Литовское государство. От возникновения в XIII веке до союза с Польшей и образования Речи Посполитой и краха под напором России в XIX веке

По мнению литовцев, Криве-Кривейто состоял в непосредственном сношении с Перкуном, а потому каждое слово этого первосвященника было непреложною истиною. Кроме первенствующей роли в богослужении, он пользовался значением верховного судьи и главного советника во всех общественных делах. Особа его обставлена была глубокою таинственностью: народу он показывался редко, и тот, кому доводилось видеть первосвященника, считал себя особенно покровительствующим богами. Символом его власти была палка, состоящая из трех загнутых концов. Писатели XV в. говорят, если эту палку проносили где-нибудь по деревне, то народ падал перед нею на землю.

Криве-Кривейто содержался на счет народа; одежду он имел обыкновенную, но с тою только разницею от прочих, что белым тонким полотняным поясом обвивался 49 раз. Во время жертвоприношений надевал остроконечную шапку с золотым шаром, усыпанным дорогими камнями; на правое плечо клал перевязь с изображением Перкуна.

Криве-Кривейто избирался на всю жизнь вайделотами; он по большей части в старости приносил себя в очистительную жертву богам за весь народ. Предание называет имена 20 первосвященников, добровольно умерших на костре.

Учреждение Криве-Кривейто было очень древнее: писатель XVI в. Симон Грюнау, если верить ему, в своей хронике представил список до 50 лиц первосвященнического звания в их последовательном порядке. Вот некоторые из них: Брутен, Буден, Марко, Телейно, Яйгелло, Монгайло, Ливойлес (убит Болеславом Храбрым), Бейтонор, Аллепс, бывший до 1265 г. Этот Криве-Кривейто, видя, что рыцари одолевают литовцев, собрал народ и сказал, что победы рыцарей удостоверяют его, что христианский бог сильнее богов литовских, и советовал принять христианство; народ, возмущенный жрецами, хотел его убить; но он, благодаря друзьям своим, бежал к рыцарям и там принял христианство. Из преемников Аллепса замечателен был Лиздейко, который, как говорит предание, найден был ребенком в орлином гнезде около Вильны, где теперь Берки (имение Витгинштейна). Он, по словам того же предания, посоветовал Гедимину построить г. Вильну. Последний Криве-Кривейто был Гинтовт, который пережил крещение Ягайлом литовцев и разрушение Ромове. Он умер при Витовте в 1413 году.

Эварт-криве. Занимал первое место после Криве-Кривейто. О деятельности его ничего не известно.

Криве. Это была целая группа жрецов. Жрецы этой категории заведовали священными местами и начальствовали низшими жрецами. Они избирались вайделотами, а Криве-Кривейто жаловал их палками с двумя кривулями; опоясывались по одежде 7 раз белым поясом.

Кривуле – судьи народа в делах неважных. Символом их власти была палка с одним загнутым концом; палку эту они тоже получали из рук главного первосвященника.

По поручению Криве-Кривейто, а иногда и жрецов криве, кривуле составляли народные собрания; при этом они, по словам писателей, употребляли следующий способ: отдавали свою палку ближайшему жителю, тот передавал соседу и так далее; палка обходила известный круг домов и снова возвращалась к жрецу, и ни один человек не смел оставаться дома: все спешили узнать волю богов.

Вайделоты. Группа этих жрецов более всех известна в древней литовской истории. Деятельность их была разнообразна: они приносили жертвы, наставляли народ, лечили больных и т. п. Одежду носили длинную, отороченную белою полотняною тесьмою, застегивающуюся тремя пуговицами, которые прикреплены были к двум белым шнуркам; пояс имели белый, полотняный, с металлическою пряжкою. Низ платья их обшит был клочками волос животных. При совершении жертвоприношений надевали на голову венок из листьев священных дубов. Если заболевал человек, тотчас посылали за вайделотом, который, придя в дом больного, обыкновенно говорил, что если богам угодно, чтобы больной умер, то будет наслаждаться блаженством; затем читал молитвы; если же болезнь затягивалась надолго, то страждущий, по совету жреца, обязывался сделать какой-либо обет, исполнение которого отлагалось до выздоровления, но если и это не помогало, то вайделот употреблял последнее средство: приносил золу с главного жертвенника Ромове и с разными обрядами отгонял болезнь.

Виршайтосы. Так назывались собственно сельские старшины. Они в отсутствие вайделотов, по приглашению народа, нередко совершали жертвоприношения и читали молитвы, причем, подобно вайделотам, клали на голову дубовые венки и опоясывались белым поясом.

Лингуссоны и тилиссоны. Обязанность этих жрецов состояла в совершении погребения умерших.

Швальгоны. Жрецы этой категории совершали браки и решали дела, возникшие по поводу подозрения новобрачной в потере девственности.

Брутаники – литовские барды, воспевавшие героев, павших в битве, и возбуждавшие воинов в сражениях. Песни свои они сопровождали игрою на цитре и лютне.

Поминикос – жрецы бога Рагутиса.

Кроме вышеозначенных категорий литовских жрецов, была еще многочисленная группа так называемых жрецов-предсказателей; группа эта делилась, смотря по предметам, на которых гадали, на пять или на шесть классов; те, которые предсказывали будущее по крику птиц, назывались зольники; а те, которые это делали по дыму и горению свеч, – жваконами; по пене пива – рависами и т. д.

Литовские жрицы. По своей специальности делились на три класса:

Вайделотки. Сюда поступали девицы высших сословий, принявшие на себя обет девственности.

Вайделотки предназначались на служение в капища богини Пра-уримы. Все дело их состояло в поддержании неугасимого огня, который горел пред идолом этой богини. Если вайделотка нарушала обет девства, то ее подвергали одному из следующих трех наказаний: или нагую вешали на высоком дереве, или живую закапывали в землю, или, наконец, зашивали провинившуюся в кожаный мешок с камнями, кошкой, собакой и змеей, везли к Неману на двух черных коровах и погружали в воду. А если по небрежности вайделотки потухал огонь, то ее сжигали, а огонь добывали из кремня, находившегося в руке Перкуна, и жрецы, приползши на коленях к алтарю, разводили священный огонь.

Рагутины – жрицы богини Рагутины. Эти жрицы известны дурною нравственностью.

Бурты – певицы и ворожеи.

Религиозные обряды древних литовцев

Жертвоприношения. Литовцы приносили жертвы богам или с целию очищения совести от грехов, или умилостивления богов, или изъявления благодарности им. Смотря по торжественности случая и по зажиточности хозяина различным божествам приносились в жертву различные предметы: лошади (особенно белые), быки, свиньи, гуси, куры, мед, рыба, плоды (особенно первые) и т. д. Любимою жертвою богов считался козел. Он приносился в каждом селении в конце года и составлял очистительную жертву за грехи. Иноверцы и преступники не допускались, под страхом смертной казни, присутствовать при жертвоприношениях, равно как и при других религиозных обрядах. Но, несмотря на это, некоторым христианским писателям, благодаря знанию литовского языка и обычаев страны, приходилось бывать при тех или других религиозных обрядах литовцев и затем описать их в своих хрониках. Так, между прочим, доминиканский монах Симон Грюнау в 1520 г. присутствовал при совершении козлиной, или очистительной, жертвы и подробно описал это торжество в своей летописи. Однажды он, отправляясь гулять, незаметным образом попал в одно селение, где шло приготовление к совершению очистительной жертвы; так как Грюнау хорошо знал литовский язык и обычаи страны, то беспрепятственно был допущен к участию в обряде. Торжество началось проповедью вайделота, излагавшего правила жизни; затем привели козла, жрец положил на него руки и стал читать молитвы, а окружавший народ каяться в грехах; потом вайделот убил жертву и кровью ее окропил присутствующих. После этого все участвовавшие в торжестве поочередно подходили к жрецу и тот каждого из них брал за волосы и потряхивал из стороны в сторону, как бы вытряхивая грехи, а потом все бросились на самого вайделота и в свою очередь стали трепать его за волосы; жрец кричал что есть силы; «по верованию литовцев, – говорит Грюнау, – чем громче будет кричать вайделот, тем полнее боги отпустят грехи всем участвующим при жертвоприношении». В заключение устроен был роскошный пир.

Человеческие жертвы в древней Литве были в большом ходу. Они считались чуть ли не угоднее богам, чем козлиные. Жертвы этого рода всегда совершались при громадном стечении народа и торжественной обстановке. Делились они на добровольные и насильственные. Добровольные жертвы имели значение очистительное, и на нее обрекали себя по большей части больные и увечные или глубокие старики, в этом смысле сжигали себя престарелые Криве-Кривейто и родители приносили в жертву Потримпосу больных детей. Насильственные жертвы приносились из военнопленных: обыкновенно, после удачного похода, в жертву богам отдавали на руки первосвященнику треть всей добычи и торжественно сжигали, в знак благодарности, знатнейших пленных. В летописи прусского хрониста Петра Дюсбурга есть несколько свидетельств о существовании этого обычая; так, под 1261 г. он передает следующее известие: в этом году прусское племя одержало значительную победу над крестоносцами; взяли многих в плен и решились одного из них принести богам в благодарственную жертву; с этою целию между пленными бросили жребий, который упал на богатого и благородного гражданина магдебургского Гирцгальса; но тот обратился с просьбою о спасении к одному из прусских старшин – Генриху Монте, которому Гирцгальс сделал много добра, когда сам Монте был в Магдебурге в качестве пленного; по ходатайству этого старшины Гирцгальса действительно освободили от принесения в жертву; поэтому приступили снова к жребию, и жребий снова упал на Гирцгальса; но и на этот раз Монте выручил рыцаря; бросили жребий в третий раз, и жребий в третий раз пал на Гирцгальса. После этого Гирцгальс уже больше не стал просить помилования: пошел добровольно на костер, где и сожжен был во всем вооружении.

Присяга. Древние литовцы для подтверждения своих слов, подобно всем народам, употребляли присягу, которая у них выражалась следующим образом: клявшийся обыкновенно клал свою правую руку на голову тому, кому клялся, а левою касался священного дуба и при этом произносил слова: «Клянусь Перкуном!» или «Пусть меня пожрет земля!» или, наконец, «Пусть я почернею как уголь, разсыплюсь как прах земной и отвердею как камень!». Во время клятвы часто клали на голову клявшегося кусок земли. По свидетельству немецких хроник, прусские литовцы при произношении клятвы клали правую руку на затылок или на горло, а левою касались священного дуба. Такого рода клятва у литовцев считалась важнее, даже после введения христианства, чем клятва пред евангелием. В XIII и XIV вв. в Литве во время разбирательства дела в суде свидетели, люди достойные доверия, клали пред судьею шапку и говорили: «Как я кладу пред тобою мою шапку, так готов положить и голову в удостоверение правоты моего свидетельства».

Погребальные обряды. Все литовские племена без исключения верили в бессмертие души и, несмотря, по-видимому, на невменяемость греха, ожидали в загробной жизни или награды, или наказания. Награда ожидает того, говорили литовцы, кто без ропота покоряется судьбе, наказание – того, кто дерзает противиться ей. Грех мог быть искуплен, по мнению литовцев, принесением в жертву самого себя или предмета дорогого сердцу. Самым страшным наказанием почиталось осуждение души человека на ничтожество[25]. В противном случае человек улетал на небо или оставался невидимо на земле, не переставая быть вечным[26].

Самый распространенный обряд погребения литовцев состоял в сожжении трупа покойника. Для этой цели обыкновенно устраивали костер, на котором, по словам Дюсбурга, Длугоша и летописи, так называемой Быховца, вместе с умершим сжигали все те вещи и предметы, которые он любил в жизни или которыми занимался в ней. Так, с воином сжигали: боевого коня, саблю, пику, лук, стрелы, щит и вообще все те оружия и воинские доспехи, которые покойный употреблял при жизни. Но кроме этого с покойником иногда сжигали его жену и некоторых слуг. По словам тех же писателей, сжигание с покойником употребляемых им при жизни предметов, а также и любимых лиц совершалось ввиду того, что он со временем воскреснет и вступит в то общественное и семейное положение, которое занимал в настоящей жизни.

Сжигание трупа умершего совершалось на третий день. При этом обряде всегда присутствовали жрецы-тилуссоны. Они выносили покойника из дома, пели на пути до костра молитвы, а около костра говорили поучения, в которых прославляли дела умершего.

После сожжения тела покойника прах его собирали в горшки или гробы и закапывали в землю, насыпая на нем курган, или ставили у дороги; около сосуда с прахом клали подарки: пищу, питье, деньги и т. п. Сосуды эти и поныне находят при раскопках всех старых литовских курганов. На 6, 9 и 40-й день после смерти покойника устраивали поминки. Во время таких угощений все сидели молча и ели, не употребляя ножей. При начале каждого кушанья жрец читал молитву, брал рукою часть пищи и бросал под стол, то же делал и с напитками, думая, что душа умершего пользуется брошенным. Если же что нечаянно упадало со стола, то не подымали упавшего, а оставляли для душ, не имевших на этом свете ни родственников, ни друзей, которые бы могли их пригласить на пирушку. По окончании обеда жрец, как главное лицо на пиршестве, вставал из-за стола и, заметая избу, произносил: «Души, вы ели и пили, теперь удалитесь!» После этого начиналась новая пирушка, которая продолжалась далеко за полночь и оканчивалась поголовным пьянством.

Литовцы веровали в день судный, который, по их понятию, будет в загробной жизни. Местом суда, как это видно из летописи Быховца, будет высокая гора, на которую воссядет сам бог и призовет к себе всех умерших для отчета в проведенной ими жизни на земле. Подойдя к горе, умершие должны будут карабкаться на нее, и при этом кто из них скорее всползет на гору, тот и раньше попадет в блаженную страну, назначенную для праведных. На этом основании литовцы с покойниками всегда сжигали когти барса и когти медведя.

В заключение погребальных обрядов мы должны сказать, что не все литовцы сжигали своих покойников: бедные большей частью зарывали их в землю. Но по верованию литовцев, лица, похороненные по последнему обряду, не наслаждались блаженством в загробной жизни: их на том свете, говорили литовцы, точат черви, жалят пчелы, мучат разные гады и т. д., тогда как покойники, сожженные на костре, пребывают в сладком сне, как в колыбельке.

Свадебные обряды. Древние литовцы смотрели на брак, как на обряд религиозный, а потому и брак у них никогда не совершался без участия жреца и возношения молитвы к богам.

По древнему обычаю у литовцев было одноженство. Впрочем, не запрещалось иметь и несколько жен, особенно у литовцев прусских[27]. Но первая жена была госпожою в доме, советницею мужа и распорядительницею всего хозяйства, а взятые после, преимущественно из пленниц и купленные у бедных, считались невольницами, не допускались к столу, исполняли все тяжелые работы и как имущество подлежали разделу между наследниками[28]. Князья, свято хранившие древние обычаи страны и не желая служить соблазном для своего народа, всегда имели по одной жене.

Брак совершался по большей части по любви, а не по принуждению; в этом отношении литовцы выше стояли многих народов того времени. Если же родители по каким-либо причинам не соглашались на брак, то дети сами его устраивали, и родители по обычаю страны не имели права расторгать его. Нередко случалось, что жених увозил невесту, и родители тоже не имели права мстить жениху, если только тот действительно вступал с нею в законный брак, в противном случае месть дозволялась в широких размерах: мстили не только виновнику похищения, но и всем его родственникам.

Из степеней родства только 1-я и 2-я степени не дозволяли вступать в брак, и даже пасынки имели право жениться на мачехах. Если же умирала жена и оставляла мужа бездетным или, наоборот, умирал муж и оставлял жену бездетною, то оставшиеся в живых обязаны были вступить в новое супружество для продолжения рода. Если жена при жизни мужа нарушала супружескую верность, то ее сжигали на костре, так же поступали и с мужьями.

Как сватовство совершалось у древних литовцев, мы не знаем. Знаем только то, что невеста, после сговора, постоянно сидела дома и занималась домашнею работою, то же самое и жених делал; они даже редко виделись между собою.

Накануне брака подруги невесты с вечера собирались к ней в дом, садились за стол и начинали петь заунывные песни, в которых обыкновенно оплакивали близкую потерю девичества, а затем обращались ко всем животным и вещам в доме с вопросами: кто после за ними будет ухаживать? В заключение обращали вопрос к домашнему очагу: кто будет его поддерживать, чтобы отец и мать могли при нем согревать свои одряхлевшие члены?

Около полуночи, когда уже все обычные песни бывают пропеты, невеста вместе с подругами выходила из родительского дома, садилась в приготовленные повозки и ехала к жениху. На рубеже селения жениха ее встречал посланный, держа в одной руке горящую головню, а в другой – кубок пива. Он останавливал поезд, подходил к той повозке, где сидела невеста, обходил ее кругом три раза и говорил: «Не плачь, вот священный огонь, как ты его берегла дома, так будешь беречь и у нас!» Потом давал невесте напиться пива, садился на коня и мчался обратно к жениху. Въехавши на двор, посланный спрыгивал с седла, опрометью вбегал в комнату и одним прыжком вскакивал на поставленный посредине комнаты табурет, причем родные жениха замечали: если он исполнял это дело ловко, то есть вскакивал удачно на табурет, то за это получал полотенце, которым покрыт был табурет, в противном случае его били и выбрасывали за дверь, как дурного вестника. Между тем приезжала невеста, вводили ее в комнату, сажали на стул и совершали постриги. А как этот обряд происходил – неизвестно: летописцы не описали его. Вероятно, как некоторые думают, он совершался так, как теперь совершается у литовцев на Жмуди, потому что обряды в низшем классе народа, как справедливо замечает Боричевский[29], переходя из поколения к поколению, очень долго остаются без изменения. Нынешние постриги в простом литовском народе совершаются следующим образом: по окончании свадебного обряда новобрачную сажают на квашню, опрокинутую вверх дном; окружают ее подруги и начинают петь песни, в которых оплакивается переход из девической свободы в состояние подчиненности мужу, трудов и забот; затем снимают с головы венок из руты и расчесывают волосы; посаженая мать берет локон волос над левым ухом, продевает его в кольцо, а посаженый отец поджигает восковою свечою; то же самое делается над правым ухом, спереди и на затылке; потом родная мать или хозяйка дома ставит на колени новобрачной тарелку с куском хлеба и кубком пива, посаженые отец и мать, а за ними и все гости, обходят вокруг новобрачной, мужчины бросают в кубок по монете, а женщины покрывают ее куском белого полотна на рубаху без рукавов; после этого новобрачная встает с квашни, обносит кругом ее тарелку с куском хлеба и пивом, потом хлеб кладет на стол, а пиво выливает на порог. Так в настоящее время совершаются постриги у литовского простонародья, так, вероятно, они совершались и в древности[30].

По окончании пострига наступало самое время брака: выходил на средину комнаты жрец-швальгон, брал чару пива и давал ее пить жениху и невесте; потом сажал жениха за стол, а невесту три раза обводил вокруг огня; затем брал священную воду и окроплял ею невесту, а также жениха и брачное ложе; после этого он завязывал невесте глаза, губы намазывал медом и говорил краткое наставление, что любопытство и болтливость – несноснейшие пороки в жене, а потому она должна на все смотреть закрытыми глазами, что до нее не касается, и говорить речи сладкие как мед. С завязанными глазами швальгон провожал невесту чрез все двери дома и поминутно осыпал ее маком и мелкими зернами, приговаривая: «Наши боги благословят тебя всем, если ты будешь хранить веру, в которой скончались твои предки, и если за хозяйством будешь смотреть заботливо». По возвращении в комнату жрец снова брал чару с пивом, давал пить жениху и невесте, а затем чару бросал им под ноги, которую те растаптывали на мелкие части, а швальгон произносил: «Такова жертва преступной любви! Пусть же любовь постоянная, истинная, верная и взаимная будет вашим уделом». Все присутствующие повторяли эти слова. Наконец, жрец читал последнюю молитву, разменивал кольца новобрачных и свадебный обряд кончался; начинался пир.

Пред отходом ко сну у новобрачной обрезывали волосы и надевали на голову обглей, или завой (род чепчика). На другой день новобрачных кормили куропатками, самыми плодовитыми птицами, чтобы у них было как можно более детей, особенно сыновей[31].

Мифические предания древних литовцев

Подобно древним грекам, и древние литовцы имели у себя предания как о деятельности богов и полубогов, так и о деятельности героев. Правда, предания литовцев далеко уступают преданиям греков и по своему количеству, и по своему богатству фантазии; но тем не менее и у литовцев их достаточно числом и литовские предания обнаруживают немалую силу творческой фантазии. Вот некоторые из них.

Миф о солнце. Солнце в древней литовской мифологии представлялось под именем богини-красавицы, которая каждое утро в колеснице, запряженной тремя конями: серебряным, золотым и алмазным, проезжает над землею[32]. Дворец солнца находится на востоке. Две звезды – Аушринне и Вакаринне (денница и вечерница) – принадлежали к придворному штату солнца и были прислужницами его: они раскладывают ему огонь, подают воду и стелют постель.

Солнце, по словам мифа, в древности было женою месяца, но когда неверный супруг стал ухаживать за румяной денницей, то Перкун, не терпя вообще скандалов на небе, схватил меч и рассек его на части.

Миф о потопе. Промжимас (бог судьбы) очень любил людей и постоянно заботился о них, но вдруг узнает, что между ними воцарилось зло: стали происходить разбои и разного рода злодейства; тогда он решился наказать их, особенно злых исполинов, которые постоянно подбивали людей на зло; он послал на землю двух ангелов: Ванду и Вейю, то есть воду и ветер, которые в продолжение 40 дней затопили всю землю и истребили все живущее на ней; осталась только небольшая горсть людей и животных, которые теснились на одной высокой скале и от страха не знали, что делать. Промжимасу жалко стало их; он, щелкая орехи, бросил им с неба скорлупу; те вскочили в нее и долгое время носились по бушующим волнам, пока спала вода; затем они остановились в местности, где теперь живут литовцы, размножились и разбежались парами по всему свету, а тут осталась только одна пара, да и та дряхлая, от которой нельзя было ожидать потомства; но бог сжалился над нею и посоветовал ей скакать чрез кости земли, то есть камни. Мужчина перескочил девять раз – явилось девять юношей, женщина перескочила девять раз – явилось девять девиц. От них, заключает миф, и произошли девять литовских племен[33].

Миф о богине Лайме. Лайма в литовской мифологии причислена была к разряду высших богов. Она обитала на небе в дворце, окруженном великолепным садом. Эта богиня часто любила выходить на балкон своего дворца и сидеть в золотом кресле. Однажды она, после сытного обеда, расположилась на своем обычном месте и от нечего делать стала смотреть на землю – и вдруг увидела там молодого, стройного и прекрасного юношу, который так ей понравился, что она воспылала к нему любовью и немедленно сошла на землю. Результатом этого путешествия богини к смертному было рождение сына, которого она назвала Мейтусом и скрыла его в потаенном месте. Но о поступке ее узнал Оккопирмос (предвечный) и, пылая гневом, что богиня вступила в преступную связь с смертным, наказал и сына, и мать: первого он, схвативши за ноги, забросил в самое отдаленное небесное созвездие, а у второй отрезал сосцы и, искрошив их на мелкие части, рассеял по земле.

Миф о богине Курмине. На берегу реки Росси, в роскошных золотых палатах, жила царица Курмина, у которой была дочь Нейола, девица редкой красоты. Нейола страстно любила цветы и каждое утро выходила на берег реки собирать их. Однажды она, подойдя к Росси, увидела посреди ее прелестную розу; девушка недолго думая сбросила обувь и отправилась за цветком, так как в этом месте вода была мелка. Но едва она дотронулась до него, как под ее ногами раскрылась земля и бог ада Поклюс, схвативши ее, утащил в подземное царство, где вступил с нею в брак.

Между тем Курмина, не видя долго дочери, сама отправилась на берег за нею, но там нашла одну только обувь: мать догадалась, что дочь похищена каким-нибудь владетельным князем окрестных стран и отправилась отыскивать. Долго богиня путешествовала: обходила сотни городов и тысячи селений, а дочери все-таки не нашла, но зато она научилась от людей, как обрабатывать поля и сеять хлеб, и эти свои познания, возвратившись на родину, сообщила подданным. Но когда те стали истреблять леса под пашни, то нашли в одном болоте камень, на котором рукою бога Промжимаса написана была неизменная судьба Нейолы; прочитав надпись, Курмина обратилась к Поклюсу и просила его отпустить дочь на свидание; Поклюс отпустил: Нейола вышла к матери с своими детьми, провела с нею несколько лет, а потом снова удалилась в подземное царство[34].