Свет во тьме. Книга первая. Мир Абсолюта

Оставаться дома без дела было нестерпимо. В эти дни он, как обычно, поднимался чуть свет и, не задерживаясь в своём фешенебельном районе Волнистых Холмов, где все ему были знакомы, знали о его обстоятельствах, и, как ему казалось, разговаривали с ним сочувственно и излишне ласково, отправлялся в незнакомые ему районы. Там гулял в парках: любовался цветниками и фонтанами, отдыхал в зелёных беседках, покупал корм и кормил в прудах лебедей. Однажды в скоростном лифте поднялся на высотную обзорную площадку, где раньше побывать не удосужился, и перед ним с одной стороны открылся вид на бескрайнюю зелёную долину с извилистой лентой горной реки и на ровно, как по линейке, пересекающую её железную дорогу, использующую энергию ветра, создаваемого собственным движением; а с другой – на лесистые холмы предгорья и покрытые снегом и ледниками сизые вершины далёких гор. Отсюда хорошо просматривался и древний замок на горе. Медленно вращаясь вместе с обзорной площадкой, он предавался несуетным мыслям, и душа его успокаивалась, собственное положение начинало казаться уже не столь удручающим.

Обедал и ужинал, где придётся. Вручая карточку высшей категории, приводил в замешательство обслуживающий персонал: обедов высшей категории не оказывалось, его просили подождать, пока приготовят, но он соглашался пообедать тем, что имеется.

Поздно возвратясь домой, бегло просматривал страницы видеосвязи. Желающих сказать ему ободряющие слова, было много, но он выключал звук и лишь всматривался в лица. Потом отключал видеосвязь, выходил в ночной парк и в душевном оцепенении подолгу сидел там на скамейке.

Наступил последний день пребывания его в Городе. Поджидая приезда Кати, Доктор разбирал личные вещи – нужно было решить, что возьмет с собой в домстар – и размышлял о том, как рассказать ей о родителях. Бродя по городу, он постоянно возвращался к этой мысли, но, беспокоясь, не усложнит ли это её, и без того, непросто складывающуюся жизнь, боялся этого разговора.

До её приезда ждать оставалось недолго. Доктор с вечера заказал любимые ею блюда, приготовил уложенную в красивый футляр заколку, когда-то принадлежавшую Марии – ту, которой были сколоты волосы Даши, когда она появилась в его школе, и кассету с фильмом, подаренную ему Профессором. В который раз он пожалел, что пришлось уничтожить кадры, на которых возле дома на берегу океана были засняты её отец, мать, Дедушка и сама маленькая Даша. Заколку и кассету он намеревался, после объяснения с ней, передать Кате.

Чтобы скоротать время, решил ещё, в последний раз, посмотреть голофильм. Вставил микродиск, пересел в специальное кресло, тотчас принявшее форму его тела. Комната исчезла, теперь он сидит на носу движущейся яхты и перед ним расстилается бескрайний океан. Океан шумит, катит свинцовые волны, ветер срывает с волн брызги и швыряет их на палубу яхты и от того пол вокруг Доктора мокрый. Серое пасмурное небо, низкие рваные тучи, крики чаек, запахи моря – иллюзия присутствия полная.

Далеко впереди, прямо по курсу, необыкновенное солнце – ослепительное ядро с лучами, расходящимися в виде шестиконечной звезды. По мере приближения к нему, всё ярче и причудливее облака в небе принимают зловеще- пурпурный оттенок. Феерическое, завораживающее зрелище.

Затем, возле ног возникает трап аэролёта. Если зритель утомился зрелищем океанско-небесной феерии, он ставит ногу на трап и оказывается сидящим в обзорном аэролете, если же он не наступил на него – трап исчезает и продолжается путешествие на яхте вокруг Острова Высших. Доктор вспомнил, как маленькая Катя боялась путешествовать на аэролёте, где как будто бы не было ни пола, ни стен. Как только появлялся трап, она звала его, он усаживался в кресло, она забиралась на колени, прижимаясь, крепко держала за руку, и путешествие они продолжали уже вдвоём.

Аэролёт вертикально поднимается на большую высоту; раскрывается широкая панорама всего Острова, вытянутого с севера на юг, с множеством заливов и бухт, в окружении малых и больших островов, а над всем этим светится Звезда Абсолюта. Через некоторое время, когда они уже достаточно налюбовались панорамой, аэролёт медленно снижается. Звезда остаётся далеко вверху; зритель, словно птица, летит на небольшой высоте над расстилающимся под ним городом, сказочно-прекрасным, поражающим обилием дворцов и парков…

Нажав кнопку в подлокотнике, Доктор прервал путешествие и отправился встречать Катю. Свежий воздух, обилие зелени, уютные комфортабельные коттеджи, ухоженные дорожки, цветы – всё это было естественно и привычно. Стало тяжело от мысли, что скоро его здесь не будет и, Бог весть, что его ждёт… Сидя на скамейке под деревом, увидел идущую по аллее Катю. На ней было простое светлое платье, как всегда, никакой косметики. Высокая и тоненькая, шагала она стремительно и легко. Увидела его, обрадовалась, слегка смутилась; Доктор так любил в ней эту застенчивость. Поднялся со скамейки, пошёл навстречу.

Он расспрашивал о делах, она отвечала бодро, но он видел, что ей совсем не так хорошо, как она старается показать. Катя же, в свою очередь, страдая за него, искала следы страданий на его лице, но Доктор, как обычно, был энергичен, приветлив, внимателен.

Она постелила на стол скатерть, красиво сервировала, села рядом, а не напротив, как обычно. Видя, с каким аппетитом она ест, Доктор вспомнил, что большинство в городе питается, не так хорошо, и всё время подкладывал ей на тарелку. Весело, с юмором он рассказывал, как провёл эту неделю, сколько, оказывается, интересного есть в их городе, а он об этом и не подозревал. Она же, склонившись над тарелкой, молча, ела и наконец, он заметил, что она беззвучно плачет, вместе с пирожным слизывая слёзы. Его всегда, с самых первых дней её появления в школе, потрясала эта её способность плакать тихо, одними глазами.

– Ну что ты, Катя… – голос его дрогнул.

– Как же теперь?… Как же я буду теперь?.. – сунулась головой ему в плечо, и заплакала, не таясь.

Доктору стало нестерпимо больно. Поглаживая её по голове, он бодро рассказывал, как всё предусмотрел, чтобы они виделись, если не часто, то и не так уж и редко – каждый раз, как только у неё появится возможность отлучиться со службы. А деньги у них есть. Часть их он уже положил ей на счёт, но и у него осталось столько же. Она слушала и понемногу успокаивалась: это был её учитель, её отец, она привыкла, что он всё понимает, всё может предусмотреть и устроить.

То, что они будут видеться, приободрило Катю, и, убирая со стола, она уже, немного ворчливо, наказывала как можно чаще вызывать её на видеосвязь, не забывать в холодную погоду надевать шарф и перчатки и, вообще, больше думать о здоровье. Потом, ласково подтрунивая над ним, заново уложила саквояж, который он брал с собой, вынула из своей сумки и положила в него связанные ею носки из натуральной шерсти. В отдельную сумку сложила всё, что не брал с собой Доктор, но может пригодиться ей – полотенца, салфетки и другую мелочь.

Проводив её, Доктор долго сидел в парке возле дома. Из головы не выходило, что он так и не рассказал Кате о родителях, опять не смог, не решился. Грустно думал о том, что не совсем удачно складывается у неё жизнь; ничем, кажется, не обделена – ни красотой, ни умом, – а жениха достойного нет… А ведь ей разрешён брак с правом родить ребенка. Конечно, у девочки разбито сердце, но прошло уже столько лет, жизнь должна взять своё. А, может быть, робеют парни? – это его не удивило бы.

Утром следующего дня он, со смирившейся душой, навсегда ушёл из родного дома – так же просто, как все долгие годы уходил из него на службу.

Глава третья

Дом старости «Заповедный» Доктор выбрал сам; до него из города НГЭ-2 хорошо ходил транспорт и относительно недорого стоил проезд. Ему предлагали, даже настаивали, поселиться в доме старости «Волна», предназначенном для заслуженных людей, в своё время удостоившихся чести посетить Остров Высших, но это было далеко – на берегу Лазурного моря, а значит, о встречах с Катей нельзя было и думать.

Домстар «Заповедный» назывался так потому, что находился на территории местного заповедника на берегу реки, служащей границей его территории. На одном берегу реки, привольно и спокойно текущей по равнинной местности, полосой стоял лес, на другом – начинались луга и поля.

В комплекс домстара входили, разбросанные среди леса, несколько жилых корпусов, верхние этажи которых высоко возвышались над деревьями, и трехэтажный лечебный корпус, а также спортивно-развлекательный корпус на берегу реки. Доктору была отведена небольшая, просто обставленная комната с маленькой лоджией. Ему сразу понравилась и светлая комната, и, особенно, лоджия, где хорошо будет отдыхать в шезлонге и слушать шум леса, вдыхать его запахи, смотреть на густые кроны деревьев…

Хлопоты первых дней по устройству заглушали чувство одиночества и ненужности. Но потом, устроившись, вволю набродившись по лесу, обойдя на обширной территории домстара все пригорки, овраги, ручьи и берег реки, Доктор затосковал по школе, по детям, по своим бесконечным заботам. Он всерьёз обдумывал, как написать в департамент образования, как убедить администрацию, чтобы его направили на работу в любую школу, на любую должность. Жизненный же опыт говорил о бесполезности его притязаний: за все годы жизни он не встречал человека в возрасте, официально именуемом возрастом старости, чтобы он жил и трудился среди людей трудового возраста. Он пытался найти себе применение в стенах домстара, но оказалось, что дел было меньше, чем желающих потрудиться. Люди, многие годы работавшие с полной отдачей сил, вынужденное безделье выносили с трудом, начинали болеть, быстро стареть.

Сидя бессонными ночами в лоджии, он вспоминал школу, всю свою жизнь и прошлое для него становилось живее настоящего. Существованию необходимо было придать смысл. В одну из таких ночей он пришёл к решению обобщить свой опыт работы с детьми, и сделать выводы, которые в будущем могут пригодиться педагогам. При этом он будет правдив, какими бы крамольными ни показались кому-то его мысли, ведь он подошёл к той черте, когда страх уже теряет власть над человеком. Придя к этому решению, успокоился, жизнь перестала казаться пустой и бессмысленной, он стал более общительным, у него появились друзья – бывшие преподаватель вуза и крупный администратор, руководитель строительного концерна.

Преподаватель, человек жизнелюбивый и общительный, жил в домстаре уже несколько лет, хорошо знал местные порядки и был близко знаком чуть ли не со всем контингентом. Оказалось, что на первых трёх этажах их корпуса проживают заслуженные люди из массовой касты. Раньше Доктору никогда не приходилось соприкасаться с людьми этой касты, и теперь, сталкиваясь с ними, то во время прогулок, то в столовой, то спорткомплексе, где Доктор пристрастился вместе с Преподавателем играть в бильярд, он находил их умными, энергичными оптимистами, но людьми невоспитанными, развязными, грубыми и бесцеремонными. Не нравились, казались вульгарными, женщины этого слоя. Их макияж казался, не по возрасту, ярким, одежды по молодёжному смелыми, мимика, жесты – жеманными. Доктор понимал, как трудно этим людям – одарённым и талантливым, привыкшим руководить и пользоваться авторитетом в своей среде, не теряя достоинства, жить и общаться с теми, кого они приучены считать выше себя, и старался не замечать, раздражающую его, их бесцеремонность. Преподаватель же был от них в восторге, находил их раскованными, остроумными, и часто ходил к ним «на посиделки», как они называли свои коллективные чаепития. На языке Преподавателя это называлось «пошёл упрощаться». Он звал и Доктора пойти с ним, но тот неизменно отказывался. Доктор был очень удивлён, когда узнал, что третий их друг проживает на третьем этаже и тоже является выходцем из массовой касты. Но «посиделок» он не посещал, держался наособицу.

Среди выходцев из обеих каст попадались такие, с какими Доктору, почти неотлучно прожившему всю свою жизнь в школе, раньше сталкиваться не приходилось. Это были люди сексуально и душевно порочные, что стало особенно заметно в скученной среде домстара. Порок вытеснил из их душ стыд, опустошил их, сделался тираном, подчинил человека. Казалось бы, с приходом старости и телесной немощи, человек должен одуматься, утихомириться, но порок свирепеет, становится ещё уродливей, мстит за то, что умирает его вместилище – тело, и толкает на ещё больший разврат, злобную зависть, жадность. Жалкий итог жизни. Доктор избегал каких-либо контактов с такими людьми.

Во всю кровлю спортивно-развлекательного корпуса была разбита обширная оранжерея – небольшой сад под куполом. В ясную летнюю погоду купол автоматически сворачивался, а с наступлением ненастья вновь раскрывался. Среди кустов, в кажущемся беспорядке, в оранжерее стояли столики. Это было излюбленное место отдыха в ненастные дни. Здесь играли в настольные игры, занимались рукоделием, сюда же можно было заказать чай. Если из окон жилых корпусов был виден лес, то из оранжереи открывался вид на луга и поля за рекой. В этом месте река делала излучину и уходила к горизонту. Небольшое судёнышко, обслуживающее домстар, на котором к обитателям приезжали гости, было видно задолго до подхода его к небольшой пристани, поэтому гостей часто поджидали, устроившись за столиком в оранжерее, сверху глядя на реку.

Особенно Доктору полюбилось бывать в оранжерее вечером, когда заходило солнце, поднималась луна, на небосводе высыпали звёзды: звёздный купол неба, прохладный воздух, причудливо подсвеченные клумбы и кусты, шахматная доска и случайный партнёр.

Жизнь потихоньку входила в новую колею, и Доктор уже поджидал приезда Кати, не боясь расстроить её своим состоянием. Цены за пользование видеосвязью были высоки, а они экономно расходовали наличные деньги. Он заранее узнал расписание аэролётов из НГЭ-2 в соседний городок и расписание прибытия судна из этого городка в домстар. Ему понравилось ходить на набережную наблюдать радость встречи гостей, зная, что и его ждёт такая же радость.

Катя приехала неожиданно, когда он уже привык к мысли, что она и в этот раз не приедет. Стоя на берегу в стороне ото всех, он с улыбкой наблюдал, как сходят по трапу гости, как бросаются к ним встречающие, и вдруг заметил в толпе сошедшую с трапа и озирающуюся по сторонам Катю. Она увидела его, замахала руками, и они заспешили друг к другу. Катя заплакала, у Доктора защипало глаза.

По ступеням лестницы поднялись с причала, и пошли по утопающей в цветах центральной аллее. Он раскланивался со встречными, те неназойливо рассматривали Катю, и она присматривалась к ним: ей ещё не доводилось видеть стариков.

В комнате, немного суетясь, показал, как живёт, как всё удобно, опрятно. Она, почти не слушая, приглядывалась к нему, и он ей показался постаревшим, растерянным, совсем не таким, каким был раньше, и обстановка была здесь просто убогой, в сравнении с домиком Доктора в школе и с его большой, богато обставленной квартирой в городе.

– Как вам здесь, отец, – спросила, дрогнув голосом.

– Доченька…, – прошептал беспомощно.

Потом торопливо, бодро заговорил о том, что пишет труд о воспитании детей в их школе, что ему нужно посоветоваться с ней, ведь она непосредственный участник, так сказать, объект приложения, а её точка зрения может быть несколько иной и полезно будет её узнать.

Она полюбовалась лесом из его любимой лоджии, потом вместе отправились устраивать её в гостиницу и заказывать для неё обеды.

Катя гостила два дня. Целых два дня Доктор не разлучался с ней. Он показал ей все любимые места в лесу и на реке, познакомил с друзьями. Их окружало ненавязчивое ласковое внимание обитателей домстара, и Доктор гордился Катей.

В вечер отъезда сидели на набережной, ожидая прихода судна. Катя, прислонясь к плечу Доктора, как в детстве, пальцем водила по набухшим венам его руки и немного ворчливо наказывала обследовать здоровье, не «отлынивая», как выразилась она. Он же думал, что вот опять не рассказал ей о родителях, и успокаивал себя тем, что впереди ещё много времени, а Катин приезд не последний.

Объявили посадку; Доктор проводил её до трапа. Она, как в детстве, уткнулась головой ему в грудь, он погладил её по волосам.

Когда неспешно шёл с пристани, его догнала женщина массовой касты. Робко заговорила:

– Какая у вас хорошая дочь. У меня тоже есть дочка, но она не может приехать ко мне… – в глазах женщины блеснули слёзы.

«Зачем их выдернули из своей среды, когда даже детей, чтобы навестить родителей, не пускают в элитную касту?» – подумал Доктор.

Как будто услышав его мысли, женщина сказала:

– У нас попасть в домстар касты Э считается почётным, счастьем, которого можно добиться только всей своей жизнью. Но мы многого не знали…

Доктору стало жаль её; он молчал, не зная как утешить. Подумал, что впредь надо быть снисходительней к выходцам из касты М.

А тем временем Катя, глядя на бегущие от судна к берегу волны, ещё была полна впечатлений от встречи. Она поругала себя за то, что не сказала Доктору о сделанном ей предложении поступить в гастрольную труппу и дала себе слово рассказать обо всём подробно в следующий приезд. А пока, ей не хотелось думать ни о каких жизненных проблемах.

Течение жизни стало размеренно-спокойным: первую половину дня Доктор проводил за письменным столом, затем обед, отдых, прогулки, общение с посланными судьбой друзьями.

Вся его предыдущая жизнь была заполнена делами и только делами; общение с людьми своего возраста сводилось к деловым встречам, учительским собраниям, советам, совещаниям, симпозиумам. В том мире, где он жил деятельной жизнью, из-за постоянной занятости, люди, тесно соприкасаясь, почти не общались на бытовом уровне, не знали, что такое взаимная потребность, взаимное утешение. Теперь же ему всё больше нравилось общаться ради самого общения; нравилось беседовать, целыми вечерами играть в шахматы или бильярд, развлекаться естественно и просто, без вмешательства теле, видео, голо и прочей виртуальности. Его друзья были людьми высокообразованными, умными, с большим жизненным опытом, и их общение было интересным, проникнутым взаимным уважением. В беседах они не боялись коснуться и темы смерти. Там, за стенами домстара, смерти как будто и не было, делалось всё, чтобы не помнить, не знать о ней, не переживать как горе. Никогда не теряющий присутствия духа Преподаватель декламировал поэта древности: «Спокойно и медленно к ней подходя, кончину ты встретишь, украшенный радостью светлой». Но они ещё были полны сил и жизни, и в их разговорах не чувствовалось смирения.

Трудно представить более непохожих людей, чем были Преподаватель и Администратор. Администратор – седой, крепкий мужчина, ниже среднего роста, широкий в кости, несколько массивный лицом и телом, ходил, ступая неторопливо, твёрдо и уверенно, на всё смотрел спокойным, властным взглядом небольших серых глаз; был немногословен, его редкая улыбка всегда была неожиданной и делала его малоподвижное лицо простым и привлекательным. У него был редкий природный талант – лидер, без каких либо усилий с его стороны. Его просьбы персонал домстара воспринимал как требующий немедленного исполнения приказ, без сомнений в его праве распоряжаться. Но, за время руководства концерном, он устал командовать и отвечать за всё и всех. Пребывание в домстаре его не тяготило. Ему нравилась обстановка, не обременённая строгим распорядком, он отрешился от забот и ответственности, и радовался возможности жить не в ритме, раз и навсегда заведённом, а так, как хочется: находить по душе занятия, когда хочешь, гулять и развлекаться. Всю жизнь прожившего в мегаполисе, его всё более зачаровывал, завладевал его душой лес со всеми его запахами, звуками и обитателями. Постепенно в большой округе он знал уже каждый ручей, распадок, урочище, поляну, пригорок, все болота, чащобы, птичьи гнездовья, норы и лежбища зверей. Он научился, выслеживая, бесшумно ходить, подкрадываться и, затаившись, незаметно наблюдать жизнь обитателей леса. За право беспрепятственно путешествовать по заповеднику, он, по заданию лесничества, делал голографические съёмки для Высших. Чтобы заснять что-то интересное, мог часами выжидать, почти неподвижно сидя или лёжа, в самом что ни на есть неудобном для этого месте. Он обладал врождённым чувством ориентации на местности и в лес ходил один. Переволновавшись, когда однажды он вернулся только через несколько дней, друзья настояли, чтобы определитель местонахождения всегда был при нём.

С первых дней знакомства Доктор подпал под обаяние Преподавателя. Доктора всегда интересовало, какие качества составляют обаяние человека. И теперь, наблюдая за Преподавателем, он пришёл к выводу, что главное – естественность и чувство достоинства, скромное природное достоинство человека, уважающего себя и не меньше того других. Человеку с чувством достоинства чужды и холопство, и спесь; он свободен, раскован, доброжелателен, уверен в себе, что позволяет ему самовыражаться естественно, просто, и делает его привлекательным. А если есть ещё внутренняя энергия, отзывчивость, неподдельный интерес ко всему – не очароваться таким человеком просто невозможно. Всеми этими свойствами души Преподаватель был наделён в полной мере.

Преподавателю была присуща манера слушать, прикрыв глаза. Поначалу это обескураживало, Доктор умолкал, но быстрый сосрёдоточенный взгляд светло-карих живых, чуть насмешливых глаз убеждал, что тот – само внимание. На этот счёт у Преподавателя была своя теория: он шутливо объяснял, что, закрыв глаза, слушает музыку души собеседника. По его мнению, об истинных свойствах души можно судить по глазам, но и они могут солгать, а в наибольшей степени душа отражается в модуляциях голоса, в том, как человек смеётся, говорит, считал, что у людей с грубыми голосами и душа грубая. Сам он имел голос негромкий, говорил приветливо, убедительно, смеялся добродушно, заразительно. Был он сдержан, не склонен к откровенности и о своей жизни до домстара рассказывать не любил. Но иногда, когда они в молчании сиживали на любимой скамейке в тени деревьев, Доктор замечал его, ни на что не обрашенный, задумчивый, полный мудрой скорби взгляд. Из прежней жизни его не навещал никто.

Над ними не давлел прежний страх проверки на лояльность – постоянный спутник деятельной жизни: в домстаре людей такой проверке не подвергали. Не испытываемое дотоле чувство полной небоязни побуждало их на рискованные высказывания, впрочем, в их положении совершенно безопасные и бесплодные.

– В эпоху Заблуждений люди верили, что каждый человек создан по образу и подобию Божьему. Они ощущали себя частью мироздания и жили чувствами. В нашу эпоху всё подчинено разуму, всё отрегламентировано, рассчитано, расписано, предписано, закреплено законодательно, – рассуждал Преподаватель. – Эпоху Заблуждений было бы справедливей назвать Эпохой Поисков Истины. Истиной же назван Абсолют – монументальный, не содержащий ни движения, ни хаоса, не способный на что-то новое – не развивающийся, конечный. Считается, что наше общество самое справедливое из всех существовавших. Но разве справедливо рассортировывать людей по кастам? Я не вижу, чем люди массовой касты в нашем домстаре хуже или глупей нас, выходцев элитной касты. Думаю, что мир бы и не заметил, если бы малых детей этих каст взяли и поменяли местами. Мир Абсолюта – это равенство в рамках касты, в которой родился, свобода без выбора, жизнь без милосердия.

Их разговоры были похожи на те, что вели Доктор и Профессор на берегу океана…

Словно утомившись за лето, все позднее вставало и раньше садилось солнце, по небу плыли тяжёлые темно-сизые тучи, часто моросил дождь. Деревья сбрасывали пышные осенние одеяния, и они мягким ковром ложились на землю.

С наступлением осени общение друзей стало не столь тесным. Администратора лесничество подрядило на осенне-зимние съёмки, и он безвылазно жил в лесу, а с Преподавателем они встречались только в голозале во время трансляций концертов классической музыки и балета, любителями которых были оба. Вечера Преподаватель проводил на третьем этаже, у выходцев из слоя М. Доктор же все дни проводил за письменным столом. Работа увлекла, захватила. Доставлял наслаждение сам мыслительный процесс: зарождение мысли, удержание и постижение её смысла в полном объёме и разностороннести, а затем выражение её словами так, чтобы было просто и понятно. Вечера же он коротал на веранде, где собиралось много людей. Мужчины шумно играли в настольные игры; женщины, рассуждая о разных житейских предметах, вышивали, вязали. А он рассеянно, часто проигрывая, играл с кем-нибудь в шахматы, и пил чай вместе со всеми, а когда все разойдутся, сидя в плетёном креслице и наблюдая как, на фоне тёмного неба, по желобкам прозрачного купола стекают струйки дождя, обдумывал свою книгу. Продрогнув, шёл к себе и до полуночи опять работал. Голова была свежая, чёткие и ясные мысли излагались легко.

В ни чем не примечательный серый вечер Доктор сидел на привычном месте возле облетевшего, ставшего похожим на большую садовую метлу, куста. По веранде чувствительно гулял сквознячок. Неподалёку от него за столиком, одна, сидела женщина с вязанием. Она была тепло одета, ноги её укрывал плед. «Женщина так экипировалась, словно собралась всю зиму, не вставая, просидеть здесь за вязанием», – посмеялся про себя Доктор.