Песни фей

Обойду стороной: болтлив уж очень.

Сыну отдал московскую квартиру,

ну а сын помнить-знать его не хочет.

      ***

Вот семья молдован. С тепла степного,

с голодухи тут ищут лучшей доли.

Как сороки, воруют, нет такого,

чем побрезгуют. Дать им денег, что ли…

Ходит-бродит, юродит в худом теле

девка-дура-душа, простоволоса,

Александра; тиха при грешном деле,

только смотрит потом тепло и косо.

      ***

А в избе, что напротив, не жгут света;

продают, но никто смотреть не хочет;

был хозяин – повесился тем летом:

боли раковые сверх всякой мочи.

А потом я узнал: на той же балке

(дом был куплен на вывоз издалека)

его первый хозяин…

как мочалка…

Над неверьем такая вот издевка.

      ***

Поневоле соседей изучаешь,

круг сужаешь, истории их слышишь.

Этих мест лучше, ближе не узнаешь,

чем зимой, – летом красным не опишешь.

      ***

Одиночество снега под луною,

одиночество месяца на небе –

а теплее, чем в городе с женою,

а нужнее тоска вина и хлеба.

      58

Тут мы пьем, тут работаем, гуляем,

о высоком, о низком рассуждаем.

Тут мы книги читаем, спим друг с другом

и не знаем беды за недосугом.

Тут метель заметет, тут снег растает,

тут вся жизнь всяко с нами побывает.

Тут застанет нас смерть, возьмет природа.

Это вроде посмертная свобода.

      59

А глядишь: зиму перезимовали;

и припасов, и дров – всего хватило;

отоспались и вдоволь налюбились;

книги вдумчивые читали ночью,

чтивом легким днем, утром забавлялись.

      60

Спячки зимней долгий холод

кончен, свету-то в оконце

сколько! Год умыт и молод.

Бег ручья-первопроходца,

шум летящий птичьей стаи,

вид снегов, льдов, с тела спавших.

Смех слыхали, засыпая,

бед, нас осенью обставших, –

где они? А мы свободны,

живы мы весною красной.

Силы сильны и бесплодны

воскресают неопасно.

      61

А лететь всего полмира –

от жары неимоверной,

от нечистого дыханья,

от заразной, южной, скверны.

Черной Африки виденья

отстают в полете быстром;

в холод, голод возвращенье,

в край весны благословенной.

      62

А в канавах вода грязна, бурлива;

а до станции добрести, доплыть – уже приключение;

берешь две буханки хлеба и чихаешь, сопливый,

и покупаешь перцовку в целях самолечения.

Надо забор подправить, надо убрать осенние

горы и груды листьев, надо проверить трубы,

надо с окон содрать зимнее утепление,

на чердак отнести, чтоб не мешалась, шубу.

Надо вымести грубый зимний сор на улицу,

отпереть летнюю кухню, занести туда стол и стулья,

надо хлопотать в саду, над землей ссутулиться.

Так и буду я эти "надо" до конца повторять июля.

      63

Уж какой ты работник, я ль не знаю:

год который качается под ветром

твой забор, что того гляди и рухнет,

на каком честном слове прикрепился

к трем столбам! Может, нас переживет так.

      64

Здравствуй, Адонис!

Как спалось, мой господине,

в этой долгой снежной пустыне,

в этом голом образе мира,

какой не видеть

уже благо?

Как спалось-почивалось,

ворочалось как, лежалось

под белым легчайшем снегом,

под лётом ветров, туч бегом?

Как смерть миновала,

без ущерба ли?

Каково тебе возвращаться,

расцветать под весенним солнцем,

под ветерком качаться,

заморозков пугаться?

Красивый стоишь, пригожий

в лугах родимых.

      65

Тяжелеет снег, и в сердце

думы мокнут, тяжелеют;

от весны, беды согреться

чем? – остатки дров чуть тлеют.

Ну не брать же новой ноши,

не идти же за охапкой;

хлюпают водой калоши,

и капель стучит по шапке.

Как-то все само собою

вдруг прогреется, случится;

между раннею весною

и цветущей сон мой длится.

      66

Что ты вспомнишь любви в весеннем свете –

отведем да рассеем. Мало помнишь:

имена-то, какие не бывает,

чтобы в жизни, – их вычитал, наверно,

в старых книгах, – нет ревности к страницам.

      67

Сад в продрогших зеленях

ранних, слабых света ждет,

сад скорбит в весенних днях,

перед солнцем предстает.

Недоверчивы к теплу,

ветви старые кряхтят,

им бы греться лечь в золу,

да пожить еще хотят.

68

А не холодно ли водой апрельской

плыть – прям жжет, все вдоль тело, душу сводит?

А не рано ль тревожишь заповедный

водоем плеском, хилыми гребками,

одиночеством водным забавляясь?

      69

Нет. Пощупаешь ногой –

и обратно, зябкий жест;

а, бывало, молодой

средь посевернее мест

да поранее времен,

не крестясь, с разбега – ух! –

полувыкрик, полустон –

телу радовался дух.

      70

От тех баловств, прыжков – чего осталось?

только память – и от того, кто прыгал,

разве больше? И люб нам серый, старый,

осторожный пловец – с одышкой, плеском

воду мУтит, а узелок сиротский

с полотенцем да чистыми вещами

башмаки, чтоб не сдуло, приминают.

      ***

Ты какой Геллеспонт переплываешь?

Что ногою натертою хромаешь?

ТРЕТЬЯ ИНТЕРМЕДИЯ

      71

Слышу я не свой язык –

звучит аглицкая речь.

К резким звукам не привык –

нашим вОльно плавно течь.

Посвист вражий, скрип чужой,

а понятно все о чем:

то ли ветер надо мной,

то ли досками мой дом.

      72

А сквозь всю мою благую глухоту

мысли его дошли,

не дар языков открылся, дался рту,

но понятны стали смыслы чужой земли.

Сижу, перевожу из Блейка,

визионерствую,

шланги и лейка

лежат заброшены, дождями лью…

Опыты получаются, по моей невинности

в чужом – его – языке, успешные;

словеса сплетаются, любо им новый смысл нести –

ну а смыслы тут всё кромешные.

Знаю, с чем играюсь, не окажусь

чужих слов толмачом, толковником –

в дух проникаю помимо слов, становлюсь

вполне соучастником, совиновником.

      73

Вот закроешь глаза – и как не здесь ты,

а под небом ясней, синее, выше,

и травой пАхнет не такою горькой.

Голоса, песни слышишь – слово в слово

как по-русски. О чем – не понимаешь.

      74

Англия викторианская –

бывшее буйство сказочное

стало стыдливей, сдержанней,

силы угомонились.

Обычаи стали законами,

не перестав быть священными,

сказки стали всеобщими,

не перестав быть английскими.

      75

И кто сегодня царствует, чье знамя? –

Виктории – она годов не знает;

как не было двух мировых над нами,

Британия полмира занимает,

три четверти истории…

      ***

И мы послужим королеве Вики!

Ей оба царства дадены, и наше

безгрешнее Британии Великой,

и королева в нем юней и краше.

      ***

О первая из фей, твоя держава,

летучая и мирная, не знает

себе границ – перетекает слава,

моря и воздухи перелетает.

      ***

Что власть твоя? – не иго и не благо,

и хмурая страна тебе подвластна:

нам от тебя ни в тьму, ни в свет ни шагу,

храним тебя, хранишь нас безопасно.

      76

Сад английский обрастает

зеленью – крапивой русской,

жжет изнанкой лист, хватает –

не пройти тропинкой узкой

без ущерба, без ожога,

а дожди прольют – по пояс

мокнешь, холодна дорога,

в зелени колючей кроясь.

      77

И возьмешь книгу в русском переводе,

и прочтешь, перечтешь – и все понятно,

как там было, пока стихи писались,

быстро думалось, чувствовалось томно,

на какие цветы, листы смотрелось.

      78

Роза красная растет,

дикая, в моем саду,

свет-английская – цветет

у тьмы русской на виду.

Роза малой красоты,

ароматов чуть живых,

роза дивной простоты

мне милее роз иных.

      79

И мы тоже пришелицы, нездешней

мы породы – откуда же иначе

крылья легкие, вся наша манера

щебетать без забот, летать безгрешно?

Непричастны к скорбям и злу вчерашним.

      80

Ходит моя королева,

смотрит на дальние страны,

смотрит направо-налево,

смотрит, глядит сквозь туманы –

где еще духом английским

мир оживить, встревожить,

где еще глаз обрыскать

синие дали может?

      81

О, не обойди вниманьем

сонное наше царство,

иначе безвестно канем,

сгинем в своем коварстве,

иначе станем степью,

болотом бЕз конца краю –

времени лихолетью

историю проиграем.

Щебетом вышним, дольним

ты огласи окрестность,

о королева, вольным

народам дай эту местность –

летучим, легкоживущим,

в эфирах и ниже сущим.

      82

Мы слетелись, прижились – не развяжешь

с этим местом, мы счастливы, свободны;

что не автохтонки – так и не скажешь,

только слишком для здешних благородны.

      83

Герой английский Робин

похаживает томно.

На многое способен –

пока же смотрит скромно.

Худей худого Бобин,

оголодал бедняга,

и рев бурлив, утробен,

слюна течет – яд-влага.

Сей Барабек геройский

ждет время урожая –

с картошкой он по-свойски

и брюкву уважает.

И живности отары,

стада, тьмы поголовья

готовы скопом, даром

принять его условья.

Поля, леса и горы,

пространство – мили, дали –

сглотнет, схлебнет озера,

заест свои печали.

Небесную твердь света

сгрызет неутомимый

едок, и время это,

и будущие зимы.

      ***

Не скандинавской псине

готов лежит к обеду

мир – с Англией, Россией –

со вторника на среду.

О, не безмозглой псицей

последнее усилье

над нами совершится,

над нашим изобильем.

И не восторг щенячий

над новою игрушкой

услышим – скрип скрипящий,

от челюстей идущий.

      84

Три мудреца – и я из них

мудрее всех, мудреней, да, –

по волнам вверх-вниз, на больших

зыбях, без тени и следа.

И таз гремит по тем путям,

куда нет ходу кораблям.

Скиталец бледный Одиссей,

наскучив знаемой водой,

под беглый свет звезды морей

плыл – стать ледышкой ледяной.

Наш таз эмалей не вредит,

над водной бездною скользит.

Большая мудрость нам дана –

дана, умножена на три;

Гиперборейская страна

предстала в отблесках зари.

Полярное сиянье – льды

подняли светы на дыбы.

Не простецу, умельцу вод,

но мудрецу – чтецу времен,

гребцу страничному – черед

мир до конца пройти – и вон!

Туда, куда не видит глаз,

в том, чего нет, летит наш таз.

      85

Курица-красавица

у меня жила,

пела, ряба, песенки,

хлопали крыла.

Рифма-греховодница

с ней была в ладу –

сказки сочиняются

на лету, ходу.

Были, небывальщины

чудо хороши,

не для смысла сложены –

на потех души.

Курица-красавица

пестрая была –

в сказочках-то всякое

из добра и зла.

Что-то мне запомнилось,

что-то сам наврал.

Слушайте, товарищи

и велик и мал.

      86

Когда свой королевский двор

держал король Артур,

он не был на расправу скор

и с поданными хмур.

Он веселился день-деньской,

умен/пьян наш король,

пускал к столу он в день любой

и рвань, и чернь, и голь.

Купцы к богатствам его шли

со снедью и вином

и вести дальних стран несли –

о чем? – о том, о сем.

Он рыцарей с полмира звал,

и рыцари ему

служили славно, стар и мал,

не помня почему.

Сходились в замок колдуны

провидеть-прорицать

конец времен, итог войны,

их сроки исчислять.

Поэты кельтский и латынь

мешали – песни петь

ему – о поиске святынь

и про Артура смерть.

Враги ходили рядом с ним,

но не вселяли страх,

он вышней волею храним

в боях и на пирах.

Но дочь иудина была –

и женская любовь

войну на землю навела,

проникла ядом в кровь.

Не так, как раньше, прав в бою –

в кровавом забытьи

он принял в грудь судьбу свою,

отдал долги свои.

Он зашвырнул прочь верный меч

за тридевять земель,

но сам не смог в сырую лечь

предвечную постель.

Есть суша за морями вод –

гиперборейский край,

там спит король, встает раз в год

увидеть месяц май.

      ***

Не вечно будут виды тьмы,

плохие времена –

случится после сна-зимы

английская весна.

      87

Всё вокруг нас – английская деревня,

и шиповник цветет, и люди знают

друг о друге постыдное и ревность

и родство – кто в каком живут – скрывают.

Не хватает чего? Убийства только –

чтобы сыщик, бродяга иностранный,

разбирался, старушка с парасолькой

наблюдала, мелькала непрестанно.

      ***

Ну а что, и убийства здесь бывали, –

всюду страсти, и мы людей не хуже, –

два дедка четверть века враждовали,

полуметр земли спорный был им нужен.

Время быстро течет, от близкой смерти

один спорщик вполне ополоумел:

Как же так, я уйду, и он прочертит

не по-моему край – тот, кто не умер!

Уходить с земли, не доделав дело, –

это глупо. Достал старик ружьишко.

И слезятся глаза, и три прицела

все на цель, как один. Попал не слишком.

Рука дернулась, рукав пропитался

малой кровью, тот умер от инфаркта,

не от раны, стрелок едва держался,

он и вызвал полицию, азарта,

злобы чорной хватило переставить

два столба, пока к нам они спешили.

Прав ли старый, не став с судьбой лукавить?

Много пил – так ведь оба много пили…

      ***

Ну а дальше что? – Как-то откупились.

Не сажать же: любой срок ему будет

как пожизненный. Сыновья сложились,

дачу продали – суд да не осудит.

Третья интермедия закончилась.

            88

Пить – не ржавчину же пить –

смысл менять? – одна беда –

трубы, бочки – та же вить

рыжая пойдет вода,

что ни делаем, каким

бы умельцам не платить,

а бурдой себя поим,

жидкой грязью стану мыть

овощи, посуду. Мыл

ноги – словно загорел,

словно землю исходил

босиком и за предел.

      89

Был колодец – наше место силы.

Не было воды свежей и лучше,

со всего поселка приходили:

трубы-то когда еще подключат.

Дед гордился жилами земными,

знал их, как свои; богатство наше

чистое, некупленное хлынет

в лейки и с вином смесится в чаше.

      ***

Осушили ближние болота,

дальние застроили домами,

и воды не стало, и заботы

принимать в саду гостей незваных.

      90

С детства эта вода тебя поила;

было время, сырой, некипяченой

водохлеб опивался – знал, наверно,

что иссякнет, так впрок хлебать-те прорву.

В ней такая есть память – пей и помни.

      91

На краю стакан – бесхозный, общий;

разные ходили, я скрывался

от недобрых взглядов, любопытных,

от расспросов глупых, постоянных.

Может быть, мешал чем их свободе,

жажде; может быть, прихлопнет больно

кто из них, за кем я наблюдаю

с детской, городской тоской любовной.

      92

Вода бежала под землей

и в тишине и в глубине

всласть напиталась силой той,

что от самих земли корней.

И вознесла в верха земли

то, чему б света не видать.

Тут воды были и прошли,

им вОльно, светлым, протекать

под солнцем вещим, молодым.

Они давно погребены

и, невозможные живым,

в стезях подземных стеснены.

      93

Ну, пора хоть какую-то работу

тебе делать: весна не время смерти

и не время покоя, долго может

сад расти сам собой, но ищет руку,

по-хозяйски которая пройдется.

      ***

Сколько можно надеяться на чудо;

сад стоит, мы храним, а ты, хозяин,

не так свят, чтобы без труда земного

все устроить: и росту дать растеньям,

и плоды их собрать, и что подрезать.

      94

Я разминаю плоть земли

в ладонях, пыль ее и прах;

мои усилия пришлись

ей в пору; ее мучил страх,

она покинутой была,

ни грядок ей, ни парников,

одна крапива в рост росла –

царица русских сорняков.

Безрадостный избыток сил

искал любых себе путей

и вырождался в образ мал.

Но я к трудам, к скорбям ожил.

Для садоводческих затей

брал шланг и заступ выбирал.

Я огород свой не забыл.

      95

Осторожно. Не навернись. Больную

спину с грузом ворочай аккуратно.

Да найми кого – станут азиаты

незадорого, плохо так трудиться,

среди них ты – умелец и начальник.

      96

Земля заждАлась – заступ сунь

под ребра ей, копать спеши,

чтоб встретить всходами июнь,

трудись в саду не для души –

трудись для голода, рубля,

так труд ценнее и честней,

не любит русская земля

пот гимнастических затей.

      97

Результаты трудов твоих невИдны,

так и надо: сливаются с обставшим

местом-временем, им идут на пользу,

неприметно врастают в сад, впадают.

Ты уже тут не гость, гуляка праздный –

часть природы, хоть трудник неумелый.

      98

День прошел в трудах своих, заботах.

Я б коммунистических канунов

и не поминал бы, неохота

пить. Я красный флаг куда засунул?

Ночь. Читаю книги, ощущаю

смутное – где надо и не надо –

беспокойство, книгу закрываю,

выхожу ходить-бродить по саду.

ЧЕТВЕРТАЯ ИНТЕРМЕДИЯ

Начинается Вальпургиева ночь.

      99

А не просто все так твое томленье:

календарь не настенный, настоящий

есть, висит, и сегодня оторвется

его темная, светлая страница –

темно-светлая – рассуждай, как хочешь.

      100

Чудных свойств набрались вещи,

легкостью подспудной, тайной.

Ветер по взлетевшим хлещет,

путь змеит зигзаг случайный.

      101

Ночь майская.

Погода подмосковная.

Народ

съезжается на дачу.

Блекнет свет

предпраздничный.

Куда мне деться в эту

чарующую ночь

в поселке дачном?

      102

И здесь есть место – холм,

и здесь летят

шальные хороводы –

бЕгом,

крУгом,

следы по полю.

Собственным испугом

трепещет ночь,

неверные огни –

о вид,

о звук,

меня не обмани!..

Здесь ждут меня неявные созданья

земли и духа,

книг и вещих снов.

Я весь готов

огромные земные расстоянья

брать лётом сумасшедшим,

быстрым, быстрым,

как смертный выстрел.

Какие бродят бледные сиянья

в прозрачном синем воздухе,

на черной,

зеленой,

пробужденной,

злой

земле?

Мне влаги влей,

меняющей состав моих кровей.

Хоть раз почувствовать,

что я –

природы часть,

телесность ощутить;

во всю мощь мне доступную,

всю прыть –

играть,

шутить.

С кем голым пляс плясать?

С кем пьяным допивать?

Добавку брать.

      103

Место силы и место нашей веры.

Раз в году, в ночь великую, мы помним,

как земля была нашей безраздельно,

ярким цветом мать-бездна колыхалась,

бездна наших времен. Прошла и бездна.

104. ХОР (на разные голоса)

Ночь – россыпями

огней бросовыми,

ночь – сыростями,

ветров милостынями,

ночь встала играть свободная

над безднами соприродными.

Ночь каменная,

ночь пламенная,

решающая,

прощающая.

Разнообразье форм, богатство сил,

народец полубожий закутил.

И клады наверх,

и люди наверх,

и не умрешь сегодня.

Танцуешь стройна,

танцуешь бледна

в белом своем, в исподнем.

Дорога сюда не длинная,

дорога сюда старинная,

дорога себе кусает хвост,

а ты раз дошел,

то сам не слишком прост.

Веселая ночь,

обреченная ночь –

напился я,

нализался я.

Хорошая ночка

для свалки и пьянства.

На мне ни листочка,

одна плоть – убранство,

одна плоть – убранство

худое, худое,

сдуревшим от пьянства

давай хоть такое.

Легко так на сердце,

что я и не помню,

когда так бывало

в судьбе моей скромной.

Мелькаю, играю,

летаю по маю,

я сильным и храбрым себя ощущаю.

Действительно счастье – во всю мощь и силу,

не водка какая меня подкосила,

не томное курево мысли лихие

сменило на сны, на мечты голубые…

      105

И кого тут бояться тебе? Малый,

неприметный народец-торопыга,

веселыга, народец тороватый

снедь несет, пить готовит: мясо, хлеб и

водка, водочка – выпей, нынче можно.

      ***

И скажи, что не дома тут, не дома,

что кто смотрит, кто косо смотрит, хмуро,

кто не рад, не подаст стакан, тарелку,

не посадит на место поудобней,

под твой тост кто не выпьет, не нальет кто!

      106

В ночи пугающей, благой –

гремящий хохот, громкий свист.

Иду змеящейся тропой,

тревожен, трезв, причесан, чист.

      ***

На торжества твои, земля,

я зван – и тихо что пою,

пустые мысли веселя;

за стол сажусь, с народом пью.

      107

Да, какая-то благость во всем этом

точно есть. Мы не просто озоруем,

но даем земле радость: без нее нет

сил ожить для Господня лета. Плясом,

нашим хохотом землю-мать разбудим.

      108

Ночь Вальпургиева встала

над землей в чуть видном свете;

белая, наколдовала –

не прокрикнет утром петел

сквозь туманы сон ложбины,

мы доспим до новой ночи.

Облак дивные махины

на землю с собой волочим.

Четвертая интермедия закончилась.

            109

Ночь прошла, и спокойным, ясным утром

мы все здесь, будто в славе нас не видел,

в силе вЕщей; и сад зеленый мало

начинает белеть, цвесть со всей силы,

будто спуды какие отвалили.

      110

Я спать ложусь, я по(д)гулял

изрядно – сонна голова,

туманна, спать – и день мне мал,

чтоб отоспаться; лег едва –

и сразу щебет, сразу жар

весны со всех ее сторон,

вчерашний снится сумрак чар,

сегодняшний в нем длится сон.

Хватило получаса мне

восстановить что было сил;

я бодр и весел по весне,

как будто пьян вчера не пил…

      111

А после этой встряски всяких нервов

иди купаться, смой с себя росу

соленую… Отчаянным и первым

гребком держись у вод, волн на весу.

      112

Теперь-то не холодно, можно

нырнуть, громко фыркнуть, проплыть

на глубь; все, что неосторожно,

но может мне сердце взбодрить, –

проделать. Теперь вправду лето –

во всем естестве, красоте,

во всем изобилии света,

по всей широте, долготе…