Конфуций и Вэнь

И скорее всего именно этот чиновник вдохновил учеников на то, чтобы впоследствии зафиксировать беседы Учителя в виде упорядоченного Лунь юя.

Но позвольте, возразит читатель, по тексту стоит «колокольчик», пусть и большой, но не «колокол». А «колокольчик» – это как-то несерьезно для великого Учителя. Уж лучше бы был «Царь-колокол» (подумает русский человек), или хотя бы просто «колокол»! Отнюдь, возразим мы, читатель просто не знаком с логикой древнего китайца.

Традиционно считается, что выражение му до – это «колокол с деревянным языком», потому что му – это «дерево», «деревянный». Но подобное толкование противоречит и грамматике, и рисунку иероглифа. Выражение му до – это, буквально, «деревянный колокольчик» или «деревянный бубенчик». Графического указания на существование какого-то «языка» здесь нет.

То, что му – это обычное «дерево», а не какой-то «деревянный язык [колокола]» – об этом уже сказано. А иероглиф до расшифровывается следующим образом. Он состоит из двух графем. В его левой части – ключ цзинь – «золото», «металл». Этот иероглиф цзинь (БКРС № 588) имеет также древние значения «колокол», «звучание металла (о колоколе)». Кстати сказать, существует несколько других иероглифов с этим цзинь, которые означают различные виды колоколов. Но в большом колоколе – всегда «язык», а в правой части иероглифа до мы видим знак гао.

В древности знак гао означал что-то ритуальное: то ли голову «чёрта», или ритуальную «маску», или фигуру пляшущего жреца с «головой», а рядом с ним – «жертвенный бык». Обобщая, можно сказать, что это что-то «круглое». Главное то, что этот иероглиф с давних пор не имел самостоятельного значения, что тоже объяснимо: он никак не вписывался в традиционное понимание этого суждения о Конфуции. Но точно такой же иероглиф, который так же произносится, но в отличие от нашего имеет малюсенькую «черточку» (дянь) на «голове» жреца, имеет следующие значения: «яички», «тестикулы», «*высота» (БКРС № 4011). А это означает, что наш перевод – «бубенчик», «колокольчик» справедлив: именно у «бубенчика» внутри бывает не «язык», а «бусинка» или «шарик».

Да, но почему все-таки «бубенчик» (или «колокольчик»)? Дело в том, что в древности в домах не было освещения, – не было освещения и на дорогах. Китайцы ездили на одноосных повозках, запряженных лошадьми (чаще – одной лошадью, как и у самого Конфуция). Для того чтобы избежать несчастных случаев на дороге, к хомуту лошади – впрочем, так же, как и у ямщиков в дореволюционной России – крепился «бубенчик». И только благодаря звону этого бубенца люди вокруг знали, где проходит дорога (Дао), если движение происходило в темное время суток. Вот чиновник и сравнил уже умершего Учителя в гробу с таким «бубенцом»: после своей смерти Конфуций будет показывать Дао тем людям, которые «бредут во тьме». И история Китая подтвердила слова этого прозорливого человека.

Для того чтобы вся эта абсурдная история с «колоколом с деревянным языком» (так обычно переводится словосочетание му до) стала читателю более понятной, приведем наглядный пример из фантастического мира. Предположим, что первоначально в древнем Китае жили какие-то племена, средой обитания которых был лес. Племена достигли высокого уровня развития и в техническом, и в гуманитарном отношении. И один из мыслителей этого племени, похожий на нашего чиновника, философски взирая на какой-то мощный дуб, образно назвал его «деревянным танком». Потом эта цивилизация в Китае исчезла и вместо нее пришли «китайцы полей», – цивилизация, которая имела развитие более низкое и которая заимствовала у своих «лесных» братьев буквально все, включая иероглифы, т. к. языки были близкими. Они восприняли слова мудреца ушедшей цивилизации за «чистую монету», представляя себе дело таким образом, что раньше у «лесных» действительно был такой «деревянный танк» для сражений. Однако так случилось, что этот древний мудрец почему-то очнулся от своей летаргии в лесной пещере и пришел посмотреть выставку оружия «полевых китайцев». И зело удивился, когда подошел к «танку». На нем висела вывеска: «Железный танк из металла». А рядом стоял другой танк, с другой вывеской: «Деревянный танк из металла». Мудрец стоял и долго чесал свою седую лысую голову. А потом отправился обратно в пещеру – досыпать вечность, потому что не понял мира.

После того, как это непонятное суждение Лунь юя ознакомило Китай с понятием му до, в Китае появился «антагонист» этому словосочетанию: цзинь до, где знак до – то же самое, что и в суждении. И это словосочетание в традиционном понимании и переводе означает «колокольчик с металлическим языком». Но такое выражение включает в себя сразу два иероглифа «металл», – по одному в каждом знаке. И буквально получается: «металлический колокольчик из металла».

Для того чтобы понять, насколько велик был авторитет Лунь юя в древности, и как тщательно последующие китайские комментаторы встраивали в ушедшую «до-луньюйскую» действительность даже незначительные эпизоды Лунь юя, целесообразно рассмотреть один из таких показательных примеров. В Китае существует очень авторитетный древний текст – «Установления династии Чжоу (Чжоу ли)». Уже одно то, что в его традиционном названии мы видим известный нам иероглиф Ли, трактуемый – а именно об этом свидетельствует весь текст документа – в своем более позднем значении («уложения», «церемонии»), свидетельствует о его относительно позднем происхождении (не ранее IV в. до н. э.). При этом известно, что сам термин «чжоуский ритуал» (чжоу Ли) ввел в оборот Конфуций. Первые главы этого документа посвящены чиновничьей структуре в древнем государстве и обязанностям отдельных чиновников. Вот что можно прочитать в разделе, посвященном обязанностям одного из таких чиновников («Установления династии Чжоу (чжоу ли)», Раздел 1 «Небесные чиновники», пер. С. Р. Кучеры, стр. 158):

В первый же месяц нового года во главе подчиненных им чиновников просматривали записанные [для обнародования] тексты законов и объявляли [приказы], звоня в металлический колокольчик с деревянным языком.

А в примечаниях переводчик Станислав Р. Кучера пишет (там же стр. 244): «Имеющееся здесь в оригинале слово му до является названием ручного колокольчика с деревянным языком – если последний был тоже из металла, тогда наименование приобретало форму цзинь до. Использовался как сигнальный инструмент, особенно в армии». Нет сомнения в том, что археологические раскопки могут обнаружить такие «колокольчики» с остатками или признаками деревянного языка, – но только в археологическом слое, датируемом временем уже «после Конфуция». Авторитет Лунь юя просто обязывал китайцев начать производство именно таких «деревянных колокольчиков».

Для современного читателя осталась одна маленькая «неловкость». Все, конечно, похоже на правду, но Конфуций… и «тестикулы»? Ответим так: у нас, христиан, менталитет совершенно иной, чем у древних китайцев, мои драгоценные читатели. Ведь мы же нисколько не смущаемся от того, что называем кого-то словом «драгоценный(-ая)»? И китайцы тоже не смущались этими «тестикулами». Когда наиболее образованного и успешного чиновника назначали смотрителем императорского гарема, – а значит, чуть ли ни главным советником правителя – его оскопляли (с его согласия, конечно, но иначе он эту высокую должность занять не мог). То, что у него удаляли, – он никогда не выбрасывал, а помещал в специально изготовленную для этого шкатулку большой цены. Чиновник держал эту шкатулку на почетном месте в доме, и то, что содержалось в ней, имело традиционное название: «драгоценность». И для нашего чиновника из суждения тот Конфуций, которого он увидел, был самой высшей драгоценностью, а иначе, – зачем на него смотреть, открывая гроб (проведем вполне уместную здесь параллель: тоже – в «коробочке», и тоже – открывали, чтобы посмотреть)?

Мы – люди мира – совершенно разные в наших словах и привычках, но самое главное для всех нас то, что у нас – одинаковое Дэ. До сих пор. И это – «чудо из чудес», как сказано, правда уже совсем о другом, в коптском Евангелии от Фомы.

Суждение 3.25

3.25. Почтенный (цзы) сказал, что (вэй) «[Музыка] Шао во всем (цзинь) прекрасна (мэй)! (и, восклицат. оттенок) [И] сверх того (ю) [она] добрая (шань)». [Он также] сказал, что (вэй) «[Музыка] У во всем (цзинь) прекрасна (мэй)! (и, восклицат. оттенок). [Но] не (вэй) во всем (цзинь) добрая (шань)».

Это – очередное суждение Конфуция о музыке. И не странно ли для читателя, что суждение с «похоронами» Учителя в тексте Лунь юй фактически обрамлено суждениями с «музыкой»? Подобное свидетельствует о том, что музыка, как и стихи, имела в жизни Конфуция большое значение.

Иероглиф шао переводится как «прекрасный», «прелестный», «изящный». Традиция считает, что Шао – это музыка, составленная легендарным правителем Китая Шунем, который отличался скромностью, а также миролюбием и справедливостью. Иероглиф у переводится как «военное дело», «воин», «военная доблесть». Традиция относит создание этой музыки к периоду правления сына Вэнь-вана – У-вана, который в сражении разгромил силы иньцев, начав тем самым, уже официально, эру правления династии Чжоу. Читателю понятно, что заявлять о том, что военная музыка «не во всем добрая» – это высказывать свое отношение, в первую очередь, не к музыке, а к войне. Потому что венная музыка, по самой своей сути, «доброй» быть не может.

Приоритеты Конфуция здесь очевидны: он против решения каких бы то ни было вопросов с помощью военной силы, и ему не очень нравятся «военные марши». Но не являются ли подобные наши выводы выходящими за пределы текста этого суждения? Нет, т. к. данное суждение только подтверждает тот факт, что Учение Конфуция основано на силе Дэ, а не на оружии или принуждении.

Суждение 3.26

3.26. Почтенный (цзы) сказал (юэ): «*Положение (цзюй, т.ж. «пост») высокое (шан), – [но] не (бу) великодушен (куань, т.ж. «снисходительный», «милосердный», «щедрый»); исполняет (вэй) ритуал (Ли) – [но] не (бу) благоговеет (цзин, т.ж. почитать», «поклоняться») [перед духами предков]; *оплакивает покойника (лин, т.ж. рит. «*обряд оплакивания покойника», «*плач», «следить за») [и] справляет траур (сан, т.ж. «*гроб с телом покойника», «*соблюдение траурного обряда»), [но] не (бу) убит горем (ай, т.ж. «скорбеть», «*сострадание»). Разве (хэ) я (у) [могу] с *уважением (и) взирать (гуань, т.ж. «брать пример», «*поощрять») на такого (чжи, или: «на это»)?!». (цзай, конечная восклицательно-вопросительная частица).

Конечно, не может, – ответим мы за Конфуция. Конфуций – другой. Этим суждением он обличает те великосветские отношения и то лицемерие в аристократической среде, которые имели место в его время. Но разве могло быть иначе в этих «верхах»? Ведь Конфуций – разумный человек и пребывает в здравом уме. Да, могло быть иначе, и более того – уже было, причем, в истории Китая. Это – Шунь, Вэнь-ван, Чжоу-гун и другие. Все они – аристократы, но не такие, как нынешние.

И сам Конфуций тоже является одним из таких подлинных аристократов духа, которые некогда составляли цвет и величие китайской нации. Его отличие от всех этих древних заключается только в том, что всё его «достояние» состоит из единственной небогатой повозки с клячей. Однако «духи верха» на повозках не разъезжают. Убожество восприятия мира человеком любой эпохи заключается в том, что по его убеждению подобные люди – истинные аристократы духа – давно в прошлом. Так же думали и современники Конфуция, и даже его ученики. Чиновник из «похоронного бюро» их всех поправил. Он тоже из этой плеяды – из аристократов духа. Он такой же «дух верха», как и Конфуций.

Вступление к Главе 4: еще раз о Жэнь

Первые семь суждений Главы IV посвящены вопросу Жэнь, а кто-то из наших читателей все еще не совсем четко представляет себе, что́ под этим иероглифом подразумевает сам Конфуций. А возможно и что-то из прежних наших пояснений уже подзабылось. Как гласит мудрая русская пословица: повторение – мать учения. Добавим от себя, что это относится, в том числе и к Учению Конфуция.

Автор прекрасно понимает, что этим своим «Вступлением» он повторно приглашает читателя в тот «сумасшедший дом», где «говорят только правду». Дорогой мой читатель, если ты все еще увлечен этой интересной для тебя книгой, – значит, ты уже давно поселился с нами в этом милом «доме», забыв о том, что рядом с тобой важно сидит сам Конфуций.

Но ведь целью или намерением нашего читателя должно быть вовсе не то, чтобы опровергнуть заявления автора этой книги, – автора, который буквально удерживает своего читателя в этой психиатрической лечебнице, – а в том, чтобы действительно понять слова Конфуция, сказанные им в Лунь юе. Понять, – но не опровергнуть! Ведь Конфуций говорит все это и для «северных варваров», в том числе. И если это так, если читатель действительно заинтересован знать всю правду, – какой бы нежелательной или неприемлемой для него самого она ни была, – если ему вконец опостылело знакомиться с теми бездарными «Афоризмами», которые приписываются этому величайшему гению Китая, – он просто вынужден хоть немного времени… пообжиться в нашем уютном «гнездышке». Потому что Конфуций – именно здесь, в «компании» таких же сумасшедших, как и он сам, а наш читатель хочет знать правду о Конфуции, а не о Мэн-цзы или о том, как об Учителе думали в Китае в то или иное время. Если же здравый ум читателя не позволяет ему пойти на такое «преступление» против всего его «разума», что ж, в таком случае – до свиданья! Пусть этот читатель довольствуется имеющимися «Афоризмами», которые являются результатом многовекового труда таких же, как и он, «человеколюбивых» (Жэнь) людей.

Считается, что иероглиф Жэнь Конфуций придумал сам или позаимствовал его из какой-то прежней лексики. Исследователи этого вопроса отмечают, что в Ши цзин (Книга стихов) этот иероглиф используется в значении, близком к слову «добро». Но читателю Лунь юя уже давно ясно, что это не так, и что у самого Конфуция, как и в Ши цзин, этот иероглиф означает нечто совсем иное, причем, несравненно более важное, чем простое «добро» (или даже слово «захмелеть», как переводят этот же иероглиф в каком-то «еще более древнем» тексте).

Читателю уже хорошо известно, что вместо «двойки» в иероглифе Жэнь поставлен давно забытый всеми знак шан – «верх». И такой «комплексный» иероглиф уже невозможно перевести каким-то одним словом европейского языка, потому что он представляет собой некий «развернутый сюжет» или даже целую «картину», на которой изображен человек, предстоящий «духам верха». А что это означает – «предстоять духам верха»? Это тоже отдельный вопрос, который требует объяснения. И именно по этим причинам целесообразно оставлять иероглиф Жэнь без перевода. Что, конечно, оправдано только в том случае, если читатель уже точно знает, что́ это такое. Вот этим мы сейчас и займемся, потому что иначе эти первые семь суждений четвертой главы для нас останутся не совсем понятными.

Уже можно определенно сказать, что текст Лунь юй – а точнее, порядок следования в нем суждений – составлен очень мудро, хоть на первый взгляд это и не бросается в глаза. Мы уже вскользь встречались с иероглифом Жэнь в предыдущих главах, – всего четыре раза. И сейчас целесообразно все эти выражения с Жэнь освежить в памяти для того, чтобы – как бы отталкиваясь от них – прийти к какому-то общему обоснованному объяснению этого Жэнь. Приведем еще раз эти встретившиеся нам выражения:

1.2. Почитание линии предков (Сяо) и младших братьев (ди) – не это ли, как кажется, и является корнем Жэнь?

1.3. За виртуозными речами и хмурым видом редко скрывается Жэнь.

1.6. Молодой человек, достигший возраста участия в жертвоприношении, должен как к высочайшей особе относиться к Жэнь.

3.3. Человек – и не Жэнь! Тогда на что похож ритуал (Ли)? Человек – и не Жэнь! Тогда на что похожа музыка (юэ)?

Из этих предварительных высказываний можно сделать вывод, что Жэнь – это вовсе не «человеколюбие», как его традиционно трактуют все исследователи, а это – некий человек, который отвечает какому-то внутреннему, в том числе и нравственному, критерию. Такому человеку не свойственно какое-либо лицемерие или актерство. А почитание «младших братьев» или просто «младших» – это абсолютное отсутствие гордости и проявление в человеке подлинного смирения. Наличие такого человека среди современников Конфуция – редкость, и даже не просто редкость, а как бы существование большой драгоценности. Поэтому всякий молодой человек, который уже имеет толк в жертвоприношениях, должен всячески стремиться к общению с таким Жэнь и относиться к нему чуть ли ни как к самому правителю Поднебесной. Но ведь и правитель Поднебесной – в чжоуской древности, конечно, – именовал себя уничижительно, и это не было лицемерием.

Зададим себе вопрос: для чего все это молодому человеку? Какая ему лично от этого выгода? Ответ дадим немного позже. При этом ясно, что сам Жэнь к такому общению с людьми не очень стремится: его должен найти этот молодой человек, если ему повезет. Попробуем это объяснить.

Дело в том, что для самого Жэнь это не очень интересно – общаться с посторонними. Потому что в это время сам Жэнь находится в процессе своего духовного «ученичества»: он еще не утвердился в этом состоянии, и по этой причине любые отвлечения этот процесс тормозят. В это время он больше занят своим внутренним миром, – самим собой. Но у него уже есть какие-то личные наработки в этом вопросе, уже имеется какой-то «багаж» в познании этой науки. Более того, раз уж он взялся за этот нелегкий труд, значит, ему хорошо известно, для чего он все это предпринимает. А это – тоже знание, которое ни в каких книгах – ни до, ни после Конфуция – расписано не было, и которое представляет несомненную ценность для молодого человека, готового пойти по тому Дао, которое предлагает Учитель.

Про человека Жэнь можно было что-то узнать только от него самого. Древние чжоусцы об этом не писали (не фиксировали письменно ничего из того, что относилось к сфере общения между ними, потому что не видели в этом необходимости). Они постоянно пребывали в этом «состоянии Жэнь», и оно было естественным для их жизни, их внутреннего мира. И если и можно было что-то узнать о внутреннем мире Жэнь, так это из древнего текста Ши цзин. Но даже из тех суждений Конфуция, которые посвящены этой Книге, прекрасно видно, что его современники ничего не понимали в стихах, относящихся к Жэнь. Когда через несколько столетий после начала Чжоу мир стал меняться, и когда бо́льшую часть времени верхов общества стали занимать различные внешние дела, а значит, у человека стали превалировать мысли о «земном», – именно в это время «искусственная практика» Жэнь стала востребованной для тех, идеалом которых по-прежнему оставалось начальное Чжоу. Но реальный «пропагандист» этой практики появился значительно позже, – им стал Конфуций.

И именно по этим причинам молодой человек должен был искать общения с Жэнь: об этой практике можно было узнать только от самого Жэнь. Для молодого человека тот, кто практикует Жэнь – это главный учитель во всем: в подлинном ритуале, во внутренней дисциплине, в правильном поведении на людях, в объяснении, что́ такое истинное Дэ, в понимании мира предков, и в понимании самого смысла жизни.

Удивительно точным и важным определением в суждении 1.2 является то, что Сяо – это «основа» или «корень» (бэнь) Жэнь. Как это понимать? А так, что Сяо является не только основной характеристикой такого человека Жэнь, но что Жэнь, как качество, может зародиться в человеке только через Сяо. И если этого Сяо в человеке нет, – он никогда не станет Жэнь, потому что искусственно заставить себя стать Жэнь невозможно по самой человеческой природе. Даже при наличии Сяо это сделать очень трудно, если только это не происходит, во многом, «само собой», – от искреннего и неутоленного интереса человека к какому-то конкретному «духу верха». Это – как любовь в молодости, когда предмет твоего интереса все время присутствует или в твоем сознании, или где-то в подсознании, и готов в каждую минуту «выскочить на поверхность». Не может быть сомнения в том, что читая эти строки, в них узна́ют себя многие истинные христиане или суфии.

Сяо – это не обычное «почитание родителей». Без искреннего внутреннего «жертвоприношения» своего сердца предкам подлинного Сяо быть не может. Сяо – это любовь и сострадание к умершим и живым. К умершим – потому что подавляющее большинство всех наших ушедших родственников не хотело умирать, – они хотели продолжать жизнь на земле. Они воспринимали свою смерть, как трагедию. Сяо – это вера или знание того, что человек не умирает, а переходит в виде «духа» в иную форму существования, где он живет жизнью, подобной здешней. «Оттуда» он видит нашу земную жизнь и по мере своих сил помогает нам, если мы этих «духов» не оскорбляем своим поведением: если помним о них, если их почитаем, вспоминаем их имена, – что находит выражение в регулярных «жертвоприношениях» и заботе об их могилах. Сяо – это жертвенное отдание всего себя, всего своего сердца, духам предков и заботе об их потустороннем благополучии. На такое способен далеко не каждый. Всё то, что сейчас сказано о Сяо, – это только ученический пересказ фрагментов книги В. М. Крюкова «Текст и ритуал».

Однако обычному человеку не свойственно охватывать своей любовью весь мир – на такое был способен наш Силуан Афонский. Обычный человек «прилипает своим сердцем» к кому-то конкретному, например, к старцу Серафиму или, уже повзрослев духовно, – к нашему несравненному евангельскому Христу.

При этом следует обратить особое внимание читателя на тот факт, что когда мы говорим о Сяо, речь идет исключительно о своих предках, т. е. о предках своего рода. Хорошо относиться, а также хорошо думать, можно и нужно обо всех предках, но кормить жертвоприношениями и проявлять Сяо – только к своим. На то, чтобы отдавать свое сердце всем сразу – и своим, и чужим – обычный человек не способен, и у него это никогда не получится. В этом случае он утратит Сяо даже по отношению к своим собственным. Вот такое «сердечное», искреннее Сяо и является «корнем Жэнь». Как это понимать? Сейчас разберемся.

Более того, суждение 3.3 свидетельствует о том, что Конфуций уважает только человека Жэнь и всех тех, кто к такому состоянию стремится. Все остальные – это «маленькие человечки» (сяо жэнь, с этим термином Конфуция мы еще встретимся), которые достойны только сожаления. А как иначе можно понять слова Конфуция о том, что если ты не Жэнь, в таком случае ритуал можно «выбросить в мусорное ведро»? Ведь его слова «тогда Ли – это не Ли» следует понимать именно так. Потому что, что́ такое ритуал и музыка для самого Конфуция, – это читателю уже хорошо известно. Без Ли и юэ жизнь для Конфуция теряет всякий смысл, потому что она уже не имеет отношения к своей истинной цели. И при этом Конфуций знает, что Жэнь – это редкость в нашем человеческом обществе. Но будем надеяться, что в конце концов это останется справедливым только для прошлого, но не для «светлого будущего» всего человечества.

И когда все это начинаешь понемногу осознавать и усваивать, – когда эти требования Конфуция к человеку все больше и больше проясняются в наших головах, – становится поневоле страшно за себя самого: настолько высоко Конфуций поднимает «планку» истинной человеческой жизни. И он в таком своем жестком требовании к человеческому роду не одинок: его «собрат по Учению», Христос, требует от человека еще большего. Одна только евангельская заповедь «не прелюбы́ сотвори» является непреодолимым барьером, как для подавляющего большинства мирян, так и для многих и многих монахов. А без этого дорога в Царство закрыта, точно так же, как без подлинного Сяо – закрыт путь к «духам верха» уже по Учению Конфуция.