Битва за ясли господни

Государь снова улыбнулся, но уже с каким-то внутренним облегчением.

– И не жаль вам будет его отпускать? – снова спросил он.

– Жаль, ваше величество, но что поделаешь, – признался князь Паскевич. – Война не невеста, тут выбора не бывает, – вздохнул и продолжил: – Ваше величество, я не хотел вас огорчать, однако и не сказать этого не могу. Среди польских министров и депутатов снова пошли настойчивые разговоры о присоединении к Польше Литвы. Надо что-то делать…

Николай I слегка побледнел, и в его глазах появились недобрые огоньки.

– Эта абсурдовая мысль, мне кажется, превратилась у них в болезнь вредную и опасную, – ответил он и добавил: – Пока я на престоле, никаким образом не допущу, чтобы мысли о присоединении Литвы к Польше могли быть поощрены кем-нибудь. Более того, такие мысли могут повлечь за собой для Российской империи самые нежелательные последствия. Если кто-то этого не понимает по слабости ума своего или еще хуже понимает, но будет стараться осуществить их, пусть знает – он заклятый враг России и мой тоже!

Слова государя были резкие и гневные, но Николай I произнес их ровным голосом, в котором старый фельдмаршал князь Паскевич уловил не раздражение, а уверенность в своей правоте.

Князь Паскевич хорошо знал своего государя, его неудержимый темперамент и резкую прямоту и, не дай бог, было довести его до гнева. Однако в эту минуту перед ним сидел другой человек с бледным усталым лицом и только глаза по-прежнему светились спокойной решительностью.

«Слава богу, – мысленно перекрестился Паскевич. – Значит, ещё есть порох в пороховницах…»

Задерживаться в Варшаве государь не стал. На второй день в присутствии Паскевича, Меньшикова, Долгорукова и Титова он около получаса говорил с князем Горчаковым, однако о назначении его Главкомом экспедиционного корпуса не обмолвился и словом, и выехал из польской столицы. Ночевал в Пулявах, где любил останавливаться в свое время император Александр.

Поутру, отказав в приеме нескольким польским шляхтичам только потому, что они были одеты во фраки, которые Николай I терпеть не мог, отправился в дорогу. Он торопился вернуться в Петербург. Фельдмаршал князь Паскевич, не подозревая того, разжег в нем с новой силой желание, притупленное в последнее время болезнью, принудить турок считаться с его волей.

За трое суток, которые Николай I провел в дороге, он многое передумал. И всё чаще на ум приходил один и тот же вопрос: «С какого времени у него началось противостояние с Европой? Не с того ли дня, когда ему пришлось вмешаться в греко-турецкий конфликт и оказать помощь православной Греции… Первой тогда возмутилась Австрия. Меттерник открыто осудил Россию, чем вызвал в душе Николая I горечь и обиду. Однако по-другому Николай I поступить не мог. Англичане уже стояли на пороге Балканских стран, готовые взять их под свое покровительство.

Пожалуй, с этого времени старая Европа со страхом стала следить за каждым не только его шагом, но и жестом.

– Ну что же… Если России будет суждено одной стать на защиту православной веры, она станет. И, если случиться войне, видит бог, это произойдет не по моей вине, – решил Николай I, и как-то сразу стало у него спокойнее на душе.

4

…7 июня Николай I по дороге в Петербург заехал в Павловск, чтобы принять парад войск, затем направился в Красное Село, где находилась в это время императрица Александра Федоровна с гостившими у неё дочерями Марией, по замужеству герцогиней Лейхтенберской, и Ольгой, королевой Вюртемберской.

Узнав о приезде дочерей, Николай Павлович решил отложить все свои дела и побыть несколько дней с ними.

Однако на следующее утро в Красное Село прибыл граф Титов и доложил, что из Константинополя пришло известие о появлении англо-французских кораблей в Босфоре, стоящих до этого в заливе Бешик.

– …Ваше величество, это прямое нарушение договора 1833 года! И Лондон, и Париж идут на это намеренно, – заключил граф Титов. – Что нам делать?

Николай I с некоторым удивлением посмотрел на графа Титова.

– Это я у вас хотел спросить, что нам делать? – ответил ему Николай I. – Но, если вы не знаете, я скажу. Ждать, что они предпримут дальше. По крайней мере, они уже дали мне повод для ввода наших войск в Дунайские княжества, как ответную меру. Передайте канцлеру графу Нессельроде, пусть немедля подготовит Указ о назначении князя Горчакова Главнокомандующим экспедиционными войсками. Место своего пребывания он выберет сам.

…Во время вечерней прогулки Николай Павлович поделился последней новостью с императрицей.

Выслушав его, Александра Федоровна неожиданно сказала:

– И нужен тебе этот Константинополь. Сам видишь, еще ничего не произошло, а пол-Европы уже против тебя. Они костьми лягут, но не дадут тебе воспользоваться плодами твоего успеха, – продолжила она, взяв Николая Павловича под руку.

– Ты предлагаешь мне ограничиться занятием Дунайских княжеств?

Пожалуй, впервые за все годы их совместной жизни Николай Павлович просил у нее совета.

– Возможно, мой сударь, – ответила она и продолжила: – Отказавшись от Константинополя, ты не подвергнешь свою армию многим испытаниям и потерям. Не поссоришься окончательно с Европой и не остановишь торговлю тех стран, которые ведут ее через Черное море, – и вдруг сменила тему разговора. – Ты помнишь, как в сентябре 1837 года мы с тобой на пароходе под поэтическим названием «Северная звезда» из Крыма плыли в Геленджик, а оттуда поехали в Тифлис. Боже мой!.. Как я тогда не умерла от такого путешествия!?

– Зато, сударыня, вы запомнили это путешествие на всю жизнь, – ответил Николай Павлович, все еще не догадываясь, почему супруга заговорила вдруг об их поездке на Кавказ.

А Александра Федоровна продолжила:

– Да, да! Особенно, когда ты приказал сорвать эполеты с полковника князя Дадионова, несмотря на то, что он был зятем твоего наместника барона Розена. Тогда даже у меня екнуло под сердцем. Наверное, от страха. Но ты был прекрасен в своем гневе… – и Александра Федоровна с тихим восхищением посмотрела на супруга.

– Когда князь превращается в подрядчика и в угоду своих личных дел использует служивый народ вместо того, чтобы учить военному делу, гнев мой был естественный, – ответил Николай Павлович. – И я за собой греха не чувствую, – Николай Павлович умолк и выжидательно посмотрел на Александру Федоровну. – Я надеюсь, ты напомнила мне о поездке в Тифлис не ради того случая? – полюбопытствовал он.

– Нет, мой дорогой! Просто я хотела сказать, что у тебя есть еще один путь, который ты можешь пройти с наименьшими жертвами ради задуманного. Это путь через Кавказ. Европа здесь тебе помешать не сможет, – императрица снизу вверх заглянула в глаза Николаю Павловичу, словно, хотела убедиться, что он ее слушает. И, убедившись, продолжила: – Твое наступление на Турцию через Кавказ будет вдвойне выгодным. Во-первых, ты объединишь горские народы и племена, которых султан не жалует, во-вторых, ты вселишь надежду христианским народам, живущим на азиатской территории Порты, и вдохновишь их на сопротивление султану изнутри страны…

Николай Павлович отрицательно качнул головой.

– Нет! Что касается возбуждения народов, подданных любому государю, независимо кто он для меня – друг или враг, я не стану этого делать.

Александра Федоровна, по всей видимости, ожидала такого ответа. Она знала непримиримое отношение Николая Павловича к подталкиванию народов против своих правителей.

– Это не то, о чем ты подумал, – спокойно, но уверенно возразила она. – Это не призыв к революции. Это святое дело и во благо святому делу, – и, чтобы окончательно убедить Николая Павловича, добавила: – Тебе об этом в письмах не раз напоминал фельдмаршал князь Паскевич. Он-то тебе худа не желает. Если христиане пожелают свергнуть с себя мусульманское иго, разве они не достойны сочувствия и помощи со стороны православного царя?

Мысль императрицы для Николая Павловича не была новой. Он знал: еще в 1773 году граф Румянцев, а затем в 1788 году князь Потемкин занимались формированием христианских ополченцев. А князь Ипсиланти в 1806 году сформировал пятитысячное ополчение из христиан, которое успешно противостояло туркам на границе с Россией.

Настоятельный совет императрицы заставил Николая I вдруг подумать о формировании христианского ополчения в Дунайских княжествах. По докладу военного министра князя Долгорукова Молдавия и Валахия имели 10-и тысячное войско, в большинстве своем состоявшее из христиан.

«Значит, представляется возможность, – подумал Николай Павлович, – набрать еще не менее 40—50 тысяч…»

По мнению князя Паскевича под Оттоманской Портой было до восьми миллионов христиан.

Не дождавшись ответа от Николая Павловича, Александра Федоровна продолжила.

– Мне рассказывали, что по всему Черноморскому побережью на протяжении 900 верст деревнями живут греки. Турки же занимают только города. Ты знаешь, как греки и прочие туземцы называют тебя? Белым царем! Вот и подумай, белый царь, нужно ли пренебрегать уважением народов, которые видят в тебе освободителя?

До конца прогулки Николай Павлович так и не ответил на вопрос императрицы. Что-то мешало ему признать правоту Александры Федоровны и сделать всего на всего один, но решительный шаг. Однако это означало, что он должен был переступить через себя… Решив, что все происходящее делается не людским умом, а божьим судом, он успокоился.

…9 июня Николай I отъехал из Красного Села и прибыл в Петербург. В этот же день он приказал военному министру князю Долгорукову отправить наместнику на Кавказе князю Воронцову необходимые указания на случай войны с Турцией.

А 10 июня собственноручно написал Главнокомандующему экспедиционным корпусом князю Горчакову письмо следующего содержания:

«Уважаемый князь Михаил Дмитриевич, в получении окончательного отказа Порты в принятии наших условий я уже не сомневаюсь. А по сему, 15 июня начать переправу через Прут на молдавской границе и занять Дунайские княжества, не объявляя войны, но, объявив, что войска наши займут эти области в залог, доколе Турция не удовлетворит справедливые требования России. Для занятия княжеств назначаются: 4-й и 5-й пехотные корпуса, неполная 15 пехотная дивизия, 5-я легкая кавдивизия и три донских полка, расквартированные на территории Подольской губернии.

При совершении этого предприятия, отнюдь не переправляться через Дунай и избегать враждебных действий, которые допускаются только в том случае, если турки, перейдя сами на левый берег Дуная, не отступят перед нашими войсками или первыми начнут бой. Лучшим способом для предупреждения подобного сопротивления представляется быстрое занятие княжеств легким авангардом конницы, за которою должна следовать пехота на ближайшем расстоянии.

Войска 15-й дивизии неудобно вести далее Галаша, ибо в случае сбора турецких войск в Бабадаге, турки не могли бы, не встретив сопротивления в Нижнем Дунае, прорваться в наши пределы. К тому же расположение 15-й дивизии на Нижнем Дунае, присутствие там нашей флотилии и сооружение моста в Измаиле, о котором мы с вами уже говорили при нашей встрече в Варшаве, будут держать турок в недоумении, не намерены ли мы переправиться через Дунай по примеру 1828 года.

Черноморский флот, оставшись у наших берегов, отделяет лишь крейсеры для наблюдения за турецким и другими иностранными флотами и уклоняются от боя.

В таком положении, протянув по Дунаю цепь казачьих постов, поддержанную резервами и, избрав для прочих войск здоровые лагерные места, надлежит ожидать, какое впечатление производит на турок занятие Княжеств.

Если упорство Оттоманской Порты заставит нас усилить понудительные меры, то тогда предлагается, не переходя через Дунай, объявить блокаду Босфора и, смотря по обстоятельствам, разрешить нашим крейсерам брать турецкие суда в море. Тогда же имеется в виду предупредить турецкое правительство, что дальнейшее его упорство может иметь последствием объявление независимости Дунайских княжеств и Сербии.

Желательно, чтобы Австрия, разделяя наши виды, заняла Герцеговину и Сербию».

Николай I поставил точку, подумал и дописал:

«Ежели не подействует эта угроза, то наступит время её исполнить, а в таком случае признание независимости Княжеств будет без сомнения, началом разрушения Оттоманской Империи».

Не перечитывая письма, Николай I вызвал дежурного флигель-адъютанта и приказал курьерам отправить его немедля князю Горчакову. Затем пошёл в дворцовую церковь и долго молился в одиночестве, пока за ним не пришла только что вернувшаяся из Красного Села с дочерьми императрица.

…В 7 часов вечера, как всегда, подали в столовую чай. Николай Павлович сел за стол между дочерьми, а императрица села напротив них. И вдруг улыбнулась.

– Вы, сударыня, чему улыбаетесь? – нарочито серьезно спросил Николай Павлович.

– Картину с вас писать можно, – ответила Александра Федоровна.

– Вот и прикажите написать, – согласился Николай Павлович. – Дочери не часто навещают теперь родителей. Хотя бы на картине будем их видеть.

– Прикажу, – ответила Александра Федоровна.– Да… Я и забыла… В твое пребывание в Варшаве приезжал ко мне наш канцлер граф Нессельроде и ходатайствовал о помиловании. Дадианова. Наказание твое он отбыл, и ты разрешил ему жить в Москве, однако без права выезда…

– Чего он еще хочет? – сразу нахмурившись, спросил Николай Павлович.

– Граф Нессельроде просит рассмотреть прошение Дадианова о возвращении ему орденов, дворянского и княжеского достоинств…

– Довольно, – прервал супругу Николай Павлович.– Мне не время сейчас заниматься бывшими князьями! Хлеб ел, а креститься забывал. Не могу я прощать таких людей!..

5

Уже поздно вечером 13 числа министра иностранных дел графа Титова вызвал к себе канцлер Нессельроде. Его огромный кабинет был едва освещен и потому маленькая сгорбленная за столом фигура Нессельроде показалась графу Титову не просто мрачной, а какой-то враждебной.

Граф Титов даже мысленно осенил себя крестом и невольно подумал: «И черт в монахи под старость просится…».

На приветствие графа Титова Нессельроде рассеянно ответил:

– Жребий брошен… Государь 14 числом подписал Высочайший манифест о занятии нашими войсками Дунайских княжеств… Как бы за этим не получить нам войну кровавую, хотя и за святое дело.

И только после этих слов поднял голову и внимательно посмотрел на министра иностранных дел, словно, хотел увидеть, какое впечатление произвели на Титова его слова.

Однако граф Титов воспринял это объявление спокойно и даже, как показалось Нессельроде, равнодушно.

Нессельроде недовольно хмыкнул и предложил графу Титову присесть.

– Государь изволил пожелать, – продолжил канцлер, – чтобы вы завтра оповестили министерства иностранных дел европейских держав о том, что занятие нашими войсками Дунайских княжеств – мера вынужденная и будет длиться до тех пор, пока Турция не удовлетворит требование его величества. И другое – объявить, что мы не преследуем территориальных приобретений, а военные действия откроем, если нас к этому вынудят. И последнее – государь заверяет всех, что не предпримет ни каких действий для подстрекательства к неповиновению или восстанию христиан, живущих на территории Оттоманской Порты.

Граф Титов с недоумением посмотрел на канцлера Нессельроде.

– Карл Андреевич, но это более чем странно! Это же… – он умолк и стал лихорадочно подыскивать нужные слова, чтобы нечаянно не нанести оскорбление государю и, не найдя их, произнес. – Но это же… грех!

– Как и война, которая неминуема, – неожиданно поддержал графа Титова Нессельроде. – Я говорил об этом его величеству, однако он непреклонен в своем решении, – Нессельроде встал и прошелся по кабинету. Длинная уродливая тень скользила за ним, придавая внешнему облику канцлера какое-то дьявольское выражение.

«Господи, – подумал граф Титов в смятении, – да он и в самом деле на черта похож!..»

– Что касается войны… – снова заговорил канцлер, не прекращая ходить, – беда в том, что мы не готовы к ней. По докладам князя Долгорукова у нас по спискам более чем миллионная армия из нижних чинов и около двухсот тысяч лошадей. Сколько орудий – я не знаю. Но я не верю в эти цифры. Ежели наши войска такие же, как и корпус внутренней стражи, коей мне пришлось видеть не так давно, то кроме муштры и показухи, в ней нет того, что бы способствовало успешному ведению дела. К тому же наша пехота в большинстве своем имеет кремневые ружья. В отличие же от нас англичане и французы вооружены нарезными ружьями и патронами с коническими пулями. У нас даже пороху не хватает при избытке селитры…

Нессельроде говорил и говорил, медленно и тяжело расхаживая взад и вперед. Титов с затаенным опасением прислушивался к интонациям в голосе канцлера, стараясь понять: с чем связано такое откровение? Не собирается ли уже Нессельроде подать в отставку?..

– Карл Васильевич, я, конечно, разделяю ваши опасения и тревогу за армию, – сказал Титов, выбрав момент. – Однако у нас за плечами достаточно побед и полководцев, которые добывали их…

Нессельроде вяло махнул рукой.

– Да… да… Воронцов, Ермолов, Паскевич… Но это все в прошлом! – Нессельроде сел за стол и тяжело вздохнул. – Ныне они, как и я, в преклонном возрасте. А человек, так уж бог его устроил, с возрастом все больше оглядывается назад и меньше смотрит вперед… Что касается князя Горчакова Михаила Дмитриевича, потомка князей Черниговских, то в свои 64 года, я надеюсь, он еще послужит России и его величеству. Он храбр, честен, однако столько лет прослужив под началом фельдмаршала князя Паскевича, который не терпит вольнодумия своих подчиненных и пресекает инициативу, Михаил Дмитриевич растерял, мне кажется то, что необходимо полководцу. Я говорю так потому, что не одобряю выбор государя назначить князя Горчакова Главнокомандующим войсками в Дунайских княжествах. Но для меня воля государя – воля господа бога. Однако и Россию мне жаль…

Все это, сказанное канцлером Нессельроде, еще больше смутило графа Титова. Он был уверен, в случае войны, Россия найдет понимание, если не у всех европейских держав, то хотя бы у тех, которые обязаны России сохранением своей независимости. Австрия, Пруссия были еще связаны с Россией и родственными узами монархов!

На какое-то мгновение граф Титов даже не поверил в искренность слов канцлера.

– Карл Васильевич, – выслушав Нессельроде, сказал он, – я не думаю, что у нас все так плохо. Что касается позиции европейских держав, то она не постоянная и будет зависеть от наших успехов в бранном деле. Европа всегда склоняла голову перед сильными, а по отношению к новому Главнокомандующему генерал-адъютанту князю Горчакову у меня есть полная уверенность в том, что он успешно выполнит волю его величества. В России, насколько я знаю, он один, кто награжден всеми Российскими орденами. Да и его пребывание в течение 22 лет начальником штаба действующей армии непременно принесет пользу.

Этими словами граф Титов на всякий случай дал понять Нессельроде, что он не разделяет его взглядов и опасений. Канцлер воспринял несогласие с ним министра иностранных дел совершенно спокойно и даже, как показалось графу Титову, равнодушно.

– Дай бог, чтобы всё произошло так, как вы говорите, – рассеянно ответил он.– Россия уже устала от бесславных войн. Если эта принесет славу державе, честь государю и покой христианской вере, я буду только рад.

На этом они и расстались.

По возвращению домой граф Титов поделился с супругой своими сомнениями от разговора с канцлером Нессельроде. Та в ответ только усмехнулась.

– Ты что-то знаешь? – насторожился граф Титов.

– А здесь и знать нечего, – ответила графиня. – Государь недоволен своим канцлером и, видимо, ищет ему замену. Об этом мне сказала графиня Александра Васильевна Россет-Смирнова, подруга ее величества. Я думаю, Нессельроде знает об этом. Так что держи ушки на макушке, – посоветовала она.

– Ну, а зачем, как ты выразилась, мне держать ушки на макушке?

– А затем, дорогой, что ты смог бы не хуже Нессельроде исполнять должность канцлера, – пояснила графиня.

От этой мысли графу Титову стало даже жарко.

– Бог с тобой! – мельком перекрестил он супругу. – Ты понимаешь, что это значит? Он меня, прежде чем я стану на его пост, упечет если не в каземат, то в ссылку!..

Графиня с сочувствием вздохнула.

– Ох, что бы вы, государственные мужи, делали без нас?.. Ни чего с тобой не случится. На днях я встретилась со старой графиней Клейнмихель, которая недолюбливает графиню Нессельроде за ее высокомерие и заносчивость. Так вот графиня Клейнмихель рассказала мне, что государь считает тебя одним из полезнейших людей в своем окружении. Так что постарайся избегать частые общения с Нессельроде. Это тебе будет только на пользу, – усмехнулась и добавила: – Всякий крестится, да не всякий молится. А господь-бог это видит и воздает по заслугам.

Последние слова супруги граф Титов не понял, однако уточнять не стал, решив, что она знает больше, чем сказала сейчас.

ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ

1

Письмо от государя князь Горчаков получил 13 июня в Киеве, куда он вызвал на совещание командующих 4 и 5 корпусов генерала-от-инфантерии Данненберга и генерал-адъютанта графа Лидерса со своими командирами дивизий.

Начальнику Дунайской флотилии контр-адмиралу Мессеру, поступившему в его подчинение, князю Горчакову отправил приказ подготовить флотилии для поддержки войск, вступающих в пределы Дунайских княжеств.

К этому дню Дунайская флотилия состояла из двух батальонов и трех десятков лодок, вооруженных 24-фунтовыми орудиями, трех военных пароходов «Ординарец», «Прут», «Инкерман», а также двух лоц-шхун и двух транспортных барж.

Из частей 5-го пехотного корпуса 13-я дивизия, находящаяся в Севастополе, получила приказ на отправление морем в Закавказье, а 14-я дивизия оставалась в Одессе.

Князь Горчаков не любил совещаний, однако обстоятельства заставляли его провести совещание. Слишком деликатная, по его мнению, задача стояла перед ним: не допустить вторжение турков в Дунайские княжества, не вступая с ними в бои.

Совещание князь Горчаков решил провести в штабе Киевского военного округа, назначив его на 10 часов утра 15 июля.

…Первым о готовности войск к переправе через Прут доложил командующий 4-м корпусом генерал Данненберг. Части его корпуса, ранее расквартированные в Киевской, Подольской и Волынской губерниях в количестве 80 тысяч человек, по докладу Данненберга уже заканчивали сосредоточение в районе Леова.

– …Через сутки, – сказал в конце доклада генерал Данненберг, – в район Леово подойдут 10-я полевая артбригада и саперный батальон с понтонным парком. И корпус будет готов к переправе.

Князь Горчаков удовлетворенно кивнул головой.

– Я вот о чем подумал, Александр Николаевич, – обратился он к генералу Лидерсу. – В связи с тем, что на войска 5-го корпуса ложится не простая задача по защите всей территории, прилегающей к Нижнему Дунаю, я полагаю, разумно было бы сосредоточить основные силы вашего корпуса в районе Рении, Измаила и Килина…

Князь Горчаков понимал, что отводит второстепенную роль легендарному генералу Лидерсу, который в 1848 году уже занимал Дунайские княжества, усмирял Венгрию, брал Трансильванию и единственный, кто был награжден австрийским монархом орденом Марии Терезы и Леопольда. Однако изменить что-либо Горчаков не мог, такова была воля государя.

Генерал Лидерс молча выслушал поставленную ему задачу.

– Теперь о не менее главном, – продолжил князь Горчаков и обвел пристальным взглядом всех присутствующих. – Я принял решение сформировать авангард армии в составе 5-й легкой кавалерийской дивизии под началом генерал-адъютанта графа Анрепа, усилив ее конно-артиллерийской бригадой и 34-м Донским казачьим полком с целью двигаться впереди войск 4-го корпуса, дабы не допустить вторжения турок в пределы княжеств с противоположного берега Дуная. Особенно в районах Силистрии, Туртукая и Рущука. Выполняя волю его величества, приказываю: войскам авангарда при сближении с неприятелем, если оно произойдет, вступать в бой только в случае, когда другого выхода нет. Если же турки окажутся в большом числе, и не будет уверенности в положительном исходе дела, отходить в направлении на Фокшаны и Текучь – основного района сосредоточения войск 4-го корпуса.

Пока шло совещание, генерал Лидерс так и не проронил ни слова, несмотря на то, что другие участники совещания живо обсуждали все детали предстоящего перехода через Прут и движения по территории княжеств.

Уже в конце совещания князь Горчаков предложил обсудить вопрос о месте расположении главного штаба экспедиционных войск и назвал города Бухарест и Кишинев. И выжидающе посмотрел на Лидерса.

Генерал Лидерс предложил выбрать Бухарест.

– Здесь много хороших дорог и почтовых трактов, да и сам город расположен так, что и в нем, и вокруг него можно разместить достаточное количество войск, – сказал он. – Преимущество Бухареста и в том, что Дунай здесь широк и полноводен и является серьезным препятствием для неприятеля.