Удар отточенным пером

Разговор был окончен. Получилось даже лучше, чем я планировал. Инцидент со спиртом замялся сам по себе. Я мог спокойно валить в город. Как будто все происходило по заказу Виктории и сами слова помогали ей.

Марина и Лейла окликнули меня с противоположной стороны коровника.

– Жаль, что так быстро едешь, – сказала Марина, подходя ближе, к самому краю загона. Говорила она спокойно, как всегда без улыбки, но немного грустнее, чем обычно, ноздри слегка дрогнули. – Скучно без тебя будет.

Мне было жаль оставлять их тут.

– Слушай, – спросил я ее, тихо, чтобы не слышала Лейла. – Как думаешь, коров Валеев специально назначил на сегодня? Неужели нельзя было подождать и сделать, как планировали – сначала кастрация, потом вакцинация?

Марина посмотрела на меня задумчиво, но без удивления, и проговорила равнодушно:

– Нельзя, значит. Это же тебе не прививка от туберкулеза, которую всему поголовью первого сентября всадил, и дело с концом. Тут не предугадаешь. Молодняк подрос – надо вакцинировать. Хряки подросли – надо кастрировать. Телки в родильном – тоже надо колоть. Вот все одно к одному и сошлось.

Она смотрела так прямо и ясно, что я понял: моя драматическая версия про войну полов и тайные послания на поросятах и коровах – глупость. В простой деревенской жизни никому и в голову не придет подозревать такое. Здесь нет таких понятий, как «текст», «подтекст», тем более «интертекст». Даже книжка тут – это часть коровьего желудка, а не томик со страницами. Суровая, простая, честная и настоящая жизнь, которую я потихоньку узнавал и которой алчно дорожил. Мне было жаль ехать сейчас, когда я наконец познакомился здесь со всеми работниками фермы, подружился с девчонками. Но в городе тоже остались дела, которые требовали немедленного присутствия: тетка, экспертиза и, конечно, моя непредсказуемая Марго.

– Ладно, девчонки, нормально перезимуете! Если что, звоните, – бодро крикнул я и сам ужаснулся, как нелепо бравадно звучал мой голос. Из каких подкорковых глубин выскочила эта дебильная пацанская интонация? Но исправлять было поздно. Лейла уже исчезла за дверью, а Марина еще постояла пару секунд молча; ветер безжалостно полоскал ее белокурые пряди, наконец и она опустила голову и быстро пошла обратно.

Глава 5. Шекспировский вопрос

Наука – это очищенное обыденное мышление.

Эйнштейн

– Какое слово ты выбрал бы словом этого года? – Вика встретила меня, возлежа на диване в позе трапезничающего римского патриция. С той лишь разницей, что патриции лежали, обнимая кувшин с вином, а моя тетка прижимала к сердцу ноутбук. По количеству кофейных чашек на подлокотнике дивана легко было догадаться, что этот пир духа длится уже много часов, а может быть, и дней.

В комнате царил хаос: по всему полу были разостланы газеты, которые накрывали друг друга и сталкивались внахлест, поверх валялись вырезанные фотографии, клочки бумаг, исписанные Викиной рукой, тут и там дразнились языки разноцветных стикеров. В общем, по виду комната напоминала огромный кошачий туалет.

Вика отложила компьютер и уселась по-турецки. Ее светлые кудри были небрежно собраны на затылке и кудлатым хвостом торчали из-за уха. Прищурив глаза, как суслик, вылезший из норы на божий свет, она медленно возвращалась в реальность, в дверях которой стоял ее собственный племянник с двумя огромными сумками. Мы не виделись почти месяц, и кто-то другой на ее месте спросил бы, как прошла практика, как дела или хотя бы что в сумках. Она же спрашивала про какое-то слово года.

– Что за слово еще? – Я на цыпочках пробрался вдоль стены на кухню, чтобы распаковать пакеты с магарычом.

– Новое слово, которое отражает что-то важное в жизни и обществе. Например, в две тысячи седьмом году словом года в России было «нано». В две тысячи девятом – «инновация», – отозвалась Вика, тоже направляясь в сторону кухни, пританцовывая, чтобы ничего не задеть. – В две тысячи тринадцатом самыми популярными словами года были «селфи» и «госдура».

Вика встала, прислонясь к дверному косяку: выглядела она не очень.

Убедившись, что на извлеченные из пакета колбасы тетка не реагирует, я поинтересовался, почему именно сейчас ей понадобилось мое мнение по столь нетривиальному вопросу, как слово года. Но она не поняла намека и продолжала как ни в чем не бывало:

– Есть такое понятие, как статистический анализ больших объемов текстов. Если грамотно настроить счетчик и выделить некоторое количество топовых контекстов, то получится срез основных событий года и слов, их обозначающих в данном конкретном социуме…

– Э-э-э, стоп-стоп! – поспешно запротестовал я. – Давай без этой зауми. Не знаю, как насчет всего социума, а для меня слово года – «корова».

Вика посмотрела на меня со смесью жалости и изумления и полезла наконец инспектировать сумки.

В этом вся Вика. При всей своей неоспоримой научной одаренности в обычном общении моя тетка напоминает ребенка в возрасте от трех до пяти. Посетитель ясельной группы так не упирается перед тарелкой с перловой кашей, как моя тетка буксует перед чем-то, чего ей не хочется делать или признавать. Моего выбора профессии она не признавала.

– Кстати, от слова «корова» тебе сейчас тоже кое-что перепадет, – примирительно сказал я. – Как говорил Эйнштейн, что вкусно фермеру, то вкусно и физику.

– Эйнштейн так говорил? – Она на секунду выглянула из пакета.

– Ну, может быть, не совсем так, но что-то похожее точно говорил, когда поедал бюргерские колбаски, приготовленные его сестрой и второй женой по совместительству.

Наконец она улыбнулась. Не знаю, как Вика, а я точно не хотел снова выкапывать военный томагавк, поскольку все копья на тему моей учебы на ветеринара были уже переломаны.

Пока тетка распределяла продукты по холодильнику, я пригляделся к ней внимательнее: природа наделила Вику фигурой, за которую нынче безуспешно борются дамы всех континентов, изнуряя себя диетами, фитнесами и даже операциями. Виктория худа, но это не та страшная «щека щеку ест» худоба, на которую ввели моду европейские дизайнеры вроде Ив Сен-Лорана, а аристократическая восточная узкокостность, которой не достичь никаким голоданием. Не зря наша фамилия имеет татарские корни, потому что «берсень» на татарском означает «шиповник». При нашем довольно высоком семейном росте такая фигура – настоящий подарок, особенно для женщины. Но сейчас образ Вики напоминал скорее об анарексичной модельной худобе, нежели о чем-то аристократическом: кофта розового домашнего костюма свисала с плеч, как половая тряпка с батареи, впавшие щеки красноречиво говорили о том, что в мое отсутствие еда не была в числе приоритетов. Я терпеливо ждал, пока тетка выберет что-нибудь для своего обеда, сделает бутерброды и вскипятит чайник.

– И зачем ты просила срочно приехать? – спросил я наконец, но вместо ответа услышал лишь какую-то чушь про ужасную погоду, сырость и что жизнь в деревне в это время года не пройдет бесследно для моих костей и суставов.

Я помолчал, придумывая, как бы прибить ее поэффектнее:

– Значит, это не ты звонила мне, уверяя, что без верного доктора Ватсона наш местный Шерлок Холмс окажется, пардон, в глубокой заднице?

Она сощурилась:

– Ну пока я вижу только Доктора Айболита, хотя доктор Ватсон мне бы совсем не помешал.

Я мысленно закатил глаза.

– Раз у тебя все хорошо, я пойду. Только в следующий раз думай, прежде чем кричать «волки-волки», – сказал я и сделал попытку встать, но Вика посмотрела на меня так, как, наверное, Юлий Цезарь смотрел с свое время на Брута, схватившегося за кинжал.

– Что, Вика? Что случилось-то?

– Что со мною может случиться? – сказала она и потянулась рукой к карману, под тканью которого пропечаталось кое-что в форме небольшого параллелепипеда.

– Как тебе только продают это? – пробормотал я, опознав контур пачки сигарет.

– В смысле?

– В смысле! Ты на себя посмотри! На сколько лет ты выглядишь?

– Это комплимент?

– Нет, это не комплимент. Ты ничего не жрешь, одичала и отощала. Какой же это комплимент?

Вика хмыкнула, задумчиво покрутила рукой возле кармана, как будто разминала кисть, но внутрь не полезла.

Как бы то ни было, она снова начала курить. Я присмотрелся внимательнее. Только сейчас я заметил, что глаза у нее красные, с полопавшимися сосудами, – глаза ночного читателя. Я еще раз окинул взглядом газетную свалку в комнате и кивнул на застеленный газетами пол, потому что, очевидно, дело было в этом:

– Ну и что это?

– Информационная война.

– Кого с кем?

Виктория отошла к кухонной стойке.

– Может, тебя для начала покормить? – выдала она.

Я не поверил своим ушам. Нет, происходило нечто действительно странное, потому что слово «хозяйство» ни разу за тридцать с небольшим лет не становилось словом года для моей тетки. Она предпочитала заказывать еду на дом или брать полуфабрикаты. Уверен, в холодильнике сейчас висела мышь, да и та, вероятно, давно протухла.

– И это предлагает человек, который последние несколько дней питался одним кофе? – Я снова вернулся обратно в комнату, застеленную загадочными газетами. – Нет уж, давай сначала про войну.

* * *

Люди не просто лгут, они интерпретируют социальную действительность.

Т. ван Дейк,лингвист

Откровенно говоря, газеты меня разочаровали. Я думал, что сейчас прочту о какой-нибудь забойной истории черного пиара, о крупных бизнес-акулах, которые оспаривают друг у друга долю рынка, или о политических разборках с посадками, а возможно и трупами, нетерпеливые участники которых требовали особой срочности и висели на телефонах дни напролет. Но это оказалась всего лишь местная профсоюзная газета, о которой я вообще слышал впервые. Газета ничем особым не выделялась. На первых страницах каждого номера красовались крупные красные буквы – «РАБОЧАЯ СИЛА». Дальше шла подпись: газета независимого профсоюза «Единым фронтом». Как-то на удивление мелко.

– Профсоюзная газета? – Я сделал ударение на слове «профсоюзная».

– Да, а что тебя смущает? – отозвалась Вика из кухни, чем-то отчаянно громыхая. Все-таки она решила кулинарить.

– Не знал, что профсоюзы еще работают, – ответил я, усаживась на диван, чтобы оглядеть всю эту свалку макулатуры сверху.

– Этот профсоюз еще как работает, – сказала Виктория, застыв в дверном проеме.

Из выходных данных газеты следовало, что профсоюз «Единым фронтом» существует на предприятии «Русский минерал» и газета распространяется среди его работников. Когда-то, еще в советское время «Русский минерал» входил в огромную сеть заводов и предприятий химической промышленности ВолгАгроХим. В лихие 90-е компания была разделена между новыми частными собственниками, и теперь предприятие под громким именем «Русский минерал» занимается производством и продажей минеральных удобрений для сельского хозяйства, считаясь одним из крупнейших и богатейших предприятий нашего города. Ничего более определенного об этом заводе я сказать не мог. Иногда он выпускает какой-то газ, нестерпимо воняющий то гарью, то мокрой собачьей шерстью. Кроме того, на нашей местной Рублевке – это такой закрытый коттеджный поселок на берегу Волги для самых-самых – имеется целый квартал, принадлежащий сплошь владельцам и директорату «Русского минерала». У нас в городе вообще любят ироничные названия. Рублевка, например, называется Долиной нищих, а квартал «Русского минерала» – Рудником. Так что живут директора Минерала в Долине Нищих на Руднике. Ну вот, собственно, и все. А, да, иногда в экономических или светских новостях появляются лоснящиеся дядечки в дорогих костюмах и их сисястые пышногубые спутницы в декольтированных платьях. Первые гордо объявляют об открытии какой-нибудь новой линейки производства или шумном благотворительном концерте, а вторые – красиво перерезают ленточки и складывают губки бантиком. В общем, представление о «Русском минерале» у меня было самое поверхностное.

При ближайшем рассмотрении выяснилось, что у Вики в квартире хранится подшивка профсоюзной газеты за несколько последних лет.

Виктория нагнулась, перевернула одну из газет и многозначительно показала на данные тиража – пять тысяч экземпляров. Пять тысяч!

– А сколько всего народу там работает?

– Тысяч шесть-семь, зависит от периода. Летом меньше, зимой больше, – ответила она.

Я присвистнул. Ничего себе тираж! Это при общем-то падении печатных тиражей у всех без исключения СМИ?! Сейчас все кидают основные ресурсы на сайты.

Тем не менее, если не считать размеров тиража, при беглом знакомстве ничего подозрительного в газете я не увидел. Выходные данные оформлены подробно: под названием записаны адрес, телефон, адрес сайта, куда можно обратиться в случае, если нарушены трудовые права работника. В оформлении «шапки» удачно использован силуэт рабочего в спецовке и каске, рука которого уверенно упирается в бок, образовывая полукруглый элемент буквы Р в заглавии, от которого исходил известный профсоюзный пафос.

Интересно, что могло такого экстраординарного случиться в профсоюзной газете, из-за чего Виктория не спала по ночам и называла это информационной войной? Ведь информационная война – это очень серьезно. Словесное оружие сильнее огнестрельного, если находится в руках мастера слова.

Например, в 1917–18-х годах красные победили белых только и исключительно силой слова. Чтобы убедиться в том, что это не преувеличение, достаточно прочитать их манифесты и документы выступлений. Накануне 1917 года окраины Российской империи хотели самостоятельности: Украина, Таджикистан, Кавказ, Финляндия, Польша. И что сказали большевики? «Да забирайте вашу независимость, только помогите победить белых!» А белые ни много ни мало – это регулярные войска, которые не испытывали недостатка в профессиональных военных и оружии. И тем не менее красные победили белых. Почему? А потому что в то время, как белогвардейцы отстаивали территориальное единство России, красные вели грамотную информационную войну, обещая всем свободу. Другое дело, что после своей победы большевики взяли эти обещания назад и силой заставили образовать союзные республики, но это было потом. Ленин вообще был грамотным пиарщиком. Удачно ввернутая фраза «Есть такая партия!», произнесенная на Первом Всероссийском съезде Советов – и большевики пришли к власти.

Так что понятие «информационная война» – дело серьезное, и вряд ли Вика стала бы просто так швыряться им. Но, как я ни вглядывался в газеты на полу, найти зацепку никак не мог.

– Вуаля! Все нерадивые хозяйки мира отныне спасены и заранее реабилитированы! – провозгласила тетка, когда я снова появился на кухне. На столе стояло устройство, напоминающее космический шлем из старых фантастических фильмов.

– Что это? – спросил я, хотя уже и сам догадался.

– Мультиварка, – торжественно объявила Вика. – Готовит все.

Я пожал плечами. Только человек, совершенно незнакомый с кухней, мог возлагать надежды на этот сомнительный, хоть и разрекламированный предмет кухонного обихода.

– Что не так? – нахмурилась тетка.

– Думаешь, что устройство, само название которого буквально кричит о его бессмысленности, способно приготовить что-то съедобное? – поинтересовался я, разглядывая функции космического пришельца, которые были поистине впечатляющими: варка, запекание, паровая обработка, жарка, готовка супов…

– В две тысячи десятом году слово мультиварка стало словом года, – ответила Вика на полном серьезе.

– О боже, и поэтому ты ее купила!

– Почему нет?

– Ты фанатик.

– Да ладно! И почему это она бессмысленная? – завелась Вика.

– Потому что это пустое понятие.

Наверное, со стороны наш разговор мог показаться безумным.

– Мульти – значит «много». Или, другими словами, «все, что угодно». С трудом верится, чтобы кастрюля с парочкой нагревательных элементов была способна творить все шедевры кулинарии. Изначально мультиварку придумали японцы для варки риса. Она так и называлась, кстати, – рисоварка. Но кому в России продашь рисоварку? Так что, скорее всего, рекламщики просто придумали эту приставку «мульти», которая на самом деле ничего не значит.

Качая головой, словно китайский болванчик, Вика с театральным изумлением прошептала:

– Как интересно! Неужели со мной сейчас разговаривал ветеринар? Мультиварка – пустое понятие! Ха!

Одна достала из пакета фарш, а мне вручила терку и сыр.

– Что не так с газетой? Какой тут повод для войны? – снова поинтересовался я, взявшись за порученную натируху.

– Администрация «Русского минерала» считает, что профсоюз в своей газете клевещет на администрацию, – ответила тетка, срезая с картофелины толстые шматы кожуры.

Моя деревенская бабушка наверняка схватилась бы за сердце, видя такое варварское обращение с продуктом.

– Профсоюзники насылают проверки на технологическую линию, – продолжала Вика. – Судятся, выколачивают штрафы, взимают судебные издержки. Закапывают завод, короче говоря.

– Странно. Зачем профсоюзу закапывать собственный завод?

– Вопрос, конечно. – Она с выражением посмотрела на меня.

Выражения я не понял.

– А что говорят профсоюзники?

– Профсоюзники рассказывают все с точностью до наоборот. Мол, они отстаивают права рабочих, а администрации это не нравится. Отсюда суды, преследование, травля, попытки увольнения членов профсоюза. Профсоюз и администрация завода друг другу очень мешают, если коротко.

– Ну и кто тебя нанял? – спросил я. – Администрация или профсоюз?

– Администрация, – сказала Вика, подняв на меня глаза, и вдруг вскрикнула, нервно отбросив нож, который вмиг разлетелся на несколько кусков, ударившись о кафель.

– Черт, лучше б заказали! Дешевле бы встало, – предсказуемо ворчала Виктория, пока я искал в аптечке йод и пластырь.

На тыльной стороне ее большого пальца моментально расползся круг крови, который через несколько секунд выпустил несколько кровавых ножек, шагнувших до самой ладони. Впрочем, по моим представлениям о кулинарных талантах тетки, как-то так это и должно было закончиться.

Сдав свою порцию сырной натирухи, я занял Викино место на чистке картофеля. Сама же хозяйка уселась напротив меня с газетой в руках и, кажется, была даже довольна своей судьбой.

– Руководитель юридической службы «Русского минерала» говорит, что реальных членов в этом профсоюзе десять человек, – рассказывала она, разглаживая газету здоровой рукой. – То есть фактическое количество людей больше, конечно, но тех, кто ведет реальную деятельность, – десять.

Она замолчала и добавила, словно оправдываясь:

– Так что живет профсоюз не столько на взносы своих членов, сколько на то, что удается отсудить у завода.

И посмотрела на меня, ожидая реакции. Я не очень понимал, что тут можно сказать: богатенькая администрация крупной коммерческой фирмы наняла эксперта, чтобы заткнуть профсоюз, защищающий интересы работников завода. Дело грязное – что тут скажешь.

– Раньше ты не бралась за такие дела, – наконец проговорил я.

Зная вспыльчивый характер тетки, я старался подбирать слова особенно аккуратно.

– Какие такие?

– Сомнительные.

Я мысленно зажмурился, однако, вопреки ожиданиям, бурной реакции не последовало, Вика лишь нахмурилась и тихо сказала:

– Ага, сомнительные. Откуда ты знаешь? Я Пастернака не читал, но осуждаю, так, что ли?

Я оставил недочищенную картошку и вернулся в комнату к остальным газетам. Первый заголовок, который попался мне на глаза, сообщал: «За достойный труд! И достойную оплату труда!»

Виктория тоже перебралась с кухни и уселась в соседнее кресло, гордо указуя раненым пальцем в люстру.

– «Мы работаем на разваливающихся станках», – продолжил чтение я. – «Ростехнадзор принудил руководство «Русского минерала» устранить неполадки конвейера в трехдневной срок». «Почему продан детский лагерь? Где теперь будут отдыхать дети простых работников?». «Каждый день мы идем на смерть: наше оборудование – рухлядь».

На одной из страниц мне попался комикс с подписью: «Начальник ест мясо, а я ем капусту. Вместе мы едим голубцы».

– Тебя уже попросили признать этот анекдот экстремистским? – невесело пошутил я, но Вика притаилась и не отвечала.

– Да, выглядит это все не очень. – Виктория посмотрела сквозь меня долгим невидящим взглядом и проговорила как бы сама себе: – Но тем не менее с этим профсоюзом не все так просто.

– Что не просто? Они передают в своих статьях тайные шифры мадьярских разведчиков? Профсоюз ведь защищает рабочих? Только и всего!

– Защита, как известно, тоже может быть средством манипуляции, – бросила Вика небрежно, поднялась и снова отправилась на кухню.

Наверное, это была цитата из трудов какого-нибудь известного лингвиста. Я цитату не опознал, зато хорошо представил себе, как много может заплатить богатое коммерческое предприятие, чтобы кто-то такую цитату умело ввернул на суде. С администрацией все было более-менее ясно: мы живем в достаточно подлом мире, чтобы руководство завода решило заставить молчать профсоюз с помощью профессионального филолога, который может бесконечно придираться к словам и в конце концов обанкротить газету судами. Но какой резон Виктории вставать на сторону силы? Деньги? Я с трудом представлял себе ситуацию, в которой мою тетку могли бы подкупить. Слишком велик репутационный риск. Что же она ищет в этих газетах? Судя по плачевному состоянию Викиных красных глаз, ответа у нее пока тоже не было.

Нашу возню с газетами прервал неожиданный звонок.

– Ой, это одна журналистка. Я обещала. Я быстро. – Виктория поднялась и отправилась открывать.

Прихватив несколько газет, я ушел в свою комнату за перегородку.

– Ой, нет, это совсем не по моей части, – раздался голос Виктории из коридора.

– Но это нарушение авторского права! Она ворует мои идеи и темы! – ответил высокий плачущий женский голос.

– Но это вопрос ваших отношений. Суд такие дела не решает.

– А что мне делать?

– Менять работу.

– Но я не хочу. Я хочу только, чтобы она перестала воровать внаглую. Так-то я ей и сама не откажу: поставить ее имя рядом с моим – не проблема. Но у нас совсем дико. Представляешь, я ей предложила вчера: давайте сделаем репортаж про чемпионат по плаванию с включением маленькой панорамы «как это было раньше». А она мне отвечает: «Нет, мы сделаем еще смешнее. Мы включим в сюжет о чемпионате кадры хроники. По-моему, гениальная идея!» Прямо в глаза мне это говорит, представь! Я ей отвечаю, что, мол, я именно это и имела в виду, что панорама «как это было раньше» и хроника – это синонимы, а ей плевать. Она реально думает, что гений: украдет и считает, что сама это сделала. Искренне считает! Разве это не нарушение авторского права? Как ей объяснить?

– Я тебе еще раз повторяю: объяснить тут ничего нельзя, – с нетерпением в голосе повторила тетка. – Это болезнь. Мания величия называется. Вкупе с идейной бесплодностью. И полной бессовестностью. Ваша редакторша – нравственный урод, ошибка мирозданья. Суд тут бессилен, потому что идеи не патентуются. Вот если бы она твои тексты перепечатывала, это другое. А так – меняй работу.

– Ой, извини, я не знала, что ты не одна, – вдруг зарделась девушка, увидев меня на пороге комнаты.

Мне же в свою очередь стало любопытно посмотреть на этот нежный цветок с ласковым голосом и верой в человечество.

– Это мой Сашка так вырос, – хмыкнула Вика. – Ладно, ну что ты, валишь?

– С работы?

– Нет, отсюда.

– Мда, Вика, ты не меняешься. Как ты живешь с такими адскими манерами? – улыбнулась девушка.

– Не поверишь, не хуже, чем ваша редакторша с отсутствующим мозгом.

Они рассмеялись. Журналистка оказалась моложе Виктории, небольшого роста, немного пухлая, но в меру, с талией и женственными овалами там, где положено быть женственным овалам. Зачем такие ванильные плюшечки вообще идут в журналистику?

– Ладно, извини за беспокойство. – Девушка поспешно засобиралась.

– Могу тебе только одно последнее средство посоветовать, – проговорила Вика. – Запиши ее на диктофон. А потом дай на планерке послушать всей редакции.

– Но тогда мне точно придется уйти, – невесело улыбнулась посетительница.

– Так тебе по-любому придется, – радостно заключила Вика. – А так хоть с музыкой!

Девушка вздохнула, посмотрела на Вику, как на безнадежную больную, и исчезла в коридоре. Но тетка вдруг подняла свою пятую точку и выбежала следом:

– Вот телефон, скажи от меня. Главный редактор культурных новостей в «Прогороде». За ним должок имеется еще по прошлому делу по скандалу на интервью с одной известной певицей, так что звони. – А когда дверь закрылась, она пояснила мне: – Нужен человек на культуре, чтобы брать контрамарки.

Я кивнул, это было в ее духе, во всяком случае, бескорыстной благотворительностью моя тетка не славилась. Вообще она славилась в основном тремя вещами: мозгами, дурным характером и красотой. Да, помимо хорошей фигуры природа одарила ее еще и картинной, немного даже вычурной российской красотой: именно российской, а не русской, потому что тут были намешаны и огромные васильковые глаза, и бледная кожа, и тонкий татарский нос, и чувашские скулы, и удмуртские брови полукругами вразлет. Дочь поволжских народов – так называла Вика сама себя. Людям она нравилась, во всяком случае с первого взгляда. По поводу дальнейшего общения могли быть варианты, в основном – взаимовыгодные.