особенностей оба имели в достатке. То есть по друзьям, описывая их, найдётся что сказать, а вот по Сермягу… придётся много нукать и экать, может два-три слова и выдавится, в которых так ничего характерного и не найдётся. Характерная особенность во внешнем виде – это если что-то бросается в глаза, что-то выделяется или выпячивается, имеет не совсем правильную линию, постановку или пропорцию. Во внешности же Сермяга всё гармонично. И можно добавить, атлетично и симпатично. Нет особенностей. Или сказать: в их отсутствии и заключается единственная особенность. Хоть статую высекай. Можно так представить, что у богов, создававших человека, перед глазами имелся некий гипотетический эталонный стандарт, и вот он в Сермяге воплотился в земном исполнении.

(В «земном» – это от тверди под ногами, а не от названия того места, где на самом деле «создавался» человек для этой планеты. Помимо прочего, и рассказчик такой в реальном мире невозможен, чтобы мог здесь хоть кому-то поведать о тех, которые на самом деле ему богами приходятся.)

…Это что касается внешности. А вот внутренний мир Сермяга! Тут дела обстоят диаметрально противоположно. Тут много чего бросается, выделяется и выпячивается. Его внутренний мир, из-за объёмов своих, полному описанию просто не поддаётся. Не хватит ни времени, ни сил описывать. Натура разносторонняя, очень много знает, очень много умеет, и до большей части своих знаний и умений сам дошёл. Мастер любых известных дел и ремёсел. В медицину только не лез. Механик, кузнец, столяр, архитектор, химик, ювелир, стеклодел, оружейник, географ, звездочёт, философ… Короче говоря, полимат. Тут бы опять же и сказать: хоть в летописи записывай – так ведь он туда и так каждый год попадает. Спокойный, неторопливый в суждениях, неконфликтный; при этом инициативный, усердный, умеющий настоять на своём. Ещё добавим ко всему вышесказанному – спортивный. Любит возиться с кожаным мячом, набитым пухом, перьями и шерстью. Является главным забивающим в сборной Даксарии по самой популярной командной игре современности (о которой будет рассказано позже). Получается в итоге – такой, знаете, физически активный эрудит.

Из троицы друзей Сермяг один успел побывать в супружеских отношениях и стать отцом. Бывшая теперь жена и четырёхлетний сын прекрасно устроены при царском дворе. Понятное дело, что и мать Сермяга тоже с ними. Все живут без нужды, и если в хлопотах, то только в приятных. С сыном и матерью Сермяг видится часто, с бывшей женой реже. Братьев, сестёр нет.

…На полпути до места рыбалки, навстречу выехал обоз из четырёх повозок.

– Привет, работяги! Ну как, всё там сделали?

– Доброго тебе здоровья, царь. Всё, как велел, сделали.

– Мостки над водой далеко протянули?

– Вдвое длиннее прошлогодних будут. На новых сваях. Старые-то ледоходом утащило.

– И лодки на воде?

– Да-да, на воде.

– А вы, бабоньки, чего тут?

– Всё, всё… высушили, похлопали, избушку вымели, прибрались. Дрова, вода на месте.

– Ой, спасибо вам. Поедем мы тогда дальше. Бывайте! – попрощался со своими подданными Фрагуст.

– Доброй рыбалки! – последовало в ответ.

Разъехались.

Нынешний даксарский царь Фрагуст – девятый в династии и пять зим уже прошло, как правит страной. Довольно-таки молодой царь, если исходить из того, что заступить на царствие ему пришлось по годам своим раньше, чем когда-либо это доводилось его предшественникам. Обычно трон передавался (за исключением некоторых незаурядных случаев) наследникам, которым уже лет этак за двадцать пять (за тридцать шесть по шкале далёкой родственной планеты), от отцов, которые в среднем доживали до сорока пяти (шестьдесят пять по той же шкале). Фрагуст же стал царём на шестнадцатом году (это почти двадцать два, возвращаясь к дополнениям) по причине того, что отец его Гердэнд – с царским прозвищем Пылкий – не умер своей смертью, а был убит. И это ещё полслова сказать – убит. Дело в том, что вискандским тем спецназовцам во Второй большой битве на Бранном поле, с помощью предварительно разработанного хитрого плана, и не без доли удачи, удалось-таки пленить даксарского царя. А дальше всё кончилось хуже некуда. Гердэнда сожгли на костре, прилюдно, на главной арене столицы Вискандской империи Вис-Цеи.

Получилось так, что и Пылким его прозвали не только оттого, что горяч был и вспыльчив, вечно лез на рожон (ладно Вапеш, тот выскочить из атаки вовремя не успел, а этому-то каждый раз надо в самое пекло сунуться), но и присутствовала в прозвище ещё некая аморальная связь с костром. Так сталось, что и поцарствовать Гердэнду Пылкому довелось всего каких-то два с половиной года. Царство принял беспримерно поздно – на тридцать пятом году (не забываем про шкалу). Перестал быть царём по трагическим обстоятельствам слишком рано – в тридцать семь лет. Сам лично мало чего успел сделать на благо Даксарии, похвастаться нечем, хотя планов имел предостаточно и разных. И в жизни своей преимущественно не царём пришлось пробыть, а на подспорьях при делах отцовских.

Детей зато успел наделать (вот здесь ему нет равных в династии), пока ходил наследником-то у Вапеша Долголета. На первых порах всё дочки шли. Деваться было некуда, нужен сын, дабы не прерывать давно тянувшуюся мужскую линию. Сына боги подарили на четвёртом заходе. Решили тогда семейным советом: раз так, надо ещё мальчиков. Запасные наследники – дело государственное. Но не тут-то было – опять дочка. Подумалось в ту пору Гердэнду (или врачеватель какой нашептал), что сыновья от него рождаться могут только через три дочки, и двинулся дальше. Ещё дочка, потом ещё. И вот настало время, когда жена должна родить восьмого ребёнка. Надежды не оправдались. На том Гердэнд и остановился.

Итого получается, у нынешнего царя Фрагуста семь сестёр: три старшие и четыре младшие.

На прозвище царское Фрагуст пока не наработал. Зато имел приставку – Второй. Ибо имя ему дали в честь прадеда Фрагуста Светлого, которого при жизни народ стал так величать за то, что светловолосым был до необычайности, а после смерти данное прозвище стало подходить, потому как за дела свои в общей памяти оставил только светлые воспоминания.

Когда появился на свет наш правнук Фрагуста Светлого, внук Вапеша Долголета, сын Гердэнда Пылкого, долгое время ему имя никак не могли подобрать. Пробовали одно, второе, третье… Много пробовали – не прилипают. Потом старики придворные, глядя на него, всё прадеда стали вспоминать. И как-то раз, когда женским составом дворца – царица-бабушка, цесаревна-матушка, царевны-сёстры, княжны, няньки и ещё кто-то – погулять с малышом вышли, один совсем уж старожил, из народа, на царской конюшне всю жизнь свою провёл, возьми да и ляпни на всё окружение: «Дык ведь это ж Фрагуст переродимшись! То и повиделось мне ноне!» Дальше вариантов с именами больше не возникало. И народ, проведав о новом-старом варианте, подхватил: «Фрагуст! Фрагуст!» Стало быть, задали почин имена давать по второму кругу, чего ранее не бывало. В общем, Фрагуст Второй, пока.

До красавца писаного нашему Фрагусту совсем далековато будет. Казалось бы, да не особо ему это и нужно. При такой-то должности любая некрасивость перекроется. Какая ж девка откажется от царского внимания? Если б только оно было. Не говоря уж о предложении замуж!

Так вот, по причине внешней своей неказистости, невзирая на царственность положения, в отношениях с женским полом застенчив был нынешний царь, чуть ли не до постыдного предела. Даже перед сёстрами иногда краснел.

По-человечески понять можно, а вот по-царски – нет.

Вернёмся к «красоте». Вот где характерные внешние особенности разгулялись вовсю в виде бросающихся в глаза негармоничностей и непропорциональностей. Ростом немного ниже среднего, но широкоплечий явно выше нормы – «перепрыгнуть легче, чем обойти». Плотен сложением, коренаст и сутуловат. Сбоку посмотреть: затылок, шея и спина находятся на одной прямой линии. Выпирающего живота пока нет, но дело к тому идёт. Ноги короткие, да ещё и с кривизной – «я на лошади родился». Походка вразвалку, и на каждом шаге будто что-то втаптывает в землю, при этом руки устрашающе раскачиваются по сторонам – «не стой на пути». А к рукам, надо сказать, приделаны внушительные кулачищи. Голова большая и лицо сообразно тоже. Глаза посажены широко – «третий глаз втыкай на переносице». Мощные скулы и широкий лоб придают лицу некоторую квадратность. Волосы темно-бордовые, прямые, чёлка вечно лезет на глаза. Чувство юмора хорошее, но, если шутишь, будь готов, что может быть придётся «разжевать». Рассудителен – не в пример своему бате; своенравен – в пример своему бате. Решителен и в рамках разумного храбр (если о девушках не вспоминать). В мужской среде ведёт себя по-свойски и иногда грубовато. В работу царя втянулся, поднаторел и кое-какой авторитет стилем своего правления накопил.

Итак, рыбалка. Любимое увлечение Фрагуста. Cпокойная, размеренная, не то что на охоте. Не надо бегать, подкрадываться, загонять, колоть, резать, пачкаться кровью, тащить добычу, менять стоянку. Стрелять из лука – вот единственное, что он умел и любил, если говорить об охоте. На рыбалке же всё гораздо уютней, вкусней… и, наверное, полезней. А разного мясного и в дворцовом рационе предостаточно.

Место своё, царское. Давно уже закрепившееся и обжитое. Без царя тут рыбу не ловят. И вообще, без его ведома здесь появляться не рекомендуется. Низина под угором, поросшая лесом. Река Яра, неся своей дорогой часть вод великой северной реки Закрайней, вьётся в жёлобе доисторического русла, общим направлением с северо-запада на юго-восток. Ширина реки в этом месте в два выстрела на дальность из лука. На правом берегу, на внешней стороне изгиба, где река поворачивает не добравшись до продольного угора, – поляна. По сторонам поляны, что вверх по течению, что вниз, и там и там лес. Угор, подпирающий поляну с тыльной стороны, в незапамятные времена был берегом реки. Посреди поляны растёт самое большое и высокое во всей низине дерево. Стоит в одиночку, ветвистое, почтенного возраста, ствол не поддаётся обхвату. В глубине поляны избушка бревенчатая с нарами внутри, срублена позапрошлым летом взамен старого чума на шестах, что пока ещё стоит рядом. За углом избы, в сторону угора: сарай, коновязь и нужник. Возле старого чума: поленница, колода для колки дров, бочка с водой, лавка. На полпути от чума до большого дерева, самое главное место, без которого никакая серьёзная рыбалка не может обходиться. Обустроено с комфортом: костровище выложено камнями, тренога для котелка, стол основательный, без щелей меж тёса, лавки по трём сторонам. И для полного удовольствия, над столом навес на четырёх столбах. Получается как бы лесная беседка. Обиход на всей поляне соответствующий, обстоятельный и удобный.

Берег реки песчаный с камушками. Новые мостки над водой, что сладили повстречавшиеся дорогой мужики, уходили на реку настолько, что глубина там, где они заканчивались, – человека с поднятыми руками скроет. Две лодки привязаны к мосткам недалеко от берега.

Фрагуст и Сермяг прибыли пока вдвоём… Втроём, если с Колбом. Шрамгану некоторое время понадобилось побыть наверху по своим воеводским делам.

Царь, за зиму страшно соскучившийся по всей этой рыболовной обстановке, сразу взялся за снасти и ловушки. Сермяг занялся костровищем и столом.

Прошло не слишком много времени и две приличные по размерам рыбины запекались в углях.

– Как думаешь, пора? – произнёс Фрагуст, глядя на горку углей, которую натолкал в этот край костровища Сермяг.

– Давай одну вытащим, поковыряем, – ответил Сермяг и добавил пару новых дровин.

– У меня за полгода чутьё на готовность пропало. А слюни уже текут.

– Если не дошла, ничего страшного. Сам знаешь, эту рыбу и сырой едят, посоливши только. Под горлодёрку и подавно.

– Вынимаем, – царь сказал как отрезал и вонзил в угли две палки-рогатки.

На столе появилось дымящееся глиняное полено. Расколотили и в свежевырытую рядом ямку полетели куски глиняной скорлупы с прилипшей к ним рыбьей кожей.

– Мм… Какой запах! – царь водил носом над чудом полевой кулинарии. Потом, улыбаясь во всю ширь лица, махнул рукой: – Разливай!

– Не понял! Это что тут без меня? – из-за угла избушки вышел Шрамган. Кроме всего прочего, в руке он нёс длинную боевую пику. Колб, до того бегавший вдоль берега, потом явившийся на запах печёной рыбы, теперь обрадованно побежал к воеводе.

– Так ведь и гадать не надо, что ты именно в этот момент появишься. Разве может быть иначе, – посмеялся Сермяг, успевший только прикоснуться к кувшину.

– Пика-то нам зачем? – подтрунил Фрагуст, решивший достать и вторую рыбину из углей. – Прямо с мостков будешь на неё рыбу накалывать?

– Пусть будет, – с многозначительным видом ответил воевода и прислонил пику к навесу.

– Ох уж эти твои предрассудки, – царь помотал головой, разгребая угли. Второе «полено» он просто откинул пока в сторону от костровища. Когда подошёл к столу, взялся за чарку, которую Сермяг наливал первой и вот только-только успел наполнить. Фрагуст подождал друзей и поднял свою чарку вверх. – Ну что, други мои, за новый год! Зима ушла. Уж больно трескучая выдалась в этот раз. Зато потеплело намного раньше обычного, что очень даже радует. Какая ж благодать-то вокруг! – последние слова царь почти пропел.

Сплотили чарки, выпили.

– Уф! Хороша горлодёрка. Это из последней партии? – отламывая хлеб, Фрагуст посмотрел на Сермяга.

Тот подтвердил, кивнув головой.

– Сермяг, ты такой молодец, что её придумал! – царь хлопнул друга по плечу. – А потом ещё казённую винодельню организовал. У нас в Ярдогоре, на торгах, горлодёрку вмиг раскупают. «Давай ещё! Давай ещё!» – кричат. Чуть ли не с руками отрывают. Вискандцы окаянные тоже уже распробовали. В Морезване купцы всех мастей, пришвартовавшись, прямо на пирсах первым делом о ней спрашивают. Через пару лет такими темпами мы с горлодёрки будем больше иметь прибыли, чем с корабельного леса. Только ради всех богов, как она делается, в секрете сохранять нужно. Как можно дольше. Если кто, из посвящённых в суть процесса, проболтается… сразу судить как изменника.

– С увеличением дела будет всё труднее этот секрет удерживать, – высказал короткое суждение Сермяг.

– Если кто надумает выдавать секрет приготовления, так он уж прежде свалит из Даксарии, – вставил своё слово Шрамган. – У нас-то здесь какой ему толк. Сначала свалить, а там, у вискандцев, богатеем можно быстро стать. Впрочем и прибить могут запросто. Даже глазом не моргнут и не поморщатся. Прибьют и концы в воду. Там, кстати, чаще всего именно таким методом от человека и избавляются. В старые рыболовные сети зашнуруют вместе с камнями, отплывут ночью на лодке и в море бросают. После первой же сваренной партии он им будет не нужен. Тем более с той долей, наверняка немалой, которую он себе затребует. А не порешат с ним, так мы его достанем. Так что спокойствия ему не будет. Это надо сразу к императору на приём, и указать в прошении, что знаешь секрет горлодёрки.

– Думаю в итоге вискандцы скорее сами допрут как её делать, чем кто-то им расскажет, – Сермяг решил ещё мыслей добавить. – Там может быть даже уже работают над этим. Ведь когда есть вопрос, на него начинают искать ответ. Другое дело, когда сам вопрос отсутствует. Тогда и искать нечего. А тут вот она горлодёрка. Она есть, но как её готовят? Сейчас лучшим умам в Вискандии это станет интересно. Так что, Фраг, насчёт двух лет… ну не знаю, не знаю.

– Так, всё! Хватит о гнусностях, – поморщился царь. Затем сделал нормальное лицо, подал Сермягу знак на следующий разлив и повернулся к воеводе: – Чем там у тебя молодняк наверху занимается?

– Тренируются. Разбивают лагерь, укрепляются, выставляют охрану. Походные условия. Ночные патрули, разведка, засады. Завтра распределение на лучников и пехотинцев. Стрельбы, метания, боевые приёмы. Начальная подготовка.

– А что, Парька Горбатый теперь сотник?

– Сотник.

– Не молод? Ты же сам его не так давно молокососом называл.

– Давно! Хе!.. Уж год прошёл.

– Действительно, – царь задумчиво почесал пальцем за ухом. – Вот что значит взять подряд два турнира лучников. Ладно, почему бы и нет. Дозоры эти и к нам спускаться будут?

– Нет. По обе стороны на краях угора наверху засядут. По четыре человека.

– Дожили. На рыбалке с охраной, – попенял царь.

– Так ведь и ты со своими медведями мыслей добавил, – вот тут воевода то ли схохмил, то ли всерьёз сказал. По его лицу ничегошеньки не понятно.

А непонятно, потому что лицо Шрамгана изуродовано ужасным шрамом, который протянулся посередине лица. Со лба вниз между глаз, через переносицу, которая была сломана и скривилась вправо, а в результате и нос немного повернулся, далее шрам выходил на верхнюю губу, задевал левый край рта и заканчивался вместе с подбородком на левой стороне нижней челюсти. Судя по рубцам и отсутствию одного бокового зуба, можно только представить, насколько глубоким было рассечение в тот злополучный момент, когда меч противника прошёлся по лицу. Случилось это в гладиаторской схватке три года назад, на той самой арене в Вис-Цее, где Гердэнд Пылкий закончил свои дни (кстати, Шрамган видел эту казнь, и именно он позже рассказал Фрагусту о том, как всё происходило). За три года шрам окончательно затянулся и зарос, но поначалу очень трудно заживал. Достаточно сказать, что только кровоточил он с полгода. В ходе заживления черты лица пошли бродить вкривь и вкось. Теперь, глядя на Шрамгана, трудно распознать какие-либо эмоциональные выражения мимики на его лице. Когда он улыбается, это надо ещё догадаться, что он улыбается. Казалось, шрам разделял собой два разных лица. И те, кто впервые видел Шрамгана, поначалу испытывали, конечно же, страх. Ну а Фрагуст с Сермягом настолько привыкли, что вернись сейчас Шрамгану первоначальное его лицо, то тут и дружбе конец. Для них это будет уже как бы новый человек, с которым и сдружиться придётся заново.

Те, кто видел Шрамгана не в первый раз и находился с ним в хорошем знакомстве, уже стоя рядом, могли ощущать себя в полной защищённости – настолько могуч и внушителен его вид. Высоченный, здоровенный, длиннорукий… и длинноногий тоже… мускулистый, осанистый, с всегда твёрдым взглядом. Определённо, никто в Даксарии – за исключением некоторых представительниц женского пола – не представлял, как он выглядит без меча на поясе или в руке. Беспрекословный авторитет для всех. На недругов его авторитет вкупе с внешним видом действуют угнетающе. Чемпион чемпионов всех времён и народов по гладиаторским боям. Слава о нём уже давно разлетелась по всему свету. Навечно непобеждённый! И не только по причине того, что никогда больше не выйдет на арену, а ещё и потому, что вряд ли когда-нибудь при его жизни появится тот, кто смог бы его победить.

Смуглый, кучерявый, с пепельной проседью на висках, чернобровый своими полутора бровями. С обретением свободы, воплощением которой стала для него Даксария, обзавёлся золотым кольцом в ухе. На женский пол производил искушающее воздействие. Женская душа – потёмки, истолкованиям не поддаётся. Возможно, вместе с силой и надёжностью, искушающий эффект объяснялся ещё и некой дикой харизмой, которая женщин интересовала и влекла с щекотливой боязнью.

Говорить о каких-то робостях нашего героя не будем, потому как это просто смешно.

С именем у Шрамгана своя история и в сравнении с двумя именами Сермяга, гораздо сложнее. Даже сказать, запутаннее. Поскольку на языке того лесного племени, из которого Шрамган, будучи ещё молодым юношей, был выкраден «чёрными» работорговцами, его имя имело правильное звучание – Шра Мган. Написание у этого имени отсутствовало, так как в племени ещё не дошли до письменности. «Шра» в том племени означает – рог, а «мган» – бык. Итого – Рог Быка. Или в более удобной интерпретации – Бычий Рог. Вискандцы в школе гладиаторов, куда после пленения попал Шра Мган, не стали морочиться и называли его просто Шрам. Получилось, что юношу, не имевшего где-либо на своём теле никаких шрамов, все стали звать Шрамом. То есть имя тогда не исходило из действительности. Ну а дальше, по прошествии довольно долгого времени, действительность догнала-таки имя.

…Друзья с удовольствием уплетали рыбу и продолжали беседовать.

– Мы когда где-нибудь за кувшином сидим… в городе иль ещё где… – с довольным видом говорил Фрагуст, – у нас разговор вечно строится, как по накатанной дорожке: политика, мироустройство и в конце о девках. Предлагаю на рыбалке с этого раза политику не трогать.

Друзья не возражали.

– У… леший! – царь шлёпнул себя по шее. – Вот и комары появились. Комары – отъявленные сволочи. Это самый большой недостаток тёплой половины года. Не пойму, для чего богам взбрело создавать этих тварей кровососущих? Неужели просто так, без особой надобности?

– Зашли на мироустройство, – засвидетельствовал Сермяг.

Разлили ещё. Чарки поднялись, сплотились, опрокинулись. Носы нюхнули хлеба. И вновь за рыбу.

– В каждодневных заботах, в богов-создателей не очень-то и верится, – продолжил Фрагуст и провёл рукой по небу. – Но кто-то ведь это всё придумал. Не само же оно. А если кто-то… то мог бы и не останавливаться. Здесь хорошо вышло, а тут не очень. Получилось: вот вам лето с комарами и вот вам время без комаров, но это зима. Я бы зиму убрал, к чертям лысым. Пускай бы и круглый год с комарами. И Светило пусть посреди неба всегда висит. Чего оно ходит из края в край.

– А как же ночь, звёзды? Сны? – поддел друга замечанием Сермяг.

– Пожалуй, про Светило, это лишнее. Последние слова беру обратно.

– Правильно, забирай, – теперь Сермяг чуть с укором глянул на царя. – Как бы ты тогда во времени ориентировался? А по дням в году? Тут всё очень даже умно устроено. И красиво. Скрылось Светило – день закончился. Поспали. Утром с противоположной стороны взойдёт – и опять новый день.

– Меня вот что удивляет, – вступил в разговор Шрамган. – Как оно под нами проходит? Ведь с другой стороны утром оно же самое встаёт. Получается, земля имеет края не только там… и там, – указательный палец поочерёдно показал по сторонам заката и восхода, – но и там! – палец воеводы теперь был направлен вниз.

Фрагуст встал. Обошёл лавку. Достал изо рта застрявшую меж зубов мелкую рыбью косточку и отщелкнул её пальцем в сторону. Облокотился на жердь между столбами навеса.

– Невозможно поверить в оба расклада, – развивал свою мысль воевода. – Ни в то, что земная твердь вниз бесконечна, ни в то, что где-то там она заканчивается. Вариант с бесконечной твердью отпадает из-за проходящего под нами Светила. Начинаешь думать о том, о чём остаётся, разум выворачивается. Значит, если копать вниз долго-долго… копать, копать… то когда-нибудь ты провалишься! Куда?!

– В ад, – совсем не в утвердительной форме отреагировал Фрагуст.

– То есть земля висит над адом и Светило каждую ночь в него погружается? Сам-то веришь в такое? – парировал Шрамган.

– За счёт чего-то оно должно гореть, – аргументировал в ответ Фрагуст, одновременно достав из-за пазухи трубку и кисет с табаком. – Рассказывают же, что есть на земле места, где огненная жижа наружу выпирает.