Рассказы

Неожиданно расхохоталась Люся.

– Господин Гутман, Вы ничего не говорили о том, что Ваш препарат вызывает смех, – ехидно улыбаясь, заметил яйцеголовый мужчина с козлиной бородкой. Глянув на него, Люся расхохоталась ещё сильнее, на её глазах даже проступили слёзы.

– Люся, не смейся, ты нам мешаешь, – скомандовал на русском языке Ростислав Моисеевич.

Люся тут же подавила в себе смех, но лицо её серьёзным не стало, оно вновь приняло глуповатое выражение с блуждающей улыбкой. В тишине, нарушаемой лишь лёгким скрипом салфетки о стекло, Ростислав Моисеевич ответил:

– Не думаю, что смех девушки вызван действием препарата. Ведь находясь в трансовом состоянии, она продолжает жить: видит, слышит, осязает, и, возможно, многое понимает.

– Многое из сказанного Вами?

– Нет, не совсем так. Безусловно, она слышит и меня, но вряд ли что-либо воспринимает осмысленно, тем более, что девушка почти не знает языка. Говоря, что она многое понимает, я как раз имел в виду наоборот, она сейчас понимает много меньше того, что бы должна понимать в нормальном состоянии, но нельзя сказать, что она не понимает ничего напрочь. Её центральная нервная система… Ростислав Моисеевич говорил много, уверенно, доказательно.

Люся сидела, смотрела на окружающих, и в её голове рождались недомысленные мысли, мысли-обрывки, додумать, домыслить которые она не могла. «Я… Что я? Эдик говорит что-то… Что?.. Кто это? Какой смешной яйцеголовый… Похож на… На кого? Кто похож? Лена моет раму. Мама мыла раму. Мыла мылом… Что я тут…»

Потом в голове стала появляться мысль: «Я сделаю, я должна сделать». Эта мысль, мешаясь с другими, всё чаще и чаще, стала вырисовываться чётче, и, наконец, повисла в сознании Люси одна, вытеснив все другие. «Что мне сделать? Я сделаю! Я должна сделать!». Готовность исполнить желание, неважно чьё, читалась и на её лице, всё ещё не утратившем признаки дебилизма.

– Люся, ты готова исполнить мои желания? – спросил Ростислав Моисеевич.

– Да, – с нетерпеливой охотностью закивала головой девушка.

– Станцуй нам!

Люся не заставила себя ждать. Она стала танцевать под музыку, которая была слышна только ей одной, так как в действительности вовсе и не было никакой музыки.

– Сделай мостик!

Мостик получился на славу.

– Сядь на шпагат!

Шпагат не растянулся на сто восемьдесят градусов, но всё же.

– Этот мужчина, – Ростислав Моисеевич указал на ближнего мужчину, – хочет тебя.

Люся охотно пошла навстречу мужчине, игриво покачивая бёдрами.

– Нет, Люся, иди ко мне!

На слове «нет» Люся остановилась, повернулась к Ростиславу Моисеевичу и пошла к нему.

– А что, если кто-то другой будет давать ей команды?

– А может ли она одновременно выполнять команды разных людей?

– Как она поведёт себя если…

Вопросов было много. Ростислав Моисеевич отвечал на все, часто подтверждая ответы демонстрацией.

Люся выполняла пожелания мужчин, а в голове всё продолжала висеть та же мысль: «Что исполнить? Я исполню!» Минут через тридцать пять эта мысль стала мало-помалу увядать, размываться, тонуть в какой-то дали, и, наконец, наряду с ней в сознании девушки проскользнула новая мысль: «Хочу спать!» Проскользнула кратко, неуловимо, и за ней стали появляться обрывки других мыслей, всё более и более вытесняя мысль «Я исполню!». Минуты через три снова возникла мысль «Хочу спать!» На этот раз она прозвучала чётко и выразительно, разметав на тысячи несобираемых брызг все другие мысли, роющиеся в её голове, и повисла в сознании, заполняя всё существо девушки.

Люся невидящими глазами смотрела на Ростислава Моисеевича, она видела его, слышала, но только сотые доли секунд, мозг не фиксировал ни увиденного, ни услышанного, не фиксировал никаких ощущений. Она жила, и не жила. Наконец, Люся услышала в свой адрес: – Иди в кресло, спи!

Люсе снился сон, в котором она шла по лесной тропинке, и всё надеялась, что вот-вот появится опушка или что-то ещё, а лес всё продолжался, кругом было мрачно, сыро, прохладно.

Проснулась Люся от толчков и крика матери. Не сразу она поняла, где находится, а, поняв, не могла вспомнить, как она оказалась дома, ведь она уехала на выезд, или это приснилось? Из оцепенения Люсю вывел вопрос матери.

– А что ты в институт-то не пошла? Прогуливаешь что-ли?

– Нет, – по привычке рефлекторно стала сочинять Люся. – У нас сегодня коллоквиум в четыре…

– Так ведь уже шесть часов! Ты ж проспала. Это всё твои гулянки.

– Мам, а какое сегодня число? – почему-то неожиданно для себя спросила Люся.

– Не знаю… То есть шестнадцатое, у нас же сегодня был методсовет. Знаешь, всем очень понравилось моё выступление, а Нелли Львовна даже попросила меня подготовиться к выступлению в районо на тему «Воспитание в подростке…». Но Люся больше не слушала мать. Шестнадцатое, шестнадцатое, а вчера, пятнадцатого, у них был выезд. Они же куда-то ездили, а вот куда? А деньги целы? Как только мать вышла из комнаты, Люся кинулась к комоду, вынула сумочку из-под груды белья, куда она её прятала от родителей, открыла нервными движениями и успокоилась, деньги – триста долларов, как и договаривались с Лёшей, были на месте.

Но успокоение от наличия денег вновь вытеснилось тревогой, тревожило то, что она совершенно не помнила, как провела вечер и ночь с пятнадцатого на шестнадцатое, как добралась домой, как…, словом, ничего не помнила с того места, как отъехали от дома. Ехали не к Серёге, это точно, Стас ещё посмеялся над Ленкой, а вот куда? Люся встала и стала звонить подругам. Номер Лены не отвечал, Люба отозвалась сразу.

– Я тоже ничего не помню, – с каким-то трагизмом в голосе ответила Люба. Часа через три звонила Лена, которая, оказывается, только что проснулась, она тоже ничего не помнила. Узнать что-либо у ребят тоже не удалось, так как их уже не было в живых. Прошлой ночью они разбились.

На этом бизнес стриптизёрш закончился, и не только потому, что они потеряли сутенёров, но ещё и потому, что и сами очень изменились. Все считали, что потеря друзей очень сказалась на их психике. Все трое стали какими-то странными. Люба, дочь престарелой матери, стала плохо спать, мучиться кошмарами, подолгу замыкаться в себе, и уже получила на работе два выговора. Лена, дочь богатых родителей, связалась с парнем сомнительной репутации по кличке Блик, и, говорят, стала употреблять наркотики. Люся бросила институт, так как учёба ей вдруг стала не под силу, и собирается выйти замуж за бывшего одноклассника.

Дождь

Дом, который сняли девочки, был недалеко от вокзала. Высокое крыльцо, сени-коридор, прихожая-кухня с печью, две смежные комнаты, разделённые печью и фанерной перегородкой и небольшой спальный закуток без окон, тоже отделённый фанерной перегородкой. Мебели в доме было мало, отчего он казался просторным.

Ира и Зина, студентки второго курса энергетического института, приехавшие в областной город из маленького волжского городка, ликовали. У них было своё жильё без коменданта, без студсовета, без добрых тётушек-вахтёров. Хозяйка, интеллигентного вида женщина, сославшись на то, что не сможет часто приходить за платой, взяла у них деньги вперёд за три месяца. Значит, и надзора со стороны хозяйки тоже не будет!

Жили весело – вечеринки, пирушки.

Пенсионер Трохин любил наблюдать за домом напротив. Наблюдение это для него стало своеобразным развлечением. Многих из тех, кто ходил туда, он знал в лицо и всем дал клички. К примеру, рыжего парня спортивного телосложения он звал Кобелём, тонкую девушку – Пигалицей, грудастую полногубую девушку – Марфой, длинного парня – Колом, стройного весельчака с гитарой – Жеребцом.

Иногда Трохин замечал, что пришли в дом девять человек – четыре девушки и пять парней, а ушли только трое – две девушки и парень. Остальные остались с ночёвкой. Заметив, что в другой раз остались ночевать три парня и две девушки, он даже переживал, вот ведь незадача, вот ведь нескладуха, выходит, девок – четверо, а парней – всего трое!

Иногда в тихую погоду до слуха Трохина доносились звуки музыки и обрывки каких-нибудь восклицаний. Трохин пытался представить, что же происходит в доме напротив. Сейчас, наверное, пьют, – предполагал он, вспоминая внушительную сумку в руке Кобеля. Сейчас, наверное, танцуют, вернее дёргаются, под такую музыку танцевать нельзя, можно только дёргаться, видел он это по телевизору. Но когда гас свет, музыка утихала, или просто начинала звучать медленная мелодия, он представлял обнявшиеся пары и всё пытался угадать, кто же с кем обнимается. Видя, как молодёжь расходится, он мог предположить, что Марфа лижется с Вертлявым, Пигалица – с Жеребцом. Но молодёжь совсем сбивала его с толку. Жеребец обнимался то с Пигалицей, то с кривоногой, то со стриженой. Вот и пойми их. Но больше всех Трохина занимал вопрос, которые из этих хахалей его-то девок. Соседок про себя он называл «своими девками». Каждый раз, наблюдая за молодёжью, Трохин пытался вычислить хахалей своих девок, и иногда, как он думал, ему удавалось это, но потом ситуация менялась, и все его вычисления летели к чёрту.

Сергей, заскочивший к дяде по поручению матери, нехотя остался у него попить чаю. Мать просила уважить старика, посидеть у него, не убегать сразу, ведь один бобылём жил Трохин, и никого у него, кроме сестры и племянника, не было. Сидели за столом перед окном. Сергей нехотя пил чай и усердно поддерживал еле вязавшуюся беседу.

– Поехали, – вдруг невпопад сказал дядя.

– Что? – не понял Сергей.

– Девки, говорю, поехали.

Слово «мои» Трохин упустил.

– На выходные поехали к себе. Прошлый раз одна только уезжала, а сейчас, видать, обе поехали. А, может, которая вернётся. Да, видно, вернётся, сумка-то одна.

Сергей заметил, что глаза Трохина оживились, даже немного прищурились.

– О ком это он? – подумал Сергей и привстал, чтобы увидеть объект внимания дяди.

По дороге в сторону вокзала шли две девушки. Они несли вдвоём за ручки большую дорожную сумку.

– Чай до дождя-то успеют…, – рассуждал Трохин. В голосе его слышалась забота.

– А кто это? – поинтересовался Сергей.

– Да… «девки мои», – застыло на языке Трохина, а ответил он, – соседки мои. Весёлые девки. Всё время праздники у них, да гулянья.

– Я что-то не помню таких раньше?

– А их раньше и не было, – резонно заметил дядя. – Нынче они сняли этот дом. Студентки!

Последнее слово Трохин произнёс язвительно.

– Всё думаю, их выгонят скоро, да нет, видно, нынче в институтах-то всяких держут. Гляжу, с утра опять в свой институт плетутся. Чай за деньги держут, али ещё за что.

Трохин оживлённо рассказал Сергею о девушках, выложил некоторые свои соображения о морали, о чести девок, об учёбе. Сергей слушал его рассеянно, хотя, со стороны могло казаться, был полон внимания. В действительности же он думал о своём.

– Идёт! – прервал свои рассуждения Трохин.

Сергей увидел в окно симпатичную девушку. Она подошла к калитке напротив и вошла в неё.

– А что хозяева-то? Тут, вроде, тётя Феня жила. Помню, мы ещё у неё козье молоко иногда покупали.

– Фая, – морщась от раздражения, поправил дядя. – Она в прошлом году померла. Дочь приезжала из Москвы, похоронила её, а дом этим, – он кивнул на улицу, – сдала. Деньги наперёд взяла. Не знала, наверное, что здесь всё танцульки будут. Вот приедет, я ей расскажу.

– А как фамилия-то была у тёти Фаи?

– Шлякова. Ты помнишь что ли её?

– Да, припоминаю. А дочь что ж, в Москве что ли живёт?

– Ну не в Москве, а в Зарайске. Замуж вышла за тамошнего.

– Может, в Загорске? – зачем-то поинтересовался непонятливый племянник, вызывая раздражение дяди.

– Нет, в Зарайске! Что уж я не помню, что ли? Бывало, покойная Фая бегала ко мне всё звонить дочери-то. Или Танюха, дочь её, звонила. Зарайск вызывает! Мне уж этот Зарайск в печёнках сидит! – сказал дядя, проведя ребром ладони по шее.

– А я что-то не помню мужа тёти Фаи?

– А где тебе его помнить! Его уж и я почти не помню. В семьдесят первом он попал под поезд. Его не переехало, а сшибло. Пролежал неделю в больнице и помер. Так Фая-то одна Танюху растила.

– А как звали-то его?

– Кого? Мужа-то её? Иваном. А что?

– Да так… А то у нас у одного парня отца тоже сшибло поездом, – придумывал на ходу Сергей, – думал, не он ли.

– Да не—е—ет! У Ивана сыновей не было, только Танюха.

– Да, да, конечно, – поспешно согласился Сергей.

Вскоре он засобирался уходить.

– Ночуй, – предложил дядя, – а то вон, кажется, дождь собирается.—

По окну танцевали первые капли дождя. – Матери позвоним.

– Нет, дядя Лёш, мне ещё надо к другу заскочить.

– К другу, – ворчливо отозвался Трохин. – Знаю я твоих друзей! Поди, к таким же девкам спешишь!

Сергей молчал и загадочно улыбался.

– Ну, дядя Лёш, я пошёл.

Попрощавшись, Сергей вышел из дома, посмотрел украдкой на окна и пошёл в сторону остановки. Он знал, что дядя провожает его из окна взглядом. Пройдя два дома, Сергей свернул за угол и встал, хотя

до остановки нужно было идти прямо. Капли дождя участились.

«Хорошо, – подумал Сергей. Это очень кстати».

До ближайшего дерева было шагов пять, да и на дне сумки валялся зонт, но Сергей нарочно стоял и мок.

«Значит так», – рассуждал он. – «Хозяйка – Шлякова Татьяна Ивановна. Припоминаю эту Таньку. Когда я гонял на велосипеде, ей было… сколько же ей было? Она уже была барышней. Живёт она в Зарайске. Жаль, не спросил, как зовут её мужа, и о детях ничего не спросил. Ну да не беда, наверное, девушкам она биографии своей тоже не рассказывала. Так, я её… э… ну, скажем, двоюродный братец из Фурманова. Фурманов я знаю немного. Вот, дурак, не узнал, откуда девчонки. Ну, уж точно не из Фурманова, на Фурманов поезд позже. Хорошо и сумка у меня есть. Жаль, что пустая… Придётся изобразить, что полная». У Сергея была с собой большая дорожная сумка, в которой он принёс Трохину выстиранное матерью бельё. «Да, а кто я по профессии-то? Ну, наверное, журналист».

Сергей учился на факультете журналистики, на пятом курсе.

«Скорее бы старый хрыч отвалил от окна».

Дождь сгустил сумерки и замочил голову и куртку Сергея на плечах.

«Пора!» – решил Сергей и пошёл назад. Не найдя звонка, Сергей постучал в дверь, но боясь, что стук не будет услышан, прошёл на другую сторону дома и постучал в светящееся окно.

– Кто? – услышал он голос девушки и уловил в нём тревогу.

– Татьяна Ивановна, откройте, это я, ваш двоюродный брат – Шляков Сергей!

В следующее мгновение Сергей понял, что перестарался, уж не стал бы двоюродный брат называть сестру Татьяной Ивановной, называть свою фамилию, и тем более называть себя двоюродным братом. В лучшем случае, он просто назвался бы братом.

– Татьяна Ивановна здесь не живёт, – отвечала девушка, чуть приоткрыв занавеску.

– Что? Не слышу! – соврал Сергей.

Девушка махнула рукой, веля идти к двери. Войдя в азарт игры, Сергей стоял под дверью, с волнением прислушиваясь к звукам в сенях. Наконец дверь распахнулась, и он увидел ту самую девушку, которую видел в окно, сидя у дяди, только теперь она была одета в лёгкий ситцевый халатик на голую грудь, ноги её были босы.

В сумерках под шелест дождя в проёме открытой двери она показалась ему сказочно желанной.

– Вы двоюродный брат Татьяны Ивановны? – спросила она, и, не дожидаясь ответа, пригласила, – Заходите! Да Вы весь мокрый!

– Таня-то где? – спросил Сергей, входя следом за девушкой, и без остановки задал второй вопрос:

– А Вы кто? Что-то я Вас не знаю.

– Я квартирантка Татьяны Ивановны.

– Квартирантка? – изобразил удивление Сергей, ставя сумку в угол. – Да разве она сдаёт? А мне ничего не писала.

При этом Сергей поспешно снимал куртку.

– А где она?

– Татьяна Ивановна здесь не живёт.

– Знаю, живёт она в Зарайске, – перебил Сергей, – но сейчас-то она где?

– Не знаю. Наверное, в Зарайске.

– Как? А разве её нет в Иванове?

– Не знаю, но тут она не живёт.

– Вообще не живёт? – изобразил Сергей досаду и удивление. Он уже сидел на табурете, широко расставив ноги.

– Вот те здрасьте! Вот так навестил сестричку! Она ж писала, что лето будет здесь, приглашала…

На лице Сергея читалась озабоченность.

– Не знаю…

– А я приехал из Фурманова по делам. Завтра у меня консилиум. Думал, у неё переночую, – рассеянно рассуждал Сергей.

Он вскочил с табурета и начал извиняться:

– Вы уж извините, пожалуйста, я, выходит, так бесцеремонно вторгся в Ваше жильё. Простите. Это я по старой привычке. Думал, Танька тут, а её нет. Давно?

– Что давно?

– Давно она уехала-то?

– Не знаю, может, она где и в Иванове. Мы-то видели её в конце августа. С двадцать шестого она сдала нам.

Сергей присвистнул.

– Отстал я от жизни, отстал. А Вас как зовут?

– Зина, – просто ответила девушка.

– А я – Сергей, Шляков Сергей Николаевич. Зиночка, Вы уж извините за такое вот вечернее вторжение. Я, наверное, перепугал Вас.

– Да нет, не беспокойтесь, всё в порядке.

– Ну, я пойду.

Он встал, подошёл к куртке, снял её с вешалки и тяжело вздохнул:

– О—го—го. Дождь вдруг зарядил.

Он ждал, что Зина его остановит, но она молчала.

– Господи, – думал он, – неужели она так безжалостна.

– А где тут у вас поблизости гостиница? – забросил он последнюю наживку.

– Недалеко, напротив вокзала.

– Неужели не оставит, – успел подумать Сергей, но в следующее мгновение услышал:

– Но куда Вы пойдёте на ночь глядя, оставайтесь. Может, там и мест-то нет.

Шёл десятый час, день ещё не кончился, но дождь сгустил сумерки, и из освещённого окна улица выглядела ночной, да ещё в стекло барабанил дождь. Зине стало жалко родственника хозяйки. Приехал к сестре, и вот те на… оставаться одной в этот дождливый вечер ей тоже не хотелось, и она была рада неожиданному визитёру, тем более, что Сергей понравился ей.

– А я Вам не помешаю? – с осторожностью в голосе спросил Сергей.

– Нет, что Вы! – искренне ответила Зина. – Сейчас я чай поставлю.

Вечер прошёл приятно. Зина с Сергеем беззаботно болтали, вспоминали курьёзы из своей студенческой жизни, пили чай и чувствовали, что нравятся друг другу. Сергея волновали округлые очертания её груди под халатиком, и особенно бугорки сосков, загорелая шейка, руки красивых очертаний с маленькими ладошками, бледные веснушки на щеках, маленький красивый ротик, аккуратные ушки. Ему всё нравилось в ней.

Незаметно он подвёл разговор к танцам. Признался, что любит танцевать, но вот уж год, как не танцевал, всё некогда. Зина любезно предложила потанцевать, включила магнитофон. Музыка была быстрой.

– Боюсь, что я уже разучился танцевать, – заскромничал Сергей. – Давайте лучше для начала станцуем медленный танец.

К быстрым танцам они так и не перешли. Медленный их танец перешёл в ласки. Сквозь тонкий халатик Сергей ощущал тело Зины. Мягко, но настойчиво прижимая её к себе, он уже не только руками, но и грудью, и ногами стал ощущать это волнующее прикосновение. Зина тоже испытывала сладостное волнение от близости Сергея, от силы его рук, ног, от напряжённости его члена. В сладком головокружении она ощутила лёгкий поцелуй на шее, ещё, ниже, ниже, уже на груди.

Такой приятной ночи в жизни Зины ещё не было. С Сергеем всё было иначе, чем с другими, Зина даже не представляла, что так может быть.

Иногда летом в дождливую погоду на лице Зинаиды Петровны блуждает еле заметная тень загадочной улыбки, взгляд устремляется в непространственную даль, и она кажется странной, в остальном же это нормальная женщина.

Драка

С Олегом Люся познакомилась в парке. Кроль бегал между деревьями, что-то вынюхивая, она медленно шла по узкой аллейке и думала о своём. Кроль отставал. Люся обернулась и почти ткнулась в грудь невысокого коренастого парня.

– Извините, – сказали они почти хором друг другу и улыбнулись. Парень приостановился.

– Я не ушиб тебя?

В действительности столкновения не было, и ушибить её он не мог.

– Нет.

Люсе понравилось внимание парня, она обрадовалось возможности поболтать с кем-либо в этот утренний час и, ободренная его обращением на ты, она стала выдумывать, о чём бы заговорить с парнем. Заговорил он:

– Ты что, гуляешь?

– Нет, выгуливаю собаку.

– А… А я выгуливаю себя.

– Ты тут живёшь? – Люся мотнула головой в сторону дома рядом с парком.

– Да, в первом подъезде.

– А ты?

– А я в четвёртом.

– Значит, мы соседи! – наиграно обрадовался парень. И до сих пор не знакомы?!

Он принял позу, по-гусарски наклонил голову и представился:

– Олег.

– Люсьен, – подыгрывая ему лёгким реверансом, представилась Люся.

В тот же вечер Олег, зажав Люсю в крепкие тиски своих рук, целовал её в подъезде у окна. У Люси приятно кружилась голова, влажнело в трусиках.

На следующий вечер она снова чувствовала силу рук Олега на талии, на бёдрах, на груди. Снова из-под ног куда-то уходил пол, и снова она чувствовала влагу.

– Пойдём ко мне, – предложил он.

– А родители?

– Они на даче.

– Пошли.

Люся смутно помнила, как оказалась в постели, всё было в каком-то сладком полубреду: поцелуи, музыка, нечто вроде танца. Потом он раздевал её, осыпая нежными поцелуями. Она совсем не помнила деталей, но всё её тело помнило наслаждение.

Олег прошлёпал куда-то босыми ногами, наверное, в ванную. Она не любила сразу вставать, лежала с закрытыми глазами всё ещё в сладкой истоме. Услышала шаги, он уже возвращался. Показалось, быстро. Открыла глаза. Он смотрел на неё сладострастно, загадочно улыбался, бросил на ходу воздушный поцелуй, но в следующее мгновение уже стал осыпать настоящими. И всё повторилось.

Провожая Люсю, Олег, как ей показалось, почему-то хмурился.

– Ты чего? – спросила она.

– Ничего.

– Ты какой-то не такой.

– Да нет, нет, всё нормально, – натянуто улыбнулся он и накрыл её уста поцелуем. Снова долго целовались.

– Ты самая лучшая, – сказал он ей. – Давай всегда будем вместе, ты и я.

– А детей у нас не будет? – пошутила она.

– Будет, – обрадовался он такому продолжению разговора. – Сын и дочь.

Люся мечтательно улыбалась.

Впервые за двадцать шесть лет они подрались.

– Мы же всегда делились, – оправдывался после драки Андрей. – Наташку приводил я, Маринку – тоже. Я же не знал, что ты любишь её, ты же никогда мне не говорил.

Олег рассматривал в зеркало синяк под глазом и молчал. Андрей, точная копия Олега, подошёл к брату сзади и извиняющимся тоном попросил:

– Олежек, ну ты прости, я же не знал. Клянусь, я больше никогда.

Душа

На сегодня их у него было трое. Нет, конечно же, их было больше, но тех, с кем он поддерживал регулярные отношения, было три.

Клава – рыжая, белокожая, высокая, всегда пахнущая дорогими духами, всегда готовая к встрече, невзирая на свою страшную занятость. Клава училась в аспирантуре, ходила на курсы французского, занималась аэробикой и имела много друзей.

Марина – невысокая грациозная брюнетка с фигурой гимнастки, с быстрыми энергичными жестами, преподаватель музыки в каком-то престижном колледже.

И она. Нина. Тоже невысокая и тоже брюнетка, и тоже грациозная, но её грациозность была не только в фигуре и не столько в фигуре, сколько в движениях, в жестах. Она умела чуть-чуть наклонить головку вбок, выражая радость при встрече, чуть-чуть сдвинуть брови, выражая негодование, еле заметно повести плечиком, выражая недоумение, еле дрогнуть губами, выражая прощальный поцелуй. Но во всех этих еле-еле, чуть-чуть крылось гораздо больше, чем в выразительных жестах других. Так, по крайней мере, ему казалось. Так он понимал.

Вот и сейчас её рука еле-еле вздрогнула, да, вроде даже и не вздрогнула, он явно почувствовал волну, пробежавшую по его ладони, отчего он ощутил приятное волнение.

– Где пропадала? – спросил он.

– Всё время на месте.

– Я звонил раза три, тебя не было.

– Да?

Говорить в шуме он не любил, она также молчала, наверное, тоже не любила. Четыре станции ехали молча. Он тайком рассматривал её. На Нине было длинное летнее платье с широким вырезом, трогательно обнажающим ключицы.

Вагон качнулся, и он, нарочно не сдерживая двинутого толчком тела, коснулся своей грудью её. Нос его почти ткнулся в её волосы. Пахнуло свежестью.

Сегодня всё было также как всегда мило. Говорили они мало, больше занимались любовью.

Упав на подушки, он с интересом наблюдал за Ниной. На её лице всё ещё было выражение наслаждения сексом, которое он так любил. Он видел, что её тело подвергается каким-то внутренним конвульсиям. Знал, что мешать ей не надо. Сейчас нельзя её трогать, что-то ей говорить. Сама Нина как-то шутила на эту тему,