Дом с химерами

Он сбегал за пьесой, протер стол и разложил на нем листки с текстом. Пил пиво, закусывал бутербродом и читал пьесу. Она была ему знакома, он видел ее в берлинском «Ренессансе», как уже упоминалось, и, читая, вспоминал актера, игравшего Майкла, и представлял себе, как сыграл бы это сам. Глеб подумал, что ему для репетиций нужна музыка. Танго, фокстрот, вальс… И вдруг почувствовал такой прилив энергии, что закружилась голова. Соскучился по сцене…

Звонок мобильника заставил его вздрогнуть. Это был Виталий Вербицкий.

– Привет, Глебыч! Ты как? Приспособился? Ты извини, не мог с тобой утром поговорить. Ты дома?

Глеб невольно рассмеялся.

– Дома! Заходи. Да, послушай, у тебя нет плеера… музыка нужна.

– Привезу! – обрадовался Виталий. – Так ты согласен?

– Пока не знаю. И еще. Может, какая-нибудь походная плитка? Заимообразно. Хоть чаю вскипятить. Или кофе.

– Не вопрос! У нас есть все, Глебыч. Привезу. Слушай, ты по комнатам еще не шарился? Мебель, то-се. Может, я у тебя останусь, я вроде как бездомный – эта дура меня выперла. Вернее, я сам. Условия она, видите ли, ставит! Мне, Виталию Вербицкому! Ха-ха-ха! Трижды. А у ребят медовый месяц, не хочется рушить. Пусть пока у меня поживут. Ну, все, лечу, Глебыч! До скорого! Господи, как я рад, что ты вернулся!

Он примчался через два часа, нагруженный сумками. Глеб сидел на крыльце, заканчивая читать пьесу. День перевалил за половину, воронье утихло, и в углах сада уже сгущались тени – оттуда тянуло холодком.

…И снова была роскошь общения. На сад опустилась ночь, зажглись звезды. Окно было распахнуто, свежий ветерок шевелил газету на столе, а из сада долетали тонкие пронзительные запахи травы и жасмина. Они вспоминали ребят, девочек, которых любили, строили планы на будущее. Жизнь была, оказывается, прекрасна и удивительна, нужно только правильно расставить акценты и не требовать запредельного. Взаимопонимание, вино, творчество – чего ж еще, мой друг?

Около полуночи позвонила женщина Вербицкого, и он засобирался домой.

– Опомнилась! – саркастически бросил напоследок. – На коленях, в соплях, прощения просит. Я позвоню завтра, Глебыч. Бывай!

Глава 7

Явление

Здравствуй, уважаемый сайт шизенет. Мне 36 лет, я не женат. Уже очень давно меня беспокоят посторонние звуки и голоса в голове. Ночью, в момент погружения в сон, под черепной коробкой начинается шум, переходящий в слова…

Из письма на сайт shizеnet.сru

Глеб проснулся ночью, словно его толкнули. Тьма стояла кромешная, хоть глаз выколи. Из раскрытого окна тянуло неприятным холодным сквознячком. Ему показалось, он услышал голос… шепот… где-то рядом. Глеб рывком сел в кровати – жалобно звякнули пружины, – и прислушался. Даже дышать перестал. В ушах тонко и противно зазвенело.

– Кто здесь? – явственно услышал он тихий и какой-то бестелесный голос.

Его обдало горячей волной – неужели снова галюники?

– Кто здесь? – повторил голос.

– Кто вы? – спросил Глеб, сглатывая и непроизвольно крестясь – во второй раз в жизни. В первый раз он сделал это, готовясь предстать перед приемной комиссией в театральное.

– Я здесь живу. А вы?

– Здесь никто не живет! – возразил Глеб, стараясь придать голосу твердость и в то же время понимая абсурдность происходящего.

– Я здесь живу. Вы кто? – повторил голос.

– Человек, – ответил Глеб, помедлив. Можно не верить в… во все это при дневном свете, но сейчас, в кромешней тьме, вера его поколебалась – ему стало не по себе. Он чувствовал, как острым сквознячком тянет вдоль спины. – А… вы?

Ему показалось, он услышал вздох.

– Тоже человек… Когда вы пришли?

– Вчера. – Глеб больше не колебался. Голос спрашивал, он отвечал. – А вы?

Молчание, вздох. Потом:

– Я здесь всегда… Вы кто?

– Актер. А вы?

Ему не ответили. Прошла томительная минута, другая, третья… На первом этаже что-то упало. Глеб одним прыжком слетел с кровати и бросился к двери. Она была заперта, и он перевел дух. Спина оказалась совсем мокрой, сердце колотилось в горле. Он почувствовал, как дрожат руки, и пробормотал: «Однако…»

Ему не сразу удалось зажечь свечку. Неверный огонек осветил комнату, гору одежды на стуле, пустые бутылки на столе. Он запер окно, подумав, что завтра же нужно повесить хоть какую-нибудь тряпку, а то весь как на ладони… Хотя какие ладони? Ветки скрывают лучше всякой тряпки… Скрывают… Скрывают следы крови, преступления… Хватит! Пить надо умереннее!

Подумав, он взял листок с текстом пьесы, перевернул и записал по памяти вопросы голоса и свои ответы. Потом допил то, что оставалось в одной из бутылок, и задул свечу…

Как ни странно, ему удалось уснуть. Проснулся на рассвете, разбуженный приглушенными криками птиц. Протянул руку, взял с тумбочки исписанный листок. Поднес к глазам, надеясь, что ему привиделся дурной сон и листок окажется пуст. Но надеждам его не суждено было осуществиться. Вкривь и вкось на листке был записан диалог…

«Кто здесь? – Глебу показалось, он снова слышит слабый шелестящий голос. – Кто вы? Здесь никто не живет… Что вы здесь делаете? Кто здесь? Кто здесь? Кто здесь? Кто вы? Я тоже человек…»

Он задумался. Все в нем протестовало против вчерашнего, и он стал убеждать себя, что… Что? Перебрал вчера? Слышит голоса? Шизанулся? Опять? Ему стало страшно – вспомнилась больница…

Он отворил окно и пошел вниз по… нет, не скрипучей! По визжащей лестнице. Снова облился на крыльце холодной водой, сварил кофе на воняющей бензином походной плитке, которую вчера притащил режиссер. Сидя на крыльце, с наслаждением выпил большую кружку. Лицо его было мрачным. Потом нашел щетку с повылезшей щетиной, запер входную дверь и решительно отправился исследовать дом, твердо решив докопаться до истины. Шариться, как сказал Виталий. Докопаться… Если удастся. Если она существует, истина. Равно как и владелец голоса. Или его источник…

Он внимательно осмотрел уже знакомую кухню-столовую, заглянул под столы. Изучил все ящики буфета, заглянул под ящики, ожидая бог знает чего – тайников, секретов, забытых любовных писем. Он прекрасно понимал, что в такой мебели, дешевой прессованной мебели для общежитий, никаких секретов скрываться не может, а лишь одни неприличные слова, вырезанные ножичком, но нужно было хоть чем-то себя занять.

После столовой он отправился в зал для приемов, забитый рухлядью, потыкал там щеткой, даже опустился на колени, заглянув под шкафы и перевернутые столы. Шкафы были пусты, в одном он нашел поясок от женского платья…

Ванная комната была совершенно пуста – с красными от ржавчины умывальниками и «откушенным» душем. Единственное ее окно было замазано белой краской. На подоконнике сиротливо стоял пустой и пыльный флакон из-под шампуня.

Следующая дверь, четвертая по счету, вела в комнату непонятного назначения – здесь ровным счетом ничего не было. На стенах остались белые пятна, напоминающие привидения – там, где когда-то стояла мебель. Стенной шкаф, который Глеб не сразу заметил, также оказался пуст. Из-за темной тряпки на окне здесь царил сумрак.

Последняя дверь вела в подвал. Он с трудом открыл ее, и оттуда дохнуло сыростью и гнилью. Изувеченные деревянные ступеньки вели вниз. Свеча осветила с десяток ступенек и кирпичную кладку стен, покрытых паутиной. Он постоял нерешительно, раздумывая. Оглянулся через плечо, прислушался. Тишина в доме стояла гробовая, а из подвала уже выползала наружу липкая густая чернота. Глеб поежился и закрыл дверь. Подумав, принес из кухни стул и подпер ручку. Все. Первый этаж готов. Чуждых элементов не выявлено. Можно приступать ко второму.

…Он медленно поднимался по визжащей лестнице. Ему в голову пришла мысль, что это хорошо! Хорошо, что она так… звучит! Этот треск и мертвого разбудит. Мысль была, с одной стороны, бодрящей, а с другой – не очень.

Он мельком заглянул в свою комнату. Там все было в порядке. Комнату наполнял зеленый свет, она даже показалась Глебу уютной.

Вторая комната – а всего с одной стороны их было четыре, а с другой три – оказалась закрыта. Глеб подергал за ручку, но несильно, опасаясь оторвать. Потом заглянул в комнату через замочную скважину, недоумевая: кому понадобилось запирать дверь на ключ и где этот ключ может теперь находиться? Комната была пуста – во всяком случае, ее видимая часть.

Третья комната была почти пуста – в углу лежала кипа старых пожелтевших газет. В четвертой находился раздолбанный бугристый диван, журнальный столик и тумбочка со старыми журналами. И здесь было забито окно, что удивило Глеба – зачем?

Две комнаты по другую сторону тоже оказались практически пустыми, если не считать тряпья по углам. Третья дверь вела на чердачную лестницу. Эта дверь заскрипела немазаной телегой и медленно, нехотя подалась от его толчка. Глеб снова зажег свечку, ступил на первую ступеньку и начал осторожно подниматься, держась рукой за перила. Тут было темно, и огонек свечи трепетал на сквозняке, пронизывающем дом. Глеб добрался до верхней площадки и увидел низкую дверь на чердак. Он подергал за ручку – дверь была заперта. Из-под щели внизу пробивался неясный свет. Глеб уже собирался прилечь на пол и заглянуть в щель, как вдруг услышал, как где-то далеко внизу оглушительно хлопнула дверь! В следующий миг воздушный вихрь пронесся по дому и погасил свечу в его руке. Глеб, оступившись от неожиданности, кубарем скатился с лестницы и растянулся на площадке внизу. В довершение ко всему дверь на чердачную лестницу с грохотом захлопнулась, и он оказался в кромешней тьме.

Ошеломленный падением, он стал на четвереньки и попытался подняться. И тут же охнул от боли в правом колене. Кое-как добравшись до двери, он налег на нее, но дверь не дрогнула.

– Японский бог! – воскликнул Глеб ошарашенно. – Что за фигня? Пять минут назад эта чертова дверь была открыта! Привидения шалят?

Глеб попытался рассмеяться, но получилось неубедительно. Он вспомнил ночной голос и почувствовал, как спина покрывается холодной испариной.

Он стоял, привалившись спиной к стене, и ошалело соображал, что же теперь делать. Выругал себя за то, что не взял с собой мобильник. Потрогал колено и зашипел от боли. И в тот же момент услышал медленные и осторожные шаги за дверью. Ему показалось, что человек шел на цыпочках, замирая, словно прислушивался. Глеб собирался окликнуть его, но инстинкт самосохранения удержал рвущийся из глотки крик о помощи.

Он стоял под дверью, согнувшись в три погибели, инстинктивно стараясь занимать как можно меньше места, и напряженно вслушивался в приближающиеся шаги в коридоре. В голове билась мысль о том, что страх впаян в гены человека – он вспомнил читанную недавно заметку о том, что немцы нашли ген страха и определили, что страх передается по наследству. И никуда человек не денется…

Глава 8

Какое-то время назад. Любовь и ненависть. Двое в загородном доме

Судьба замедлила сурово

На росстани лесных дорог…

Я ждал и отойти не мог,

Я шел и возвращался снова…

Максимилиан Волошин. «Судьба замедлила сурово…»

…Они снова поссорились. Они ссорились все чаще в последнее время. Лара требовала от него развода, и Анатолий с тоской думал, что оказался меж двух огней. А ведь как красиво все начиналось! Лара – тонкая, нежная, женственная, такая непохожая на жену Ольгу. Ольга была сдержанной, бесцветной и немногословной, в постели она читала служебные отчеты – возмущенно фыркала и аккуратно правила карандашиком. Он исподтишка рассматривал жену… Лицо ее лоснилось от крема, между бровей залегла глубокая вертикальная морщинка… Бесцветные брови, бесцветные ресницы, короткие ногти с бесцветным лаком… Он вздыхал. К счастью, она была так занята работой, что ни о чем не догадывалась, взглядов его не видела и вздохов не слышала.

Лара по сравнению с ней была как родник с живой водой. Секс с Ларой был как взрыв, секс с Ольгой… Анатолий давно забыл, каким был секс с женой. У них нормальные отношения, они делятся впечатлениями, рассказывают новости по работе, советуются друг с дружкой. Они друзья и партнеры. У Ольги мозги как счетная машина, она рациональна, сдержанна и никогда не опускается до базарных свар…

А Ларка наоборот… Ларкина крикливость безумно очаровывала его поначалу… Даже это засчитывалось ей в плюс. Живая, яркая, жадная до развлечений, никаких диет, все делает с радостью – пьет кофе, ест, одевается, расхаживает нагишом, всегда готова… ответить его желаниям, даже самым фантастическим… Всегда и везде! Он вспоминал, как он мчался на квартиру друга в обеденный перерыв, как, подыхая от нетерпения, стоял под дверью, поджидая Ларку, как сдергивал с себя галстук, чтобы не терять времени. Тогда у них еще не было «своей» квартиры, он снял ее потом – она влетает в копейку, – в центре, с прекрасной мебелью. Заслышав ее шаги, которые узнал бы среди тысяч других, он, не дожидаясь звонка, распахивал дверь и втаскивал ее внутрь. Объятия их были бурны, они впивались друг в дружку, Ларка уворачивалась, хохоча, а у него свет мерк в глазах. Ураган по имени Лара! Они падали на кровать, на диван, в кресло, даже на ковер на полу и… и… не разнимая рук, не разнимая губ… Она, извиваясь, стаскивала одежду…

Ольга никогда не позволила бы себе разгуливать по дому нагишом, и желания у нее были очень и очень… э-э-э… скромными в известном смысле.

Ох, Ларка! Восторг и боль! Потрясающая фигура, прекрасная кожа, густейшие волосы… Даже веснушки на носу как у Примаверы… И маленькие аккуратные ушки! Как она визжала от восторга, когда он подарил ей бриллиантовые сережки! С ней он чувствовал себя щенком – молодым, глупым и счастливым.

Он понимал ее мужа, который так безнадежно боролся за это чудо! Мелкий художник, вечная нехватка денег – что он мог ей дать? Ларка рассказывала, что он безумно любит ее, не дает проходу, в ногах валяется. Угрожает и бешено ревнует… Он ударил ее – она показала Анатолию синяк на руке, – схватил и не хотел отпускать. Анатолий целовал синяк, умирая от любви и желания.

Она строила планы их дальнейшей жизни, а он слушал и помалкивал. Решил для себя когда-то, что семейная жизнь его вполне устраивает, жена Ольга – достойнейший человек, у них свой круг, прекрасная работа, дом, друзья, рушить все это из-за… Ему казалось, что он раздвоился, и теперь их двое – он и другой он. Первый был полон чувств, готов бежать за Ларой на край света, он клялся в любви, верил себе и горел от молодого бурного нетерпения, а другой наблюдал за ним снисходительно… И оба, не сговариваясь, знали, что будет дальше.

Он думал, что Лара принимает правила игры, но, оказалось, ошибся – она стала все чаще заговаривать о будущем. Их совместном будущем. И Анатолий наливался тоской, предвидя, что разрыв будет болезненным. Не дай бог узнает Ольга! Прекрасная работа, которая обломилась благодаря подруге Ольги Татьяне – ее муж был его, Анатолия, начальником… Татьяна, испугавшись за свой собственный брак, сделает все, чтобы он оказался на улице. И ребенок… В свое время на семейном совете они с Ольгой решили, что ребенок им не нужен… Пока, а там видно будет. Он, Анатолий, не готов… Он представил себе крики, болезни, бессонные ночи, вечное раздражение Лары – какая из нее мать! Девчонка! И сексу конец. И ему, Анатолию, тоже конец.

Лара спала, а к нему сон не шел. Он лежал, прислушиваясь к ее тихому дыханию, и вспоминал, как целовал ее, спящую, а она не то спала, не то притворялась, подыгрывая ему, и он, теряя сознание от возбуждения, был осторожен и медлителен, боясь разбудить ее…

Что же делать? Она угрожает рассказать все Ольге. И, опять-таки, ребенок… Ларка пойдет до конца… Такие, как она, всегда идут до конца, им нечего терять, и они не боятся скандала. Он говорил себе, что все его друзья уже во втором браке, что ничего страшного не произойдет… Тем не менее, понимая, что жена из Ларки никудышная. Гулять ночью, спать до обеда, жить на одном кофе и чипсах, ужинать в ресторане… тусоваться до упаду… меняться партнерами. Богема в самом расхожем о ней представлении. И он, Анатолий, застегнутый на все пуговицы, привыкший к галстуку и свежей рубашке каждый день, к работе по двенадцать часов в сутки… Готов он ради любви разрушить свой мир? Свою жизнь? Не любви, а постели – давайте уж посмотрим правде в глаза!

Может, поговорить с ее мужем, мелькнула у него мысль. Сказать ему… что? Забирай свою Лару, я уже наигрался? Даже не смешно.

Ему не хотелось спать. Он поднялся. Побрел на кухню. Поморщился при виде немытой посуды – Ольга никогда не оставила бы немытой посуды. Надел фартук хозяйки и принялся мыть посуду – ему нужно было хоть чем-то себя занять. Закончив, подумал, не протереть ли пол, но махнул рукой – ему хотелось сесть, взять сигарету и… ни о чем не думать. Закрыть глаза, отпивать кофе, затягиваться…

Что же делать?

Глава 9

Продолжение знакомства

Мне нравится, что вы больны не мной, Мне нравится, что я больна не вами, Что никогда тяжелый шар земной Не уплывет под нашими ногами…

Марина Цветаева

…Кончался рабочий день. Народ шумно собирался домой. Всех где-то ждали. Ольга Борисовна взглянула на визитную карточку художника – маленький белый прямоугольник с именем и телефоном. Не дождетесь! Она смахнула карточку на пол. Вот вам! Нахал!

Потом стала набирать номер по памяти. Загадала: если ошибется – так тому и быть, судьба; не ошибется – посмотрим.

Он ответил сразу, как ждал. Не удивился.

– Знаете… – начала неуверенно Ольга Борисовна. – Вы сказали… пригласили…

– Я выезжаю сегодня в ночь.

– Почему сегодня? – вскрикнула Ольга Борисовна. – Я не успею собраться!

– Не хочется пропускать зарю. И рыба клюет на рассвете как зверь. Ничего не нужно, там нет людей. Возьмите купальный костюм и пару свитеров. Утром холодно. Можно зубную щетку. Я заеду за вами в девять. Успеете?

– Успею, но…

– Давайте адрес! – перебил он.

«Нет, ну каков нахал! – возмутилась Ольга Борисовна запоздало. – Зубную щетку!»

Она сидела, уставившись в пространство. Думала. Порыв прошел, и она уже жалела, что позвонила художнику. Еще не поздно отказаться. Ну его к черту! Сомнительный, скользкий тип. Рука потянулась к телефону. Но тут она представила себе пустую квартиру, тишину, бесконечные одинокие вечера, надоевший телевизор – и убрала руку.

…У художника оказалась вполне приличная машина, «Хонда Аккорд». Не новая, но вполне приличная. Темно-синяя. Ольга Борисовна расположилась рядом с ним, и они тронулись в путь. На север, на его дачу, что рядом с рекой. Она смотрела в окно, вернее, делала вид, что смотрит, а сама разглядывала художника – украдкой, короткими пулеметными очередями. Как сказала однажды приятельница Татьяна об очередном любовнике: нормальный мужик – маленькие глазки, большой нос. Художник был тоже нормальный мужик – большой нос, ежик волос, узкий рот. Руки-ноги на месте. Кадык в вороте клетчатой рубашки. Царапина на правой руке. Почувствовав ее взгляд, он вопросительно повернулся.

– Еще долго? – поспешно поинтересовалась Ольга Борисовна.

– Часа два. Устали?

Ольга Борисовна промолчала.

Они съехали с шоссе. Машина завиляла по лугу и нырнула в лес. Свет фар выхватывал стволы деревьев, кусты, а один раз даже рыжую косулю, стремглав метнувшуюся от машины. Ольга Борисовна вскрикнула. Выбоины с водой, ветки кустов, царапающие оконное стекло, взлеты и падения – это было бесконечно. Но вдруг все закончилось. Машина остановилась.

Измученная, Ольга Борисовна выбралась из машины, стала на неверные ноги, полной грудью вдохнула холодный сырой воздух.

– Дорога, конечно, не автобан, – заметил художник, ухмыльнувшись. – Зато добраться практически нереально, тут никто не ездит. А значит, никакой толпы. Добро пожаловать в мой дом!

Дом! Громко сказано! Скрюченный деревянный домик, недоразумение, рыбачья хижина, а не дача. Дачи в понимании Ольги Борисовна выглядели совсем иначе. И, похоже, это недоразумение было здесь единственным. Среди девственной природы. Покосившийся плетень, заросший травой дворик, лопухи до крыши.

– Это дом? – не удержалась Ольга Борисовна, вкладывая в эту короткую фразу изрядно сарказма и иронии.

– Это Ларкина дача, – ответил художник, с трудом растворяя скрипучую дверь. – Наследство от бабки. Прошу!

Внутри было сухо, тепло и пахло пылью. Он зажег лампу. Затрещал фитиль. Неверный огонь осветил углы, стол, несколько табуреток, колченогий деревянный топчан, криво висящую ситцевую занавеску. Обстановочка.

– Располагайтесь, Ольга… Борисовна!

Ольга Борисовна выразительно посмотрела на топчан, перевела взгляд на художника.

– Я в спальнике во дворе, – сказал он. – Сейчас костерок, чайку заварим на травах! Осваивайтесь и выходите.

Похоже, он не испытывал ни малейшего смущения от того, что привез ее в этот… эту дыру!

– Я устала и хочу лечь, – сказала Ольга Борисовна сухо.

– Разбудить вас утром? Хотите посмотреть восход?

– Нет. Спокойной ночи.

Он ответил: «Спокойной ночи», и вышел. А она осталась. В странном месте, в странное время, в компании странного человека, который будет спать в спальнике за дверью. На улице. Она села за стол и задумалась. Из-под прикрытой двери тянуло легким сквознячком. Колебалась ситцевая занавеска. На кривых нечистых стенах шевелились тени. Ольга Борисовна вытянула руку. Громадная тень пробежала через потолок, уткнулась в стену – кривая палка с отростками. Пахло пылью и сеном. Она встала, подошла к двери, осторожно потянула. Дверь со скрипом подалась. Снаружи было свежо. Светила луна. Двухмерный мир вокруг был как черненое серебро. Она спустилась с крыльца. С подветренной стороны дома чисто и ярко горел костерок. Вениамин Павлович сидел на бревне и смотрел в огонь. На земле около него стояла кружка. Вдруг он сказал, не оборачиваясь:

– Хотите чаю?

Ольга Борисовна вздрогнула. Подошла ближе. Он налил из закопченного чайника в щербатую кружку. Протянул. Она, поколебавшись, взяла. Кружка обожгла пальцы. Чай пах удивительно.

– Это чабрец, ромашка и шалфей. Сам собирал, чистый продукт. Экология тут потрясающая. Он без сахара.

– Спасибо.

Она уселась на бревно напротив. Пригубила чай. Вкус – горьковатый. Ей было некомфортно. Хотелось что-то объяснить ему, доказать, что-то недосказанное висело в воздухе, требовало слов и фраз.

Вениамин Павлович вдруг поднялся и ушел в дом. Вернулся с ватным одеялом и подушкой, бросил на траву.

– Ложитесь!

– Что? – Ольга Борисовна так растерялась, что даже привстала с бревна.

– Ложитесь и смотрите на звезды. Костер сейчас догорит.

– Но…

Он взял ее за руку, заставил сесть на одеяло. Рука у него была железная. Ей стало страшно. Мгновенный ужас пробежал по спине.

– Не бойтесь, Ольга Борисовна. Я не буду к вам приставать. Честное слово! И вообще, я гей.

– Что? – пролепетала она.

– Гей. Такая сексуальная ориентация. Для дам не опасен. Ложитесь! Я покажу вам небо в алмазах.

«Ненормальный, – подумала она неуверенно. Легла. Одеяло оказалось мягким, от него пахло сыростью и немного псиной. – Неужели правда гей? Богема! А вдруг бисексуальный?»

– Смотрите же! Вверх смотрите! И расслабьтесь, здесь никого нет. Я отвернулся. Ну!

Она посмотрела. Вверху было светло от больших и маленьких звезд. Ей показалось, что они медленно поворачиваются вокруг невидимой небесной оси. Гигантская рука неторопливо мешала небесное варево в небесном котле. Она пропустила момент, когда вступила в это кружение. Вступила, раскинула руки и полетела. Маленькая точка среди звезд…

Было очень тихо. Догорал костер. Она повернула голову. Художник лежал с другой стороны, забросив руки за голову. Красноватый огонь освещал его профиль – крупный нос, резкий подбородок. А другая половина в темноте, подумала она вдруг. Как планета. Человек-планета. Неужели гей? Она чувствовала необъяснимое разочарование и еще что-то… еще что-то… обиду?

Тихо, светло. Стена леса вокруг. Невидимая река. Ей показалось, она слышит плеск воды. Небесное кружение. Она не заметила, как уснула…

…Разбудил ее шорох. Она скосила глаза, стараясь не шевельнуться. Был день. Из травы выглядывал… Сначала она подумала, что это собака. Потом сообразила, что лиса. Маленькая, темно-рыжая, с черными ушами. С поднятой передней лапкой. Глаза их встретились, зверек бесшумно попятился и исчез в лопухах. Ольга Борисовна осознала, что лежит на одеяле, во дворе, накрытая тяжелой… периной? Оказалось, замызганной кожаной курткой на меху. Светило солнце. Трава была еще мокрая. Сверкала роса. Было свежо, цвиринькали птицы. Сорвался ветерок, зашелестели ветки.

Ольга Борисовна отбросила куртку и села. Пробежалась рукой по груди, застегнутым джинсам. Осмотрелась. Днем все здесь было другим. Домик тонул в зелени. По обе стороны скособоченного крыльца росли гигантские мальвы с бордовыми цветками. В траве посверкивали блеклые голубые колокольчики и мелкие розовые звездочки. На месте костра – седая кучка золы. Ольга Борисовна стянула с себя свитер и пошла в дом.