Рассказы

Выпили, поговорили о красиво подсвеченных пальмах, о маленьких юрких животных, бойко лазавших по пальмам. Оборотень, встав с подводного кресла на ноги, стоял перед ней с голым торсом. Лицо его было на уровне груди жены, вставшей на край бассейна на колени. Поставив допитый фужер, жена неожиданно обняла голову оборотня и упёрла его лицо в свою грудь. Оборотень тут же свободной рукой обнял женщину, а потом, аккуратно поставив графин на бортик, обнял её и другой. Вот уже много лет оборотень не был ни в чьих объятиях, а это объятие головы на уровне женской груди его опять отослало к детству, только теперь хлынувшему в сознание не воспоминанием, а ощущением: так когда-то его – ребёнка обнимала мать. Объятие было не долгим.

– Иди, – вымолвил оборотень, пряча взгляд от женщины. Я сейчас приду.

Она хотела унести поднос, но он скомандовал:

– Оставь, уберут!

«Ты же просил меня надевать их перед этим» – оборотень пытался угадать точный смысл слов «перед этим». Наверное, перед сексом, решил он, полагая, что ничего другого в этот поздний час быть не должно. Похоже, он не ошибся, женщина с яркими бусами на шее, раскатившимися по её обнажённым грудям, лежала в постели, до пояса накрыв себя полупрозрачным покрывалом. При виде оборотня она прохрипела:

– Скорее…

Он не заставил себя ждать.

Первая мысль его – я буду иметь жену президента – быстро пропала, пропали все мысли, уступив всё бызмысленному полёту. Куда? А Бог знает куда, просто блаженный полёт и ужасно сладостное ощущение. Такого оборотень не знал раньше, не знал, что такое вообще на этом свете может быть. Вернувшись на землю, оборотень признался себе, только себе, и никому больше – ради этого стоило родиться на этой земле.

Уже на второй месяц жизни в облике Бахи, оборотень полностью вжился в установленную для него роль, и ему всё стало нравиться, даже бледнокожий лысый тип в очках почти перестал раздражать его. Оборотень быстро вжился в рабочий график президента, который больше походил на график работы артистов, ведь принимать решения, работать с документами ему не приходилось, всё это делалось за него, надо было только по указанию Брата подписывать бумаги, появляться на публике, сниматься на телевидении. Популярность оборотня тоже не беспокоила, ему это даже нравилось. Конечно, его существование омрачали некоторые запреты Брата, к примеру, ему запрещали полнеть, а потому всегда еды подавали меньше, чем ему хотелось, запрещали охоту на змей, на птиц, запрещали ходить босиком, петь песни, разученные им в детстве, и которые всё чаще шли ему теперь на ум. К счастью, не запрещали общаться с женой, которая стала ему родной.

Заметив в жене некоторую перемену, оборотень обеспокоенно спросил её:

– Ты что такая? Не заболела ли?

– Да, – ответила жена. – Мне не здоровится.

Вызвали доктора, который что-то прописал, что-то рекомендовал, но положительного результата это не дало. Оборотень обратился к Брату с просьбой послать жену на лечение к хорошим докторам. Недолюбливаемый оборотнем куратор – светлолицый лысый мужчина в очках, выслушав просьбу оборотня, некрасиво оскалился. В этом оскале читались злоба, усмешка, ехидство, и, главное, отказ.

– А что ты хотел, – сказал лысый, сбросив с лица противную гримасу, – мы же по твоей просьбе запустили процесс её ликвидации. Не страшно, ты возьмёшь себе в жёны другую, а может, и не одну, – тут лысый подхихикнул, – Ло осталось жить максимум недели две-три.

С этими словами лысый замолк, но колючий взгляд его оставался на лице оборотня.

– Жаль, – сказал оборотень, усиленно пряча искренние чувства, – я стал уже привыкать к ней, а теперь новые хлопоты. Жаль – повторил он, и вдруг, на мгновение в его взгляде мелькнула надежда, но он тут же сумел скрыть этот взгляд, не ускользнувший однако от куратора, и почти ровным голосом спросил:

– А может, можно остановить процесс. Я не хотел бы лишней возни с бабами.

– Нет! – твёрдо ответил собеседник, всё так же глядя на оборотня. – Процесс не обратим. Печень её разрушена до невосстановимой фазы. Женщина оказалась крепкой, другая давно бы уже была на том свете.

Мужчины посидели молча с минуту. Первым встал куратор.

– Если у тебя всё, я пошёл.

– Всё! – поднимаясь из кресла, ответил оборотень.

Девчонки

Татьяна Львовна сидела в глубоком кресле напротив телевизора и делала вид, что смотрит новости. В действительности же она обдумывала, как оденется завтра на работу. Завтра ей предстояло выступать на методическом совете. Один наряд ей казался слишком ярким, не вяжущимся с завтрашним выступлением, другой – слишком будничным, третий по каким-то причинам тоже отпадал.

В кресле рядом сидел муж Татьяны Львовны – Фёдор Дмитриевич, который тоже делал вид, что смотрит новости, в действительности же он обдумывал, что бы такое подарить Светочке, в субботу её день рождения. Фёдору Дмитриевичу хотелось подарить ей что-нибудь памятное, стоящее, но всё это было одновременно и дорогим, а деньгами он располагал небольшими. Его зарплата была невелика, а, главное, хорошо известна жене. Та сумма, которой он располагал на подарок любовнице, досталась ему ценой экономии на обедах и ценой душевных волнений, вызванных страхом встречи с контролёром в городском транспорте.

В соседней комнате дочь их Люся спешно куда-то собиралась. Она натянула на своё полногрудое тело короткое немнущееся платьице, надела сверху джинсы и свитер, бросила в сумку туфли, косметичку и средства гигиены. Перед родителями Люся предстала в том виде, в каком обыкновенно ходила в институт, разве что косметики на ней было больше.

– Куда это? – спросила мать тоном полувопроса, то есть вопрос её прозвучал так, что на него совсем не требовался ответ. Мимика матери тоже не выражала вопроса. Зато отец насторожился и ждал, что же ответит дочь.

– Пойду, погуляю.

– Не долго, – отозвалась мать, и, похоже, больше её дочь не интересовала. Но отец таким ответом дочери не удовлетворился.

– Так поздно? – спросил он с нотками скрытой тревоги в голосе.

– Па! Ну где же поздно? Девять часов всего.

– А что днём тебе не гулялось?

– Папочка, миленький, я ведь днём учусь.

Дочь кокетливо придвинулась к отцу и чмокнула его в щеку.

За углом дома Люсю поджидали. В красном лимузине сидели две девушки и двое молодых мужчин. С появлением её мужчина, сидевший рядом с водителем, обернулся к девушкам и устало спросил:

– Все в порядке?

– Все, – ответила за всех короткостриженная брюнетка. Мотор завёлся, и машина мягко тронулась в сторону центра.

– Что, сегодня едем в центр? – поинтересовалась блондинка с узким личиком.

– А тебе куда хочется? – спросил не оборачиваясь водитель.

– Я думала, мы поедем на дачу к Серёге.

– Что, понравилось?

Девушка не ответила.

– Сегодня тоже неплохо развлечёмся, – пообещал водитель, быстро бросив на узколицую взгляд.

– Не отвлекайся, Стас, – попросила брюнетка, – смотри на дорогу.

– А что, боишься умереть? – всё с той же весёлостью в голосе отозвался водитель. – Похороним тебя с почестями.

Водитель побалагурил ещё, но девушки реагировали вяло, а мужчина рядом так вовсе цикнул:

– Смотри вперёд!

Дальше ехали молча. Въехав в арку большого серого дома, машина остановилась.

– Входите в форму здесь, – обернулся к девушкам мужчина, сидевший рядом с водителем, – а то через парадное не пустят.

Девушки немного замешкались.

– Как это здесь? Да я здесь даже ноги не вытяну, – возмутилась Люся.

– Стас поможет, – всё с той же усталостью в голосе ответил мужчина и отвернулся, что должно было означать – оставить рассуждения. Девушки, хорошо знавшие усталого, больше возражать не стали и принялись за дело. Они стягивали с себя лишнюю одежду, надевали недостающую, переобувались, подкрашивались. Усталый сидел неподвижно, спиной к ним, водитель же, обернувшись, бесцеремонно рассматривал девушек и лыбился. Минут через семь усталый скомандовал:

– Закругляйтесь.

– Лёш, – умоляющим тоном попросила узколицая девушка, мне ещё надо ресницы подкрасить.

– Ещё минута, – ответил мужчина.

Через минуту машина тронулась, проехала по двору и остановилась возле неприметного подъезда.

За неприметными дверьми оказался неожиданно просторный чистый и уютный холл. Из-за прозрачной перегородки, которая была почти неразличима, на вошедших непроницаемым взглядом смотрел элегантный молодой мужчина.

– Мы к Закиру, – сказал Алексей. Теперь в его голосе не было ноток усталости. Элегантный еле заметно кивнул, сделал несколько движений. По движению его губ было понятно, что он с кем-то говорит, но голоса его слышно не было, потом повернулся к вошедшим и уже слышно пригласил:

– Входите, вас ждут.

При этом лицо его ничего не выражало. Алексей двинулся в сторону перегородки, девушки и Стас – неуверенно за ним. Перегородка мягко бесшумно поехала в сторону, образуя проход. Поднялись по лестнице, и снова перегородка, но на этот раз без элегантного. Элегантный, тоже с непроницаемым лицом, встретил их в зале, пригласил всех сесть, а Алексея увёл с собой.

– Здорово! – озираясь вокруг полушёпотом заговорила узколицая девушка.

– Угу – отозвалась Люся.

– Да, умеют люди жить, – мечтательно протянул Стас. Брюнетка оставалась к репликам, да и к самой обстановке, безучастна. Она сидела на диване в мягкой, но в то же время элегантной позе, с видом человека, вынужденного коротать время в ожидании.

– Лен, – обратилась Люся к узколицей девушке, – как ты думаешь, мы тут надолго?

– А что, отец опять возникал?

– Ну да, утром обязательно проверит, дома ли я.

– Хорошо ещё, что ночью не ждёт.

– Да нет, ночью, он, слава богу, спит.

– А мать?

– А-а-а, той наплевать. Я, главное, ей пообещала, что рожать в ближайшей пятилетке не собираюсь, ну она и не пристаёт. Это отец…

– А ты и ему пообещай, – перебил Люсю Стас.

– Да ты что, я с ним даже говорить на эту тему не могу, я для него всё ещё девочка с косичками.

Появился элегантный, пригласил всех пройти за ним.

В баре, сидя на высоких вращающихся стульях, обитых красной кожей, девушки, похоже, стали чувствовать себя увереннее, но на их лицах всё ещё угадывалось ожидание. Оживление в обстановку внёс брюнет, неожиданно появившийся откуда-то сбоку.

– Что, девушки, скучаем? – подошёл он сзади к ним и приобнял двух крайних девушек – узколицую Лену и брюнетку Любу. Люсю же, сидевшую посередине, он коснулся своей щекой. Лена кокетливо улыбнулась брюнету, Люба повела плечом, как бы сбрасывая его руку, Люся расцвела в приветливой улыбке. Болтали ни о чём. На вопросы девушек, кто хозяин квартиры, мужчина отвечал уклончиво, сам же, представившись им просто Эдуардом, узнал, как зовут их, чем они занимаются в свободное от отдыха время, какое они любят вино, какие смотрят фильмы, имеют ли увлечения и всякую другую чушь. Стас, уловив жест отрицания со стороны брюнета, в разговоре не участвовал, хотя, делая вид, что увлёкся фильмом, который шёл по встроенному в стену телевизору, прислушивался к их разговорам. Минут через тридцать в бар влетел Алексей и, не обращая внимания на брюнета, обратился к девушкам:

– Девочки, готовьтесь к выходу!

В его голосе и жестах читались возбуждение и суетливость, которые передались и Лене с Люсей. Люба же к словам Алексея отнеслась спокойно. Пока девушки готовились в туалетной комнате к выходу, брюнет подошёл к Алексею и безапелляционным тоном сказал:

– Первой пустишь Любу!

– Не понял? – в вопросе Алексея читался протест, но слабый, так как в голосе брюнета он уловил нотки, не допускающие возражений.

– Любу! – властно повторил брюнет. – Второй – Лену, Люсю – последней.

– Но Люба у меня на закуску, Люся – первая, – неуверенно пытался возразить Алексей.

– Сделаешь как сказал! – с этими словами брюнет развернулся и удалился в боковую неприметную дверь.

Люся сидела в ожидании вызова и волновалась. Люба, оттанцевав, не возвращалась. Обычно девушки после танцев с раздеваниями возвращались в туалетную комнату одеться, и уж потом, в зависимости от обстоятельств, приглашались в зал, либо гуляли в каком-то отдельном помещении, но вот уже вызвали Лену, а Люба не вернулась. Минут сорок Люся оставалась одна, даже Стас куда-то пропал. Ей уже стало казаться, что она забыта всеми, ей хотелось встать и идти искать своих подруг, Лёху, Стаса, или ещё кого-нибудь, но она опасалась, что как только она уйдёт с этого дивана, где ей велели ждать вызова, за ней придут, тогда получится, что она сорвала представление, а этого Алексей не прощал.

Наконец, появился Алексей.

– Пошли.

– А где девчонки? – спросила, вскакивая с дивана Люся.

– Пошли, пошли, все там.

Первое, что заметила Люся, выйдя на маленькую ярко освещённую сцену, это отсутствие, а точнее сказать, очень малое количество зрителей. Люся привыкла выступать на публике, в гомоне, где она хоть и была объектом общего внимания, но второстепенным. Все занимались выпивкой, разговорами, игрой, а она своим выступлением лишь разнообразила отдых присутствующих. Здесь же едва насчитывалось человек десять, и все они смотрели на неё. Уловив ритм музыки, Люся стала пластично двигаться по сцене. Время от времени она бросала взгляд в зал, но никакой реакции зала не было, все молча безотрывно смотрели на неё. Люся бросила взгляд за кулисы на Алексея, ища его поддержки, и вдруг увидела, что он сигналит ей уже раздевание. Люся не поверила – сразу раздеваться, такого ещё не бывало, она снова бросила взгляд на Алексея, он повторил сигнал. Люся, тонко чувствующая музыку и имеющая прекрасную пластику, делала всё изящно, многократно отрепетированными движениями, но ей не хватало поощряющих возгласов. Она хотела потянуть с раздеванием, провести его по программе «три», но Алексей просигналил – «один», что означало, что ей надо раздеться быстро. Так она и поступила, но даже тогда, когда она осталась совсем нагой, никаких возгласов не последовало. В зале по-прежнему была немая тишина. Люся, танцуя, косилась на Алексея, ожидая, когда он просигналит ей отбой, но вместо этого он просигналил ей спуск, что означало, что она должна немедленно спуститься в зал. Люся снова не поверила, подумала, что он ошибся, обычно спуск делался, когда девушка была хотя бы в трусиках, но чтоб спускаться в зал нагой, такого не бывало. Алексей вторично просигналил спуск, причём, немедленный. Люся, пряча в глазах испуг, обвела взглядом сидящих, прикидывая, к кому бы подвалить, и тут она увидела Эдуарда. В глазах его, в отличие от других, читались дружелюбие и приветливость. Пританцовывая, Люся подошла к столику, за которым был Эдуард. Он встал, галантно поцеловал её руку и преподнёс ей бокал вина. Люся выпила и сразу же почувствовала какое-то головокружение и лёгкий дурман. «Что это, наркотик, яд?» – успела подумать Люся, а дальше что-либо думать она не могла. Сквозь мутную завесу, как будто издалека, до её слуха дошли слова Эдуарда. Он говорил что-то на английском языке.

– Господа, позвольте представить, это Люся. Она приняла ноль двухмиллилитровую дозу препарата РК-3, – говорил он, обращаясь к сидящим в зале.

Ростислав Моисеевич с детства верил в свою необыкновенность. Ещё его покойная бабушка, Клавдия Семёновна, женщина властная и эгоистичная, всегда твердила:

– Талант, незаурядные способности, мастерство – всё это ничто без умения властвовать чужими душами. Учись, Ростик, властвовать чужими душами, и тогда тебе откроются все дороги. Учись познавать чужие души, входить в них, а своей души никому не раскрывай.

Живя с бабушкой, так как та не могла доверить воспитание ребёнка «какому-то еврею, вечно зарывшемуся в формулы» и своей дочери, «которая сама-то ещё была ребёнком», маленький Ростик быстро освоил науку бабушки: он умел вызвать людей на откровенность, умел найти подход к людям, и, главное, умел обойти разговор о себе. Вскоре он почувствовал и плоды своего умения, но главная его победа заключалась в том, что он сумел вызвать на откровенность своего учителя и наставника – бабушку Клавдию Семёновну. В седьмом классе, разговорив в качестве эксперимента своих соседушек, не чаявших в нём души, Ростик нарвался на вопрос: – А дедушка-то вам пишет? Ростислав думал, что дедушка погиб во время войны, так говорила бабушка, но, услышав вопрос о письмах деда, он сумел скрыть своё удивление и беспечно ответил: – Не знаю, бабушка получала от кого-то письма, может, от него. Дальше он сумел разговорить соседушек ещё и узнал, что дед его был репрессирован. Два года обдумывал Ростислав, как бы ему разговорить бабушку, и, наконец-то, уже в девятом классе он сумел это сделать. Он узнал, что Клавдия Семёновна, дочь видного деятеля литературы, в семнадцать лет влюбилась в своего соседа, забойщика-стахановца, вышла за него замуж, родила дочь, а потом вдруг поняла, что забойщик не соответствует её «высоким эстетическим запросам». Шёл тысяча девятьсот тридцать седьмой год, и Клава нашла самый простой и самый верный способ освободить себя от забойщика.

Одержав эту победу, Ростислав понял, что он же и проиграл. С той поры у него в душе зародилась злоба на бабушку, он понял, что живёт под одной крышей со сволочью. Много раз он пытался оправдать бабушкин проступок молодостью, но это ему не удавалось. Бабушка, представшая перед ним в образе сволочи, всё больше утверждалась в нём. Ростислав понял, что, отняв его у родителей, Клавдия Семёновна лишила его радости общения с ними, и обездетила их. Нелюбовь Клавдии Семёновны к Моисею Исааковичу, отцу Ростислава, породила в юноше интерес, а позже и привязанность к отцу. Ростислав понял, что его отец – большой учёный, нейрохирург. Из уважения и интереса к отцу, Ростислав стал читать его статьи, изучать его работы и увлёкся. Так он пошёл по стопам отца, закончил институт и пришёл работать на кафедру отца. В двадцать четыре года Ростислав защитил кандидатскую диссертацию, через два года – докторскую. Его труды вызвали большой интерес в научных кругах многих стран. Желание властвовать над душами, внушённое бабушкой Ростиславу с детства, с годами не ослабевало, а усиливалось. Ростислав понял, что нейрохирургия и психиатрия раскрывают перед ним реальные возможности воздействовать на людей, управлять ими. Заручившись за границей материальной поддержкой, Ростислав Моисеевич приступил к разработке препаратов, воздействующих на мозг и центральную нервную систему человека.

На сцену выкатили Любу и Лену, сидящих в широких креслах. В такое же кресло рядом усадили и Люсю. Все девушки были наги. Люба сидела с ровной спиной с властным гордым видом. В её глазах был нездоровый блеск. В глазах Лены, сидящей в вялой позе, читались усталость и отрешённость. По лицу Люси блуждала глупая улыбка.

– Препарат, – продолжал свой доклад на английском языке Ростислав Моисеевич, – совершенно не вызывает аллергических явлений. У девушек нет ни удушья, ни насморка, ни слезливости, и как вы видите, чиста их кожа. – Ростислав Моисеевич взглянул на часы. – Через три минуты действие препарата у первой девушки вступит в активную фазу. По моим подсчётам это продлится минут тридцать-тридцать пять, в зависимости от психологических особенностей пациентки. – Ростислав Моисеевич говорил, а сверху на Любу опускался колпак из прозрачного материала, внутри которого по стенкам были оборудованы снаряды типа гимнастических.

– Вы сказали, – обратился к докладчику старичок с аккуратной седой бородкой, – что действие препарата зависит и от психических особенностей человека, что вы имели в виду?

– Действие препарата усиливается, если человек по природе сам агрессивен.

– А эту девушку Вы находите агрессивной?

– Нет. Я плохо, а точнее, я не знаю этих девушек, но, судя по роду её занятий, она работает воспитателем в детском садике, ну и вот, – он кивнул на сцену, – танцует, Люба не должна быть агрессивной. Вся агрессия, которую сейчас проявит девушка, вызвана действием препарата.

Желая задать вопрос, встал молодой полный мужчина, но вопрос остался не заданным. Мужчина, глядя на Любу, так и опустился в своё кресло с открытым ртом.

Люба являла собой страшное зрелище: её лицо было искажено злобой, ненавистью и безумием. Она вскочила с кресла и кинулась в сторону зала, но встретила сопротивление прозрачной стены. Наверное, она сильно ушиблась, но никаких видимых признаков того не было. Ни один мускул не дрогнул на её лице, по-прежнему лицо девушки оставалось обезображенным гримасой злобы и ярости. Люба быстро пробежалась вдоль стен колпака, хватаясь то за один, то за другой снаряд, и, убедившись, что находится в замкнутом пространстве, начала тянуть на себя какой-то брус. Было видно, что она прикладывает большие усилия. Брус не поддавался. Она схватилась за другой – то же. Люба стала пытаться раскачивать его, но в действительности раскачивалась сама. Стала плечом толкать в стену купола, невероятно высоко подпрыгнула до потолочной стенки купола, ухватилась за кольцо, повисла на одной руке, пытаясь второй пробить купол, спрыгнула, яростно окинула взглядом окружающих и снова кинула все свои силы на то, чтобы высвободиться.

– Она видит нас? – спросил один из присутствующих.

– Думаю, да.

– Но она ни на кого конкретно не смотрит.

– Это потому, что ей ещё не назван конкретный враг. Господин Дэвид, это будете Вы, – неожиданно обратился Ростислав Моисеевич к блондину в очках.

– Я, – немного испуганно спросил господин Дэвид. – Почему?

– Мне показалось, у Вас крепкие нервы…

– Но я б не хотел…

– Хорошо! Я буду врагом, – решительно прервал блондина Ростислав.

Секунд пять спустя мужской голос на русском языке объявил:

– Люба, Эдуард – мужчина, который стоит, – твой враг!

Люба, яростно пытающаяся трясти какой-то снаряд, оторвалась от своего занятия, метнула свирепый взгляд в зал, и, сразу обнаружив стоящего мужчину Эдуарда, вцепилась в него ненавидящим колючим взглядом. Ростислав, весело помахав Любе рукой, сел. Люба вновь кинулась на стену.

– Теперь, господа, вся её энергия будет направлена на уничтожение меня.

– А что-то может её отвлечь, ну, например, музыка или какой-то крик?

– Давайте проэкспериментируем.

Заиграла музыка. Люба, не обращая на неё внимания, билась о стенку, не отрывая взгляда от врага. Завыла сирена, на Любу полилась вода, вокруг колпака, под которым находилась Люба, вспыхнуло пламя, но Люба почти не обращала на это внимания.

– Она чувствует боль?

– Да.

– Если сейчас освободить её, опасна ли она для других, кроме Вас?

– Да. Конечно, она сосредоточена на моём уничтожении, но если на её пути встретится кто-то, кто будет пусть даже косвенно мешать, она может навредить этому человеку.

Были ещё вопросы. Спрашивали о возможных вариантах поведения Любы, о действии препарата на внутренние органы, на органы зрения, слуха, обоняния. Проводили разные эксперименты: выключали свет, и «враг» перемещался, меняли «врага», объявляли «врага» другом. Ростислав Моисеевич комментировал поведение девушки, отвечал на вопросы, а сам всё время посматривал на часы. Постепенно пыл и ярость девушки стали угасать.

– Сейчас девушка заснёт, – объявил Ростислав Моисеевич. Её сон будет почти нормальным.

– Что Вы имеете в виду?

– Можно сказать даже нормальным, но сильно углублённым, беспробудным. Пока я ещё не нашёл более удобного способа выводить человека из трансового состояния. И ещё, во время сна проводится сеанс… Вы всё увидите сами… А сейчас, господа, обратите внимание на девушку, принявшую препарат РК-2. Она сидит с отсутствующим видом. Это прекрасный робот, который можно заставить заняться любой самой грязной работой: чистка, уборка, сельскохозяйственные работы.

– Как это сделать? – спросил старичок.

– Что?

– Как заставить её?

– Приказом.

– Приказ слуховой?

– И не только. Сейчас я продемонстрирую вам слуховые приказы, но мной разрабатываются и другие виды воздействия, в частности, через Ростозвуковое излучение.

– Ростозвуковое? – выразили удивление присутствующие.

– Да! – энергично ответил Ростислав Моисеевич, и в его глазах предательски на доли секунд мелькнул восторг победителя, который Ростислав Моисеевич усилием воли быстро сумел потушить. Рано, ещё рано даже говорить об этом, но так хотелось похвастаться. Посыпались вопросы о новом виде излучения, но Ростислав Моисеевич обвёл присутствующих жёстким взглядом и категорически заявил:

– Господа, придёт время, и я ознакомлю вас с результатами моих исследований, и с действием этого явления, а сегодня вы приглашены для того, чтобы я на примере этих девушек с улицы продемонстрировал вам действие препарата РК. Отвлекаясь на Ростоизлучение, мы теряем драгоценное время. Действие препарата у Лены уже началось, и уже в активной фазе.

– Да, да, – виновато поспешили согласиться присутствующие.

Лену заставляли убирать осколки стекла с пола, гладить бельё, мыть грязную раму. Всё девушка делала с подчёркнутой аккуратностью. Она ни разу ни обожглась, ни укололась. При этом лицо её оставалось безучастным. Она даже не поднимала глаз, выполняя то или иное приказание. Вопросов было много. Присутствующих интересовало, что, если девушка совершенно не имеет того навыка, который требуется от неё для выполнения приказа, спрашивали о её самочувствии и т. д.