Последний рассвет

– Дорогие мои и любимые люди, мне страшно глядеть на вас, мне неприятно и жутко слушать ваши разговоры. О чём ваши мысли и надежды? Какие иллюзии смущают вас? Что вас гложет? Этого я никак понять не могу! Явное чувство того, что все по мне поют молебен, хотя я ещё жива и здорова! Так нельзя! Прости меня конечно, такую глупую и не смышлёную! Простите!

– Когда ты искренне повзрослеешь, тогда и поймёшь нас – немного смутившись произнесла Ариана, ей был безоговорочно неприятен эмоциональный порыв дочери, но умевшая держать себя в руках, скрывать запертыми свои эмоции, она спокойно, даже как – то неуютно холодно продолжила дальше – ты умеешь ценить, сострадать и любить, ты умеешь, распахнуть свою душу, и без остатка отдать её, ты наделена смелыми идеями и надеждами, но не забывай одного, твоя плоть, твоё сердце, твой внутренний мир ещё юн и непорочен, чтобы понять, что такое сопереживать человеку, являющемуся частью тебя самой, являющемуся твоей кровью и болью.

Свечи догорали, их свет понурый и тусклый, не спешил суетиться, поддаваясь удручённым мыслям собеседников, он медленно умирая, таял, как и угнетались обострившиеся эмоции тоскливых слушателей. Аделия поняв свой опрометчивый порыв нескромным и грубым, больше не хотела изливать свои эмоции. Как и прежде замкнувшись в себе, удалилась в самый тёмный угол комнаты, запрятав лицо в ладонях. До её слуха временами доносилась неторопливая и размеренная беседа Лансере и матери, сдержанный робкий смех, и спешащий бег часов…

Порывы лёгкого, влажного ветра, оставляли причудливые, сказочные рисунки на стекле, словно несмелая, талантливая рука породила их. Лепестки заснувших цветов, чуть содрогались, от прохлады, льющейся с открытого окна.

Неуёмный страх сковал Аделию Монтескьери. Охваченная паникой приближающегося рассвета, молила неугодные часы остановиться, закрывала глаза, кусая до крови побледневшие губы, мысленно умоляла таинственного незнакомца явиться к ней, и вернуть всё как было. Как же она ошибалась в разговоре с ним, как она грубо ошиблась в разговоре с отцом, как, лживый и сумбурный ход своих мыслей, она могла посчитать истинной, разгорячено спутав с надеждой. Нет, так не должно быть, пугать себя неизведанным, это глупо. Она силилась вынырнуть из хаоса, в который сама себя и привела, удавалось это с неимоверным трудом, но прогресс был, и весьма значительный для неё, она смогла встретить восходящее солнце, олицетворяя это, с рождением новой жизни…

Как тонок и покорен, как резв и беззаботен, стремительный, спешащий ручеёк, сколько в нём сил и энергии, сколько изворотливости и подвижности, сколько препятствий и оврагов, на его коротком, но важном пути. Он спешит, не давая себе передышек, временами запинаясь у поваленных, столетних деревьев, которые, нарочно закаляют его, заставляя задуматься. Но он не знает терпения, и безрезультатно, панически бьётся, о твёрдую, словно сталь древесину, она иллюзорна и кажется легкопреодолимой. И лишь со временем поняв, что легче избрать другой путь, пусть он будет длиннее, но зато верным, не обречённым на поражение. Набравшись опыта, выдержки и сил, в неге и блаженстве, он следует дальше, превращаясь в окрепшую, устоявшуюся, со своими настроениями и характерными чертами, безбрежную реку. Зная свой внутренний мир, своё отношение к тому или иному, на подобную перемену надеется Аделия. Она заранее предвкушает лавры победы, переживает горечь потерь и поражений, осознаёт, то, что выпало на её судьбу, надо как бы хотелось, или нет, принять и свыкнуться с неминуемой участью, надо зажечь в себе интерес к жизни, каковой бы она не была.

– Куда мы попали, это же кромешный ад, не иначе! – зарыдала Мадлен уткнувшись в плечё Лансере – папочка, несомненно ты знал, на какие муки кидаешь нас и себя – графиня скривившись, панически разглядывала прохожих, серым потоком мелькавшим за окном роскошной кареты.

– Никто не может быть полностью уверенным в себе и своём будущем. Вероятность оказаться на дне, есть абсолютно у всех! Даже самый богатый и влиятельный, самый успешный и удачливый, неровен час, и окажется на улице… – оборвала гнусавую речь сестры Аделия, она несомненно сама была в ужасе от увиденного, ей было больно смотреть на стариков и детей, снующих от одной груды мусора к другой, грязных, обезображенных, просто жутких женщин, дерущихся друг с другом, ей хотелось поторопить кучера, и по возможности быстрее преодолеть вереницу тесных и промозглых Лондонских улиц.

Карета ехала очень медленно, так как на пересечении дорог, случилось опрокинуться двум повозкам, одна из которых разлетелась в щепки, а содержимое её – изобилие морепродуктов, щедро и богато, разметало по мостовой. Страшный крик и приторная брань зеленщицы, чей обоз, был гораздо справнее, и единственное, что понадобилось, это приложить усилие, что бы перевернуть его, но нет, она, ядовито и чрезмерно артистично отчитывала долговязого, напуганного юношу, который, держался руками за голову, в неверии всматриваясь в картину, ставшей ответом на его невнимательность.

– Вот глупец, это ж надо так! – воскликнула Мадлен, выныривая из окна – Твоя пустая голова, это лично твои проблемы, но почему из-за неё должны страдать другие! – она в сердцах, как можно плотней занавесила тёмно-бордовую штору, и уже Аделии добавила – и нет нужды испепелять меня своими глазами, и если ты у нас такая замечательная и хорошая, иди и пожалей этого несносного олуха.

– Неужели я хоть раз от тебя услышала, что-то разумное – сухо и хладнокровно отозвалась Аделия на оскорбления – ты обладаешь редким даром присваивать посторонним свои качества.

– Нет! Нет! Нет! – закричал Лансере, предугадывая, чем всё может закончиться – вы меня в могилу раньше времени загоните! Мы ещё до пристани-то не доехали, а вы уже кидаетесь друг на друга! Ещё успеем надоесть и возненавидеть, как вы не понимаете, что семья, это крошечный мирок, в котором нет места для скандалов и непониманий. Немногим позже, мы доберёмся до причала, и каждая из вас, пускай разойдётся по своим каютам, я категорически запрещу, видится вам до ужина, это разумное и верное решение, которое вы надеюсь, поддержите. Да, мои дорогие и любимые девочки? – спросил Лансере, сжав в своих мягких ладонях руки негодующих – я люблю всех одинаково! Я безумно счастлив, что имею трёх дочерей и сына, так и вы должны быть счастливы, в обладании такой большой и …. – Лансере запнулся, он опустил глаза, и менее эмоционально продолжил – ладно, ладно, не дурно было бы остаться, хотя бы не озлобленными друг на друга знакомыми – он скрестил руки на груди, и закрыл глаза, ему было до безумия жаль себя, хотя как редко он допускал подобные эмоции, он ненавидел себя за бессилие, за несдержанность, слабоволие. Аделия, не хотела видеть, страдальческих настроения любимого дяди, она обняла его, со всей силой и жаром, со всей любовью и уважением, которые хранило сердце, и шёпотом произнесла ему:

– Я прекрасно поняла, что ты имел в виду, твои идеи и мечты в создании счастливой семьи вполне осуществимы, есть только лишний фрагмент, это я. Прошу, не включай меня в свои планы, не стоит, Лансере, из-за меня вся эта вереница неудач. Они ревнуют тебя ко мне, и с этим не поспоришь, ты должен творить и жить только для них. Обещай, что так и сделаешь? И вот ещё что, извини, недоговорила – задумчиво добавила Аделия, вглядываясь в небольшое, спешащее пространство между двумя приоткрытыми шторами – твоя любовь и твоё уважение, всегда останутся со мной, что бы ни случилось, Лансере, тебя я буду любить больше всех. Тепло моей души, и жар моего сердца, вовеки обязаны принадлежать тебе. Я люблю тебя.

Карета ускорила свой ход, её немножко занесло на повороте, так как заставляющая себя уважать рыбина, скользкая, с распоротой брюшиной, очутилась под колесом, специфический запах моментом раздразнил воздух, заставив, скривиться, нежно ругаясь, несчастных графинь. Лансере, потирая ладони, и гордо поднимая голову, ожидал, когда его глазам откроется рукотворное чудо, ставшее для него приятным испытанием, самоутверждением его новых талантов, детищем, заставившем, взглянуть на многое, совершенно иначе. Ему казалось, что он задыхается, что нетерпение испытывает его. Наконец, до его обострившегося слуха долетел окрик озлобленного кучера, негромкий щелчок кнута, и измотанное ржание лошадей. Лансере, распахнув дверь, стрелою бросился, как можно быстрее ступить на вымощенную камнем пристань.

– Милая госпожа, сочтите за любезность принять от меня помощь – восторженно, сияя не меньше, чем солнце, которое пылало, заставляя кислород раскаляться, произнес Лансере. Он захватил словно в тиски руку Аделии, и непринуждённо потянул к себе – моё расположение чрезмерно положительно, я не лукавлю, так что прошу взглянуть на белокрылое творение, именуемое « Небесным». Он приобняв Аделию, негромко сказал – кстати, название, этого парусника, это лично моя идея.

Графиня скромно улыбнувшись, ответила:

– А я и посомневаться бы даже не посмела в плане твоих идей и мыслей!

Было тяжело, очень тяжело, от изобилия нового, жуткого, до боли омерзительного, было неприятно видеть людей, дошедших, до итога своего существования. Аделию смущали озлобленные и просящие взгляды нищих, ей хотелось, сорвать с себя все украшения, которые бы стоили, бесценно дорого, обеспечили, бы сытое существование, на протяжении нескольких лет, этим голодным, посеревшим существам. Несносно, отвратительным, визгливым криком, зазывали покупателей, опустошить лотки, уличные торгашки, жаждущие выгоды и денег. И неужели, содержимое их замызганных лотков станет востребованным? Аделия не могла дать ответа на этот вопрос, но как нарочно, толпа не менее шумной детворы, набросилась на грубую нарезку копчёного мяса, протягивая грозной горлопанке пару затёртых монет. Отвлёк её Лансере, который эмоционально, размахивая руками, о чём-то разгорячено рассказывал седоволосому мужчине, в тёмно-синем мундире, по-видимому, капитану белокрылой каравеллы. Он с невозмутимым лицом, внимательно слушал не замолкающего Лансере, изредка приглаживая свои побелевшие пряди, собранные в тугой хвостик на затылке. Его вытянутое лицо, изредка рисовало скупую, натянутую улыбку, и то, только тогда, когда добродушный граф, указывал в сторону «Небесного». Затем, их дуэт разбавил Икер Бернардос, не менее оживлённо обратившийся к безропотному слушателю. Несчастный капитан, на протяжении длительного времени воспринимать идеи и предложения от человека, который, даже понятия не имеет о количестве рей и парусов, для которого штиль, это не больше чем рядовое недоразумение, а само судно дорогая игрушка, ставшая эпицентром преклонения и интереса. А теперь и молодой ученик, избравший свой путь, просто так не оставит свою цель, а будет добиваться всего расспросами, попытками, несмелыми предложениями.

Величественно и покорно, покачивался на волнах горделивый парусник. Он ожидал нетерпеливо отплытия. На его палубе, шумными стайками суетились матросы, их красивые загорелые тела, могучие и крепкие, перетаскивали огромные бочки, ящики, рулоны сетей и парусину. Аделию неистово смущали полуголые мужчины, она стыдливо опускала глаза, как только они появлялись в поле её зрения. Её искренне восхищал «небесный», его масштабность, грациозность, скрытая сила и ещё масса всего, чего не могло выразить сердце. Странное щемящее чувство тревоги сковало Аделию, она списала всё на усталость, на переживания, из-за чёрной полосы, которая постигла их семью. Ей хотелось последовать за сёстрами, и уединившись в своей каюте просто-напросто вздремнуть, закрывшись от всех, от самой себя…хотелось пролистать дневник, ставший для неё лучшим другом и советчиком. Она скинула дорожную накидку, оголив белоснежные плечи, та скользнула, взволнованная влажным ветром, и плавно приземлилась на каменную мостовую. Перед её глазами нарисовался белокурый, с багрово красным лицом от палящего солнца, моряк, широко улыбнувшись, он протянул тёмную материю, и непринуждённо проговорил:

– Это возможно Ваше? – улыбка не сходила с его лица. Он попытался пригладить неуклюжий и короткий жилет из парусины, но тот не поддавался, и наглым образом выпячивался по краям.

– Благодарю! – ответила графиня.

– Сколько можно? – раздался грубый голос – Яков, ты олух и бездарь! Я не нянька приглядывать за тобой – из-за кормы появилась огромная фигура недовольного мужчины, это был боцман Уильям Крептри, в его руках был не меньших размеров мешок, перекинутый через плечё – Шпенглер, тебя это тоже касается – рявкнул он на моряка, который расположился на одном из деревянных ящиков.

– Прошу прощение – откланялся розовощёкий матрос, и бегом, не дожидаясь ответа, скрылся в кишащей толпе.

Аделия скромно улыбнулась вслед белокурому джентльмену, ей была бесспорно любопытна его компания, такая не наигранная простота и добродушие, скромное и не навящевое отношение. Тяжёлый и пронзительный взгляд почувствовала на себе, его обладатель без тени смущения, злобно и сухо испепелял и душил своими чёрными как ночь глазами. Откуда столько злости и негодования? Чем обидела юная графиня моряка, названного Шпенглером? Она пыталась отыскать в его глазах ответ, но глядя пристально и внимательно, ничего не обнаруживала! Его суровое волевое лицо, с небрежной щетиной пугало ее. Кто он такой, этот загадочный незнакомец? Грубый моряк? Да! С непокорными, тёмными как мазут волосами, так неловко спрятанными под косынку, они выбивались из под неё, и по-видимому, крайне раздражали их обладателя. Аделия вскинула брови, и заваражённо опустила взгляд ниже, крепкая шея, широкие плечи, голый торс, который нисколько не смущал её, как и внушительных размеров заплатка, на чёрных закатанных штанах. Что за наваждение? Она начала ругать и хаять себя за покинутую скромность. «Кто он вообще – думала она – и почему я допускаю мысли о нём?!»

– Михаэль, какого чёрта! – уже выходил из себя боцман Крептри – не хочу ругаться при дамах, но ты у меня сегодня схлопочешь, за безделье!

Шпенглер, медленно и неохотно встал. В его руках ещё дымилась папироса. Не торопясь, он стиснул её в зубах, снял косынку с головы, пару раз отряхнул её, и по новой затужил, заправляя растрёпанные волосы.

–Я с тебя удивляюсь – прохрипел улыбчивый Яков, тяжело вздыхая от ноши на своей спине. Он был похож на навьюченного мулла – как тебя ещё не выкинули за твой характер, я бы тебя лично убил.

Черноглазый моряк ничего не ответил, небрежно выкинул недокуренную папиросу, и чуть не задев задумчивую графиню, скрылся из виду.

– Простите его – просипел изнемогая Яков – он всегда такой.

– Что за бестактность, безобразие! – Закричал Лансере, подбегая к Аделии – с тобой всё в порядке, моя дорогая?

Аделия даже толком не поняла, что произошло, она затуманенным взором окинула любимого дядю и не громко произнесла:

– А что собственно случилось?

– Уважаемый мистер Адлес Гирс – отчеканил граф Монтескьери, обращаясь к приближающемуся капитану – я очень понадеялся на Вас и на Ваших помощников! Думал, что команда будет лучшая из лучших, а что получается, какие-то, извините меня хамы, будут обижать моих девочек!

– Успокойтесь! – оборвал его капитан – Мистер Крептри! – крикнул он – объясните мне, будьте любезны, что собственно происходит! Вы ответственны за каждого!

– Капитан! – спускаясь торопливо по трапу, проговорил боцман – мне очень жаль, за происшедшее, я буду впредь к ним более внимателен!

– Уж будьте пожалуйста любезны – повторил Гирс, вглядываясь в проходящего мимо Шпенглера – постойте – постойте!

Моряк тяжело вздохнул, и с нетерпеливым видом повиновался.

– Ты что творишь, идиот – как можно тише прошептал боцман, наклоняясь к Шпенглеру, видя что граф Монтескьери, что-то не доброе доказывал капитану – эта семейка безумно богата, они первые лица Англии, ради всего святого поаккуратнее, тем более эти девчонки, гиблое дело, я сам в бешенстве, а куда деваться, они неплохо нам платят!

– Я понял – отстранённо просипел моряк, недовольно взглянув на Аделию.

– Попроси прощение у неё, ради Бога! – не унимался Крептри – хуже не будет. У этих богачей так принято, они помешаны на этом бреде!

– Я так поняла, всё улажено – сказала Аделия – прошу прощения, я лучше пойду к себе. Не вижу смысла обсуждать пустую тему. Лансере, пожалуйста, проводи меня к себе – она крепко вцепилась в его руку, и поспешила уйти.

– Ты расстроена, девочка моя – растроганно и заботливо говорил Лансере – как я обеспокоен, какая безответственность! – он замолчал и широко распахнул дверь каюты – надо же, вы уже всё приготовили! – продолжил он, обращаясь к прислуге, которая раскладывала атрибуты туалета, книги.

Крохотный столик пестрил разнообразием дорогой бижутерии, рубиновые серьги, изобилие сапфировых подвесок, золотые броши в росписи цветной эмали, Аделия глядя на всё это, недовольно возмутилась:

– Это что такое, зачем? Я не давала никакого согласия брать всё это с собой! Мне не нужно!

– Не гневайся – не громко произнёс Лансере – это я приказал, это моя идея! Ты должна каждый день выглядеть по-новому, разве это не прекрасно?

– Ну хорошо, только ради тебя! – она обняла дядю, и едва слышно, на ухо прошептала – не забывай о моих словах, которые я тебе произнесла по дороге сюда! Я хочу что бы ты был счастлив со своими детьми, а я камень преткновения, так что не стоит! А теперь, не в обиду – сказала громче она – оставьте меня, пожалуйста, я очень хочу побыть одна!

Лансере одобрительно кивнул и пропустив прислугу вперёд поспешил уйти. Аделии было тесно и непривычно ютиться в столь скромном пространстве, нет размаха для души, простора для сердца. Но деваться было не куда, да и выбор не велик, Лансере и так старался всё сделать по высшему классу.

Скромное окошко открывало пока не чем не примечательный вид шумного и грязного порта, но совсем скоро эта картина сменится несменным небом над могучим океаном, и пейзаж останется таковым на очень длительное время. Она была одна в этом крохотном мирке, но присутствовало явное впечатление того, что её окружает спешащее, с громким топотом, многочисленное полчище людей, которые суетились, бегая по палубе. Она небрежно сложила свои украшения в полукруглую массивную шкатулку, и как можно дальше отодвинула от себя. Её всё раздражало и бесило, негодование и злость просто клокотали в груди, она еле сдержалась, что бы не броситься в соседнюю каюту, в которой очередной раз что-то не поделили сёстры.

– Твой отец был прав! – услышала нежный и мелодичный голос за спиной.

– Как долго ты меня будешь преследовать? – не оборачиваясь спросила она, крепко сжимая руками острые углы стола.

– Всегда…

– Это всё твои забавы? Что со мной происходит? – Аделия обернулась и удручённо села на стул.

– Все вопросы к самой себе! – гость скрестил руки на груди, и облокотившись о дверной косяк продолжил – я могу многое, очень многое, но я не Господь Бог. Да и заставить раскрыться сердце…это уже мне совершенно не подвластно…

– Какое сердце – разозлилась графиня – Джеррард, понимаешь, я устала! Сколько можно?! У меня не хватает сил, столько нового, не понятного мне совершенно, я очень напугана! Пока мы доехали с поместья, в Лондон, я еле сдержалась… эти две крысы, я их ненавижу, терплю их только ради Лансере! Я в диком ужасе от окружающего, эти люди, лица, я боюсь выходить на палубу, там такая жуткая суета!

– Успокойся, скоро привыкнешь… Смотрю тебя уже ни сколько не смущает моё появление, всё уляжется, нужно время…

– Ты мой ангел хранитель? – улыбнулась графиня, и опустила голову.

– Странный вопрос… – Джеррард Фурье задумался, и аккуратно присев на край кровати отстранённо произнёс – не правильно всё… я слишком много времени уделяю тебе…и уделял…

– Прости, но я никогда и ни о чём тебя не просила…но мы с тобой очень сблизились, я доверяю тебе, а хотя…есть ли смысл от тебя что-нибудь скрывать…

Фурье не смело улыбнулся, и взяв Аделию за руку потянул к себе.

– Это ты ангел хранитель, я бы гордился и был счастлив в обладании такого – он припал своей щекой к её щеке и в полголоса произнёс – мне безумно жаль тебя, я не в силах помочь, твои страданья никто не облегчит, лишь утяжелит их. Горечь и счастье, останутся с тобой, они не разделимы. Лишь ты и только ты, вправе разрешить дилемму о преимуществе того или иного. Не кляни меня, выбор за тобой…

Джеррард Фурье так же неожиданно исчез, как и появился, оставив лишь шлейф размышлений и домыслов в голове юной графини. Она уныло глянула в окно, злость испарялась и отходила на второй план, мысли путались теряясь в бесконечности, уютно устроившись на небольшой кровати, свернулась как замёрзший озябший листок поздней осенью и уснула, повторяя про себя загадочные слова незваного гостя.

А в это самое спокойное для графини время, на палубе царил хаос, не прерывались грубые окрики боцмана Крептри, капитан стоявший на своём законном месте, сдвинув брови, серьёзно наблюдал за происходящим, он, как и полагается, интеллигентному морскому волку, имел склонность к подчёркиванию своего положения определённым видом одежды, тёмно синий мундир, с длинными фалдами, отвороты которого были из белого шёлка, что и подкладка, короткие штаны и светлый жилет, из кремовой нанки, излишне подчёркивали его худобу, предавая небрежности. Такелаж застонал, тросы подобно змеям обвивали мачты и реи. Парусник медленно покидал берега Великой Британии, подгоняемый порывами влажного, пронизанного едкой солью ветра. Горделивый бушприт украшала фея, утопающая в густых и длинных волосах, словно в пучине. Лансере сам присутствовал в создании этого образа, он дал чёткие указания о том, как должна выглядеть их спасительница, ведь он был уверен, что именно это напророчит им добрый и счастливый путь.

– Мой мальчик, как я счастлив – улыбаясь, говорил Лансере Икеру Бернардосу, вглядываясь в горизонт – как я давно мечтал об этом, собрать всех вас вместе, и отправиться в это путешествие. У тебя есть замечательная возможность набраться дополнительных знаний и опыта у капитана Гирса. С твоим учителем я совсем недавно общался, он очень хвалил тебя, за твою старательность и рвение.

– Я просто хочу оправдать твои надежды и старания, исполнить свою мечту, посвятив себя морю.

– Очень рад за тебя… Не знаю, стоит ли говорить тебе об этом… – Лансере выдержал минутную паузу, и с нотой скорби в голосе продолжил – мне твой отец накануне снился, и я с ним разговаривал, совсем как раньше, хотя некоторые люди считают, что не к добру такие сны, когда ушедшие молчат и улыбаются это ещё пол беды…

– А мне выдаётся редкая ночь, когда он ко мне не приходит во снах, явно чувствую его присутствие…

– Мне Карлоса очень не хватает, пять лет прошло уже, а всё было буд-то бы вчера.

– Его конкуренты не дают мне покоя до сих пор. Недавно один из них встретил меня на улице, требовал вернуть какие-то долги. Объяснял же я им, неоднократно, что его уже давно как нет, просил успокоиться и оставить меня в покое, бесполезно…

– Что ж ты молчал?! – вскрикнул Лансере – ты думаешь я бы не нашёл денег, что бы они отвязались от тебя раз и навсегда!

– Всё не так просто – Икер опустил голову, и спрятав лицо в ладонях произнёс – я их помню, мой отец отдал им уже вдвое больше чем был им должен, на время они поутихли, и как только узнали, что ты помогаешь мне, аппетиты их выросли…

– Не волнуйся, они сейчас там, а ты здесь, все Святые на нашей стороне, и страх нам должен быть не в тягость, пускай грешники каются, а мы будем наслаждаться нашей чистой не запятнанной жизнью – Лансере крепко приобнял Бернардоса, и глубоко вздохнув, полной грудью, широко и искренне заулыбался.

Отличное настроение графа Монтескьери, улетучилось, как только перед его глазами появились две его дочери, они были жалки и несчастны, бледно-серые лица, и посиневшие круги под глазами, искажённые ужасом гримасы, они страдали, их изматывала качка. Лансере бросился к ним, он никак не мог их успокоить, утешения приводили их в бешенство, осыпанный упрёками и угрозами, он слезливо и преданно требовал простить его. Несчастный, он хватался руками за голову, прекрасно зная, что дочери, не плохие актрисы, которые знали слабые стороны отца, знали, на что надавить, что бы заставить ещё пристальнее обратить на себя внимание. Он понимал, что переигрывали они спектакль, и всё же, продолжал клясться, умолять и просить. Досталось и Аделии, которая в прекрасном расположении духа, со свежими бодрыми силами, после крепкого и продолжительного сна, решила выйти на палубу, вдохнуть свежего воздуха и полюбопытствовать не виданными прежде красотами.

– Я так больше не могу – кричала Мадлен, она хотела, что бы её слышали все, что бы одобрительно ей в ответ закивали, поддержали – я хочу вернуться обратно! Почему, мы должны из-за неё лишать себя человеческой жизни!

– А я-то тут причём? – недоумённо отозвалась Аделия.

– А притом, что на тебя хотят полюбоваться, из-за тебя весь этот переполох! Последнее слово было за тобой – не унималась Мадлен.