Майн кайф

Но не придётся долго сшивать спокойствию ткань восприятия.

Если над нашими головами циклопы навели уныние, то обязательно с другой части света двинется антициклоп, чтобы исправить деяния оболтусов.

Солнечному свету: да! да! да!..

И даже в ночь, как в разведку: а какой он, следующий день?

Конечно, пришлось хлебнуть лиха.

Рыбий жир в то время был жидким и очень неприятным на вкус, хоть и натуральным.

Но я упорно повторял строчку стиха, который декламировал при стечении народа, стоя на табуретке:

…Хоть я мальчишечка, но я солдат.

И морозы те меня уже не помнят, а я-то их, как сейчас. Ведь они были не просто за сорок – их было все сорок.

Всем своим холодным телом наваливались они на входную дверь, и даже взрослым было в тягость открывать её, потому что сразу за ней стояла сама Арктика.

А нам-то, чтобы увидеть чёрную пипу носа белого медведя, надо было просто резче заголять проёмом дверь.

Но, видимо, долго собирались, копошились, укутывая носы в шарфы, и упускали самое интересное.

Но на том чудеса не заканчивались. Окрик злой шилом клюва колол слух и природовещательная птичья корпорация как давай выговаривать: вы почему так долго ковыряетесь… и синички, не дожидаясь приглашения, вламывались в наше жильё, сетуя на тяжёлые условия содержания на воле.

Лагерная жизнь не всем по нутру, но мы приговорены к сроку.

И сделано это было по нашему же желанию. Мы выезжаем на военные сборы в летний лагерь, в расположение кадрированной части трубопроводных войск в районе озера Балхаш. Прослушанный курс на военной кафедре необходимо катком армейского порядка закатать нам в сознание на практике, причём на долгие годы.

Возможно, когда-нибудь понадобится.

Шар в шар.

Лысое блистающее солнце прямо в глазах, а паричок облачка где-то в стороне.

В гортанях окон военного городка запали языки форточек.

Днем нет выхода из несметного количества жара казахстанской степи, а ночью весь он сшагренивается до шкуры солдатского одеяла, и ох как его там остаётся мало.

Мерцают звёзды в тёмной холодной воде неба, как рыбы, тихонечко шевеля жабрами, вычисляют свое место в пространстве, помогая себе плавничками.

И может быть, пока на них не смотрят, успевают быстренько, перешмыгливо меняться местами в звёздной пыли космического неубранства, сталкивая и не замечая маленькие кометы, которые каплями детских обидчивых слёз льются из-под век космической черноты.

Первые три дня условным противником номер один для нас была жажда.

Вода-то льётся из асбестовой, слегка наклоненной трубы, как из худущей коровы во время дойки, через отверстия, сделанные по всей её длине, прямо из скважины.

Но она настолько холодная, что символ еды – зубы, не рады тому, что находятся на передовой.

Но мы всё равно постоянно, как клещи, присасываемся к отверстиям, хотя офицеры просят не пить её, а лучше дождаться горячего чая, объясняя, что на нагрев холодной воды и уходит из организма большой запас сил. Куда там…

Обгорели сразу же, как на море, носы в первый день.

Мешки солдатских гимнастёрок в процессе потонаделения потихоньку начали прилегать к фигурам.

Кирза сапог быстро братается с кожей пяточной. Хорошо, что папаня учил в детстве наматывать портянки, а то можно сразу набить кровавые мозоли, как несколько наших ребят.

Они-то ходят по расположению лагеря хоть и в кроссовках и кедах, но как на шалнирах "роберты", т.е роботы.

И буквально в первые дни мы извещены, что скоро приём присяги. Правда, даже не наизусть надо учить, как при приёме в пионеры, а прочесть по тексту на бумаге. Уже четвертая по счету клятва верно служить, выполнять заветы Ильичей, партии и народа.

Ну и почитаем…

Тем более, за это нам к торжественному обеду будут приторочены лакомства в виде кусочка масла и варёное яичко.

Ну вот, мы и настоящие офицеры, и сразу в запасе.

Но и до него нам пока реально долго. Время в карауле тянется, как импортная жевательная резинка.

В тонюсенькую нить, то есть, почти исчезая из реальности и не обнаруживая своего присутствия, а потом вроде собираясь в один маленький, мягкий податливый комочек на зубах, начинает принимать причудливые формы, но никуда не исчезает, причем уже давно потеряв вкус.

День об ночь. А офицеры нас так нашомполировали инструкциями, что некоторые из них и сами потом были не рады. Один из них, видимо, из сострадания к живой природе, решил полить цветы, которые находились на этаже в штабе, где был пост со знаменем части. Работу он свою продолжал, обходя горшок за горшочком, пока не приблизился к нашему курсанту, стоявшему на посту, и сразу сам захотел на горшок, обмерев от ужаса, потому что услышал звук передернутого затвора автомата и предупреждение: стой, стрелять буду!

И будем, пусть только кто попробует прокрасться незаметно в арочный склад и выкрасть задвижки трубопроводов.

Как мой знакомый талыш слегка подправил нашу присказку "не украсть, не покараулить" на "не покрасить, не покараулить".

И покрасим ещё немало.

А пока развод караула. И очередной инструктаж. А мы в это время будем принимать ванны. Солнечные.

Хотя с ними уже, наверное, хватит, потому что и так время для отдыха перед караулом не стали использовать для сна, а попёрли загорать на лавочки за территорией лагеря.

Монотонный перечитатив псаломным голосом прервался резко и веско стуком об асфальт.

Из второй шеренги, из-за наших спин, вывалился и по-пластунски направился в сторону начальника наш боец.

Ты куда, Мартын? Вспомнил сборы в Тюмени, когда мы на занятиях по тактике отрабатывали команду майора Касаткина "ЛОЖИСЬ" в полной выкладке, а дальше по-пластунски.

У многих это получалось по-ребячьи. И Игорь Сергеевич смазал увиденное солдатской сальностью:

Вы как на бабу ложитесь. Плохо.

А Мартын снизу, из амбразуры между ушанкой и воротником, пальнул комментарием-вопросом: на бабе, что ли? И в смех, как в пляс: прямо танец живота, и смеялись, и извивались, и насытились, и другим осталось, потому что скоро побегут пересказывать. И доставят до других ушей точную версию, как копию с картины мастера-художника. А он и был у нас один из самых юморных.

Нет, извини, брат, это первый удар нанесла нам жара, естественно, солнечный.

Первые потери. Просто потеря сознания.

А вот теперь полная концентрация. Политрук в актовом зале прихватил всё наше внимание речью.

Своему голосу он хозяин. Умело расставляет акценты, где-то понижая его до трагических нот, а по большей части уводит в зоны патетики.

Где-то, доводя до словесной паркетики, видимо, речь отшлифована и отлакирована была не в один год.

Он накачивал зал в течение часа. Стройный, видно, что сухожилия прикреплены к костям надёжно, как в авионике. Ладно подогнаны и внутренние органы друг к другу, и эту начинку, как правильно сложенный парашют, пакует почти новенький, точно в размер китель в обруче офицерского ремня.

Хромовые сапожки резво снуют по сцене, изображая танец умирающего лебедя, таким образом передавая картину последних метров кросса в исполнении наших курсантов в самом хвосте колонны, и весь зал высыпается в смех.

А вот он громовым голосом обличает империалистов.

Яркость ярости вспыхивает там, где морским узлом слова затягиваются на шеях наших врагов.

…Тэтчер – Гитлер в юбке…

…Рейган – американский третьесортный актёришка…

…И я после такой речи готов был схватить автомат и гнать воображаемый взвод солдат навстречу врагу. Но где он в уже темнеющей казахстанской степи?

Стэп бай стэп. А каждый шаг тяжестью кольчужного веса отдаётся в башке сотрясением мозга, и кровь заменена потом.

Сердце попёрло железнодорожными цистернами через узловую станцию всех чувств на передовую, в режиме военной мобилизации, с возрастающим напором: тыдын-тыдын… тыдын-тыдын…

Полустанки клапанов мелких сосудов превращены в непрестанки с постоянно поднятым зеленым флажком.

И неважно, где он: порву я в макраме пасть врагу и насажу я его, как бабочку в гербарий, на свой штык-нож, как суворовец когда-то крушил врагов.

ЗА РОДИНУ!!!

И местные пусть прячутся по своим норам, как суслики, а то не дай бог под горячую руку…

Ну ладно, остынь чуток. Покури.

Да уже бросил я к тому времени. Ну тогда иди лучше дальше исполнять свой солдатский долг служения отечеству.

Не пришел ещё твой час на поле брани.

А пока на кухню – чистить картошку. Сегодня мы в наряде.

Надо же, и политрук почти следом за нами. Решил проверить своими зубами, насколько хорошо курсанты питаются?

Ну просто отец родной. Да за таким в огонь и воду.

А он, пройдя по территории кухни, которая находилась под открытым небом, только огороженная забором, заглянул прямо в котлопункт, под навес.

И вынес через некоторое время оттуда завёрнутый в газету свёрток и направился в офицерский городок.

Мой друг, который оказался свидетелем происшедшего, чуть позже рассказал, что видел то, что потом было завёрнуто в газету. Комиссар прихватил из солдатского котла несколько банок тушёнки. И, прикрываясь газеткой, как фиговым листом, презумпился до последнего.

Э-Э-Э!!! Ваше благородие!

Мы не поняли… вы случайно не попутали свою шерсть с государственной?

Не вместе с нами кашу из одного котла, а мясо, причём наше и отдельно.

Не солдатский формат, как бы сказали сейчас.

Вы же нам только что о высоком, о морали, самопожертвовании, долге и чести, о беззаветном служении Родине. Ах ты …арас…Тараса Бульбы нет на тебя. Он бы тебя, чем породил своего сына, тем и…

Значит, водочку, наверно, решил придавить сверху мяском где-нибудь со своими друзьями?

Ведь дома, тушёнкой закусывать не будешь. Ну что? Приятного аппетита, значит.

А пили офицеры этой кадрированной части трубопроводных войск до зеленых… человечков, иногда даже преступая закон.

Однажды, вернувшись из районного центра поздно ночью, они подъехали на "УАЗе" к воротам контрольно-пропускного пункта. И на сигнал открыть ворота наши ребята, которые стояли там в наряде, немного замешкались. А когда курсант уже двигался к ним, прозвучал пистолетный выстрел… Пуля попала в ворота.

Наутро весь лагерь пришёл в движение… Наши офицеры сновали в расположение штаба, местные тоже куда-то постоянно перемещались. По лагерю ходили разные версии случившегося. В конце концов через некоторое время всё успокоилось. Чуть позже, когда мы уже грузились в обратный путь, наши парни помогали затаскивать в вагон офицерам тяжёлые ящики из-под какого-то оборудования или боеприпасов.

Возможно, это и были те самые плоды дипломатических переговоров.

В расположение нашего лагеря, правда, уже чуть позже, прибыла ещё одна комиссия. Но это уже был десант из округа по медицинской части, потому что в доблестной Красной Армии, в наших рядах, завелись неблагонадёжные. Воинской клятве они остались верны, но присягнули тайно и горшкам. И посвящали им всё больше времени. Дизентерия уже размечталась масштабом, мечштабелируя каждый день всё больше бойцов к себе в кровать.

И высокое медицинское начальство решило оценить эту опасность на глазок. Вся наша, еще жилая, сила была выстроена в степи в несколько шеренг, и каждому было приказано вырыть себе яму. Ну, конечно, не ростовой окоп для погребения, а просто углубление каблуком сапога.

Приказали снять портки и, сидя над лункой, тужиться.

А потом медицинское светило, прося наклонить поклон до земли, как солнышко ясное, заглянуло каждому в воронку.

Наш остряк Ося, когда пристальный взор опытного начальника был устремлён в его потроха, спросил у него, как у опытной гадалки: а не видна ли уже там Тюмень?

И он оказался провидцем.

Чуть позже проверки, но раньше отведённого срока, прозвучала команда "в ружье".

Вернее, ружье это у нас отняли в связи с временной недееспособностью и, спешно поздравив с обретением погонов, растолкали по вагонам и ТЮ-ТЮ …ТУ-ТУУУУУ.

И только что и хватило сил перепотеть на погрузке и попрощаться с армией насовсем…

И наш бесславный путь отступления был с конкретной дискретностью помечен вдоль всей железной дороги пунктирами пункций мочевых пузырей и вонючей дриснёй.

А тут, несколько лет назад, посмотрел документальный фильм о Суворове, где рассказано было простенько о том, почему имел успех наш полководец на полях сражений.

Все же помнят его крылатое выражение: пуля – дура, штык – молодец!

Так вот, эта присказка, оказывается, на деле означала следующее: в связи с тем, что точность боя стрелкового оружия была низкой, а стоимость зарядов была высокой, наши солдаты по приказу фельдмаршала порох экономили и изо всех сил старались сократить дистанцию для ближнего боя, где и полагались на остроту холодного оружия.

А неприятель-то, сберегая живую силу, открывал огонь издалека. Они ценили жизнь каждого солдата.

Им не нужны были великие жертвы для достижения побед.

Вот в этом и есть величие России: во имя порою не совсем внятной идеи наворотить великую гору трупов собственного народа.

И чем беспощаднее ты губишь пушечное мясо, тем больше твоя слава как "ПАЛКОВОДЦА".

Извините, дорогие мои, но, похоже, и в серебряном веке Екатерины "серебра" было не больше, чем правды в Советском Союзе.

Ведь здесь, на мой взгляд, и есть один из главных вопросов морали.

И даже в условиях войны нельзя её сваливать вместе с телами солдат в братские могилы.

Ради своей славы и почестей вы готовы губить миллионы жизней.

Так во имя чего живёт страна? Во имя человека?

Я с уважением отношусь к Рокоссовскому. О нём, в воспоминаниях всех, кто воевал вместе с ним, рефреном повторяется одна и та же фраза: он дорожил солдатской жизнью.

В отличие от Жукова, который открыто заявлял, что при штурме Берлина советские войска под его командованием шли в атаку по минным полям противника, как будто их не было совсем.

И понятно, кто из них оказался славнее, разбрасываясь солдатскими жизнями, как махоркой.

В приёмной бинтом обиды перевито горло.

Сила воли плюс характер, но надо ещё поскрести по сусекам…

Ожидание, длительное своим повисанием над пространством и временем.

Наслоение терпения на ожидание, натерпленное на ещё не отвердевшее основание.

Следующий слой нажидания.

Наслоение нажидания на терпение. Наслоено до мозоли, натерплено и уже огрублено.

Терпление – на уже огрубленное нажидание и потихоньку про себя уже обруганное.

Раздражением пухну и, как пухом из подушки, давлюсь им, а в один непрекрасный момент крик рвёт рот, и его глотают все.

Длинна чалма дней запоя вокруг мозга. И ты, как палач, готов броситься сам на себя с топором. Ведь ты столько раз обещал себе: никогда больше.

Но клятвы кляп молчит в горле.

Пил сначала в злость: пусть ересь благородная вскипает, как волна. Потом всласть, и сразу с запасом на похмелье.

Потом из жалости к себе. Наощущенился до положения вниз.

Долго зрело внутриполитическое решение, и вот уже "ТАСС" уполномочен заявить.

Таз уполномочен заявить, что уже полон и через край, и ты уже нажрался, как свинья.

Патернализм еды надо мной не властен – сыт я собственной желчью и даже излишки имею.

Вот она, опять горлом выход ищет…

Неповторимый, устойчивый вкус, пожалуй, ядрёнее, чем у стиморола. Корчь… Горчь.

Ну да, кое-что наше не идёт ни в какое сравнение с импортным.

С большой, конечно, долей горечи, но кто же ропщет. Ведь едят же и буржуи горький шоколад.

Хотя только нам, пожалуй, больше по вкусу горячий снег.

И я не понаслышке знаю, что такое жидкий металл. Вот же, ещё тому назад был железным.

Ну и сейчас, конечно, остаюсь, но в состоянии ртутном. Как иногда былинный богатырь Терминатор.

А вчера-то – восьмиручный, двухголовый, трехножкий…

Дуревестник растворится в буре.

Кто не спрятался – ты не виноват.

Пришлось тебя стреножить, одну голову оторвать не удалось, как лишние руки, и стали её заталкивать вовнутрь.

И ногами пришлось пару раз тяпнуть. Клюв орлиный пришлось оторвать, нос поэтому, видимо, остался слегка ороговевшим.

Почему синяк под глазом и шея набекрень? – это ты у кореша своего спроси. Это он больше всех усердствовал.

Во рту нсрн, в голове звн, в коленях држь. Волосы-то кто, как Гулливеру, привязал так заботливо? Голова с подушки не поднимается.

Болячки мышами скребутся по сусекам, периодически выводя из строя что-нибудь в мышечном комплекте.

Над руинами мозговой деятельности стелется дымок.

То, что случилось так феерично, не закончилось бы венеерично.

А точно не подвёл искусственный спутник любви?

Вот и развивай теперь фантазию на тему: девелопмент, девелопай.

Говорили ведь ребята, что она…

Это не взгляд – это взбляд…

Но и мыслей не было не ответить, и так всё ясно.

Вышло вообще всё сабо самой.

Хотел помочь надеть плащ, а она рукой в рукав промахнулась и… в ширинку попала. И еще нечаянно нога у неё подвернулась, пришлось на колени припасть.

И выгребла, как сапёрной лопатой в поле, картофельные клубни с пожухлой ботвой…

И превратила её в первый сорт… ну просто пальчики оближешь.

И развернули "папочку" и ознакомились со всем содержимым.

А потом крыкхнула, как мембрана проколотого динамика магнитофона на максимальной громкости, и, завалившись на спину, расставив ноги, будто придавленная тяжестью, захрипела: ХРА – ХРА – ХРА…

Может, храни нас всех… госп…

Да вроде тогда ещё комсомол господствовал, не утратив своих позиций. И надо же, и здесь в башку мысли не самые умные лезут.

Зев промежности – шёлкову бородушку с масляной бороздушкой, если гипсовым слепком запечатлеть в таком виде, – похож на восклицательный знак будет.

Хотя гипс здесь, пожалуй, не уместен будет. Ведь этот сакральный символ нужно, наверное, в приступе пещерного вдохновения выполнить на огромной гранитной горе, как неорождённый эталон для наскальной живописи… женописи… писи…

А если свою промежность, прямо сейчас, то опять ведь только вопрос и вырисовывается…

А вот здесь никаких сомнений. Можете проверить, расспросив очевидцев.

20 сентября 2000 года в шесть часов вечера и фигнадцать минут с небольшим коллективом секунд, численностью не более шестидесяти, в проеме моей двери, даже не межкомнатной, а выходящей сразу на улицу, показалось лицо с чипсой.

Да, именно с маленькой, предназначенной к посеву картофелинкой. Глаза тоже выглядывали из тары, где обычно хранят посевной материал, – из мешков.

И было понятно, что там как минимум по паре глаз имеется в запасе.

Голова, скудно политая жидкостью волос, явно не видела сегодня мягкой подушки и даже расчёски.

Сидение под луной слегка утянулось по временной шкале ближе к утру.

Молнией летал поручик "золотая пятка" за очередной бутылонькой.

Аптека, улица, фунфырь.

И, как это часто бывало, наш приятель очнулся в бытовке практически готовым к работе.

Правда, сразу броситься в пучину дел не удалось. Помешало легконькоё недомогание, а сначала и вовсе непонимание того, на каком полустанке сошёл вчера…

Потому и заглянул он ко мне, в избушку на рыбьих ножках, за потребительским кредитом для погашения "задолженности" перед вчерашним.

Какие проблемы? Никаких: получите и расписываться не надо.

И ещё пару слов о текущей жизни и, разумеется, о рыбалке. Он, конечно, не из самых заядлых рыбаков, которые даже в стакане кипятка, держа за хвост и подёргивая притопленного чайного "мышонка", ждут поклёвки.

Но не упускает случая порыбачить и конкретным своим мастерством облещения не уронит честь всего рыбачьего класса.

А сегодня и сон оказался в тему.

Корявый на этот раз оказался в шкуре земляного червя, причём сразу насаженного на огромный крючок. И ладно бы просто под водой, а то ведь рядом с окунем, который ртом с экскаваторный ковш пытался заглотить наживку.

Вот парень и намучился на ночной "рыбалке", потому что проснуться было в состоянии подпития ещё труднее.

Он один раз меня очень выручил с червями зимой. Нет вопросов, – сказал он мне, – пошли.

В его ведении как сантехника находился дом, отколовшийся где-то в ледяной Арктике и прибитый в тупик улицы.

И организовал этот дом целый переулок и назвался Кольским.

Домик основательно пророс своим фундаментом в древность, и в подвале, уже не раз затопленном далеко не арктическими чистотами, образовался весьма приличный плодородный слой.

И где как не в этой богатой витаминами землице селиться замечательным соседям. И они-то сильно и не противились перспективе освежиться.

В тот раз мы смело кидались в воду снастями и ранили крючками глубину. Мы просто рвали и метали: окуни рвали, мы их метали на берег.

Климакс теплого климата. Не успел упиться летом – прохмельнуло.

И снова атмосферные явления изъязвлениями.

Правда, с осенними скидками на температуру. После перенесённой тяжёлой, но непродолжительной жары рекомендовано принять десять миллионов капель дождя.

Давай уже, погода, кроме формы принимай цифровое содержание.

Ветровым множествам нужно дометить до точности, под паровозный свист, шелестодорожный перегон листьев, которые росли и бухли, чтобы ухнуть, залысив деревья, по большей части тут же.

Тороидам туч наполниться каплеэлементарными частицами воды в соответствии с оговоренным выше объёмом.

Лужам отвести территории в соответствии с техрегламентом ухабистости.

Кто там у вас все это свёдет в единую ведомость?

Хорошо, давайте я подпишусь как потребитель – мне же расхлебывать вашу кашу. Похоже, все равно получится на "авось".

Хотя это и есть на современном языке облачное вычисление, только по– русски.

Кузнечики, тараща глаза, вывертывая тройной аксель, согнувшись, выхватывают у меня с пути какие-то свои постеры, кубки, медали, которые у них висят на "стенах" и превращаются в дайверов, ныряя в землю.

И не путайтесь у меня под ногами – мне спешно.

И осторожнее с главным судьей ваших упражнений – с лягушачьим оскалом улыбки охлажденного тела болотной принцессы.

А то, при неудачном приземлении, – дисКВА-КВАлификация в тёмную стынь жаблудка.

Не до ваших мне соревнований и не королевская я особа, чтобы быть куда-либо приглашённым.

Я вообще-то хочу быть владыкой, но речным.

Мой девиз: наживка, поклёвка, подсечка – нажива.

Ну вот и место лова. Первая роль – официанта. Быстренько баночки, скляночки, и кушать подано, и ожидание реакции на рыболовное усилие с червячной передачей.

Ну что, пока рекламная пауза… А мы наедине с собой и побеседуем.

Хотя почему наедине, вон же червячки в банке шуршат землицей.

Сколько кубометров родины пропускает сквозь сердце земляной червь? И каждую ее частицу встречает обручальность колец его тела. Он любит её до зубовного скрежета.

Это чинуши на публике клянутся землю есть, а предпочитают в ресторанах только плоды сладкие. Он землю ещё и плодородием снабжает.

Подставляет себя для внутривенной инъекции крючка и смело бросается на поиски рыбьевого тела, когда нам захочется ушицы хлебнуть, он хлебает воду.

Ну чем не патриот?

И сколько их остаётся в жадной до крючков и блёсен коряжистой пасти реки.

Это же не чиновничий патриотизм, который можно замутить по команде.

Вон, на окраине города "Аванпостом" выстроили молодежь плечо к плечу, под ура-патриотические вскрики о том, что Родину любимую должны беречь и защищать от врагов. Охранять незыблемо нашу территорию.

А то придут иноземные захватчики и превратят нашу землю в помойку, вычерпав наши богатейшие земные сокровища, – нефть, газ, руду, вырубят леса…

А тут же, не далее полукилометра, организовали полигон для вывоза грязного снега с дорог и дворов города, пустив под бульдозер несколько гектаров мелколесья.

Или вот оно, воспитание на образцах, не дожидаясь прихода врага, наглядно показываем, как будет.

Команда прозвучала из того же окна, откуда была спущена разнарядка на патриотизм.

А в ответ: молчание ягнят, молчание волчат, волчание волчат, журчание ягнят.

Это потом наш букварь будет бунтарь.

Я зайцем бы выгрыз единоморквизм.

Не дает он нам ничего, кроме бедакаротина и боливитаминов.

Клопом бы выпил волюнтаризм…

Мы наш, мы новый мир построим до основанья…

Весь мир усилий мы разрушим.

Потом мы в правописании будем признавать только обвинительный падеж.

И будет, возможно, большой падёж.

У нас и в сытое-то, гламурное время шёл брат на брата, сестра на сестру.

Хотя там уже трудно было понять, кто кого килиманджарит в лимпопо.

И потом где-нибудь в сибирской, девственной, волшебно красивой тайге симпатюля из первых рядов гламурщиков, сидя за колючей проволокой, будет выть по ночам, вспоминая, как он был расточителен за богато накрытым столом.