Ребро медали

– В Китае самым страшным проклятием служила фраза: «Чтоб ты жил в эпоху великих перемен!». У нас, в России, куда ни глянь – сплошные перемены. Поэтому мы привыкли ко всему. Ну, новая система – и что? Переживем и ее! Леха, не парься!

Они слегка поругались напоследок и разъехались отсыпаться.

4

Лето следующего года

Лейтенант Клейман, выйдя с очередного «гипертонического» больничного, прибыл на работу. По наряду они с Яреевым заступали во вторую смену. Появившись в полку пораньше, он, чтобы ни на кого не нарваться (пришел на работу – уже всем должен), тихонько прокрался вдоль забора к оружейке. Вокруг все было спокойно, но сердце его чувствовало, что без ударов судьбы сегодня не обойдется. Он вооружился, прошмыгнул между рядами патрульных машин и в месте, где перед разводами курили сотрудники роты, обнаружил младшего лейтенанта Баркасова.

Последнего звали Юрием. Он хоть и не курил, зато любил послушать, развесив уши, болтавших товарищей. Работал Баркасов в ГАИ около десяти лет и считался опытным сотрудником, несмотря на то, что ДТП оформлять не умел и в слове «душ» при написании делал не менее трех ошибок. Кроме этого Юрик панически боялся Царя, других руководителей, а также всех прочих обстоятельств, окружающих человека во время жизни в этом мире. Он глубоко был уверен в том, что если его выгонят из милиции, ему придется либо погибнуть от голода, либо спиться.

Клейман поздоровался с Баркасовым и сразу же понял, за что получит по шее. Юрик был в белой парадной рубашке, а он – в серо-голубой повседневной.

– Это что у тебя за праздник сегодня? – спросил у Юрика Клейман.

– Это не у меня праздник, – радостно ответил Юрик. – Это у тебя сейчас будет вздрючка с пляской.

– Почему?

– Потому что курортный сезон начался. Приказ пришел из главка. С первого июня по тридцать первое августа все инспекторы должны быть в белых рубашках, чтобы радовать глаз проезжающих в сторону моря граждан Российской Федерации.

– Так через пару часов на пыльной дороге эта рубашка станет черной. А если поможешь толкнуть заглохшее ведро, это случится раньше.

– Никого не волнует. Работающие инспекторы стране уже не нужны. Нужны красивые декорации вдоль дорог. Так что готовься, сейчас тебе будут задницу красным цветом подсвечивать. Га-га-га!

Клейман спокойно закурил сигарету и сказал:

– Да пошел ты покойников радовать своей белой рубашкой, а также забери с собой всех отдыхающих россиян, и тех, кто это придумал. Мне об этом никто не говорил. И вообще, как тут обстановка?

– Как всегда, тревожная, – сказал появившийся сзади Яреев, – ну как отдыхалось?

– Я не отдыхал, а болел, – ответил Клейман.

– Ага, видел я тебя больного на одном канальчике с удочкой и чекушкой.

– Рыбалка, как известно, лечит от всего.

– Ну-ну, – Яреев посмотрел на Юрика и спросил у того:

– А ты опять сегодня на въезде в парк работаешь?

– Да, – ответил Юрик, и у него тут же упало настроение.

– Наверное, давно к Царю здороваться не подходил.

– А с чем подходить, если я уже вторую неделю парк охраняю?

– И ни один бухой не попался?

– Там такие бухие ездят, что если остановишь, сам ему должен будешь, – настроение у Баркасова пропало вообще.

– Да там же старое русло реки протекает, – вспомнил Клейман. – Купи пару-тройку водных велосипедов, несколько лодок в придачу и сдавай в прокат отдыхающим. Вот тебе и бизнес. Назови пункт проката: «Юра Лодочный и свисток»!

– Да пошли вы все! – вконец обиделся Баркасов и отошел в сторону.

Яреев решил его добить и громко сказал:

– Юрик, а ты в курсе, что твое имя является русской формой имени Георгий? В большинстве летописей Юрия Долгорукого называют князем Георгием.

– Брехня! – долетел голос Баркасова.

Клейман тут же среагировал до́лжным образом и крикнул:

– Эй, Жора Лодочный! Иди к нам.

Они с Яреевым с удовольствием рассмеялись.

Стали подходить другие инспекторы. До развода оставалось еще пятнадцать минут. Все курили и болтали. Появился командир второго взвода капитан Кузнецов Алексей Петрович.

Он сказал:

– Давайте рабочие тетради, я проверки напишу.

Инспекторы свалили тетради на капот ближайшей патрульки. Петрович принялся писать и одновременно выговаривать:

– Как вы мне все опротивели. Надоело за вас по шее получать. Никто ничего не делает, и делать не хочет. Вы только смерти моей хотите. Сколько можно меня подставлять? Вот сейчас пойдем в актовый зал и меня обязательно за вас дрюкнут!

– Петрович, – вежливо перебил его Яреев, – от этого никуда не денешься.

– Почему?

– Ты помнишь, как этот зал назывался при советской власти?

– Ну-у, ленинская комната, по-моему, – вспомнил молодость Кузнецов.

– А сейчас – АКТОВЫЙ ЗАЛ! То есть место для проведения половых актов.

Раздался дружный гогот. Кузнецов запустил в Яреева чьей-то тетрадью и сказал:

– Уйди отсюда, видеть тебя не могу!

И тут взгляд его уперся в синюю рубашку Клеймана. Кожа на лице взводного командира моментально посерела, а подбородок его отъехал книзу:

– Э, в-ва, – проблеял Кузнецов и ничего больше сказать не смог.

– Да не знал я, Петрович, – попытался оправдаться Клейман.

Дар речи вернулся к Кузнецову, и он заорал:

– Уйди с глаз моих долой! Чтобы на разводе я тебя не видел! Стой за машинами! Вторую неделю все в белых рубашках ходят!

– Все-все-все, – Клейман сбежал за машины.

– Что здесь за крики? – спросил неожиданно появившийся Царь.

– Все нормально, Алексеич, – ответил Кузнецов, продолжая писать проверки.

– Ну и правильно кричишь, – сказал Царь, здороваясь с инспекторами за руки. – Иногда надо и покричать. А то сюсюкаешься с ними, а они тебе на шею садятся и тебя же топят.

Говоря это, он действовал руками как опытный жонглер. Всунутые в правую руку деньги он мгновенно перекидывал в левую. Дальше левая ныряла в карман, а правая тянулась к следующему рукопожатию. Тут из актового зала выглянул Юрик Баркасов и, боясь, что не успеет, вприпрыжку поскакал здороваться с Царем. Успел, слава богу. Лицо его посветлело!

После развода, когда все построились для отдачи приказа, Царь торжественно выругал Яреева за безобразное отношение к патрульному автомобилю и установил двухнедельный срок для полной покраски машины, естественно, за его же счет. Типа, заводская краска уже выгорела, а машина должна выглядеть прилично. То, что автомобиль Яреева еще несколько лет назад должен был списаться на металлолом ввиду старости, командира не волновало.

Ответственный по роте майор Оленев отдал приказ о заступлении на службу, и строй развалился. На плацу остались Кузнецов и Яреев. К ним подошел ранее прятавшийся за машинами Клейман.

Петрович выговаривал Ярееву:

– Что ты с судьбой онанизмом занимаешься? Я тебе еще вчера открытым текстом говорил – дай ему денег. Сколько времени ты ему не давал?

– Недели две, наверное.

– А почему?

– Что я, дурак, что ли, двойной тариф платить? Вот, Клейман вышел, сейчас дадим. Вдвоем легче и дешевле.

– Ох, недаром он говорит, что вы двое – самые конченые евреи в роте.

– У него все евреи, один он истинный ариец.

– Ну вот, допрыгались? Теперь красьте машину.

У Клеймана улыбка сошла с губ, и он спросил, растягивая слова:

– Чего-чего?

Петрович тут же испуганно ткнул пальцем в Яреева и сказал:

– Он тебе все расскажет.

После чего быстро ушел, не оглядываясь.

Яреев рассказал о царском требовании. Клейман раскрыл пасть и принялся виртуозно материться, вплетая в речь Царя, Кузнецова, командира полка и даже министра внутренних дел.

– Уйду на больничный! – наконец закончил он.

– Ну, конечно. Как какая-нибудь задница намечается, ты сразу в кусты. А меня – под танки, – констатировал Яреев.

– Да уж, нашелся тут танкист, – справедливо заметил Клейман. – На тебя как залезешь, так и слезешь. Еврей, одним словом.

– Ты на себя в зеркало посмотри! Тоже мне – сын славянского народа с биробиджанской фамилией.

Они, переругиваясь, пошли к патрульному автомобилю.

Вечером, предварительно созвонившись с несколькими порядочными экипажами, решили поесть раков и обильно запить их пивом. Когда все необходимое купили и приехали к двенадцати записываться, неожиданно обнаружили в кабинете майора Оленева Григория Борисовича.

Это был индивидуум, относившийся к той категории людей, которых называют наивными чукотскими юношами. Лет ему было под сорок, и легкость его мысли соответствовала по весу опоре чугунного обелиска. Чувство юмора Оленев имел параллельно-перпендикулярное и самооценка его била все рекорды высоты, достигнутые в полетах советской авиацией. Ваня Дрозд дал ему прозвище – «Пушок». Когда его спросили, что оно означает, тот ответил:

– Ну, чудо в перьях!

С Царем Оленев был в кумовских отношениях (кто-то кого-то у кого-то крестил). Работал он в начале девяностых годов в полку водителем в дежурной части. Ездил на УАЗике и возил всех, кому не лень. Короче, оценен был руководством по достоинству. Потом перевелся в следственное управление, получил офицерское звание и стал оформлять дорожки с пострадавшими. Правда, недолго. Где-то он накосячил и получил мощный пинок под зад. Пришлось даже перевестись в одну из служб министерства юстиции. Там Оленев тоже не задержался и вылетел с применением предыдущей формы увольнения.

Царь же подобрал столь ценного сотрудника, отряхнул и устроил своим заместителем по работе с личным составом (замполитом роты). За это Пушок был предан ему до гроба. Майора он получил недавно, числясь полгода в каком-то из райотделов города в должности старшего участкового (естественно, не бесплатно). Кузнецов, кстати, еще находился в тот момент на такой же должности и вскоре должен был также подрасти в звании.

Итак, появление замполита поздней ночью в кабинете выглядело странно. Обычно присутствовал кто-нибудь из заместителей командиров взводов, и записывались инспекторы быстро и как хотели.

– Сегодня записывать вас буду я, – грозно сказал Пушок. – Материалы на стол! Стану считать.

Клейман шепотом спросил у Яреева:

– Чего ему тут надо?

– Как чего? – удивился тот. – Денег, конечно. Сейчас будет мозги полоскать. А дашь денег – запишет в ведомость, что хочешь.

– Это что же такое получается? Царю дай, Кузнецову дай, в административную практику отнеси, в отделение службы дай, в штаб отнеси, ежедневно сдай, в дежурку курицу жареную купи, и этому надо?

– Ты еще отделение кадров забыл.

– А где их столько взять? В смысле – денег.

– А им по барабану. Ты еще патрульку заправь, отремонтируй и покрась. А у них как в фильме: кто не работает – тот ест.

Клейман сжал губы и сказал негромко:

– Сортирную дырку этому Пушку, а не деньги.

– Абсолютно правильное решение, – согласился Яреев и полез без очереди (как старослужащий) записываться к замполиту роты.

– Это что такое, – строго спросил Оленев, перебирая семь рожденных в муках протоколов, – это ты один написал?

– Нет, Борисыч, это вдвоем, – стал оправдываться Яреев. – Нас дежурка сегодня по всяким разным заданиям посылала туда-сюда. Работать по нарушителям некогда было. Ты там, в ведомости, напиши два слова: дежурная часть, – Сергей ткнул пальцем в разграфленный листок.

– Я сам знаю, что записывать, – важно заявил Оленев и, догадавшись, что денег ему не видать, добавил, – если вам некогда было работать в течение смены, езжайте ловить бухого сейчас. Нам не хватает к концу месяца двадцать шесть штук. Во времени я вас не ограничиваю, выявляйте хоть до утра. Дрюкайтесь – как хотите, но без результата не заезжайте. Все. Свободны.

Клейман с Яреевым переглянулись и вышли в коридор, успев по пути подмигнуть Кривцову. Через две минуты и он с Поваровым оказались там же. Хитро улыбаясь, Кривцов сказал:

– Мы все уже сдали оружие, а этот осел не знает данного факта. Я предлагаю поехать на штрафную стоянку. Там в углу есть обалденный фонарь. Станем под ним, разложимся на капоте. Пусть этот наивный парень думает, что мы работаем. Часа в два ночи он один черт уедет домой, потому что завтра ему к семи утра на службу надо. Вот и запишемся спокойно.

Так и сделали. Пива было взято в достаточном количестве, и когда около двух часов ночи Пушок позвонил Кривцову, тот заплетающимся языком пояснил:

– Пока не поймали. Усиленно ловим дальше. Совместно с Клейманом и Яреевым.

Оленев, матерясь, поехал домой. Около трех часов ночи четверо доработчиков спокойно прибыли в подразделение, записались, и разъехались отдыхать.

* * *

На следующий день к середине смены у Яреева с Клейманом закончились постановления. Они позвонили Изе, работавшему также во вторую, узнали, где тот находится, и поехали к нему с целью «стрельнуть» бланочной продукции.

Алмазов в одном из спальных районов в ста метрах от маршрута неожиданно для себя обнаружил новый волшебный знак: «Ограничение максимальной скорости сорок километров в час». Улочка была узенькой, транспорт двигался небольшим потоком, и вокруг было много раскидистых деревьев. Изя спрятал патрульку за одним из них, взял в руки радар марки «Сокол-М», в народе именуемый «феном», и принялся с радостью насвистывать. В машине сидел Саша Ивахин и разбирался с водителями, превысившими скорость по причине своей невнимательности.

Когда подъехали Яреев с Клейманом, картина уже не выглядела спокойно-идиллической. Бонд и Изя стояли возле патрульки с довольными лицами, а вокруг них бегал кругами пожилой черкес, находившийся в состоянии самой животной ярости. Он размахивал руками, топал ногами, бил себя в грудь кулаком и грозил инспекторам пальцем.

Клейман заметил:

– Чем-то они его сильно обидели.

Они с Яреевым вылезли из машины, подошли поближе и выяснили причину скандала. Оказалось, в этот день Изе с Бондом, откровенно говоря, немного не везло.

У двух первых нарушителей не имелось денег, и Бонд выписал им штрафы. Третий был отпущен даром, потому что ему было семьдесят махровых лет от роду и рука у Бонда на него, как говорится, не поднялась. Зато попавшийся четвертым по счету адыг по имени Байзет, управлявший дорогим «Крайслером», вывел Изю из себя.

По числу и весу золотых украшений, навешанных на тело, Байзет как нельзя лучше подходил для роли манекена в ювелирном магазине. Размахивая руками, пальцы которых были усыпаны перстнями различной величины, он требовал срочно его отпустить. Деньги обещал отдать как-нибудь потом при следующей встрече, ссылаясь на то, что в данный момент они закончились.

Алмазов достал из кармана пачку мятых десятирублевок, отслюнявил две купюры и, протянув их черкесу, сказал:

– На, Байзет, держи скорее!

Тот удивленно спросил:

– Это зачем?

Изя, выделяя каждое слово, медленно произнес:

– Вот эту пачку нам выдали в бухгалтерии для того, чтобы раздавать нищим черкесам-голодранцам.

Что тут началось!!!

Клейману с Яреевым повезло присутствовать как раз при кульминации шоу. Наконец, напрыгавшись, адыг успокоился, и устало сказал:

– Вы меня унизили и оскорбили, и я вам обязательно буду мстить. Я, если хотите знать, очень богатый человек. Еще я – двоюродный племянник президента Кабардино-Балкарии и троюродный брат федерального судьи Теучежского района Адыгеи. А назван я в честь моего предка – султана Байзета Молниеносного, который закончил свои праведные дни в богатстве и величии…

Яреев перебил хвастуна и с ехидством в голосе произнес:

– Ну да, ну да. Как же, знаем. Только был Баязет самым натуральным алкоголиком и похабником, нарушавшим все моральные установки ислама, и закончил он свои великие дни в роли великой подставки для ног в великой бричке не менее великого правителя – хромого Тимура.

Черкес опять взорвался:

– Я про это ничего не знаю! А раз так – все это вранье!

– Конечно, – Яреев продолжал веселиться. – А правда на самом деле в том, что денег у тебя с собой навалом, только мелких нет. И тебя просто давит жаба дать инспектору крупную купюру.

Байзет завилял глазами и заявил:

– Не хочу с вами, гяурами, разговаривать. Можете забрать права. Я себе другие куплю.

Бонд, садясь в патрульку, громко заявил:

– А я мог бы и сдачи дать.

– Правда? – удивился черкес. – Так бы сразу и сказал!

Он тут же нырнул в правую дверь. Инспекторы, оставшиеся на улице, дружно рассмеялись.

Клейман спросил у Изи:

– Ты сам придумал этот фокус с червонцами?

– Конечно. Но устраивать его лучше с братскими армянами.

– Почему?

– Те, кроме битья себя в грудь, начинают деньгами разбрасываться, показывая, что материальные ценности для них – тьфу! Один из них как-то даже порвал пополам пару тысячных купюр и бросил их на асфальт.

– Неужели?

– Да. После его отъезда я подобрал купюры, склеил их скотчем и сказал про себя спасибо. Я ведь не богатый. Я – бедный и неамбициозный.

Яреев похлопал Алмазова по плечу и заметил:

– Да, Израиль Соломонович, ты с голоду не умрешь.

Изя за словом в карман никогда не лез:

– Это вы нигде не пропадете. Кто на красивую бутылку с паленым дагестанским коньяком прилепил отпаренную этикетку от французского «Мартеля» и приправил ее Царю? Не вы, случайно?

– Так ни черта себе, сколько французское пойло стоит! А паленый коньяк нам подарили. Нас тогда Царь нагрузил.

– Ну и как, прокатило?

– Аж бегом! На следующий день он спасибо сказал. Ему коньяк понравился, а мы – сэкономили.

Изя рассмеялся и заявил:

– Так что прежде чем обвинять меня в семитской хитрозадости, посмотрите на свои проделки со стороны. Славяне мне тут нашлись!

Клейман, посмеиваясь, обратил внимание на нижнюю часть ближайшей к ним пятиэтажки, и расхохотался еще сильнее. Вся стометровая длина цокольного этажа здания была расписана черными громадными буквами. Надписи гласили:

НЕ СРАТЬ! НЕ ССАТЬ! ГАРАЖИ – НАПРОТИВ!

Он оглянулся и действительно обнаружил сзади гаражный кооператив.

Подошел Бонд и ворчливо принялся жаловаться:

– Представляете, нарушил этот черкес на триста рублей. Сует мне штуку и требует девятьсот пятьдесят рублей сдачи. Я ему говорю, типа, не ошалел ли ты, родной? А он в ответ, мол, ну, тогда девятьсот давай или пиши протокол.

– И что ты сделал? – спросил Изя.

– Дал ему девятьсот сдачи. Убил бы того урода, который придумал этот кодекс. Раньше не надо было уговаривать. Забрал права и все. Постоит недельку в очереди в районном ГАИ – либо фиг потом нарушать будет, либо заплатит в следующий раз нормально. Про штрафные баллы я вообще молчу!

– Не бухти, Саша, – сказал Алмазов. – Этот кодекс придумали либо пассивные гомосексуалисты, либо вредители, управляемые американскими шпионами, а скорее всего – те и другие вместе. Ради голосов избирателей кое-кто сейчас готов извернуться и самому себе оральный секс сделать. Как же, пекутся они о насущных нуждах водителей и о демократии. Да во всех странах, где демократии по количеству на душу населения в миллион раз больше, чем у нас, попробуй нарушить правила дорожного движения! Тебя это демократическое государство в лице полицейского отпомидорит так, что ты всю оставшуюся жизнь будешь путать рот с гузном! А у нас власть заботится о благе простых граждан. Пока по телевизору гневно разоблачают крохобора-гаишника, сунувшего в карман несчастные сто рублей, народ забывает о тех, кто крадет составами, пароходами и нефтяными потоками. Вот она – кость. Глодай – не хочу! А депутаты и министры тем временем отдыхают где-нибудь в Европе. Когда сожрут всех инспекторов, они придумают нового коррумпированного врага. На очереди масса профессий: таможенники, учителя, врачи, пожарники – чем плохи? Те, кто воруют миллиарды – пойдут последними. Причем на вилы. Если вообще пойдут…

5

Рабочий день начался с больших странностей. Клейман, заглянув в кабинет роты перед разводом, обнаружил в нем все руководство. Не было только Царя. Зато присутствовали трое каких-то хмырей в гражданке с наглыми протокольными лицами. Один из них сидел (страшно подумать!) в царском кресле, а двое других потрошили столы, сейфы и вели себя как дома. Кузнецов с печальным лицом тупо смотрел в окно, а Пушок рявкнул в сторону Клеймана и тот, захлопнув дверь, пошел получать пистолет.

Комната для заряжания, разряжания, чистки оружия представляла собой

помещение сарайного типа площадью двадцать квадратных метров. Все стены, полки и потолок были изрешечены пулевыми отверстиями подобно казематам Брестской крепости. Большинство дырок являлись последствиями всякого рода усилений и доработок. Уставшие инспекторы постоянно путали порядок разряжания и потому частенько бабахали во все стороны. Пока обходилось без жертв. Просто везло.

Кроме этого оружейка находилась в состоянии непрекращающегося ремонта. Каждый день, как и в любом российском туалете, на стенках обнаруживались свежие надписи. Самое интересное – никто и никогда не видел настенных творцов, чьих рук было это дело. Писанина появлялась как бы сама собой. Но практически вся настенная живопись касалась одного единственного человека. И звали его – Николай Анатольевич Хмара.

Будучи подполковником милиции, он занимал должность заместителя командира полка по службе, то есть был вторым лицом в полковом минигосударстве. В какой-то части его организма была спрятана, по всей видимости, атомная, никогда не разряжающаяся батарейка. Она позволяла ему всегда находиться на работе и руководить подразделением. Он успевал везде, и никуда от него нельзя было деться. Поэтому надписи на стенах были одного характера – матерно-зоологического.

Хмара раз в неделю наведывался в оружейку, читал свеженькое, выдавал пилюлю техчасти и ремонт возобновлялся снова. Вот и в этот день Клейман, зайдя получать оружие, залюбовался побеленными стенами. Их привели в порядок с утра, и ни одной новой надписи еще не появилось. Ан нет! В углу стоял треснувший кусок гипсокартона, на котором чернели большие буквы:

ГИПСОХМАРТОН.

Клейман снарядил обоймы патронами, сунул пистолет в кобуру и отправился в курилку. Там он увидел возбужденного Баркасова, который, размахивая руками, что-то рассказывал Ярееву. Долетела последняя фраза:

– Так что теперь ему точно триндец!

Клейман хлопнул Юрика по плечу, протянул для приветствия руку и сказал:

– Здравствуй, Жора!

– Привет, еврейская морда! – тонко пошутил Баркасов.

– Ну как тебе не стыдно? – ласково произнес Клейман. – Я ж тебе не животное какое-нибудь, а человек. У меня имеется не морда, а лицо. Была бы у меня морда, я б тогда носил фамилию не Клейман, а Баркасов.

– Ты знаешь, что творится в роте? – возбужденно спросил Юрик. – Царя увезли в главк допрашивать, а целая бригада уэсбэшников кабинет шмонает!

– Правда? – удивился Клейман. – То-то мне их физиономии не понравились.

В курилку влетел растрепанный Дрозд. Он закурил сигарету и рассказал последние известия. Оказалось, на Царя пришла большая порция анонимок. Причем кто-то написал во все инстанции сразу: и губернатору, и в прокуратуру, и в главк и еще куда-то. Короче, теперь только президент России, наверное, не знал о том, что Григорий Алексеевич Цапов – вор, коррупционер и редкостное аморальное мурло в придачу. Все анонимки собрали в кучу и создали комиссию для проверки царской деятельности.

– Сейчас будете анкеты заполнять, – Ваня выбросил окурок в урну.

– А что будет дальше? – жадно спросил Юрик.

– Фейерверк вечером в парке будет! – Дрозд шутливо замахнулся на Баркасова, – достал ты меня.

Яреев спросил:

– Ваня, а что они проверяют?

– Да все. Вон, взяли документацию по транспорту. Кто когда покрышки получал и тому подобное.

Клейман сплюнул и заявил:

– Предупреждаю, я никого выгораживать не собираюсь! Раньше башкой надо было думать, а не карманами. Царь командует ротой уже шесть лет. Последние три года никто в роте не получал ни аккумуляторов, ни резины. Про бензин я вообще молчу. Хотя в других ротах все это получают.

– Ну и что? – Дрозд махнул рукой. – Все равно отмажется.

– Э нет, родной, – Яреев усмехнулся, – на каждой покрышке свой номер стоит, и такой же в бумагах в техчасти и бухгалтерии. А резину принимал ты, как официальное материально-ответственное лицо. У нас в роте ни на одной машине нет государственной резины, все шины покупали инспекторы. А казенные покрышки Царь убивает на гонках или сдает на рынок знакомым торгашам. Теперь он окажется не при делах, а вором будешь ты. Потому что везде стоят твои подписи.