Потревоженный демон

– Что такое двадцать лет? – улыбнулся он. – Вроде много, а вспомнить нечего. А ты почему одна?

Ирина двинула плечом.

– Развелись.

– Почему?

Она снова двинула плечом и не ответила. Да и что было отвечать? Люди сходятся, расходятся… сначала любовь, потом скука и раздражение. И по всем статьям полное несовпадение. Дело житейское.

– Работаешь?

– В центральной библиотеке.

– У тебя кто-то есть?

Она покачала головой.

– Нет. – И спросила: – А ты?

– У меня все нормально. Как у всех. Детей нет.

– Ты собирался в институт, – вспомнила она. – На физкультурный.

– Собирался. Не получилось. Да и не любил я учебники. Я парень простой. А ты?

– Я закончила наш пед, факультет английского. Два года работала в школе, теперь в библиотеке. Сегодня у нас была репетиция…

– Репетиция? Это как?

– Мы поставили спектакль, вернее, пока репетируем. Читатели, в смысле. На английском языке.

– И ты наклюкалась на репетиции? – поддразнил он. – В библиотеке?

Ирина рассмеялась.

– Да нет же! В губернской канцелярии!

– А губернская канцелярия тут каким боком? Это та, что в парке?

– Та самая. Нас пустили порепетировать. Там работает мой друг Эмилий Иванович, замечательный человек. Нам репетировать негде, вот он и разрешил у него.

– Эмилий Иванович… – повторил мужчина. – Красиво! Он что, начальник канцелярии? Главный канцелярист?

Ирина рассмеялась – ей было удивительно легко с ним! Ей снова было шестнадцать, мир был прекрасен и удивителен, а впереди – любовь, радость, восторг, и жизнь представлялась яркой рождественской открыткой.

– Нет, просто там никого больше нет. Он один работает, в отделе документов и рукописей. Я вообще предложила, чтобы он оставил нам ключ, ну, чтобы самому не сидеть, но он сказал, что ему нравится.

– Понятно. А из школы ты почему ушла?

– Не было ставки, я работала почасовиком. Я бы осталась, мне нравилась школа. А ты?

– Кручу баранку, сегодня здесь, завтра там. Знаешь, оказывается, наш шарик совсем маленький.

– Дальнобойщик? – догадалась Ирина.

– Он самый. Только из рейса. Я давно хотел найти тебя, адрес узнал еще весной. Не прогонишь?

– Что-то случилось?

– Ничего не случилось. Я вдруг понял, что не хочу домой. Не хочу, и баста. Давай за нас! – Он разлил коньяк по рюмкам.

Выпили.

– Знаешь, Виталик умер.

– Когда? – вскрикнула Ирина.

– В марте. Сердце схватило.

– Он же здоровый был! И не старый.

– Не старый. Шестьдесят шесть, мог еще пожить. Хороший мужик был, царствие ему небесное. Стольких ребят поставил на ноги.

– Он говорил, что мне не хватает спортивной злости, – снова вспомнила Ирина. – Да и мама повторяла: вот если бы танцы или спортивная гимнастика… Ой, я, кажется… – Она прижала ладони к горящим щекам. – За Виталика! Мы страшно гордились, что у нас такой тренер. Он греб за нашу сборную на Олимпийских играх.

– Он был запасным.

– Все равно! Давай! – Она схватила рюмку.

– А не хватит? – Он с улыбкой смотрел на нее.

– Не хватит! Наливай! Господи! Неужели это ты? Глазам своим не верю! Откуда ты свалился?

– За Виталика!

– За Виталика! – Ирина залпом выпила, задохнулась, закрыла рот рукой.

Дельфин, ухмыльнувшись, протянул ей стакан воды:

– Запей!

– У тебя глаза… синие! С ума сойти, какие у тебя глаза! Я же все помню! Почему ты меня тогда не поцеловал?

– Я боялся дотронуться до тебя. Теперь жалею.

Она вдруг всхлипнула и закрыла лицо руками.

– Не хочу! Двадцать лет! Не было ничего! Как будто вчера…

– Ну-ну, глупая! – Он притянул ее к себе.

Она извернулась, они стукнулись лбами. Ирина рассмеялась. Поцелуй был как ожог. Она подумала, что у него жесткие губы. И сильные руки. Он поднялся с табурета, рывком поднял Ирину.

– Я так соскучилась… – пробормотала она между поцелуями. – Где ты был? Я совсем пьяная… голова кругом! Ты меня даже не поцеловал! Я все помню… Шел рядом и молчал… Почему?

– Дурак был! А ты не изменилась, Ирка.

– Дурак…

…Она проплакала тогда всю ночь. От любви, от разочарования, от обиды. Родители проводили отпуск на море, как оказалось, в последний раз вместе – через пару лет они разбежались окончательно, – и она была одна в пустой квартире. Ругала себя за болтливость, несла какую-то чушь, пересказывала прочитанную накануне книжку… лишь бы не молчать. Боялась молчания… Боялась… чего? Что он возьмет ее за руку? Обнимет? И что будет? Он, взрослый мужчина, и она, нецелованная девчонка? Сердце замирало сладко и страшно… Она чувствовала его запах… запах загорелой дочерна кожи, хлопковой рубашки. Вокруг нее были одни мальчики, одноклассники, крикливые, вредные, двоечники и хулиганы. А он был взрослым, полным тайны, непонятным, непостижимым. Он знал то, о чем она могла только догадываться. Алка сказала, что он меняет баб как перчатки. Именно так, нарочито грубо – баб как перчатки. Наверстывает после армии. А соседка во дворе сообщила, что он неделями не появляется дома – болтается по бабам, а те так и вешаются – парень видный.

Она, замирая, представляла себе, как он остается на ночь и… Тут воображение буксовало – двадцать лет назад кино и книги были… э-э-э… пуританскими, что ли. Это сейчас нет секретов и тайн, а тогда… Упаси боже, какие прокладки! И в эти дни…критические, как сейчас говорят, можно было пропустить урок физкультуры, и мальчишки по-дурацки хихикали, а девочки краснели. Век целомудрия. Нет, конечно, в теории они знали, что и как происходит, и сердце замирало, и в глазах меркло, и желания просыпались, а на практике даже самые смелые не могли похвастаться знанием. А может, это она была такой… отсталой.

Они шли по темной улице, горели фонари, они ступали попеременно то в свет, то в тень, по щербатому тротуару, выложенному старинным клинкерным кирпичом, и она вдыхала его запах – так маленький слабый зверек вдыхает запах большого и сильного хищника, а внизу живота бился живой огненный шар, и слабость в коленках была, и тоска в сердце. Она чувствовала себя такой ничтожной и маленькой, такой неинтересной, такой слабой и неуклюжей… А он молчал – наверное, жалел, что пошел провожать, думал, что она веселая, заводная, а она вовсе другая. И она пересказывала ему какую-то дурацкую книжку… лишь бы не молчать. Маленькая глупая дуреха…

Он сказал, что она не изменилась… Значит, помнит?

За окном серели утренние сумерки. Она сидела в постели, обхватив коленки, ежась от утренней сырости – балконная дверь была распахнута настежь. Дельфин лежал на животе, полунагой, едва прикрытый простыней, разбросав руки, и она рассматривала его мощные плечи, четкую рельефную борозду позвонков, узкий зад… Чеканный профиль на подушке, легкая седина в темных волосах… Двадцать лет. И вопрос сверлом в висках: что они упустили? И упустили ли? И что было бы, если бы… И что теперь? Наверстывать? Остановиться и подумать? Или рвать, урывать, жадно урча, глотать, не разжевывая, тонуть в шальных глазах, синих-пресиних, предчувствуя яростный взрыв… еще секунда, сотая доля секунды, вот сейчас… сейчас… собственный вопль и его рык – голос хищного зверя, – и неважно, что завтра? А потом, долгой холодной зимой, вспоминать до потемнения в глазах? Облизывать пересохшие губы и вспоминать тепло, запах, сильные руки, хруст костей и боль, вкус поцелуев и вкус крови? Вспоминать, метаться, сминая простыни, до утра, до самых серых утренних сумерек…

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «Литрес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на Литрес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.

Сноски

1

Little bird sang in December (англ.) – Маленькая птичка пела в декабре;

Twinkle, twinkle, little star (англ.) – Сияй, сияй, маленькая звездочка!

Англ. хрестоматийные стихи для детей.

2

Shut up! (англ.) – Заткнись!

3

Poor me, poor me! (англ.) – Бедный я, бедный!