Жизнь после Жизни

– Мне неспокойно, когда ты так далеко, – говорил он, – для меня было бы лучше, если бы мы жили вместе. Ты не хочешь переезжать в Томилин – ладно, я готов перевестись на службу в Костровск, но ты ведь и этого не хочешь.

– Не хочу, – улыбалась в ответ Римма Петровна, – мы не должны жить вместе, это помешает тебе вести нормальную личную жизнь.

Но с «нормальной личной жизнью» у Ильи Вторушина никак не складывалось, женщин он боялся почти панически, строить отношения с ними не умел, не знал, как подойти, как заговорить, как повернуть разговор в нужное русло, не говоря уже о том, как сделать так, чтобы его не отбрили при первом же поползновении к телесному контакту. Был Илья слишком громоздким, полным, отечным – в мать и бабушку, – неуклюжим и искренне считал себя совершенно непривлекательным и не могущим рассчитывать на доброе отношение со стороны молодых женщин. У него, конечно же, за тридцать два года жизни случались романы, но все они заканчивались тем, что его бросали, и это еще больше подкрепляло его уверенность в собственной непригодности к этой самой «нормальной личной жизни», о которой так мечтала Римма Петровна.

Римма Петровна, такая же полная и грузная, как ее внук, ждала Илью к ужину. Она с удовольствием готовила и всегда старалась побаловать внука обильной вкусной едой, такой, какую он сам себе не приготовит и ни в каком общепите не попробует.

– У Татьяны был? – спросила она вполне доброжелательно, не допуская ни единой нотки осуждения.

Илья молча кивнул в ответ.

– Ну, как она? Убийство матери так и не раскрыли?

Хозяйка салона «Релакс» Татьяна Корягина была дочерью той самой Галины Ильиничны Корягиной, труп которой с разбитым зеркалом на груди и с вырванной из уха серьгой был найден в марте прошлого года в Томилине, о чем бабушка Ильи Вторушина была, конечно же, осведомлена. Сам массажный салон «Релакс» на деле был обыкновенным борделем, правда, очень и очень приличным и недешевым, а его владелица, в прошлом проститутка, – «мамкой», но это обстоятельство отнюдь не мешало добросердечной Римме Петровне сочувствовать Татьяне по поводу трагической гибели ее матери. Сказать, что Татьяна Корягина очень уж переживала, было никак нельзя, к смерти Галины Ильиничны она отнеслась более чем равнодушно, во всяком случае, так казалось любому стороннему наблюдателю. Она не рвала на себе волосы, не билась в истерике, не плакала и не посещала кладбище в Томилине, ограничившись лишь присутствием на похоронах.

После ужина занялись фотографиями. Римма Петровна достала пухлый конверт с отпечатанными в фотоателье снимками, сделанными во время их последней поездки: перед самым Новым годом они с Ильей ездили на три дня в Амстердам, гуляли вдоль каналов и наслаждались в музее полотнами великих голландцев. Несмотря на комплекцию, возраст и многочисленные болезни, Римма Петровна была заядлой путешественницей, ей хотелось посмотреть и египетские пирамиды, и Вестминстерское аббатство, прогуляться по Елисейским Полям, притронуться к камням Колизея, увидеть знаменитую Ронду и посидеть на лавочке в парке Гуэль, и Илья готов был возить свою любимую бабулю всюду, куда ей хотелось. Он никогда не отпускал ее одну, сопровождал на каждой экскурсии, а если поездка оказывалась трудной – брал напрокат машину: у Риммы Петровны были больные ноги. Еще в те времена, когда денег у Ильи было совсем мало, они ездили в самые дешевые туры, на автобусах, и он сидел рядом с бабушкой, ни на минуту не испытывая раздражения или неудовольствия. Красоты и достопримечательности его совсем не интересовали, путешествовать он не любил, но сама мысль о том, что бабушке это нравится, что она получает удовольствие и радуется, делала его счастливым.

Они принялись раскладывать фотографии на большом столе и группировать их тематически, затем из каждой группы выбирали самые удачные снимки и вставляли в альбом, формулировали надписи, сверяясь с блокнотом, в который Илья заносил пояснения экскурсоводов, чтобы потом ничего не забыть и не перепутать, потом Илья четким красивым почерком, почти печатными буквами вписывал в альбом рядом с фотографией дату, место и комментарии. На каждое путешествие они заводили отдельный альбом, и не беда, если в нем оставались пустые страницы, зато в фотографиях всегда царил идеальный порядок, и легко можно было найти при необходимости любой снимок. Но, надо заметить, пустые листы в альбомах оставались редко: они действительно очень много фотографировали, стараясь запечатлеть каждую деталь, каждую мелочь, передать каждое впечатление. Глядя на Римму Петровну, склонившуюся над разложенными на столе снимками, Вторушин с нежностью думал о том, как ему повезло, что у него есть такая замечательная бабушка – самая лучшая женщина на свете, и если бы ему довелось встретить такую женщину, он бы непременно на ней женился.

– Илюшенька, тебе пора собираться. – Римма Петровна посмотрела на часы и направилась в сторону кухни. – Я тут ничего трогать не буду, приедешь в следующий раз – и мы вместе доделаем альбом. Одевайся, а я пока соберу тебе покушать, чтобы ты утром позавтракал.

Уезжать Илье не хотелось, он любил бывать в этом доме, любил ночевать здесь, среди мебели и предметов, окружавших его в раннем детстве. И вообще, он любил бабушку и старался проводить рядом с ней как можно больше времени. Он представил себе заснеженную дорогу из Костровска в Томилин, шестьдесят километров одиночества, темноты, стоящих вдоль обочины деревянных убогих домишек и голых деревьев, свою холостяцкую квартиру, стерильно чистую, педантично прибранную и уныло пустую, и невольно поежился. Здесь так хорошо, тепло, уютно, фотографии на столе напоминают о недавней поездке и о том счастье, которое он всегда испытывал, видя горящие от возбуждения и восторга глаза Риммы Петровны, и бабушкин мягкий голос журчит, внося в его душу успокоение.

– Я останусь, – сказал он, заполняя очередную страницу альбома, – поеду завтра с утра.

– Ты не выспишься, – мягко заметила Римма Петровна, подходя к нему поближе. – У тебя тяжелая работа, тебе нужно как следует высыпаться.

– Рядом с тобой я сплю лучше.

– Рядом со мной ты спишь мало, – засмеялась она. – Мы же с тобой как маньяки, все разговариваем, разговариваем, не можем остановиться. Если ты останешься, мы опять проболтаем часов до двух, а то и до трех, я же знаю. А тебе нужно отдыхать.

Илья взял ее за руку, поднес мягкую, пухлую, покрытую пигментными пятнами кисть к своей щеке, прижался губами к пальцам.

– Римуля, я тебя обожаю. Мне так хорошо здесь, я душой отдыхаю. Я останусь, а утром ты меня накормишь вкусным горячим завтраком, и я поеду на работу совершенно счастливым.

Тут Вторушин несколько покривил душой. Завтра он ни при каких обстоятельствах не поедет на работу в хорошем расположении духа. Вчера начальник уголовного розыска предупредил его и Диму Федулова, что из Москвы приезжает какая-то фифа, которая собирается учить их, как надо раскрывать преступления. И ладно еще, если бы она была мужиком, знающим и опытным опером из министерства, который помог бы им в деле о двух таинственных трупах, но ведь это не мужик, а баба, и вовсе не из министерства, а вообще из частного агентства. Можно себе представить! Что эта баба будет здесь делать? Совать нос во все подряд? Давать «дельные», с позволенья сказать, советы? Нарядами сверкать? У нее небось одни только часы, как три автомобиля, стоят. Будет разговаривать с ними сквозь зубы, глядеть свысока и нести такую ахинею, что уши завянут.

Конечно, два трупа в тихом Томилине – это серьезно, тем более что убийца до сих пор не найден. Но баба – частный детектив – это уж слишком. Неужели нельзя было без нее обойтись? Начальник розыска сказал, что получил команду от заместителя начальника ГОВД по криминальной милиции, а тот, в свою очередь, от Самого, то есть от начальника. Кто уж там надавил на Самого – неведомо, но, вероятно, надавили сильно, потому что подпускать частных гражданских лиц к расследованию и тем более к оперативной работе и не принято, и нельзя. Да и что эти гражданские лица могут расследовать, если между томилинскими оперативниками и следователем и то согласия нет по поводу версий, каждый в свою дуду дует и на себя одеяло перетягивает. Димка Федулов, например, на сто процентов уверен, что поработал маньяк, псих ненормальный, для которого убить пожилую даму – верх удовольствия. А Илья с ним не согласен, он отстаивал совсем другую версию и до сих продолжает ее придерживаться. Илья считает, что Корягину убили те, кто пытается выдавить владельцев усадьбы из города, развалить их клуб и перекупить отреставрированное строение за бесценок, а Аиду Борисовну Павлову приговорили за какое-нибудь дело, которое она вела, когда работала следователем прокуратуры. А в том, что оба дела похожи, как близнецы-братья, никакой загадки нет: Корягину убили специально таким устрашающим манером, чтобы посеять панику среди членов клуба и жителей города в целом, отвратить народ от усадьбы, а тот, кто запланировал убить Павлову, не знал, что никакого маньяка нет и убийство Корягиной – обычная инсценировка, и скопировал манеру совершения преступления, чтобы замаскировать собственные личные мотивы и дать оперативникам возможность списать и второе убийство на того же маньяка. Вот как все просто. С этой идеей Илья Вторушин выступал постоянно, но Дима Федулов его не слушал, стоял на своем: маньяк – и все тут. А мысль о маньяке Илье не нравилась. Ну просто совсем не нравилась. Напрочь. Хотя и тут были свои сложности. Дело в том, что городское милицейское руководство маньяк тоже не сильно устраивал, ведь это же кошмар какой-то: по городу ходит сумасшедший, убивает пенсионерок, кладет им на грудь разбитое зеркало, вырывает сережку из уха, а милиция ничего не может сделать, демонстрируя свою полную беспомощность и не предпринимая никаких усилий для того, чтобы погасить тревожные разговоры и панические настроения среди населения. Маньяк – это серьезно, а непойманный маньяк – это повод для неутешительных оргвыводов. Поэтому руководство уголовного розыска и криминальной милиции в целом соглашалось с доводами Ильи Вторушина, но именно поэтому и несильно давило на подчиненных по поводу нераскрытых преступлений, особенно это касалось первого убийства, жертвой которого стала Галина Ильинична Корягина. Расклад был очевиден и ни для кого не составлял секрета. Если Корягину действительно убили те, кто нацелился на усадьбу, то очень не хочется с ними связываться, потому как они – лица, приближенные к мэру и администрации города Томилина, и кто знает, каким боком выйдет милицейское рвение по поиску виновного. А то, что выйдет именно боком, ни у кого сомнений не вызывало. Пока можно списывать все на маньяка, милицейское начальство в относительной безопасности. Хотя со стороны областного руководства, а, не приведи господь, еще и из министерства в любой момент могут начать поступать недоуменные вопросы, дескать, что-то у вас, господа хорошие, неладно в вашей консерватории, если вы маньяка как-то вяло ищете или даже не ищете вовсе. Но пока верхнее милицейское руководство не спохватилось, можно чувствовать себя более или менее спокойно. Эдакий хрупкий баланс между интересами криминальной группировки, связанной с мэром, и интересами собственно службы.

Вторушин радовался, что начальство разделяет его точку зрения и не ищет маньяка. Раздражало, однако, что старший опер майор Федулов такого же мнения не придерживается и нет-нет да и примеряет какого-нибудь попавшегося на глаза психопата к двум нераскрытым убийствам. Ужасно злило это капитана Вторушина.

А теперь вот еще дамочка столичная припожаловать собирается. Димка, конечно, тут же кинется ее обрабатывать и на свою сторону перетягивать, у него получится, от него бабы млеют, хоть он и не красавец, но, видно, есть в нем что-то такое, да в избытке. А вот от Ильи женщины не млеют, они его вообще не замечают, считают пустым местом, и ему приходится прилагать гигантские усилия, чтобы на него хотя бы обратили внимание, не говоря уж о том, чтобы принимать его всерьез. А ему обязательно нужно, чтобы его с его версией приняли всерьез. Обязательно. Он должен постараться.

* * *

После допущенных накануне излишеств голова у Федулова была тяжелой и гулкой, очень хотелось спать и очень не хотелось работать, но он все равно поднялся ни свет ни заря, надел толстый свитер поверх шерстяной футболки с длинными рукавами и вышел из дома, чтобы расчистить от нападавшего за ночь обильного снега дорожки от крыльца коттеджа к воротам и к навесу, под которым стояла его машина. Все, что касалось дома и участка, он готов был делать сутки напролет и в любом состоянии, с похмелья ли, с высокой ли температурой.

Этот дом был пределом Диминых мечтаний – деревянный, похожий на чайный домик, малиново-красный, украшенный яично-желтой резьбой, с ярко-синей пластиковой черепичной крышей, а на башенке красуется петушок, тоже яично-желтый. Краску Федулов выбирал сам: когда он купил коттедж, тот был просто деревянным, натурального теплого бежевого цвета, но Дмитрий хотел именно темно-красный дом, и резьбу он хотел, и чтобы непременно ярко-желтую. И петушка на крыше. Резьбу он заказывал в соседней деревне у местного умельца, который взял за работу совсем не дорого, всего несколько бутылок водки. Теперь дом казался Федулову совершенством, он обожал его и старался как можно чаще приглашать гостей, словно компенсируя долгие годы жизни в тесноте, когда не то что гостей пригласить было некуда – самому хорошо бы найти, куда приткнуться.

В новый дом он перевез не только двоих дочек и беременную сыном жену, но и родителей, а в старой «двушке» осталась младшая сестра с мужем и ребенком. Вместе с матерью, энергичной и неутомимой Зоей Михайловной, бывшей медсестрой, Дима обустроил не только дом, но и участок вокруг него, посадил декоративные кустарники, разбил клумбы, разметил дорожки, замостил их недорогой, но очень симпатичной плиткой, построил навес для машины. Участок-то не бог весть какой большой, всего шестнадцать соток, но Федулову хотелось, чтобы он выглядел таким же сказочно нарядным, как и дом. И дом, и участок поддерживались в порядке исключительно усилиями Дмитрия и Зои Михайловны, потому что жене Светлане не до того, она целиком погружена в детей – десятилетнюю Ксюшу, семилетнюю Вареньку и трехлетнего Ванюшку, родившегося через три недели после переезда из квартиры в коттедж, а об отце, Вадиме Александровиче, и говорить нечего, он в свои семьдесят три года уже совсем больной, слабенький, боится гулять один, даже из дому выходит редко, если никого нет рядом. У него типичная фобия сердечника – страх внезапного приступа, и вообще Вадим Александрович вбил себе в голову, что у него болезней куда больше, чем есть на самом деле, и ему уже ничего нельзя: ни ходить, ни носить, ни с внуком повозиться, ни даже уроки с внучками делать. Сидит целыми днями перед телевизором или читает газеты, которые Дима ему привозит с работы каждый день, что уж говорить о помощи по дому. Но Дима не в претензии, они и вдвоем с матерью отлично справляются, да и в радость им заботы и хлопоты о собственном доме.

Нынешняя зима оказалась на редкость холодной и снежной, но он с удовольствием работал, оставляя по обе стороны дорожек аккуратные сугробики, из-под которых торчали голые трогательные веточки молодого кустарника, и наслаждаясь звуком вгрызающейся в снег лопаты. Это напоминало детство, когда зимы были не такими теплыми, как в последние годы, и он просыпался по утрам не от звонка будильника, а именно от таких вот доносящихся с улицы звуков, издаваемых сгребающими снег дворниками.

Он закончил чистить дорожки и вернулся в дом, чтобы покормить собак. Дик и Джерри сладко спали в холле перед дверью в спальню родителей, они выбрали себе это место сами и менять на подстилку у входной двери, положенную Федуловым, не собирались. Дмитрий взял их в прошлом году щенками, их кто-то подобрал на улице и принес в приют для бездомных животных, устроенный в клубе «Золотой век». Беспородные, бездомные, голодные и грязные, они были такими жалкими, что сердце Федулова дрогнуло. Он забрал обоих. Это было как раз тогда, когда убили Корягину, и он приходил в усадьбу, чтобы опросить людей, близко знавших убитую. Тогда ему и показали приют, где он увидел двух прижавшихся друг к другу найденышей. Конечно, к тому моменту их уже отмыли, накормили и вывели глистов, но когда какая-то энтузиастка из числа членов клуба показала ему фотографии щенков, сделанные в тот день, когда их привезли, Дмитрий не выдержал. Несмотря на тяжелое детство и всяческие лишения и невзгоды, а может быть, как раз благодаря им, Дик и Джерри ненавидели холод и боялись недостатка сна, они любили поспать подольше, а вот бегать по глубокому снегу, да еще в пятнадцатиградусный мороз, не любили совсем.

– Рота, подъем, – шепотом, чтобы никого не разбудить, скомандовал Федулов, запуская правую руку в шерсть на холке Дика, а левой легонько шлепнув по спине Джерри. – Команда питаться.

Собаки зевнули и лениво поднялись. И почти сразу же открылась дверь в спальню родителей и в холл вышла Зоя Михайловна, полностью одетая и причесанная. Судя по всему, вожаком стаи псы выбрали почему-то именно ее, а вовсе не спасшего их из приюта Федулова, потому что морды их немедленно оживились, хвосты завиляли, глаза заблестели. Зоя Михайловна направилась в кухню, Дик и Джерри радостно потрусили за ней, а замыкал процессию Федулов.

– Митя, иди прими душ, ты весь потный, – велела Зоя Михайловна. – Вернешься – и завтрак будет готов.

– А… – начал было он, но мать перебила его:

– Твоих драгоценных псов я как-нибудь сама покормлю, не беспокойся. И девочек поднимай, пора уже, а то в школу опоздают.

Дмитрий послушно направился сначала в комнату к дочерям, потерся носом об их теплые, пахнущие детством шейки, добился, чтобы они встали, потом долго и с удовольствием принимал горячий душ, перемежая его с холодным обливанием, и брился. К тому моменту, когда он вернулся в просторную кухню, девочки уже сидели за столом и с аппетитом наворачивали запеканку с вареньем и молочную рисовую кашу.

– Пап, купи мне новый мобильник, – попросила десятилетняя Ксюша.

– У тебя же есть, – удивился Федулов. – Я сам тебе отдал свой телефон, хороший, со всеми наворотами, как раз к первому сентября. Неужели сломался?

– Да ну, – девочка презрительно наморщила носик, – твоя мобилка – полный отстой. Я хочу розовый, с камушками, как у Натки Кузовлевой. Он такой прикольный, такой модненький! И сумочку к нему, такую красивенькую, с сердечками, на ремешке, чтобы на шее носить. Ну купи-и, ну пожалуйста-а-а!

– Перебьешься, – строго ответил Федулов, отодвигая в сторону пустую чашку и вставая из-за стола. – Мала еще за модой гнаться.

Ксюша насупилась, губы задрожали, но Дмитрия это не испугало и не тронуло. Он умел считать деньги и хорошо знал, каким трудом они достаются. Лишнюю копейку ни за что не истратит, лучше лишит себя нужного, чем приобретет то, без чего можно обойтись.

Мать вышла следом за ним и молча смотрела, как сын одевается.

– Митя, купил бы ты ей телефон, – проговорила она, когда Федулов уже взялся за ручку двери. – Ну что тебе, жалко?

– Если бы на дело надо было – никаких денег не жалко, а вот так, на блажь, я деньги выбрасывать не стану, – отрезал он.

– Господи, – вздохнула Зоя Михайловна, – ну в кого ж ты такой жлоб, а? Ведь ребенок же, для нее новый мобильник – это такая радость! Ей ведь не хочется быть хуже других, она от этого страдает. Ты же знаешь, какие теперь дети: если у тебя не новое и не модное, то с тобой и водиться не будут. С твоим жлобством она всех подружек растеряет. Что тебе стоит порадовать девочку? Ты отец или кто?

– Я – мент и живу на зарплату, а она не резиновая. Нечего девку баловать, пусть знает свое место в этой жизни, пусть с малолетства привыкает к мысли, что деньги с неба не падают, их надо зарабатывать.

– Ну да, конечно, – мать сухо поджала губы, – телефон ты ей купить отказываешься, а на водку-то тебе денег не жалко. Сколько ты вчера выпил со своими дружками? А в прошлое воскресенье? А в позапрошлое? Как выходной – так в баню, а у вас там складчина, бесплатно тебе никто не наливает. На эти безобразия тебе, стало быть, тратиться не жалко.

– Мать, не дави на мозг, у меня работа тяжелая, – отмахнулся Федулов. – Мне нужно хоть как-то расслабляться, а то я на людей кидаться начну.

Он вышел из дома, сел в машину и поехал на работу. Настроение, ставшее таким радужным, когда на свежем морозном воздухе начали проходить симптомы тяжелого похмелья и голова прекратила болеть и начала проясняться, испортилось. Еще и баба эта из Москвы, о которой накануне предупредил начальник… Вот же напасть! С другой стороны, спасибо, что она не из министерства, полномочий проверять их работу у нее нет, а если откроет пасть и посмеет что-нибудь вякнуть, то он, майор Федулов, быстро эту самую пасть ей прикроет, да так, что баба из Москвы не токмо высказываться – она даже «мяу» сказать не посмеет. Понятное дело, у Бегорского денег – куры не клюют, а клуб-то уже на последнем издыхании, старики бегут от него, как черт от ладана, даже персонал начал увольняться, вот до чего их всех томилинский маньяк напугал. Да и то сказать, сам Федулов из-за этого маньяка в последнее время стал больше пить, неспокойно у него на душе, ведь мать тоже в усадьбе бывает, стричься ходит к любовнице Бегорского, или кем там она ему приходится. На все эти глупости с компьютерами и самодеятельными театральными постановками у Зои Михайловны, понятное дело, времени нет, да и не интересно ей это, у нее с домом и тремя внуками забот выше головы, но вот выглядеть она привыкла на все сто, следит за собой, даже дома ходит с накрашенными глазами, вот и стрижется у Тамары, говорит, что лучше нее в Томилине парикмахера нет. Может, это и так, но только Дима Федулов предпочел бы, чтобы мама выглядела не так привлекательно, зато не ходила бы в усадьбу эту проклятую. Ведь ей шестьдесят девять, а тут маньяк, убивающий связанных с усадьбой пенсионерок как раз такого возраста. Хорошо Вторушину, у него бабка в Костровске живет и клуб «Золотой век» не посещает, он может себе позволить забить на маньяка, строить умную физиономию, заглядывать начальству в рот и твердить, что никакого маньяка нет. Ему-то беспокоиться не о ком. А Дмитрий места себе не находит, за мать волнуется. Может, эта, из Москвы, и подскажет чего дельного, посмотрит на ситуацию свежим глазом – да и увидит какую-никакую мелочь, которую они со Вторушиным и со следователем проглядели. Хорошо бы… Выловить бы уже наконец эту гниду психическую – и гора с плеч.

* * *

Из кабинета начальника Томилинского городского отдела внутренних дел Настя Каменская вышла совершенно успокоенной. Вчера, уже лежа в постели, она пыталась представить себе, как пройдет эта встреча, что скажет начальник, что ответит она сама, и как ни крути – выходило, что какие бы грубые по сути и холодно-вежливые по форме слова он ни произнес, все равно ничего страшного не случится, небо не разверзнется, пол не провалится, а сама Настя останется при всех даже самых неприятных вариантах жива и здорова. Разговор с начальником ГОВД прошел в точности так, как она придумала, ничего нового и выходящего за рамки здравого смысла она не услышала. Общий пафос сводился к тому, что начальник не в восторге от всей затеи, но поскольку он очень обязан Родиславу Евгеньевичу Романову, то готов пойти ему навстречу и дать команду уголовному розыску ознакомить Каменскую с теми материалами, которые есть у оперативников. Материалы уголовного дела, которые находятся у следователя, ей, разумеется, не покажут, но на словах изложат все, что сочтут возможным. И вообще, у них в Томилине хорошие сыщики, и если уж они с одним убийством провозились без малого год, со вторым – почти полгода и так и не раскрыли, то нет никаких оснований полагать, что приедет московская барышня – и сразу все сделается. О том, что «московская барышня» имеет за плечами звание полковника милиции и двадцать семь с половиной лет безупречной службы, начальник как-то очень вовремя не вспомнил. Одним словом, все это бредятина какая-то, но если уж сам Романов попросил – то уж ладно, так и быть. Именно это Настя и ожидала услышать, поэтому обрадовалась и мысленно похвалила себя. Главное – цель достигнута.

Тут же в кабинет к начальнику был вызван его заместитель по криминальной милиции, которому поручили представить Каменскую начальнику уголовного розыска и дать ему соответствующее указание. Каменская плавно переместилась в кабинет заместителя, куда вызвали уже начальника розыска, Настя еще раз выслушала гневную балладу о том, какие у них хорошие оперативники и нет никаких оснований думать, что она сумеет сделать то, чего не сумели они, и, наконец, ее провели по длинному казенному коридору в маленький кабинетик и познакомили с капитаном Вторушиным и майором Федуловым.

Федулов ей понравился сразу, был он плечистым, коренастым, выглядел очень крепким и сильным, с прекрасной мускулатурой и красивым торсом, обтянутым тонкой шерстяной водолазкой. Даже бритая голова не делала его похожим на банального бандюка, напротив, придавала мужественности и брутальности, а глаза, правда, небольшие, чтобы не сказать маленькие, отнюдь не портили грубо вылепленное лицо. Зато улыбка у Федулова оказалась на редкость приятной, и вообще он не выказывал Насте ни малейшего недоверия, не демонстрировал сомнений в ее способностях, напротив, не скрывал надежды на то, что еще одна голова может принести большую пользу, а еще один глаз, бог даст, заметит что-нибудь интересное и важное. Кроме того, он расположил Настю к себе еще и тем, что сразу сказал: