Чемпион

Возражать я не стал, хотя перспектива участия в каких-то непонятных делах меня не прельщала. Серый умел жить: деньги, квартира, машина… Но я не был уверен, что хотел бы поменяться с ним местами. Все-таки мать с детства привила мне определенное почтение к Уголовному кодексу, да и впечатления от трехдневного пребывания в камере были еще очень свежи.

Наконец Серый остановился и коротко посигналил. Вскоре из подъезда вышел элегантно одетый седовласый мужчина с портфелем. Пристально посмотрев в нашу сторону, он сел за руль белой «Волги». Серый поехал следом за ним. Когда выбрались на проспект, он увеличил дистанцию, стараясь держаться так, чтобы между «Волгой» и нами всегда были две-три машины.

Почти два часа мы катались по городу. Несколько раз останавливались на Невском проспекте, а потом крутились по Васильевскому острову. Иногда во время остановок в машину седоволосого кто-то подсаживался, и несколько минут они разговаривали. В таких случаях Серый не выключал двигателя «шестерки» и сидел, навалившись грудью на руль и пристально наблюдая за происходящим в «Волге». А иногда Серый вместе с седоволосым заходил в какие-то дома, и я оставался один, карауля обе машины и следя за окружающей обстановкой. Чего именно следовало опасаться, Серый не говорил, ограничившись краткой инструкцией:

– Сам разберешься, если будет что-то не так.

У последнего адреса, недалеко от станции метро «Приморская», я проторчал в машине двадцать минут. Серый вернулся один:

– Все, больше наша помощь не требуется. На, держи! Устраивает? – Он протянул несколько четвертаков.

Я взял. Там было, наверное, рублей триста. Не пересчитывая, я положил их в карман:

– Пригодится.

Мы поехали. Искоса поглядывая на меня, Серый сказал:

– Наша задача не охранять этого суслика, а делать вид, что мы его охраняем. Лично я не собираюсь класть голову за его деньги. Да и тебе не советую. У тебя слишком развито чувство ответственности, а оно иногда только мешает… Тебя куда подбросить, домой?

– Тормозни у автомата.

– Чего ж ты раньше-то не сказал?

Телефон сожрал несколько двушек прежде, чем установилось соединение. Слышимость была отвратительной, приходилось сильно прижимать трубку, а другое ухо закрывать рукой. На этот раз тетя Ингрид не стала валять дурака, делая вид, что я набрал не тот номер. Но и ничего хорошего не сказала:

– Позвоните позже, молодой человек. Инги нет дома.

– А когда она будет? Она вообще приходила вчера?

– Да, приходила. Но сейчас ее нет.

Мне показалось, что насчет «приходила» тетя Ингрид соврала.

Я сел в машину и спросил Серого:

– Ты по номеру телефона можешь точный адрес узнать?

– Что значит «точный»?

– Мне нужен номер квартиры, дом я знаю. Только не через Рожкова…

Серый усмехнулся и ушел звонить. Чтобы получить нужные сведения, у него ушло не больше пары минут:

– Семьдесят восьмая квартира, – сказал он, садясь в машину.

– Подбросишь?

– В Купчино? – Серый посмотрел на часы. – Ладно, поехали.

2

– Вам кого, молодой человек? – приоткрыв дверь на цепочку, тетя Ингрид окинула меня подозрительным взглядом.

– Я вам звонил, я – Костя.

– А-а-а, Костя! А Инги нет дома, так что вы напрасно пришли.

– Так, а где она, в институте? – Я подумал, что, может быть, следовало поискать ее на занятиях, а не ехать домой.

Тетя Ингрид молчала, продолжая держать дверь приоткрытой. Неизвестно, сколько бы продолжалось наше молчание, но за дверью противоположной квартиры раздались какие-то шорохи, и я буквально затылком почувствовал жадный взгляд любопытной соседки. Однажды она застала нас с Ингой, когда мы целовались в скверике около дома, а после этого дважды встречалась на пути, когда мы под руку шли от остановки, и при этом улыбалась с таким мерзким видом, что мне хотелось ударить ее по голове.

Тетя Ингрид скинула цепочку и посторонилась:

– Заходите, молодой человек.

Я протиснулся мимо нее в коридор. Тетя Ингрид бросила мстительный взгляд на квартиру соседки и захлопнула дверь.

– Разувайтесь. Возьмите тапочки, они на полке стоят. Мойте руки и проходите на кухню. Я сейчас подойду.

Я сел за стол и огляделся. Очень светло, очень чисто, ни одной лишней или небрежно поставленной вещи. Кружки с тарелками на полочках сушилки выстроились, как на плацу: по росту и в одну линию. Тапки мне предложили надеть, видимо, лишь для того, чтобы я своими носками не загрязнил сверкающий пол.

– Вам налить чай или кофе?

– Спасибо, ничего не надо.

Покачав головой, тетя Ингрид быстро приготовила чай, подав к нему малиновое варенье и два вида конфет. Наблюдая за ней, я подумал, что сравнение с домоправительницей из мультяшки про Карлсона было на редкость удачным.

Я поблагодарил за угощение. Тетя Ингрид благосклонно кивнула и, предвосхищая мой вопрос, сказала:

– Инга срочно уехала в Юрмалу. У нас там заболел родственник, и она сочла своим долгом поехать, чтобы немного поухаживать за ним.

– А когда она уехала?

– Четыре дня назад. Петерис, двоюродный брат, повез ее на машине.

– Я могу ей позвонить?

– Там нет телефона, это хутор.

Я кивнул. Спрашивать, почему тетя Ингрид не сказала мне этого раньше, не было смысла. Я был уверен, что она врет. Может, Инга и уехала в Юрмалу или куда-то еще, но не для того, чтобы сидеть у постели тяжело заболевшего родственника.

– А как ваши успехи, молодой человек? Инга рассказывала, что вы занимаетесь спортом.

– Да, тренируюсь немного.

– Мужчина должен заниматься спортом, это для здоровья очень полезно. Но только не таким жестоким, как ваш. Есть ведь легкая атлетика, лыжи, фехтование, наконец! Почему же вы выбрали для себя такой… э-э-э… варварский вид?

– Так получилось.

– Это неправильно, – покачала головой тетя Ингрид. – Но, может быть, пока не поздно, имеет смысл… э-э-э, как это говорят, перепрофилироваться?

«Как Инга может с ней жить?» – подумал я, опуская глаза, чтобы Фрекен Бокк не смогла угадать моих мыслей.

Я услышал звонок телефона. Он звучал очень тихо, и я вспомнил, как Инга говорила мне, что аппарат стоит в комнате тети.

– Извините, Костя. – Тетя Ингрид вышла из кухни.

Какое-то время я сидел, просто глядя в окно. Потом стал прислушиваться к доносящемуся из дальней комнаты голосу. Говорили, видимо, по-латышски. Естественно, я не понял ни слова, но интуитивно почувствовал, что разговор не будет коротким.

Я сбросил тапочки, встал и бесшумно вышел в коридор. Насколько я понимал, комната Инги располагалась сразу за кухней. Затаив дыхание, я повернул ручку и приоткрыл дверь. Так и есть, я не ошибся. Царивший в комнате легкий беспорядок и несколько мягких игрушек в изголовье кровати свидетельствовали, что здесь обошлось без железной руки тети Ингрид. Я прислушался, она все еще говорил по телефону. Сколько у меня времени? Я скользнул в комнату и огляделся.

Не знаю уж, по каким признакам, но я сразу определил, что последние несколько дней здесь не ночевали. Я заглянул в шкаф: несколько вешалок были пустыми, но большая часть знакомой мне одежды, в том числе бирюзовое платье, в котором она пришла тогда в «Сказку», висела на плечиках. Внизу, у правой стены, была пустота, как будто там раньше стоял чемодан.

Я закрыл дверцы шкафа. Они громко скрипнули, и я замер. Мое сердце колотилось так громко, что, казалось, тетя Ингрид не может этого не услышать. Я выглянул в коридор. Она продолжала разговаривать по телефону, но почему-то мне показалось, что разговор закругляется.

Стоя на пороге, я окинул комнату взглядом. Пора сматывать удочки, ничего я здесь не найду. Разве что…

Над кроватью висело несколько полок. Три из них были плотно заставлены книгами, а на нижней лежали тетрадки, учебники и фотоальбом в бархатной обложке. Он был положен небрежно, свисал над краем полки, а между страниц торчали уголки фотографий. Я подошел и выдернул их.

Это было два черно-белых любительских снимка на тисненой бумаге. Первый был сделан летом. Инга в купальнике стояла на побережье, щурясь от яркого солнца. Блестели мокрые волосы, к ногам до середины икр прилип песок. В кадр попали стройные сосны и несколько валунов размером в человеческий рост. Несмотря на то, что купальник был абсолютно закрытым, Инга держала руки так, чтобы немного заслонить грудь. В сочетании со смущенной улыбкой жест получился очень естественным и только подчеркивал ее красоту.

До сих пор у меня не было ни одной фотографии Инги, и я не смог удержаться, чтобы не прихватить столь удачную. Оглянувшись на дверь, я положил карточку в нагрудный карман.

Второй снимок был сделан на лесной опушке. Судя по деревьям и одежде людей, стояла поздняя осень. На заднем плане две неясные фигуры склонились над дымящимся костром. Инга, поправляя волосы, глядела в объектив аппарата.

А сбоку от нее, держа охапку дров, шел Никита Добрынин.

Он тоже смотрел на фотографа и широко улыбался.

3

В институте мне повезло. Я ведь толком не знал, на каком факультете и в какой группе учится Инга, и настроился на длительные расспросы и хождение по аудиториям. А все удалось выяснить за десять минут. Инга уже четвертый день пропускала занятия, и никто не знал, куда она подевалась.

Правда, считать ли это везением, я не знал…

Вечерняя тренировка прошла в штатном режиме. Кушнер на нее не пришел. «Ну и хрен с ним, – решил я. – Одним головняком меньше». К девяти часам все разошлись. Последним уходил Серый:

– Тебя подбросить?

– Не надо, пешком прогуляюсь.

– Вид у тебя какой-то смурной. Ничего нового не случилось?

Я отрицательно покачал головой.

– Не забудь поставить на сигнализацию, – Серый пожал мне руку, и через полминуты за окном взвизгнули покрышки его автомашины.

Зазвонил телефон. Я сорвал трубку:

– Алло!

– Константин Андреевич? Это Кушнер!

– Да, Миша. Я тебя слушаю.

– Константин Андреевич, нам обязательно надо поговорить. Вы еще будете там? Я скоро подъеду!

Я не успел спросить, связано ли это с Ингой, как нас разъединили. Положив трубку, я несколько минут смотрел на аппарат в надежде, что Кушнер перезвонит. Но звонка не последовало. Двух копеек у него, что ли, нет? Или он посчитал, что мы договорились и я буду сидеть в тренерской хоть до утра, ожидая, пока он соизволит приехать?

Я достал украденные фотографии и стал их рассматривать. Сначала долго смотрел на Ингу в купальнике. Потом взял другой снимок и вглядывался в Добрынина так пристально, словно хотел убедить себя, что на картинке не он, а кто-то на него похожий. Но сомнений быть не могло, это был Добрынин собственной персоной. Только прическа была покороче той, с которой я его видел. Цыганков, кажется, говорил, что Добрынин осенью вернулся из армии? Видимо, снимок был сделан вскоре после его возвращения.

В ящике стола валялось увеличительное стекло. Я достал его и принялся изучать расплывчатые фигуры на заднем плане. Мне показалось, что в одном из склонившихся над костром парней я узнал Кушнера. Что ж, ничего удивительного… Только куда запропастился этот засранец? После его звонка прошло уже минут тридцать…

Я встал и подошел к окну. Вовремя: светя фарами, к крыльцу подкатил двухдверный «опель-рекорд», за рулем которого сидел Мастер. Кроме него, в кабине был кто-то еще, я не мог разглядеть, кто. Из машины Мастер вышел один. Постоял, глядя на освещенное окно тренерской, и стал подниматься по ступенькам крыльца. Я поспешил в вестибюль.

Мы поздоровались. Я был уверен, что мы пройдем в его кабинет и там обо всем подробно поговорим. Меня переполняло желание поделиться с ним последними новостями. Но у Мастера оказались другие планы:

– Ты один?

– Да, все ушли.

– А ты чего засиделся? Давай собирайся – и домой.

Это означало, что мне не следует видеть его пассажира и знать, какие между ними дела. Такое случалось и раньше, но очень редко. А ведь в тот момент я так нуждался в совете и помощи Мастера! Стараясь не показывать разочарования, я кивнул:

– Сейчас, только переоденусь, и все.

Но мои чувства, естественно, не остались для него незамеченными. Слегка улыбнувшись, он сказал:

– Обо всем поговорим завтра. Видишь, я приехал раньше, чем думал. Специально для того, чтобы закончить кое-какие дела. Их надо закончить сегодня.

Я быстро переоделся, повесил на плечо сумку с формой, которую хотел дома постирать, снова вышел в вестибюль. Мастер стоял, скрестив на груди руки.

– До свиданья…

Уходя от нашего зала, я услышал, как за моей спиной хлопнула дверца «опеля». Оборачиваться не стал, хотя и было любопытно узнать, кого же такого секретного привез с собой Мастер.

От зала до моего дома было десять минут по прямой и вдвое больше, если идти удобной освещенной дорогой. Я выбрал первый путь, хотя пользовался им не так часто, опасаясь подвернуть ногу или испачкаться, пробираясь через пустырь с котлованом замороженной стройки.

Я шел по тропинке, когда показалось, что кто-то движется параллельным мне курсом, стараясь оставаться невидимым в тени чахлых кустарников и беспорядочно наваленных строительных плит. Я остановился, прислушиваясь. С проспекта доносился шум машин и грохот трамваев, ближе к жилому кварталу лениво перелаивались собаки и какая-то мама кричала ребенку, чтобы он немедленно шел домой. Это были привычные, не предвещающие опасностей звуки, но я ощутил холодок в душе. Рядом со мной кто-то был, и его присутствие, похоже, не предвещало ничего хорошего.

Я попытался сосредоточиться и определить место, где он может прятаться. По мере того как я вглядывался, глаза адаптировались к темноте, а мозг отсекал лишние звуки. Получалось, что неизвестный мне человек находится или за штабелем строительных плит, или метрах в пяти от него, в темном пятне, образованном тенями от нескольких поваленных деревьев, груды мусора и тонких веток густого кустарника.

Я поднял обломок кирпича, примерился и запулил его в темноту. Бросок получился не очень удачным. Кирпич попал в какую-то бутылку, срикошетил и перекатился по земле. Сразу вслед за этим что-то зашелестело, низко у земли блеснули и пропали две горящие точки. Я успел вздрогнуть быстрее, чем понял, что напугал кошку. Мысленно чертыхнувшись, я подумал, что раз она спокойно сидела до моего кирпича, то человека там нет. Следовательно, если мне все это не померещилось, он может прятаться только за плитами.

Интересно, видно ему меня через горизонтальные щели? Или, чтобы контролировать обстановку, он вынужден выглядывать из-за угла?

Бесшумно ступая, я приблизился к штабелю. Снял с плеча сумку, слегка раскачал ее на длинном ремне и бросил направо, а сам обежал штабель с другой стороны.

И получил такой удар в лоб, что из глаз посыпались искры.

Вслед за этим меня ударили коленом в живот, но я принял удар на пресс и попытался разорвать расстояние, одновременно группируясь в низкой стойке. Я надеялся, что он повторит фронтальную атаку, и тогда я смогу захватить его за ноги. На случай, если противников несколько и кто-то попытается напасть сзади, я начал разворачиваться таким образом, чтобы бетонные плиты прикрывали меня.

Маневр не удался. Второй нападающий все-таки подкрался ко мне и ударил палкой по голове с такой силой, что палка переломилась, а я рухнул и остался лежать, не в силах пошевелиться.

Глава пятая. Допрос третьей степени

1

Меня привели в чувство нашатырем.

Я открыл глаза и подумал, что лучше бы еще повалялся в беспамятстве. Меня тошнило, но это еще можно было терпеть, а от вот от боли в затылке, буквально раскалывающей голову, хотелось выть и кусаться.

Выть и кусаться, потому что ничего другого я сделать не мог – меня накрепко привязали за руки и за ноги к какому-то стулу, а в рот загнали кляп размером с теннисный мячик.

В лицо мне светила яркая лампа. Она стояла так близко, что я лицом чувствовал исходящий от нее жар. Ничего, кроме этой лампы и сверкающего кружка отражателя вокруг нее, я увидеть не мог.

Мне не было страшно. Я чувствовал злость за то, что позволил ударить себя по затылку. Злость в первую очередь на самого себя. Как же я так прошляпил? В первую очередь сказался маленький опыт уличных драк. Вернее, практически полное отсутствие такового. На ковре я бы так просто не дался. Но и противник мне, надо полагать, попался достойный. Все-таки сколько их было, один или двое?

– Очухался?

Я утвердительно замычал и покачал головой. Из темноты появилась рука в черной вязаной перчатке и выдернула из моего рта кляп, оказавшийся скомканной грязной тряпкой.

Я сплюнул скопившуюся слюну и тут же получил по загривку:

– Не плюйся!

Значит, сейчас со мной, как минимум, двое. Наверное, и на улице их было столько же. Тогда, в «Сказке», я уделал троих. Потому что был готов к драке. И потому, что защищал Ингу. На улице я лопухнулся, но если бы сейчас удалось развязаться, я бы не подкачал. Я бы никому не позволил ударить себя по затылку и разорвал бы тех, кто подошел спереди. Потому что слишком унизительно сидеть связанным, с тряпкой во рту. И потому, что мне надо отыскать Ингу.

Я чувствовал, что ее исчезновение и нападение на меня связаны между собой.

Может быть, она где-то рядом? В соседней комнате?

Я напрягся, проверяя на прочность узлы и веревки. Это было замечено, и я получил еще одну затрещину, вызвавшую всплеск боли в раскаленном затылке.

– Пусть дергается. Не трогай его, Дёма… пока.

Это сказал тот, кто стоял где-то спереди и вынимал у меня кляп. Я вспомнил руку в черной перчатке и рукав выцветшей куртки. Вспомнил и мысленно выругался. Я должен был раньше сообразить! И цвет, и фактура ткани были мне знакомы. В таких куртках, или, как их еще называли, бушлатах, ходили некоторые офицеры в нашем военном городке. Это была новая форма, которую называли «афганкой», «эксперименталкой» или «песчанкой». В основном ее носили те, кто побывал «за речкой».

Значит, меня захватили товарищи Добрынина. Менты для них не авторитет, так что мое освобождение не произвело впечатления. Может, я откупился, решили они. А может, умело спрятал концы в воду. Скорее второе, потому что от обвинения в убийстве вряд ли можно так просто отделаться, дав следователю на лапу. Значит, менты просто не смогли меня расколоть. Слишком интеллигентно действовали, вот и не получилось. Надо исправить недоработку и передать меня в руки властям. Или, что скорее всего, закопать в ближайшей канаве.

Мастер встречался с кем-то из лидеров «афганцев». Поскольку он и сам пользуется авторитетом в этой среде, была достигнута договоренность не трогать меня. Мастера обманули? Вряд ли, скорее всего, эти черти решили действовать на свой страх и риск. В таком случае меня наверняка закопают вне зависимости от того, смогу ли я убедить их в своей невиновности.

– Понял, чего нам от тебя надо?

– Догадываюсь.

– Это хорошо, что догадываешься. Но я тебе на всякий случай подскажу. Нам нужна правда. Полная правда. Не та лажа, которую ты в ментовке прогнал, а то, как оно было на самом деле. Как, почему и куда ты дел краденое. От того, что ты нам расскажешь, будет зависеть, что мы с тобой сделаем. Понял меня?

– Ты убил нашего боевого товарища, – вступил Дёма, который стоял где-то сзади меня. – Мы с ним в разведку ходили, а ты…

– Погоди, – остудил его первый. – Дай человеку сказать. Может, ему есть чем оправдаться.

– Да какие тут, на хер, могут быть оправдания! – Дёма взорвался. – Не хер с ним разговаривать! Он тебе по ушам будет ездить, ты чего, не врубаешься?!

– Уши можно отрезать, – спокойно констатировал первый, и перед моим лицом снова появилась рука в черной перчатке. Теперь она держала нож – длинный, узкий, со змеящимися по клинку арабскими письменами. Я не к месту подумал, что таким же трофейным ножом, наверное, был зарезан Добрынин.

– Уши можно отрезать, – повторил первый, поигрывая ножом таким образом, чтобы лезвие отражало электрический свет мне прямо в глаза. – С головой вместе…

Рука исчезла так же быстро, как и появилась. Я снова не видел ничего, кроме электрической лампы и отражателя.

– Я его не убивал.

– Та-ак…

– Я его вообще один раз в жизни видел, когда он в кафе приходил. У меня с ним никаких дел не было.

– А зачем он в кафе приходил?

По тону, которым был задан вопрос, можно было понять, что они осведомлены и о «Сказке», и о моем роде занятий в этом кабаке.

– Понятия не имею…

– Я же говорил, он тебя грузить будет. – Дёма треснул меня кулаком по затылку и тут же рубанул ребром ладони по шее.

Удар был выполнен мастерски. Я не лишился сознания, но на какое-то время оказался как будто парализован, а волна жгучей боли прокатилась по всему телу. Я заскрежетал зубами, перед глазами вспыхнули и завертелись оранжевые круги. Когда боль отступила, я почувствовал тошноту. Я с трудом подавил приступ рвоты и замер, боясь пошевелиться. По моему лицу крупными каплями стекал пот.

Я опять увидел руку с ножом. Она медленно приближалась. Я начал отклонять голову и уперся в жесткую спинку стула. Лезвие прикоснулось к глазу, и я застыл. Забыв о рвоте, я боролся с дрожью, которая, начавшись с нижних конечностей, быстро подобралась к голове. Нож продолжал оставаться у глаза. Клинок ярко блестел, я чувствовал, как холодная сталь давит на кожу. Мне казалось, я так сильно трясусь, что сам напорюсь глазом на лезвие. Или подо мной развалится стул.

Нож скользнул от уголка глаза вдоль носа, прошел по скуле и, обогнув подбородок, приблизился к шее.

Состояние человека передавалось через оружие, которое сжимала его рука. Я чувствовал, что ему очень хочется перерезать мне горло, но это, по его мнению, слишком просто для меня. Слишком легко.

Как только я об этом подумал, нож исчез. И в ту же секунду из темноты вылетела нога в тяжелом ботинке. Каблук угодил мне под ребра. Не будь я привязан, я бы со стула слетел. А так я качнулся вместе с ним на задних ножках и получил от Дёмы удар локтем в основание черепа.

Они надели мне на голову противогаз и стали пережимать шланг.

Я думал, что смогу достойно выдержать пытку. Я же тренировался в задержках дыхания. И я был уверен, что они обязательно снимут противогаз, когда я начну по-настоящему задыхаться.

Я ошибся. Тренировки оказались далеки от действительности, а снимать противогаз они не торопились. Я мычал и орал, я дергался, я раскачивал стул. Будь веревки немного послабее, я бы их обязательно разорвал. Я пытался прокусить маску противогаза, но зубы не могли сжать скользкую резину. Стекла маски быстро запотели, и яркий свет лампы теперь не ослеплял.

А может, это у меня в глазах потемнело.

Когда я уже решил, что сейчас мне наступит конец, они сняли противогаз. Я хрипло задышал полной грудью. Я никогда не думал, что воздух может быть таким вкусным! Я глотал его ртом и носом и не мог надышаться. Из глаз текли слезы. Я проморгался, и свет электрической лампы снова стал ярким.

– Тебе нравится? Это только начало, – сказал тот, кто стоял в темноте спереди, и я увидел приближающиеся к моей голове руки с противогазом.

Я заорал и изо всех сил оттолкнулся ногами. Дёма не успел меня поддержать, я завалился на правый бок, ударившись головой о деревянный пол. Маневр не помог: один из них сел мне на ноги, второй ловко натянул противогаз, и все началось заново. Только теперь я лежал на боку, а они, кроме того, что пережимали шланг, били меня палкой по коленям и голеням, а когда давали вдохнуть, сопровождали это ударом в солнечное сплетение, отчего из моих легких вылетали остатки воздуха.

Мне казалось, что это продолжается целую вечность, хотя на самом деле, наверное, заняло не больше, чем пять минут. Тело продолжало извиваться и стучать привязанным к нему стулом по деревянному полу, я же отстраненно, будто про кого-то другого, подумал, что теперь точно все, теперь мое дело – труба. Ну и хрен с ним! Главное, они от меня ничего не добились. А моя смерть им просто так не сойдет. Они за это поплатятся. Жаль только, что мне этого уже не увидеть…

2

Я с удивлением понял, что могу спокойно дышать. Я продолжал лежать на боку, отбитые ноги жгло так, будто я погрузил их в котел с кипятком, но противогаза не было, только на губах ощущался вкус резины и талька.

– Продолжим наш разговор, – сказал первый, присаживаясь на корточки у границы освещенного круга. Я видел его колени, обтянуты трикотажными спортивными брюками, и высокие шнурованные ботинки. На правом колене лежала рука в черной перчатке. Между пальцев была зажата дымящаяся сигарета. – Вы с Никитой бабу не поделили. Она во всем призналась, так что ты можешь ничего не скрывать, мы все знаем. Я просто хочу, чтобы ты сам рассказал правду. А потом мы подумаем, как с тобой быть. Неужели тебе не надоело мучиться из-за этой овцы? Одного мужика в могилу свела, теперь ты… И чего вы в ней такого нашли, не понимаю! Давай поговорим по-нормальному. Что мы, звери какие-то? Думаешь, нам приятно так с тобой? Я же вижу, ты нормальный пацан, все понимаешь. Я тебе обещаю: как только разговор нормальный начнется, ничего этого, – он дернул за шланг противогаза, – не будет.