Плавучий мост. Журнал поэзии. №3/2018

Плавучий мост

© Редакция журнала «Плавучий мост», 2018

© Waldemar Weber Verlag, Аугсбург, 2018 Авторы публикаций, 2018

* * *

Поэзия и время

Геннадий Калашников

Любите поэзию, поэты!

Знакомая и довольно грустная ситуация – на вечере поэзии в зале сидят одни стихотворцы и терпеливо ждут своей очереди, чтобы прочесть несколько собственных стихотворений. Не раз слышал от собратьев по перу горькие сетования на отсутствие читателя-слушателя. Ситуация не то чтобы новая, но как-то отчетливо обнажившаяся в последние годы.

Зато какое счастье испытываешь, когда читаешь «не поэтам». Чаще всего подобное происходит в провинции, и тут вдруг обнаруживаешь, что он – терпеливый, внимательный, понимающий читатель – есть.

Понимаю, что я начал «за упокой» и говорю о вещах, давно известных, но отделаться от своих ощущений, от сложившегося положения дел не могу. Попробую все же отыскать нечто позитивное. В последние несколько лет я довольно часто езжу по стране, участвую в различных литературных фестивалях, веду мастер-классы по поэзии, работаю в жюри литературных конкурсов. И не устаю поражаться неисчислимому количеству стихотворцев. Куда бы ни занесла меня судьба – в Красноярск, Челябинск, Оренбург, Тулу, Елабугу… – всюду есть литобъединения, группы людей, объединившихся на почве стихотворства. Вспоминаются стихи моего учителя Евгения Винокурова: . .Все пишут стихи. / Пишет весь мир! /Я разочаровался в людях. . Нет, я далек от разочарования, хотя порой приходится разгребать тонны графомании, но, как заканчивает стихотворение Винокуров: Я бы возненавидел поэзию, / Люто, на всю жизнь. /Но вдруг попадалась строка… Действительно, ради этой строки, ради внезапно блеснувшего таланта стоит и потерпеть.

И все же такое обилие пишущих и в рифму, и верлибром, да еще выражающих себя авангардистскими жестами и звуками настораживает. Хотя, казалось бы, что тут плохого? «В российской поэзии всего много, и кажется, что она сейчас так велика и обильна, как не была никогда…» – бесстрастно отмечает Сергей Чупринин. Мнение уравновешенного историка литпроцесса, знатока поэзии вроде бы, несмотря на сквозящую в нем иронию, должно успокоить, но почему-то не успокаивает. Думается, что слово «велика» здесь употреблено в значении «большая, огромная", а не в значении величавости. Большая. Да, что есть, то есть! Но обилие производимой стихотворной продукции не утешает – около 2-х миллионов (двух миллионов!) стихотворений в год выдает на гора армада пишущих стихи. При ближайшем рассмотрении мы увидим терриконы рифмованной «словесной руды», из которой невозможно добыть ни единого звенящего поэтического слова. Исхожу из собственного опыта общения с нынешними стихотворцами – к огромному сожалению, большинство из них не знают, собственно, русской поэзии. Помнится Борис Абрамович Слуцкий говорил, что коли мы уж взялись за писание стихов, то должны знать русскую поэзию от Акима Нахимова до самого незаметного из стихотворцев. Он, конечно, преувеличивал, но знания не только вершин отечественной поэзии, но и поэтов второго и третьего ряда он от нас требовал. Сейчас требовать подобное, похоже, нельзя. Даже в так называемых творческих вузах я сталкивался с абсолютным равнодушием к творчеству и предшественников, и современников. Так сказать, мы сами с усами, изобретем велосипед. Только не очень получается, несмотря на все модные и сложные приемы и ходы.

Вроде бы тут не о чем и говорить – графоманов и рифмоплетов хватало во все времена. Но нынешнее их обилие, да еще подкрепленное виртуальными возможностями, мне представляется нездоровым. Тут, как мне кажется, начинает действовать обратная связь, царить круговая порука. Размываются критерии, сбиваются масштабы, мельчают ориентиры, утрачивается понятие такта и вкуса. Даже талантливому человеку трудно устоять и не поддаться соблазну написать под ту или иную премию, учитывая пристрастия ее жюри, а то и специально к развлекательным слэмам. Создаются не литературные направления, а сбиваются группки с лидером-«гением» и соответствующими вкусами и манерами. Занятие стихотворчеством превращается в некое безобидное рукоделие, легкое развлечение. Совершенно утрачивается подлинное понимание поэзии, допустим, такое, о котором писал Михаил Пришвин: «У нас создалась поэзия как защита против невыносимого ужаса мира. Так и помните, граждане, что поэзия не сладкое блюдо для вас, а детище страданий и ужаса…». В общем, никак у меня не получается сказать «за здравие» современной поэзии, пытаясь взглянуть на нее «с высоты птичьего полета». И в то же время я убежден, что отечественная поэзия не растратила свой арсенал, у нее далекий горизонт, где мирно уживаются и рифмованные строки, и авангардистские эксперименты, и верлибр, пока не обретший, на мой взгляд, своего русского канона. Свидетельство тому творчество подлинных поэтов-современников. Они, к счастью, есть, и их стихи – отрадные оазисы в безбрежной пустыне нынешнего стихотворства. Хочется закончить эти ворчливые заметки несколько перефразированным призывом Николая Заболоцкого: Любите поэзию, поэты!

Примечание:

Геннадий Калашников – поэт и прозаик, живет в Москве.

Берега

Пётр Чейгин

Стихотворения

Петр Николаевич Чейгин родился в 1948 г. в городе Ораниенбауме (Ломоносов) Ленинградской области. С 1955 г. живет в Ленинграде (Санкт-Петербурге). Автор шести поэтических книг. Член русского ПЕН-Центра. Лауреат международной Отметины имени отца русского фуруризма Давида Бурлюка, обладатель премии «Русского Гулливера» за вклад в развитие современной поэзии.

Петр Чейгин – участник знаменитого ЛИТО Глеба Семенова, один из тех кто создавал особую поэтическую ауру культурной столицы России.

Как многие поэты ленинградского андеграунда, он не имел выхода в официальную печать. Его стихи публиковались в ленинградском самиздате, позднее проникли за рубеж.

Только в 90-е годы появились первые журнальные публикации. А первая книга «Пернатый снег» вышла в издательстве НЛО в 2007 году, когда автору было 59 лет. Это, пожалуй, своего рода рекорд.

В Предисловии к этой книге Ольга Седакова, по ее собственным словам, «многие стихи помнившая наизусть уже десятилетия», писала: «Я сказала бы, что Петр Чейгин – быть может, самый радикальный поэт поколения в своей верности языку поэзии».

Тогда же, в 2007-ом, в Петербурге вышла вторая книга «Зона жизни». Две эти книги явили изумленному читателю совершенно необычное явление: поэта на глубине речи. Поэта, в которого надо вглядываться и вчитываться с таким вниманием и, я бы сказал, с осторожностью, чтобы не пропустить мельчайших оттенков, запечатленного в слове бытия.

Этот редчайший дар Петра Чейгина в Предисловии к его «Третьей книге» (СПб., 2012) подчеркивает другой замечательный поэт – Владимир Алейников. Называя Чейгина «зорким наблюдателем реальности», органически раскрывающим суть вещей.

Может быть не случайно Петр Чейгин родился в городе, который прямо в год его рождения был переименован в честь Ломоносова! Именно Ломоносов говорил, что поэзия оперирует соединением «далековатых идей». Это сопряжение в стихах Петра Чейгина нарастает панорамически, подвигая читателя на сотворчество.

Сергей Бирюков

«Июльские любовники ленивы…»

Июльские любовники ленивы,осокою изрезаны закаты,и ступни ног покрыты желтой глиной.Рукав закатан, ворот нараспашку —в воротах окон завиднелись сваты…Сосватан.Горькая моя невестаснимает серьги,тянется ладонью…О, забытье чесночного покоя!Я – маленький, крупиночка средиполночной толщи телна белизне материй.Я – выбранный, все кончено,и впредь мне —вплетать в косицы рисовые зерна.

«Полозьями пресветел день…»

Полозьями пресветел день.Забава легких пескарей,в сарае бредень засыхает.Насколько влажен был июль,на взгляд меняющий погоду,увидеть на исходе годас разбега ртутного столбца.Ты затерялся между намии подношенье полотенцотложишь, должен ты понятьуловки новых состояний.Следишь морозную игру,двойною рамой обескровлен,над ним то клекоты, то кронырастущих в землю сладких груш,и повсеместно греет пламя.Угомонился. Засыпает.Снегирь рябиной дорожити, снег роняя, улетает.Темнеет на дворе.Тепло.

«Когда бы телом дорасти…»

Когда бы телом дорастидо первовиденья полянывесенней, где черны изъянытвоих разборчивых шагов.Когда бы выкрикнул чирок,о чем стремит побег мгновенный.Когда бы объясниться могс кольцом, проталиной, Вселенной.Когда бы хоть одна душамне описала жизнь инуюправдивее, чем я хотел…Но глушит голос вымпел ветра.

«Двойне сорок на крыше ветряной…»

Двойне сорок на крыше ветрянойсмешно поговорить о Новом годе,когда окрестная мелодия заводитна пьяный сверк коронки золотой(-бы заманить на угол слюдянойи выложить намеки о погоде).Куда там, смехом!Снеговой ударсорвет захлебный приступ о свободе…Одна мелодия по кругу хороводит,раскладку перьев метит на дома.

«Окно осенней рани. Клеть в миру…»

Окно осенней рани. Клеть в миру.Фасон стекла выглаживает ветер,и вакуум фальшивый ровно светит,нарезан на махорочном дыму.На красном небе комариной пылинебесная полыснет домоседараспахиваться первому по следу,занозы собирать узора стали.Кому ты служишь, ласковый мой друг?Кого твои запястья одарили?На красном небе комариной пыликружит древесный пепел, белый дух.Где черный пульс Вселенского магнитараскладывал слова для новой речи,ты – вылитый асфальтом человече —вторично выверен для родового крика.

«Високосным разладом пульсаций настигнут. – Целуй…»

Високосным разладом пульсаций настигнут. – Целуй!Обживают наделы прогнозы осознанной речи.Пожелай на болезнь чистый холод и легкие свечи.Цыц, погон, Бармалей! Серебряная пыль над столом.Неоглядну житью обучивший сухую поземкучеловечьи черты выбирает на пальцы и вкус.Ниспошли горемыке отведать расейский искус,семиграние – центром, зажги вороватую рюмку.Полотняный учебник недолго протянет, сгорит.Телу бедному трижды по-мертвому выпадет вживе.Исаакий, поведай о трубном Вселенском призыве…Чу! Погона крыло наливается пеплом зари.

«О днях, ушедших в черный ход…»

О днях, ушедших в черный ходпастил и дрессировки Марса,о днях пленительного пьянства,о днях медлительных чернил…Пока на южных берегаххолера ела,игра на лицав доме чистых оконзаканчивала первый оборот.Не время говорить,но для примерарука моя затеяла полетстроки высокой —оказалась сфера,в которой бултыхалась и дурелаЛуна песчаная и сохнул звездолет…Из горла вырос корень, лепесткислоились на ветру, пеклась фанера.Землечерпалка вырыла химеру,освоилась, затеяла игру.Я сам тому винойповодья мерыне удержали отношения сгорели.Лишь дым пошелнезыблемый глухой…Но я за все отвечу головой,раз Ваммои манеры надоели.

«Обманулись…»

Обманулись:это зеленое Солнце в смороде встает.Церемонноукропная клумба завяла.Даже ворох хвои,муравьиный оплот,cлаб на зубыи только что знает —играет.

Майские представления

1Еще одна замешана, ушлав громоотводы и протуберанцы.Наручная, оплаченная танцем.Заплечная, плаксива и пуста.Фронтальная Весна несет убытки,отваром пола свитая в клубок.Подыгрывает, тычет локтем в бок,тапер Мазоха, голубая плитка.Фасон стекла выдерживает день,упорствует, но эта карта бита…Как ночь шумна и как она сердита,подсказка женская, подутренняя лень.2Пересохли глаза.Тротуарная слизьгонит, копит следыразворотом для духов.Мы сегодня случайным вином обошлись,ледоход потеплелчерной уткой, по слухам.Наконец.Скоро майские силы, развейся.Приготовь огород, посиди на могиле.Раз на раз не придется,весеннее действоснова крутит строку,да играет на месте.

«Одиноче воды, по которой гулял Одиссей…»

Одиноче воды, по которой гулял Одиссей,хрипа трав, по которым прошел иноверец,эхо жизни взошло, эхо года упало, и верескродословной скамьи свил кормушку длясолнечных змей.Одичала любовь, спит поступок у стен бездорожья.Чище шаг и светлей шпили гласных на кальке болот.Раскошелится дым, заневестится демон порожний…Выхлоп Солнца —слеза на стекле как даргинская пуля горит.

«Трезвости хрустальный позвонок…»

Трезвости хрустальный позвонокчище Солнца и честнее яда.Утро рукотворного наряда —паутина беженки наяды —дергает за шелковый звонок.Горько мне гореть ручной звездойи плывущим в иле отзываться.Горько в равном плеске называтьсяплавным змеем и с тобой сравнятьсяплоскостью, где жнет телесный зной.Горько, что опутан правотойтополиных муравейников Гостилиц…Сладко бесу свадебной порой.

«Теоретик стыда теорему дыхания учит до слез…»

Теоретик стыда теорему дыхания учит до слез.Спит просторный мороз, обнажая зародыш метели.И невинней Невы рухнет облако грудью на ост,вскрыв повозку созвездий, вынув Деймос из краснойпостели.Как Набоков в Париже плавит кровь сестрорецкой листвыи на память считает переливы дружка махаона,так распластаны дни, что на первый надзорный вопросгубы жмешь к ободку партитурного свода сирени.

В декабре

1Я – внук Тимофея и Осипа.Милостью мамы и приставаныне живущий пристойно, но пристанине отыскавший, ссылаюсь на выступыне алфавита, но крови и озими.Сохнет сподвижник. (Глубинное облакоочи хоронит). Сказать ему нечего.(Снег ошельмован картавостью вечера.Тополь опасен). По этому случаюя разрезаю не книгу, а яблоко.И говорю, что ушедший не просится,не отзовется и с нами не сброситсяни на граммулю. Спи же без просыпа.Он покукует вполне, как и водится.Так усмиряю себя. Беспросветнаяявь охмуряет укорами панночки.Лижется облако. Входит заветная,просит на водочку, с водочки – в саночки.2Заледенел твой адрес, пилигрим.И пресноводная глупеет вьюгана подвиге художника-хирурга(когда вуалью барственной обкуркион хлещет пол за потолком твоим).Вот, оглядевшись, не могу понять:о чем же мне грохочет бормотуха?Но рюмка Блока объяснила глухо,и граждане с абонементным слухомуставились, без права одобрять.А то какие-то Афины и Рязань.Бесстыдство морга, горло мрачной лужи,щекотка людоеда, слухи… То, что хуже…Я пил свое. Вокруг серчала рвань.Как водится – масштабно и на «ты».Одной семьей стремясь напропалую…«Дай я тебя, любезный, поцелую…Ты у меня в крови, не отнимай персты…»(Но это классика, а классика – липка).3Земля. Лопата. Вторник. Бунт синиц.Снег Лансере. Крестьянский жуткий вечер…Не выдам я тебя, мой подвенечный.И на восходе самой тесной сечи,в расцвете обнажающих зарниц,я остужу чело твоею речью.

«Юра. October. Челюсти лета свело…»

Юра. October. Челюсти лета свело.Гибкого холода светят конкретные знаки.Воет осина и содрогает село…Я это взял выяснением грима бумаги.Я посижу у ворот каталажки Петрарядом с тобой, но очнусь у окна на Европу.Выбора нет и, поскольку решает судьба,мне остается лишь малый рифмованный ропот.Рявкнет подлодка подле умильной жены.Нам ли не знать хромоту домотканья и скуку?Стих остролиц и ложится на крае сумы.Кроме нее, чем я в жизни предметной рискую?

Ответ на «Обмен» А. Кушнера

Согласно с темнотой уснула мать,впитав укол от немощи случайной.Луна поежилась, и гром патриархальныйнастал и сжался, выплеснув на гладьветвистый жар часов Анаксимандра,сцепленья ватные, привыкшие молчать.Что платят сторожам в больших домах?Поболе, чем охранникам в балете?На прочие вопросы и на этимы ночь ухлопали на кухне между птах.(Хотя была освоена мансарда,но там томилось дерево в слезах.)Ты выпит алфавитом, но вчерне.Печататься в Отечестве неловко,когда орудует подобная массовка,и тело тянется к цикуте – не к струне.(Но где-то «вне» шагнула саламандраИ обозначила признание вполне.)Меняй тузов, квартиру и кабак,материковый пласт и атлас судеб.Нас щука близорукая рассудит,в стекло зажатая, а ты – прямой рыбак,примеривший достаточно скафандров,хотя ты – чистый Овен, а не Рак.Вот подоконник – трон твой и киот,барчук брусничной кочки, данник чая.Вот Монк, что по безумию скучая,в дом уходил, где замкнутость живет,где просит слова дикая Кассандра…Монк на стене. В округе – гололед.И негде умереть, мой Александр.

Сны

1Час Быка наступает, не пытайся уснуть.Все снотворные совы тебе не помогут.Это тени Памира ложатся на грудь,это млеет земля у порога.Бес зазнался, балует асфальтом солдат,твоему ли позору давать объясненье?Слиплись звезды и сойке, покинувшей сад,что сказать в утешенье?2Через месяц приснится Америка, в нейдвое в белых плащах и ребенок-воитель.Кто нам встречу зачтет и проснется, верней,чем сведет нас с ума белой ночи правитель?Я живу здесь за Вас и прощаю себелишний жест и питье на границе канала.Я живу здесь от Вас, и, отмерив семь бед,я готов на ответ для райка и для залы.3Враг врага моего, твой разумен ли хлеб?И во что ты играешь на этой лужайке?Ты загонишь козу в опорожненный хлеви раскрутишь свой сон на отцовской фуфайке.Ты есть жизнь среди жизни, которой бы жить…(В Поднебесной, как в бане архангельской – глухо.)Если терпят тебя, то за свойство любитьза пределами зренья и знанья, и слуха.4Чем мы располагаем? Все – слова.Слова и сны, и между ними – эхо,и сольный смех, и тяжести, и ухоДержителя, что милости ковал.– Так что же я на чистых этих снах,Отца встречая, трепещу с ответом?..Что делаю на этом свете?– Этом?

Возвращение в лето

1Безжалостная ласточка закатакапризничает, рвется за оградуоравы облачной, зашедшей на постой.Не огорчай, прижми, крылом укрой.Я видел сны, прекрасные порой,но клятые марали суть полета,не ведая, что он не той породы,что мы привыкли видеть под горой.А за горой реактор жертву ждет,и царь-девица в пасть ему идет,чтобы спасти от глада поколеньядетей, не знавших правды и печали,которым звери пели и качалиих люльки в розах, не знававших тленья.2Влажно еще, госпожа, в приближенных лесах.(Переведи мне из хроник о кошке и мышке.)Влаги паучье скольженье уместно в слезах,на территории лета не хочется слышатьплеска и рева великих небесных коров.(Марфе для действия выдана роза ветров.)Полдень. На пастбища памяти роза шатроввышла сережки просить на краю ойкумены.Ополоумела, что ли? Дать ей шаровс елки берлинской, отмыть и казнить за измену.(Розам негоже шататься по злачным краямэто советует деве и деда Хайям.)Вечер блестящей грозы накормил пауков.Ярче следы госпожи на траве безответной.Вязы молчат, и до снятия их париковпереведи мне из хроник о переписке секретнойкошки корявой соседа, вкусившего лунный оскал,с мышью ворчливой, что грел на груди Ганнибал.3Отпуск из воска, там электричка молчит,и надрываются пчелы, виясь над малиной.Марки мусоля, на клумбе ребенок ворчит,праведный ястреб ласкает небесную глину.Я обретаю ее, если в поле закрою глазаи зависаю над липой, полной прохладного меда.Дышит слеза, отзывается в море гроза,шепот медянок с обочины Божьего следа.

Реалии

Леве Васильеву

Полынья. Не помню именисемени на дне поляны,опечаленного пламенивознесенные изъяныверескова рода-племени.Поводырь махорки матернойиз лукошка комья пряживыстроил на скверной скатерти,среди них котенок ляжетпульсом нежности и памяти.Ветер деда за гороюразбирает лист на кладбище.Нищете глаза закрою:не смотри на двор и пастбище —горе местного покроя.Дешевеет дождик. В инейсмех шипит на перекрестке.Ты перекрестись и выпейужас тихий из наперстка —грех Михнова перед Веней.

«У тумана весел нет…»

У тумана весел нет.Дверь на кончике проспектаЗапелената в жилет.Резким дворником пропета.У реки ступеней нет.Небо пляжа оголяетНераскрашенный рассвет.У вдовы собака лает.Я верну тебя гореМакедонского замеса.Гд е ягнята в серебреКолокольцев от Рамзеса.Гд е почтенная траваНа обедню точит пальцыУ раскованного рваЗасыпают погорельцы.Ты да я и тень в тетрадь.Тень фонтана подземелья…Местью иволги размятьПесен рисовые комья.

Проба-2

Град Сиверской терзает сучий хвостчванливой туче, жрущей Ломоносов.У тамошних матросов нет вопросов,они идут построчно на погост,как с корабля на бал без папиросы.Жена ушла в сельпо за абрикосом.Тимура телка, Пиррова вдова.Она была по своему права,когда шпыняла снегом эскимосов.Твой гопник на обоях ловит розу,где не растет народная трава,витает лебедь в трепете морозов.Такие, мой дружок, метаморфозыраспахивает устная молва,на чашку дуя и роняя слезы.

«Пройдя к подруге несуразной…»

Пройдя к подруге несуразнойНа кровный чайБлуждай по «списку безобразну»И примечайПращу прямого вдохновеньяРуки прямойНад издыхающим мгновеньемВины земнойВладея Меккой этикетаСебе ровняМестоимение поэтаПером храняНа ровной мгле самозабвеньяСкрепил настройИного зренья и томленьеСтруны инойИ властен милостью страданьяТебя понятьНе затвердить его молчаньяНе разгадать

«Разыщи себя в камаринском стекле…»

Разыщи себя в камаринском стеклеПузырьком проточным стеклоправа…Велика для четверга оправаИ звезда щебечет на иглеЖесткой прачки зимнего помолаВынесшей неделю как струюТалой жизни. Для нее в раюЖжется место. Видимо посмелаКрепкая забрать себя на грудьНевозможным маятникам веры…Много ветра прежнего размераКрошится и валится на путьИ на брови… Я тебя не выдамНе проснусь. Не вытолкну платокНеразрывный. Ясен ястребокНа ковре отца видавшем виды

«Гуще свистящих в ветвях…»

«Говорю Вам, что…»

Гуще свистящих в ветвяхПерьев опрятных мазкиСыграны в сточных поляхГде паровозов свисткиТужатся в лужах. НеряхПеребери у тоски.Цель еще можно спастиВырастив снасти.Цель перебрось за високСвыше накормится топьРвотным дождем. ЗавитокТрона и грома на лобКонюха ляжет. ВысокТелом хозяина гробВыше хозяина – рябьВзгляды уверенных рыб.Конюх, делил ли сургуч?Выдох и поступь полкаСверят портфели. КивачНе напоил облакаМох у копыта колючКровь и олень не алкалКонюх, сорвется рекаИ голышом катыша…Не отрываясь на снегНе запинаясь на грехБык говорите пег?Груб говорите мех?Люден и красен векЧерен у края смехСкошен и влажен текст

Олеся Николаева

Стихотворения

Олеся Николаева – поэт, прозаик, эссеист, профессор Литературного института им. Горького. Автор более пятидесяти книг стихов, прозы и эссеистики. Лауреат многих литературных премий, в том числе – национальной премии «Поэт», премии им. Бориса Пастернака, и Патриаршей литературной премии. Стихи, проза и эссеистика переводились на многие языки мира, отдельные книги были переведены на французский, испанский, английский, китайский, греческий, румынский и болгарский языки. Живёт в Переделкине.

Антонов

Мне жаль Антонова! Нет-нет,он жив, а что пропал – едва ли:его на станции «Рассвет»и в «Толстопальцево» видали.А что изганник – да! На дверьему указано: на днище,ведь и казённое теперьего отобрано жилище.За что? На то был свой резон:он крепко пил! Какие бредни?:Доцент свалился на газон,хватая куст, как шанс последний…Какие лекции? При чёмжеланье, чтобы – без огласок,когда сам лектор вовлечёнв ристалища теней и масок?В гуденье рифм, в борьбу идей…Он видит в родине чужбину:там хам грядет, а там халдейзатаптывает жемчуг в глину.…А я ведь помню век такой,когда меж снобов и долдоновизящный, с легкою рукой,по институту шёл Антонов.И ворот свежий, и лицапростая лепка так опрятна,и вкрапленная хрипотцав негромкий голос – деликатна.Стихи писал. Молва плела:«мертворожденные», что кокон.Литературные делавсе побоку, всё мимо окон.Сколь многие поймут его!Во тьме, стирающей различья,так просто обрести родство:что птичья кость, что жила бычья!Идти туда, где гуще мгла,где все свои за плотной тенью,ждать отзвука, искать тепла,и петь хвалу самозабвенью!Так где искать его? А уворон не спросишь: «Где Антонов?»Иди, кричи свои «ау»среди бомжатников и схронов.Выходит, муравей в овсезаметней человека в силе?Притом – его любили все!Мы все Антонова любили!

Прощённое воскресенье

В России Хронос побеждён,к пространству пригвождён:с погодой слит, с рельефом свити звёздами блазнит.Здесь Ленин Сталина дерётза рыжие усы.Здесь Сталин Ленина ведёт.схвативши под уздцы.И птица Сирин здесь поётневиданной красы.И в недрах – Древний Змей живёт,и в кузнях – кузнецы.Башмачкин мокрый снег жует,Тряпичкин жжёт чубук.И Клячкин открывает рот,да вырубили звук.Все рядом: там – приказчик пьян.Ямщик попал в буран.Святая Ольга жжёт древлян,бьёт заяц в барабан.Бомбист таскает динамит,язык ломает фрик,чело Державина томитнапудренный парик.И стелятся туман и дым,и Врангель входит в Крым.Прощается славянка с ним,а я останусь с ним.Эпох сливаются слои,хоть в славе, хоть в крови,где все чужие – как свои,пускай и визави.Глядит зелёная звезда,Земля пред ней, что взвесь,и говорит, что навсегдамы вместе будем здесь!

Быль

Как позвал Илья-Пророк Угодника Николаяобойти нашу землю, пройти полями-лугами.И пустились в путь, ничего здесь не узнавая,невесёлыми ступали ногами.Наконец встретили дурачка на поляне.Решили порасспросить о мире, о человеках:– А есть ещё наши люди? А где крестьяне?А где пушные звери в лесах?Где рыба в реках?Где пахари и косари, что встают до свету?Есть ли ещё мужики в этом народе?Отвечает им дурачок:– У нас теперь этого нету:ни мужчин, ни женщин. Каждый одевается по погоде.Все теперь ровня – жена ли, муж ли: у всех застежка на брюхе.Мужики рожают, бабы платят, а детиотрываются и балдеют, а старики и старухисидят в фейсбуке и в интернете.– Ну а молитва? А песни свои поются? —спрашивают странники.Отвечает им бедолага:                   – Да песни как раз найдутся,хотя бы вот эта, где «м-м» и где «джага-джага».И пошли Илья-Пророк со святым Угодником – Божьи птицы,головами качают, услышанное никак не свяжут.И вдруг засмеялись оба:– Экие небылицы!Кто у дураков-то спрашивает? Они и не то нам понарасскажут!А дурачок собрал убогих, сирых и малыхи пересказывает им подробности этой сцены:– Они думали, я не знаю… Но я узнал их!Ждут нас счастливые перемены!