Конфуций и Вэнь

Далее по тексту Лунь юй мы увидим, что Конфуций советует «почитать (цзин) духов (шэнь), но держаться от них подальше». И для него под термином Сяо подразумевается вся цепочка предков, начиная от умерших в шестом поколении и заканчивая живущими на земле потомками. В этой цепочке нет, и не может быть места никакой любимой «собаке» или «лошади». Это прекрасно понимали даже аристократы его времени. Но при этом естественно и понятно также то, что и термин цзин со временем тоже утратил свою исключительную принадлежность к «тому» миру и стал активно использоваться в нашем «мире животных».

Вывод из этого суждения таков: к живым родителям следует относиться как к уже умершим, т. е. как к «духам», и почитать их не за их земные «заслуги» или за то, что они кого-то «произвели на свет». Для Конфуция шэнь человека уже присутствует в его теле, т. е. во время его земной жизни, и этот дух просто «освобождается» от своей «оболочки» после смерти. Судя по всему, Конфуций представлял это таким образом, что сокрытый «дух» и сам «человек» – это, все-таки, разные «ипостаси». И он понимал, что не совсем правильное поведение человека при его жизни вовсе не делает его шэнь ответственным за это на все 100 %, хотя после смерти за это расплачивается все-таки именно шэнь, – то живое, что ранее «ожитворяло» все тело. И именно с этим шэнь связано «просветление сердца» человека.

Суждение 2.8

2.8. Цзы-ся спросил (вэнь) о Сяо. Почтенный (цзы) сказал (юэ): «[Во время похорон] трудно (нань) сохранить выражение лица (сэ). Приносятся (ю, т.ж. «иметь» в смысле «имеются») [соответствующие] жертвоприношения (ши). Уполномоченный сын (ди цзы) [облачившись] в траурные одежды (фу) [исполняет] свой (ци) тяжелый труд (лао). Родившимся (шэн) прежде (сянь) [предкам] приносятся (ю) жертвоприношения (ши) вином (цзю) и [предлагается] кушанье (чжуань) в свое время (цэн). Не такое ли Сяо достойно одобрения (ши)?».

Представленный выше перевод противоречит традиционному, поэтому он требует объяснения. Как уже известно читателю, на этом суждении заканчивается серия из четырех высказываний Конфуция, посвященных вопросам Сяо. В первом из этих суждений (2.5) Конфуций говорит о том, что «при жизни родителей следует служить им по ритуалу, а когда умрут – похоронить по ритуалу». И вполне естественно предположить, что последнее из этих суждений как раз и должно быть посвящено вопросу похорон.

Такое предположение подтверждается наличием в тексте следующих двух иероглифов. Первый – фу, переводится как «траурные одежды», «траур», «время траура». Этот иероглиф стандартно используется в следующих словосочетаниях: фу-шу – «шалаш во время траура», который устанавливался сыном у могилы родителя; фу-у – «одежда, надеваемая во время жертвоприношения»; фу-цзюй – «похоронные принадлежности», «погребальная утварь». В более позднее время этот иероглиф стал обозначать любую «одежду» или «платье», однако во всех традиционных переводах этого суждения отсутствует упоминание о какой-либо одежде, даже не траурной.

Второй иероглиф, а точнее, словосочетание из двух иероглифов, еще более интересно. Ушедших из жизни предков (цзу) в Раннем Чжоу называли «прежними/скончавшимися» (сянь), например, в словосочетании «прежние ваны» (сянь ван) или «прежние просвещенные люди» – сянь Вэнь жэнь (правильнее, «прежние получившие опыт Вэнь люди». И Конфуций этого не знать не мог. Именно этот иероглиф сянь содержится в рассматриваемом нами тексте – в выражении «прежде рожденные» (шэн сянь). То есть в данном случае речь идет об уже ушедших из жизни ближайших родственниках.

Из встречающихся здесь иероглифов первый в очередности ши – это «жертвоприношение» (БКРС № 5548). Его мы уже рассматривали, он известен читателю по выражению да ши – «большое жертвоприношение». Далее по тексту следует другой иероглиф ши (БКРС № 9918), который переводится как «рит. жертвоприношение», жертва предкам», «рит. принимать (получать) жертву (напр. о предках)». Иероглиф сэ – «выражение лица» – нам тоже уже известен, точно так же, как и словосочетание ди цзы, которое мы подробно рассмотрели при анализе суждения 1.6. Весь остальной текст понятен без объяснения.

Еще раз зададим себе вопрос: почему Конфуций так серьезно относится ко всем этим похоронным процедурам и жертвоприношениям покойникам? На него отвечает В. М. Крюков («Ритуальная коммуникация в древнем Китае»):

Стр. 192. Из западночжоуских инскрипций известно, что деяния предков рассматривались древними китайцами не только как пример для подражания, но и как источник действенного блага для их здравствующих потомков. Заслуги покойных родственников переходили на живущих, приводя к накоплению «благодати» (Дэ).

Стр. 193. …духи предков вступали в сношения с людьми – как податели милостей нематериальных <…> «счастья», «благодати» и «вечной жизни». Эти дары ниспосылались в ответ на жертвоприношения предкам.

Стр. 196. Чжоусцы понимали, что нельзя обрести счастье и долголетие, не делая постоянных жертвоприношений предкам. Но они также отдавали себе отчет в том, что для предков ценна не только и не столько сама материальная жертва, сколько чувство смиренной почтительности (Сяо), испытываемое людьми по отношению к ним. Отсюда – устойчивое выражение сян Сяо («выражать смиренную почтительность посредством жертвоприношений» или «жертвенно выражать смирение»). Говоря другими словами, по мысли чжоусцев, в жертву должен был приносится не посторонний предмет, но частица самого жертвователя.

Стр. 211. Обретение благодати-Дэ ставится в прямую зависимость от ритуального общения с духами предков.

Стр. 212. …В тексте [надписи «Ши Цай дин»] употреблено выражение ле цзу мин Дэ, т. е. «Дэ, дарованное достославными предками».

Сделаем небольшое отступление технического характера, а точнее, еще раз повторим сказанное ранее. В большинстве цитируемых нами текстов произношение всех иероглифов по системе «пиньинь» передается строчными буквами русского алфавита, курсивом. Для правильного понимания читателем значения того или иного иероглифа в цитируемом тексте мы те из иероглифов, произношение которых в нашем переводе передано с заглавной буквы, тоже воспроизводим с заглавной.

В последнем процитированном нами предложении перевод В. М. Крюкова в виде «достославный» – это традиционная передача древнего иероглифа ле, подлинное словарное значение которого совершенно иное. Ле (БКРС № 14928) – это «пылающий», «яростный», «сильный (огонь)». В действительности в этом тексте речь идет о тех предках, которые получили опыт «просветления сердца», причем, этот опыт носил такой интенсивный характер, что это их «новое» сердце воспринималось ими самими не как «светящееся/просветленное» (мин), а как «пылающее» (ле). Такие люди «светились» при взгляде на них со стороны, как это сказано о Вэнь-ване в древних текстах. Выражением ле Вэнь начинается один из известных древних Гимнов Ши-цзина, причем, общепринятый перевод этой фразы и здесь тоже не соответствует той реальности, которая как раз и подтверждается основными значениями этого иероглифа.

Мы можем не сомневаться в том, что Конфуций на собственном примере «выявления Дэ» (чжэ Дэ) убедился в правоте раннечжоуского подхода к этому вопросу. И только по этой причине у Конфуция – такое предельное внимание к ритуалу и к жертвоприношениям предкам. Для Конфуция главным было – искреннее подражание предкам и, в том числе, прославленному Вэнь-вану, а это всегда ведет человека к получению Дэ и к достижению состояния Вэнь. Другого способа «взращивания Дэ», кроме найденного чжоусцами, Конфуций не знает.

Читатель может задать автору неудобный вопрос. Он напрашивается сам собой у очень многих наблюдателей за подобными «разговорами о ле», – у тех, кто скептически слушает подобные «бредни» и с интересом ожидает развязки этой «пьесы» в виде подъехавшей кареты «Скорой помощи» с крепкими санитарами в белых халатах. Вопрос звучит так: «И какой прок от всех этих “подражаний древним”, которые ушли в далекое прошлое вместе с “таким” Конфуцием и всеми этими Ранними Чжоу? Для интереса, что ли?».

Ответ простой: Конфуций и древние китайцы Чжоу это Дэ имели как высшую ценность, а сегодняшнее человечество, включая вас, скептиков, – даже не знает, что это такое. Подавляющее большинство христиан этого «элементарного» Дэ не имеют. И именно в этом – тупик всей сегодняшней цивилизации. Это Дэ имели Вэнь-ван, Платон, Сократ, Царь Давид, Заратуштра, Нумений Римский, Христос, Моисей, Парамахамса Рамакришна, Конфуций, Плотин, Мухамед, Шанкара, апостол Павел, средневековые суфии, Иоанн Богослов, Серафим Саровский, Силуан Афонский и тысячи других, – все те, которые и сделали нашу землю человеческой. И все евангельское Учение Христа, которым так кичатся просвещенные европейцы, – оно только после обретения человеком этого Дэ, т. е. только после «просветления собственного сердца», что и знаменует собой рисунок чжоуского иероглифа Вэнь. А если без этого, – в таком случае, никто из существующих на земле христиан евангельские заповеди Христа выполнять не будет, потому что не в состоянии по своей животной природе. Это мы и наблюдаем в течении всех веков существования «Павлова христианства». «Из-под палки» – как это было в Средневековье, когда Церковь была всемогущей – кто-то как-то будет стараться, но только из страха, а если по собственной воле – никогда.

Без этого Вэнь любой человек остается в своей базовой основе животным, – тем скотом, для которого требуется плётка в виде наказания или смертной казни. Но ка́к одно животное может справедливо судить другое животное? Арбитром должен быть человек, поэтому Конфуций – зная, что он уже человек, – так рвался в управление государственными делами.

Все духовные гении человечества проповедуют об одном и том же: человек должен перерасти свое исходное животное состояние. Любой из нас это может, потому что в сердце каждого спит Бра́хман Упанишад. Это можно называть разными словами – китайскими, индийскими, греческими, персидскими, египетскими, еврейскими, мандейскими или русскими, – но суть дела от этого не меняется: высшая реальность оставалась той же самой во все века и тысячелетия, и она присуща этому миру в такой же степени, как и видимый нами закон смерти.

Детство человечества заключается в том, что этот «закон смерти» мы видим, и он нам знаком. Но для видения высшей реальности у человека существует иное зрение. Оно должно в нас проснуться точно так же, как неожиданно просыпается любовь. Ведь и любви тоже нет зримо, хотя она есть, – и за нее готовы умереть. Чем выше Истина, тем ее труднее уловить и тем труднее она усваивается. Это – Закон, который распространяется и на любовь. Ведь существуют же на земле те несчастные, которым неведомо это прекраснейшее человеческое чувство, а точнее – это совершенно неземное состояние… Человек-Вэнь – это та же самая любовь, но где любимой является весь Мир.

Суждение 2.9

2.9. Почтенный (цзы) сказал (юэ): «Я (у) *одобрял (юй, т.ж. «*соглашаться с», «*высоко ценить», «*быть заодно») Хуэея в [наших] разговорах (янь, т.ж. «*вести обсуждение, дебаты», беседа») об окончании жизни (чжун, т.ж. «кончина», «смерть», «скончаться», «умереть») [и о] белом цвете траура (бай, т.ж. «ритуальный цвет Иньской династии»), [и он] не (бу) избегал (вэй, т.ж. «противодействовать», «уклоняться») [таких бесед, хотя при этом] был похож (жу) на глупца (юй, т.ж. «дурак», «тупица»). [Он] – слабенький (туй) ребенок (эр, т.ж. «мальчик», «дитя») из провинции (шэн), [и я был] несправедлив (си, т.ж. «быть пристрастным») к нему (ци). [Он] *в изобилии (и, т.ж. «*во множестве») обладал нужными качествами (цзу, т.ж. «основа», «основание», «быть способным к чему-л.», «постигать меру», «быть достаточным (полным)») для (и) [своего] развития (фа, т.ж. «давать всходы», «раскрываться»). Хуэй – не (бу) был (е) глупцом (юй)».

В этом суждении Конфуций сетует больше на себя, чем на Хуэя. И начальное местоимение «Я» – это обвинение в свой адрес. Традиционный перевод трактует фразу чжун бай как «целый день», т. е. так, что Учитель беседует с Хуэем «весь день напролет», и при этом Хуэй слушает, но не «возражает» (бу вэй – такой перевод тоже возможен), – «как будто глуп» (жу юй).

И здесь возникает сразу же несколько вопросов. Реально ли такое положение дел, чтобы Конфуций впустую, безответно расточал бы свои слова перед молодым учеником в течение целого дня – с утра до вечера? Второй вопрос: Хуэй – это самый способный из всех учеников Конфуция, и почему, в таком случае, он не был в состоянии ничего возразить или ответить? Но может быть, он выглядел таким «непонятливым» только по отношению к этой конкретной теме разговора, – именно к ней, а не к какой-то другой? А Конфуцию, напротив, эта тема была очень важна, и он ее часто затрагивал в разговоре со своим самым способным учеником? И, наконец, последний, главный вопрос: из традиционной трактовки непонятно, о чем конкретно Конфуций целый день – практически в виде монолога – что-то «втолковывал» своему любимому ученику? Почему при таком общепринятом понимании не обозначена сама тема этой продолжительной беседы? Или для самого Конфуция это было совсем неважно, а гораздо важнее – просто поораторствовать перед любыми «ушами», убив как-то свое время?

Основное значение иероглифа чжун – это «конец», «окончание», «закончиться», «прийти к концу», и уже отсюда – «кончина», «смерть», «скончаться», «умереть». Значение «весь», «целый», которое мы видим в традиционных переводах, появляется у этого иероглифа значительно позднее. Что-то подобное можно сказать и об иероглифе бай. Первоначально он означал «белый цвет траура» (он остается таковым и в сегодняшнем Китае). Значение «дневной», «днем», «при свете» появляется у этого иероглифа значительно позднее, – в виде мысленной трансформации «белого цвета» в «белый свет», и скорее всего, такого значения этот иероглиф при жизни Конфуция еще не имел.

Более того, уже зная предмет основного интереса Конфуция и главное направление его мыслей, а также то, что о себе самом он говорит как об иньце (это суждение – впереди), можно вполне обоснованно утверждать, что он никогда бы не стал использовать иероглиф бай – «ритуальный цвет династии Инь» в качестве светского значения «день». То есть «ясно, как Божий день», что традиционная трактовка этого значимого иероглифа древности – это очередная натяжка, которая была предпринята для «понятного» объяснения этого суждения.

Если попытаться проанализировать значение «белый», оставаясь в сфере древнекитайских представлений о жизни и смерти, то рисунок иероглифа бай повторяет знак «солнце» (жи) и отличается от него только тем, что у бай присутствует короткий штрих (так наз. «точка») сверху. Этот иероглиф означал все «белое», «бледное» и «тусклое», т. е. фактически изначально характеризовал внешний вид «привидения». Привидение тоже «тускло светится» (если сравнивать с «солнцем»), т. е. как бы обладает собственным внутренним светом. Отсюда – «белые одежды» при трауре: китайцы думали о покойниках исключительно как о живых существах, перешедших в область жизни «привидений» или «духов». И поэтому из солидарности с ними тоже одевали «одежды привидений», тем самым как бы подтверждая свое единство с миром умерших в это скорбное время похорон.

И нет ничего удивительного в том, что для самого Конфуция подобная тема разговора представляла исключительный интерес: здесь и сам «переход» в мир предков, и «ритуал» в виде возложения на себя «белых одежд». И то, что Конфуций искал собеседника в этом вопросе в лице Хуэя, свидетельствует о том, что он ему доверял, и что Хуэй был ему близок по духу. Но Конфуция при этом несколько раздражало то, что Хуэй в таких беседах чаще молчал, – был «как дурак» (юй).

Через какое-то время после беседы Конфуций побеждал в себе это невольное раздражение, оправдывая Хуэя тем, что тот – «дитя» (эр) и что он со временем наверстает упущенное. В современных текстах Лунь юй на вэньяне вместо иероглифа эр – «ребенок» можно встретить омоним эр, представляющий собой сочинительный или противительный союз («и», «а», «но»), что делается, конечно, от непонимания смысла сказанного.

И все-таки, в чем Конфуций кается? Дело в том, что Хуэй умер очень рано, – в юношеском возрасте. И он не мог не предчувствовать своей ранней смерти. И как любой молодой человек – как любой человек земли – он этого страшился, хотя и молчал об этом перед окружающими. И он просто не мог искренне поддерживать беседу о смерти даже со своим любимым Учителем. Такая беседа возвращала его мысли к собственной кончине.

Конфуций видел такое необычное поведение Хуэя, – Конфуций именно в его лице хотел иметь настоящего собеседника по этим важным для него вопросам, – но не понимал причин уклонения Хуэя от этой темы разговора. И у него возникало естественное раздражение. И впоследствии он не мог себе этого простить, прекрасно понимая, что физическая «хилость» Хуэя всегда была у него перед глазами, а он этого не замечал и относился к своему лучшему ученику так же, как ко всем остальным. Конфуций понял это только после того, как Хуэй умер. Данное суждение – это запоздавшее «прости» Учителя, обращенное к «духу» своего любимого ученика. Такое «прости», которое не пощадило даже себя самого: иероглиф «глупец» Конфуций адресует, в первую очередь, себе самому.

В завершении рассмотрения этого суждения можно обратить внимание читателя на еще одну возможную неточность или, правильнее, двойственность толкования фразы этого суждения (что для Лунь юя скорее норма, чем исключение). Это не имеет принципиального значения для понимания общего смысла сказанного Конфуцием, но наглядно характеризует главный вектор в исторической трансформации смысла высказываний Лунь юя. Смысл суждения изначально воспринимался таким образом, что Хуэй – это ученик «из провинции». Отсюда – все рассуждения древних комментаторов относительно «биографии» этого ученика.

Иероглиф шэн (БКРС № 2770) – это действительно «провинция», «губерния», «область». Но при этом он имеет еще целый ряд таких древних значений, которые переводчиками в расчет не принимаются. Во всех этих вариантах рисунок иероглифа остается тем же самым, но читается иероглиф уже по-другому. Например, при чтении сянь – это «*рит. осеннее жертвоприношение», а в случае син – «*удостоиться похвалы», «*получить одобрение», «*одобрить», «*оценить».

То есть речь здесь (если отбросить традицию) может идти также о том, что Хуэй – вовсе не «из провинции», а что он когда-то «получил одобрение» Конфуция за свое усердие на ученическом поприще, – что Конфуций его сразу «оценил». Или второе понимание – хотя это представляется еще более непонятным читателю: что Хуэй – это «дитя *осеннего жертвоприношения» (эр сянь). И именно при таком понимании текста иероглиф эр («дитя») желательно было трансформировать во что-то другое, например, в союз-омоним, о котором мы только что упомянули.

Фразу эр сянь можно объяснить исходя из содержания традиционного обряда, проводимого в древнем Китае. В одной из книг известного российского синолога А. Маслова («Загадки, тайны и коды цивилизации майя», стр. 244) утверждается, что сам автор уже в наши дни был тайным свидетелем проведения подобного обряда в современном Китае, в деревне, ночью. Сегодня этот ритуал проводится так называемыми приверженцами «секты Дао» (в Китае официально запрещена), причем сами приверженцы утверждают, что этот обряд берет свое начало в глубокой древности, а значит, сначала он никакого отношения к «Дао» не имел.

Суть его заключается в том, что в качестве благодарности духам за хороший урожай (осенью), или в качестве своего рода содействия получению будущего урожая (весной), жители общины (или члены секты) собираются ночью на особое ритуальное поклонение духам – с ритмическими песнями и танцами, под руководством наставников, – поклонение, которое заканчивается беспорядочным половым сношением всех собравшихся. Происходит это после того, как участники впадают в состояние транса, т. е. фактически теряют контроль над своими действиями. Один из распорядителей этого обряда, объясняя происходившее, сказал Маслову, что таким образом происходит «совокупление с духами». В переводе на наш европейский язык это означает, фактически, особую форму «жертвоприношения» духам. А ко всему тому, что делалось и делается «во славу» духов, в Китае всегда относились с особым уважением.

Точно так же, например, как для древних евреев было свято слово Бога Яхве, приказывающего им войти в Землю Обетованную и уничтожить всех ее обитателей, которые издавна жили на этих землях. И за подобные «аморальные» действия этих евреев никто никогда не осуждал, а иначе Ветхий Завет (Святое Писание иудаизма) не стал бы составной частью христианской Библии. Такое поведение древних евреев – но уже через тысячелетия – фактически повторили белые завоеватели Нового Света, которые – вооружаясь именно этими «Библейскими истинами» – физически уничтожили всех «не христианских» аборигенов Америки.

Как подмечено в одной мудрой притче: «И что́ ты видишь щепку в глазе брата твоего, а корабельного бревна в своем глазу не замечаешь?». В переводе на наш современный язык это означает: «Не судите, и не судимы будете». Речь в данном случае идет о христианском осуждении «разврата» в древнекитайском обществе. Такой мысли в голове просвещенного читателя быть не должно.

Дети, рождающиеся от такого обряда «поклонения духам», считались «детьми духов». Вот одним из таких «детей», возможно, и был наш Хуэй. При этом следует сделать очень важную оговорку для нашего христиански ориентированного читателя. Ни Конфуций, ни сам Хуэй не видит ничего противоестественного или осуждающего в таком ритуале: он освящен древней традицией, идущей из глубины веков, и направлен на почитание духов предков. А это – законный путь к достижению «райских обителей». У таких «детей духов», как Хуэй, не было отца, а отсюда – возможная ущербность в их физическом развитии и их изначальная внутренняя устремленность к «потустороннему миру».

Суждение 2.10

Данное суждение является одним из самых непонятных и запутанных, и для него возможны только какие-то индивидуальные предположения о возможном смысле, основанные на логике и общем контексте. Не исключено, что это суждение претерпело порчу в процессе переписывания. И тем не менее, попробуем выстроить некое логическое исследование этого мудреного суждения. И возможно, вдруг окажется, что это суждение вовсе не такое запутанное и мудреное, как нам показалось, а самое что ни на есть обычное для того Конфуция, которого мы уже знаем. Для начала приведем традиционную точку зрения, которая лучше всего отражена в переводе Л. С. Переломова:

Учитель сказал: «Наблюдаю за его поступками, постигаю их побудительные причины, уясняю, что успокаивает его. Разве может такой человек скрыть свою сущность?».

Сразу же скажеми: вообще-то не очень складно. Смысл получается такой, что Конфуций говорит все это от своего имени: именно он «наблюдает», он – «постигает», и именно от него такой человек «скрыть свою сущность» не может. При этом переводчик смягчил последнюю вопросительно-восклицательную фразу, не продублировав ее, как это сделано в подлиннике. Более правильно эту концовку дает И. И. Семененко: «Где укрываться человеку? Где укрываться человеку?». Или, если уже совсем дословно: «Человеку (жэнь) где (янь) скрыться (соу)?».