Оскар Квист. Дело №1. Потерянное время

– Чует мое сердце, ты нанес страшное оскорбление этим пастухам, которое можно было смыть только кровью! – с преувеличенным драматизмом произнесла София.

– Ты даже не подозреваешь, насколько ты близка к правде в своих предположениях, Софи!.. – с горечью ответил Даниэль.

София снова посерьезнела и стала с нескрываемым беспокойством ощупывать и осматривать супруга:

– Они, надеюсь, не полезли в драку? Не поранили тебя?

– Куда им со мной тягаться! Я их голыми руками придушил бы. Кровь, увы, пролилась, но…

Глаза Софии округлились от волнения, она сжала губы и съежилась, как в ожидании удара.

– …к счастью, не моя, – закончил со вздохом Даниэль.

Из груди Софии вырвался стон облегчения.

– Даниэль, не томи! Мои нервы уже и так на пределе.

Даниэль, притянул к себе жену и прижал ее голову к сердцу.

– Если хочешь, можно забыть эту дурацкую историю.

– Нет уж, рассказывай до конца, а то не смогу уснуть всю ночь.

– Ну ладно, слушай сию печальную повесть дальше. Я забрался на заднее сиденье нашего джипа, залез в спальник, как в кокон, под голову положил рюкзак с камерой и тут же заснул. Спал я чутко, но до самого утра никаких посторонних звуков до моего слуха не доносилось. Еще затемно скрипнула дверь в доме. Я приподнялся и выглянул наружу.

– И кто же там бродил? – с замиранием сердца спросила София.

– Окна джипа за ночь подернулись инеем, и я смог разглядеть только силуэт. Он крадучись двигался мимо машины и, на миг задержавшись прямо возле задней двери, скрылся в тумане. Я готов был поспорить, что это был тот самый молодой пастух с кривым носом.

– По запаху определил?

Даниэль усмехнулся и кивнул.

– Наутро он яростно отрицал свои ночные бдения, хотя я точно знал, что это он ошивался возле машины. А в тот момент я снова лег и, пригревшись, проспал до тех пор, пока наш водитель не сел за руль и не стал прогревать двигатель. Я выбрался из машины, умылся ледяной водой из бочки и сразу взбодрился. За домом были какие-то кусты, и я пошел туда, чтобы отлить, и тогда заметил поодаль двух привязанных к разломанной телеге собак. Они с отрешенным видом лежали, поджав под себя лапы и косились на меня. Кадр был интересный, и я решил сбегать к машине за камерой и заснять их. Я установил штатив, настроил камеру и включил запись. Вдруг в видоискателе я увидел фигуру кривоносого пастуха. Он заслонил собой собак, я поднял голову от объектива и тогда заметил, что у этого мерзавца в руках двустволка.

София вскинула руку к лицу и зажала себе рот ладонью, тихо всхлипнув. А Даниэль, словно стараясь побыстрее извергнуть из себя отравлявшие душу воспоминания, на одном дыхании выпалил:

– Пока я сообразил, что происходит и успел что-либо предпринять, этот подонок вскинул ружье и выстрелил одной из собак в голову. Бедная псина рухнула замертво, а вторая собака с воем заметалась на привязи, пытаясь насколько возможно прижаться к земле и не попасть под выстрел. Я бросился к убийце, но нас разделяло метров тридцать, и, пока добежал, грянул второй залп. Вой собаки оборвался, но еще несколько раз эхом отразился от скал.

– Боже… – в ужасе прошептала София.

– Кажется, я орал во всю глотку все ругательства, какие-то только знал. Когда я подлетел к косорылому, тот нацелил ружье на меня. Это было последней каплей: я схватился обеими руками за ствол, отводя дуло вверх. Он стал вопить что-то на своем наречии, пытаясь вырвать ружье. Меня обдало его смрадным дыханием, а потом эта тварь плюнула мне в лицо. Тогда я отклонился назад и с размаху дал ему лбом в нос. Этот fillo de puta2 сразу обмяк и повалился на землю, как мешок с дерьмом. Да это и был мешок с дерьмом.

Даниэль устало выдохнул и умолк. В комнате стало совсем темно, и София уже не могла разглядеть лица мужа. Только белки его глаз смутно просвечивали сквозь густой мрак.

– Бедные животные!.. Представляю, каково тебе было, любовь моя! – София погладила мужа ладонью по небритой щеке. – Откуда вся эта жестокость только берется в людях? По-моему, этот гад просто взъелся на тебя за то, что ты его отшил.

– Мне тоже так показалось.

– А что другие? Неужели они не слышали выстрелов?

– Все они слышали. Защитнички животных! Барсов они сохраняют… Как же! Даже двух собак не смогли защитить от садиста. Точнее, просто побоялись. После этого инцидента мы практически сразу уехали оттуда. «От греха подальше!» – сказал практикант. Водитель наш всю дорогу возмущался и недовольно тыкал пальцами в мою сторону. Практикант с горем пополам переводил мне его тираду. По его словам, пастухи обнаружили ночью в ущелье несколько убитых овец и решили, что это собаки их загрызли. Я сказал, что не верю этим россказням. Как я выяснил позже, такие расправы – обычное дело в тех местах. Собак несчастных просто решили пристрелить, потому что пастухам надоело их кормить. Кормить! Да их вообще никто никогда не кормит. Эти собаки – парии, сами себе пропитание находят. Овец никогда не трогают, роются в отбросах со стола хозяев, ловят крыс и всех, кого могут сцапать. Но овцы для них табу.

– Собственно, об этом я тебе и говорила. Когда ты куда-то надолго уезжаешь, я очень сильно переживаю за тебя. К тому же я становлюсь совсем беспомощная в твое отсутствие.

– Ты же знаешь, что я всегда вернусь к тебе, Софи.

– А вдруг однажды ты снова где-нибудь в горах или в степи наткнешься на такого же ублюдка с ружьем, только выстрелит он не в собаку, а в тебя? Что тогда мне делать? Я ведь даже не знаю, как и где тебя искать.

– Ну, такое вряд ли произойдет. Я ведь решил оставить свои съемки и разъезды.

– Хотелось бы надеяться, но тебе придется доказать это на деле.

– Ты мне не веришь?

– Верю, что ты этого хочешь. Вот только сможешь ли ты усидеть на месте, когда очередной плохой человек на другом конце планеты обидит какую-нибудь животинку. Помнишь, что тебе тогда в галерее сказала Эмилия?

– Не помню.

– У тебя, я заметила, память вообще избирательная. Все вы мужчины такие! Помните только о том, что вас волнует. А то, что волнует тех, кому вы дороги, для вас не так уж и важно.

– Дорогая, ты же знаешь, что для меня нет никого и ничего на свете важнее тебя. Просто иногда какие-то мелочи вылетают из моей головы. Так, о чем же таком важном болтала Эмилия?

– О том, что всех тебе не спасти, Даниэль.

Он свесился с кровати и потрепал собаку за ухом. Дебора блаженно осклабилась и застучала по полу хвостом.

– Ты как всегда во всем права, Софи. И я очень счастлив, что ты моя жена. Повезло нам, что мы не в Казахстане и у нас такая классная хозяйка, правда, Дебби? – сказал Даниэль.

Собака подскочила на ноги, встряхнулась и принялась лизать лицо хозяина.

– Теперь иди умывайся с мылом, а то твоя любимица где только ни ползала сегодня. Микробы ее мне без надобности, так и знай! Марш в ванную! – с притворной строгостью заявила София.

Когда Даниэль, обмотанный полотенцем вокруг талии, снова явился в спальню, благоухая свежестью и чистотой, София решила, что и ей не помешали бы водные процедуры. Она вошла в ванную комнату и открыла кран, чтобы наполнить свою белоснежную купель. По ее телу пробежали сладкие мурашки, когда она опустила в нее сначала одну точеную ножку, затем вторую, а после погрузилась и вся целиком. Прикосновение горячей воды к ее фарфорово-молочной коже доставляло неизъяснимое наслаждение. София обожала такие моменты. Нега разливалась по всему телу, и ей начинало казаться, что она – Афродита Анадиомена, укутанная густой ароматной пеной.

Ванная комната была самым светлым помещением во всем доме: панорамное окно открывало прекрасный вид на океанский простор и, казалось, впускало за день столько солнца, что София во время купания никогда не зажигала электричества. Только в самый поздний час, когда последние отблески нырнувшего в океан солнца таяли в сумерках, в ванной зажигались толстые свечи и озаряли теплым светом купель. Фитили свечей, разгораясь, слегка потрескивали от водяного пара, пламя слегка подрагивало, и малейшие его колебания вырисовывали на стенах силуэты сказочных персонажей. Когда же вода начинала остывать, купальщица вылезала, укутывалась в розовый махровый халат и закручивала мокрые волосы в тюрбан из полотенца. В таком виде она напоминала Даниэлю фламинго.

Еще до встречи со своей будущей женой он оказался в одной из экспедиций на озере Накуру в Кении. В этом месте испокон веков гнездилась самая крупная колония малых фламинго. На обширном мелководье к востоку от Великой Рифтовой долины миллионы птиц находили себе пищу и строили свои незатейливые гнезда в виде невысоких пирамидок из ила и глины с подобием кратера на вершине. В каждом из таких углублений пара фламинго откладывала одно яйцо. Когда наставало время птенцам вылупляться, на свет разом появлялось множество пушистых сереньких комочков на голенастых лапах. Родители по очереди возвращались к гнезду, чтобы покормить свое чадо, безошибочно находя его по голосу среди тысяч других птенцов.

В тот год из-за засухи озеро сильно обмелело, и место гнездования, обычно окруженное водой, оказалось посреди пустыни. Взрослые птицы, привыкшие держаться у воды, вынуждены были откочевать за несколько километров от своих гнезд в поисках пищи. Подросшим, но еще не вставшим на крыло птенцам пришлось идти пешком по дну высохшего озера вслед за своими родителями. Они шли стайками по нескольку дюжин, как призраки в колышущемся мареве, оставляя в пыли на растрескавшейся земле цепочки перепончатых следов. Солнце палило нещадно, многие молодые птицы падали от усталости и становились жертвами марабу и стервятников. Это разбивало сердце Даниэлю, но так уж устроено в природе, что падальщикам тоже надо что-то есть. Стайки птенцов фламинго все заметнее редели, чем ближе они были к заветной кромке воды. Казалось, еще рывок – и они спасены. Однако их подстерегала еще одна опасность: вокруг съежившейся, словно шагреневая кожа, глади озера образовалось широкое кольцо влажной глины и ила. Голенастые лапки птенцов вязли в этой предательской прибрежной грязи, и молодые фламинго, изможденные длительным переходом, окончательно выбивались из сил. Из-за высокой концентрации солей и других минералов грязь, высыхая, сковывала их лапки твердыми наростами. Чем дальше продвигались птенцы, тем тяжелее были их кандалы, похожие на пушечные ядра. Многие фламинго обессилевали, не доходя до воды каких-то пары десятков метров.

Даниэль, снимавший эту борьбу за жизнь на пленку, не выдержал. Он поставил камеру на штатив, а сам достал из кармана свой швейцарский перочинный нож и бросился высвобождать птенцов из их гипсовых оков. Даниэль работал до темноты, но и ночь была ему не помехой. Он бродил с фонариком, выискивая тех фламинго, кому еще можно было помочь. Даже хохотавшие в ночном мраке гиены не могли его остановить.

Когда утренние лучи озарили озеро Накуру, вконец изможденный Даниэль сидел возле штатива с камерой, весь перемазанный глиной, илом и птичьим пометом, и слушал гомон огромной розово-белой массы фламинго, пополнившейся пятью сотнями спасенных за ночь птиц.

Тогда ему казалось, что более беззащитных существ на Земле не существует. Но он ошибся. Ведь потом он встретил любовь всей своей жизни. Когда Даниэль смотрел на Софию, то на него наваливалось чувство неизбывного одиночества, которое он никак не мог себе объяснить. Сердце до краев наполнялось сладкой щемящей нежностью, и ему страшно хотелось позаботиться об этом прелестном и трогательном создании.

София садилась за туалетный столик, расчесывала волосы, умащивала тело благоухающим лавандовым кремом и наносила на лицо разнообразные маски. Даниэль каждый раз чрезвычайно умилялся такому ее виду и норовил поцеловать жену, из-за чего нос у него оказывался измазан, как у Дебби, когда та вылизывала баночку из-под йогурта. Даниэль смотрел на все эти пузырьки, бутылочки и тюбики и восклицал:

– Как ты вообще разбираешься, где тут что и для чего вообще это нужно!?

София, нисколько не смущаясь, отвечала ему:

– Здесь нет ничего сложного, я тебе сейчас все объясню.

За этим следовала неспешная и обстоятельная инструкция по применению кремов, масок, бальзамов и всевозможных масел; не были обойдены вниманием и лосьоны, мицеллярные и термальные воды, равно как и загадочные «метеориты» и пудры. Через минуту-другую Даниэль обычно закатывал глаза к потолку и падал навзничь на кровать, обессиленный нескончаемым потоком самых вдохновенных парфюмерных эпитетов и косметических сравнений.

Порой, упиваясь тихой радостью вновь обретенного ею счастья, София часами просиживала перед большим напольным зеркалом в созерцании собственного отражения. Ее воображение ласкала и будоражила одновременно мысль о том, что она желанна и любима своим мужем, что однажды раз и навсегда всем роковым галисийским смуглянкам ее избранник предпочел матово-молочную нежность ее тела, которое трепетало, как лепесток сакуры от его жарких прикосновений. В такие минуты Софию охватывало непреодолимое влечение к Даниэлю. Томная нега уступала место неистовой страсти, теснившей ее грудь. Ей хотелось отдаться ему без остатка. В начале их совместной жизни эти излияния супружеской ласки заставали Даниэля врасплох, однако он быстро и безошибочно научился узнавать ту едва сдерживаемую животную страсть в глазах жены, которая после длительной разлуки океанской волной обрушивалась на него.

Глава 3

Утро выдалось туманным. Даниэль проснулся еще до того, как птицы огласили сад первыми трелями. Он озяб, потому что жена, ворочаясь ночью на постели, плавно стащила с него все одеяло. Сейчас она, как спеленутое дитя, мирно посапывала рядом. Даниэль тихо сел на краю кровати и провел ногой по теплому лоснящемуся боку Дебби. Она вскинула голову и замолотила хвостом по полу. Даниэль приложил палец к губам и указал ей глазами на дверь. Затем быстро натянул шорты и футболку, тихо вышел из спальни, предоставив Софии досматривать сладкие утренние сны, и вместе с неотступно следовавшей за ним собакой спустился во двор.

У стены, весь поблескивавший от росы, стоял велосипед. Даниэль вытер краем футболки седло и, взяв Дебби на сворку, выкатил велосипед за ворота. Усевшись поудобнее, он скомандовал «¡Arre!»3, и собака, словно заправский ездовой хаски, бодро взяла с места и помчалась, увлекая за собой велосипедиста навстречу восходящему солнцу.

Они резво прокатились по извилистым улочкам вдоль пустынных пляжей. В тумане над дорожным полотном, словно привидения, кружили чайки. Птицы то и дело опускались на проезжую часть, торопливо что-то склевывали с асфальта и снова частыми взмахами белых крыльев поднимались в воздух.

Когда собака домчала хозяина до Прайя да Мадорра, он спустил ее с поводка. Псина припустила поперек широкой полосы мокрого песка прямо к воде, оставляя за собой пунктирную линию следов. Даниэль припарковал свой велосипед у Бодегона де Миньо и пошел к воде, где на мелководье резвилась его четвероногая подруга. Все равно погребок, хозяином которого был его приятель, открывался только через четверть часа. Так что Даниэль и Дебби всласть успели наиграться с палкой на пляже.

Когда скрипнул засов открывающейся двери, Даниэль привязал Дебби у входа в погребок, а сам зашел внутрь. Дверь за барной стойкой была открыта, и взгляд любопытного посетителя мог проникнуть в самое нутро заведения. Хозяин бодеги суетился на кухне и что-то месил в большом металлическом тазу.

– Доброе утро, Энрике!

– Охо, да это ж наш блудный сын Даниэль! Ну, раз уж ты решил заглянуть к нам, утречко и впрямь отличное. Как всегда, за нашим фирменным «Сантьяго»?

– В точку!

– Погоди чуток, еще не подоспел. Минут десять, и будет готов. Небось, торопишься к своей прекрасной женушке? Обожди, дай торту настояться. Это стоит потраченного времени. Как знал, что сегодня придешь по мою душу!

– Это уж точно! Только ради твоего торта София меня и отпускает из дому.

Пухлый Энрике был явно польщен таким комплиментом и с полнейшим благодушием повел церемонную беседу с давнишним клиентом:

– Почитай, с месяц тебя не видал!

– Да все по экспедициям мотаюсь.

– Где на этот раз пропадал?

– Далековато отсюда – в горах Тянь-Шаня.

– Даже не буду спрашивать, кого ты там искал.

– А я тебе так скажу: снежных барсов.

– И что, много их было?

– Да то и было, что никого не было.

– Эх, Даниэль! Капитан Сорви-голова! Вот не пойму я тебя. Дом с садом у океана у тебя есть? Есть! – Энрике стал загибать свои коротенькие толстенькие пальцы. – Денег на жизнь хватает? Хватает. А самое главное! – тут он назидательно воздел указательный перст к небу. – Жена-красавица, каких, признаться, мало в Галисии, сама к тебе приехала. И на кой черт, прости господи, тебе мотаться куда-то еще?

– Сам иногда себя о том же спрашиваю.

– А тут и спрашивать нечего. Жить надо и наслаждаться! На вот, пропусти-ка чашечку кофе, да съешь кусочек ореховой эмпанады. Я туда капельку золотистого рома добавил, для пикантности.

– Спасибо, дружище! Не откажусь.

Пока Даниэль с аппетитом уплетал изрядный кусок пирога, запивая ароматным кофе, Энрике не переставал что-то месить в тазу и одобрительно поглядывал на друга.

– Ну, как? – спросил хозяин бодеги. – Вкусно?

– Рома ты не пожалел! Все, как я люблю!

– Это рецепт моего прадеда Густаво, – с гордостью подмигнул Энрике. – Он был матросом на одном из броненосных крейсеров под командованием Паскуаля Серверы-и-Топете.

Эту историю знал каждый, кому посчастливилось хоть однажды отведать пирога в исполнении Энрике. Даниэль давно выучил наизусть рассказ о похождениях знаменитого прадеда, но каждый раз терпеливо выслушивал его снова. То была плата за вкусную выпечку.

– Базировались они на островах Зеленого Мыса, где прадедушка служил коком на камбузе, – вдохновенно продолжал свою повесть владелец бодегона. – Так вот послали его вместе с эскадрой на Кубу в 1898 году, как раз накануне Испано-американской войны. В итоге предок мой очутился-таки в Сантьяго-де-Куба и готовил свою стряпню до тех пор, пока американцы под командованием Шлея не заперли их эскадру в бухте. Запасы провизии у них стали таять, и адмирал Сервера получил приказ прорвать блокаду. Увы, при попытке испанских кораблей прорваться случилась баталия, в которой все испанские корабли были один за другим пущены на дно. Народу потонуло в тот день – уйма! Но так уж было угодно Господу нашему Иисусу и матери его Марии, что прабабка моя именно в тот злополучный день пошла молиться в церковь Святого Викентия о благополучном возвращении мужа своего на родину. Покровитель моряков и виноделов внял молитвам благочестивой женщины и смилостивился над прародителем моим, послав ему спасение в виде бочонка с ромом. На нем-то прадедушка Густаво и добрался до Кубинского берега, а когда открыл его, то увидел, что бочонок-то на три четверти наполнен чистейшим золотистым ромом самой лучшей выдержки. Сменял его пращур мой на деньги у какого-то американца, а себе оставил небольшую фляжку на память о счастливом спасении. Потом купил себе билет на пароход и под присмотром своего небесного покровителя благополучно вернулся к родным берегам. С тех пор ушел прадедушка с флота и открыл сей бодегон, где мы с тобой сейчас сидим. А в честь его возвращения прабабка моя испекла торт «Сантьяго» по старинному семейному рецепту и приправила его тем самым ромом.

– Ну и мастак ты легенды семейные сочинять, – засмеялся Даниэль.

– Истинную правду тебе говорю! – перекрестился Энрике.

– Да ты всегда говоришь «правду, только правду и ничего, кроме правды». Вот только каждый раз правда у тебя обрастает все новыми подробностями.

– Ничего подобного!

– Я вовсе не против, так даже интереснее. Каких только традиций ни напридумывают люди! Кто-то, спасшись из пучины морской, печет торты с ромом, а кто-то мастерит модели кораблей и вешает их под церковными сводами.

– Это где ж так заведено? – заинтригованно спросил Энрике.

– В Северных странах. Все церкви увешаны парусниками: заходишь, а они так и парят над нефом. Я вот на Аландских островах в Балтийском море их повидал немало. Говорят, корабли эти дарят церкви в благодарность за Божью милость и спасение от кораблекрушений и пиратов.

– Да какие сейчас пираты! – недоверчиво усмехнулся Энрике. – После драки за испанское наследство они и впрямь озоровали, но сейчас уж давно перевелись. Разве что в интернете «пираты» безобразничают.

– Не знаю, не знаю, – серьезно продолжал Даниэль. – Обычай хоть и старинный, а до нашего времени все же дошел.

– Только не говори, что ты с пиратами сражался, – весело поддел приятеля Энрике.

– Я-то сам, к счастью, с ними не встречался, но вот какая история была. Довелось мне участвовать в одной регате в качестве «корабельного оператора». Проходил как раз один из ее этапов на тех самых Аландских островах. И в единственном портовом городишке на главном острове собрались суда всех классов со всех морей. Как водится, все разговоры вертелись вокруг морской романтики, парусов и снастей, а также соленого моряцкого юмора. Не обошли тему пиратства, рома и сокровищ. Сидим, значит, мы в кают-компании с одним из волонтеров, беседуем о всяком, и тут с камбуза заявляется наш кок – дюжий викинг по имени Стефан – и, подслушав наш разговор, выдает, что «слышал, дескать, от бывалых моряков следующее: по морским законам, нашедший в международных водах корабль без единой живой души на борту вправе объявить найденное им судно включая весь перевозимый груз своей единоличной собственностью». А волонтер наш возьми и спроси его: «Интересно, а команда на найденном корабле должна оказаться неживой до или после ее обнаружения?»

– И что же ему кок ответил? – поинтересовался Энрике.

– А ответил ему Стефан, что для настоящего пирата такой вопрос вообще не стоит и по сей день.

Энрике снова осенил себя крестным знамением.

– Не хотел бы я с этим Стефаном в море повстречаться. Сразу видно – морской разбой у него в крови.

Даниэль допил свой кофе и с легкой грустью собрал последние крошки орехового пирога с капелькой «того самого рома».

– Что там с моим «Сантьяго», кстати? – поинтересовался он.

Энрике бросил месить свое тесто, вытер руки о полотенце, висевшее у него на плече, и скрылся на кухне. Через секунду он появился снова с огромным тором на блюде.

– Полюбуйся! – сияя, сказал кулинар. – Красавец, правда?

– То, что надо! – ответил Даниэль.

Глава 4

На обратном пути хозяину приходилось сдерживать собаку, чтобы ни в коем случае не уронить на асфальт коробку с грандиознейшим произведением аутентичной галисийской кухни, но все же они успели добраться до дома прежде, чем его хозяйка проснулась.

Когда София, шлепая босыми ногами по полу, спустилась вниз, на кухне в самом центре массивного дубового стола красовался шедевр галисийского кулинара Энрике, искусно украшенный выложенным из кусочков изюма, чернослива, абрикосов и прочих сушеных фруктов черным петухом с красным гребнем и разноцветным хвостом.

– Сюрприз! – воскликнул Даниэль. – Чай уже готов.

София бросилась на шею мужу и зацеловала его.

– Как же я обожаю такие сюрпризы по утрам! Как пахнет! У меня уже слюни текут, скорее тащи тарелки.

Торт был в мгновение ока разрезан на увесистые куски, ароматный чай разлит по чашкам, и супружеская чета, уютно устроившись на диване в гостиной, принялась уплетать лакомство.

– Давно хотела узнать, почему каждый раз на этом торте черный петух, – спросила София, отправляя в рот очередной кусок.

Даниэль прожевал порцию торта, запил чаем и с благодушным видом откинулся на спинку дивана.

– В Галисии все овеяно легендами, даже торты, – начал он. – Что до Энрике, то у этого товарища легенд припасено на любой случай жизни.

– Обожаю легенды! – с предвкушением сказала София.

– Так вот одна из них гласит, что когда-то давно в эпоху мрачного Средневековья отправилась толпа пилигримов из Португалии в Сантьяго-де-Компостела. Путь был неблизкий, а ночевать под открытым небом было не очень-то приятно. Благо на пути странников оказался городок Барселуш. Там и решили поискать ночлег. Паломники забрели на какой-то постоялый двор, где расположились до утра. Среди всей этой разномастной братии странствовал некий юноша родом из Галисии. Наружностью был он так красив, что хозяйка постоялого двора глаз от него отвести не могла, а набожность молодого человека только распаляла воображение женщины.

– Мое воображение тоже уже готово разыграться! – томно промолвила София и на четвереньках подползла к мужу.

– Подожди, miña amor. Дай дорасскажу!

– Прости, продолжай, – сказала София и прильнула к груди Даниэля.