Метресса фаворита (сборник)

Никогда прежде не бывавший у Аракчеева, Александр Иванович с любопытством оглядывал двухэтажный каменный особняк с высокими окнами. Дому было лет десять или около того, но, судя по газете, выпускавшейся в типографии губернского правления, здесь много раз бывал государь[27], часто гостили министры и иностранные послы. Карета остановилась у высокого каменного крыльца, по обеим сторонам которого игрались с каменными шарами два черных льва. Пристроившись возле правого царя зверей, согбенный старец в темной, потертой на локтях ливрее торопливо кланялся гостям, знаками приглашая их пройти в дом. Должно быть, старые ноги плохо слушались аракчеевского дворецкого, во всяком случае, тот не поспешил встретить гостей у нижней ступеньки, дабы со всем почетом препроводить их к своему господину.

– Ну, как барин? – Фон Фрикен дружелюбно потрепал старинушку по плечу, и тот услужливо затряс головой с неопрятными бакенбардами.

– Держится, но плохо… как бы он того, не дай бог, уж вы бы его надолго не оставляли, Федор Карлович. – Так убивается. Сил нет смотреть.

– Ничего, Агафон, вот следователь из самого Новгорода по приказанию его сиятельства пожаловал, он во всем разберется.

– Пущай следователь разбирается, но и ты, батюшка, уж не отходи от Лексея Андреевича. Он ведь ужас какой сильный. А что губернатор этот надутый или докторишка плюгавенький? Случись что, ведь не удержат.

– Докторишка только что дал Алексею Андреевичу капли и уложил его спать. Так что какое-то время можешь отдохнуть, любезный. – Вышедший из дома вслед за дворецким седовласый приятный господин в мундире военного врача, с чувством пожал руку Псковитинову. – Разрешите рекомендоваться, Миллер Карл Павлович, ближайший сосед Алексея Андреевича и ваш всепокорнейший слуга. Особым распоряжением приписан к ревизионной комиссии по военным поселениям.

– Как я понимаю, вы первым осмотрели труп? – перешел к делу Александр Иванович, когда за спиной его неожиданно возник, должно быть, выйдя из-под тени посаженных еще при Александре Меншикове дубов губернатор Дмитрий Сергеевич Жеребцов. Переселившись в эти места и разбив на свой вкус парк, Аракчеев оставил дубы, которые архитектор умудрился вписать в общий ансамбль таким образом, что они стали чуть ли не главной изюминкой всего садово-паркового комплекса.

– И где это вы, господин следователь, гулять изволите?! – враждебно начал Жеребцов, багровея лицом. Сильно выгоревшие волосы Дмитрия Сергеевича растрепались на ветру и теперь стояли наподобие хохолка экзотической птицы какаду. Сходство добавляли огромный с горбинкой нос и непривычные в этих краях, да и вообще где бы то ни было, синие круглые солнцезащитные очки.

– Прибыв из служебной командировки, был тотчас откомандирован по вашему личному приказу в Грузино, – спокойно выговорил Псковитинов, буравя ненавистные стекляшки злобным взглядом. – По дороге заехал к Петру Петровичу Корытникову, дабы получить от него разъяснения относительно дел, связанных с особой госпожи Шумской. Вы знаете, о чем я. – Последняя фраза была произнесена с вызовом.

– А кто уполномочивал вас заниматься делами давно мной закрытыми? Да еще и обсуждать их с человеком, не состоящим ныне на государственной службе?! Да я вас самого под суд за такое самовольство!

В этот момент Агафон охнул и на трясущихся ногах кинулся к дверям поддержать стоявшего там и, как казалось, готового грохнуться в обморок, пересчитав при этом все ступеньки, Аракчеева. На Алексее Андреевиче был красный длинный халат, накинутый на манер плаща поверх батистовой, не первой свежести, сорочки. Судя по глазам, снотворное уже начало действовать, но Аракчеев все-таки нашел в себе силы подняться и выйти навстречу следователю.

– Здравствуйте, ваше сиятельство. Примите самые искренние соболезнования по поводу кончины вашей домоправительницы. – Псковитинов низко, но с достоинством поклонился Аракчееву. – Разрешите рекомендоваться, Александр Иванович Псковитинов, старший следователь Уголовной палаты Новгорода. – После чего обернулся к Жеребцову и, как ни в чем не бывало, продолжил начатый разговор:

– Я был вынужден, теряя время, ехать к Корытникову, потому как вы, закрыв дела об утоплении Синицина и о похищении ребенка Дарьи Константиновой, должно быть, позабыли отправить документы в архив. Мне же эти дела были необходимы для того, чтобы выяснить, а не имел ли кто зуб на покойницу.

– Настасью Федоровну убили мои дворовые люди. Их и следует судить, – выдавил из себя Аракчеев, вцепившись в плечо Агафона, доктор Миллер поддерживал его с другой стороны.

– Вот именно! – взвизгнул Жеребцов, подобострастно уставившись на Аракчеева.

– Разумеется, – кивнул Псковитинов. – Но что, если имел место сговор? Что, если эти люди действовали по чьему-нибудь наущению? Если в ходе следствия выяснится, что руку убийцы направлял некто со стороны, вы и тогда будете утверждать, что судить и казнить следует одних только исполнителей, оставив в стороне заказчика, а значит, главного виновника в смерти госпожи Шумской?

– Пусть делает как знает. Я заранее даю свое согласие. – Аракчеев сделал над собой усилие и выпрямился, держась за косяк двери. – И деньги, и вообще все, что вам нужно для расследования этого подлого дела. Что я могу для вас еще сделать? Пожалуйста, конкретизируйте.

– Для начала мне бы хотелось выслушать показания всех, кто был в доме, и всех кто приехал с вами, – быстро уразумев, каким тоном следует разговаривать со здешним хозяином, начал перечислять Псковитинов. – Мне нужно лично осмотреть тело и получить отчет от господина Миллера. Далее, если сей отчет меня не удовлетворит или останутся вопросы, мне понадобится вызвать судебного медика из Уголовной палаты Новгорода. Кроме того, я желал бы работать с помощником. Петр Петрович Корытников как раз занимался упомянутыми делами и быстрее кого бы то ни было войдет в курс дела. Кроме того, у меня всегда должен быть экипаж, готовый отправиться по моему поручению, и… человека три адъютантов.

– Вы получите все, да я еще и денег дам, сколько понадобится. – Аракчеев поманил Псковитинова к себе и, взяв его под руку, провел в дом.

– Но это невозможно, следователь Корытников уволился! – забегая перед ними, защебетал Жеребцов.

– Петр Петрович Корытников достиг неимоверных высот в сыскном деле и мог бы послужить еще долгие годы для общей пользы, но вы, Дмитрий Сергеевич, изволили оскорбить его, нарушив все предписания, касаемые судопроизводства в нашей губернии и в империи в целом. Поэтому сделайте милость, езжайте к Петру Петровичу и принесите ему свои извинения, после чего попросите его незамедлительно приехать в Грузино.

– Но как же?! – От губернаторской рожи можно было прикуривать, такой красной она сделалась, круглые синие стекла казались мертвыми птичьими глазами.

– Делайте, как вам приказано! – рявкнул Аракчеев. И тут же обратился уже другим, более миролюбивым, тоном к явно произведшему на него благоприятное впечатление Псковитинову. – Я пойду к себе, отдохну, переоденусь и навещу вас. Агафон покажет ваши комнаты. – После чего Аракчеев действительно покинул компанию, оставив Псковитинова наедине с ненавидящим его Жеребцовым, доктором Миллером, фон Фрикеном и дворецким Агафоном.

Глава 4. Следствие началось

Характерно и то, что Аракчеев отклонил награждение высшим орденом империи – Андрея Первозванного, которым его отметил Александр I по результатам военной кампании 1808–1809 гг., мотивируя это тем, что он не принимал непосредственного участия в военных действиях, а потому такой высокой награды не заслуживает.

А. Н. Сахаров

– Пожалуйте по этой лестнице, ваши комнаты давно готовы. Вы без слуг? Так я выделю вам казачка порасторопнее. – Шаркая ногами, старец едва поспевал за стремительным Псковитиновым. Широкая белая лестница в четыре марша вела на второй этаж, скорее всего, к парадным залам. На стенах Александр Иванович приметил занятный лепной орнамент, снизу и сверху. Посередине на протяжении всего пути гостей сопровождали полотна, изображающие сцены из жизни греческих богов. Потолок был украшен хрустальными плафонами и картиной, изображающей рождение Венеры.

– Давно ли ты служишь здесь дворецким? – разглядывая полотна, поинтересовался Александр Иванович.

– Дворецким лет с тридцати, а до этого был и поваренком, и пажом, и… кем только ни был, пока дослужился. – Старик махнул рукой. – Только уволили меня лет пять тому. Вот видишь, барин, какая на мне старая ливрея? А все потому, что я сохранил ее у себя дома. Когда Настасья Федоровна погнала меня со службы, старый, мол, нерасторопный стал, я доживал свой век у племянницы и ее мужа. Ну и натерпелся. – Он вытер платком слезящиеся глаза. – После меня должность дворецкого перешла к Ивану Андреевичу Стромилову[28]. Изволил руки на себя наложить, греховодник. Да, страшно как, о-о-о, не приведи господи еще раз такое увидеть, горло себе перерезал. Вот я теперь на его могилку и хожу. Сначала, когда погнали, проклинал, было дело, а теперь молюсь за упокой души раба Божьего. Похоронили-то за оградой, потому как самоубийца. А я все одно хожу. Жалко человека потому что, плохо я об нем тогда думал, злился сильно. Думал, он, Стромилов, Настасье Федоровне про меня чего наговорил, а он вишь ты… тридцать пять годков всего на земле-то пожил, солнышку порадовался… Сыновья теперь без него, без отца как же… А после него дворецким стал Иван Малыш[29], который до этого тоже был дворецким, но только во флигеле у Настасьи Федоровны. А так, чтобы на два дома, это он вот несколько дней как… Но это только так говорят, мол, малыш, на самом же деле он совсем даже не маленький, я бы даже по-другому сказал, да вы и сами скоро увидите, потому как он под арестом ныне. Оттого и меня спешно на старое место и призвали. Призвать призвали, а новой ливреи не дали…

– Отчего же Иван Андреевич с собой покончил? Известна причина?

– Как не знать. Настасья Федоровна в начале августа изволила погреб графский проверить и большую недостачу обнаружила. А Стромилов помимо дворецких обязанностей за погреб этот проклятущий отвечал, у него и ключи имелись. В общем, посадили Ивана Андреевича в эдикюль, так Настасья Федоровна местную темницу приказала величать, недели две он там на хлебе и воде отсидел. За это время два раза принародно кнутом порот был, но ни в чем не сознался, не покаялся. Видя такое его упорство, Настасья Федоровна сказала, что де сил ее больше нет, с этим греховодником возиться и она передает дело его сиятельству.

Вот после этого Иван Андреевич и зарезался. Да-с. – Агафон перекрестился.

– Сидя в эдикюле, что ли, зарезался? – не поверил Псковитинов. – Или наперво выбрался?

– Про то я не ведаю, – смутился Агафон. – Про то мне люди рассказывали. Я же его только на похоронах и видел. А когда Иван Андреевич преставился, Настасья Федоровна за мной послала. Вот тогда-то старый Агафон и понадобился. Вот ведь как бывает. Теперь хорош стал. И то верно, кто еще господам так послужит, как старый Агафон послужит? Теперь же и вовсе в обоих особняках не слуги, а просто содом с гоморрой. После того как всю челядь Настасьи Федоровны под замок посадили, нагнали, понимаешь ли, с позволения сказать, слуг, а они ни дома не знают, ни погреба, ни конюшни, ничегошеньки не знают здесь, не ведают. Один Агафон все знает, всех и поучает. Пять лет назад старым был, а теперь вроде как помолодел! Чудо чудное, диво дивное. Вот они ваши комнаты, барин. Пришли уже.

– Зови меня Александр Иванович. – Псковитинов оглядел светлую обставленную модной мебелью залу с удобным широким столом и комплектом изящных стульев с витыми ножками и широким, в летнее время не отапливаемым камином, на котором возвышались массивные часы.

– А вот там спаленка, и рядом еще одна. А там комнатенка для личного слуги. А вот, – он вышел в ту же дверь, откуда они только что вошли, и Псковитинов был вынужден последовать за старым дворецким, – а вот тут у нас проходная комнатка, не изволили приметить, как ветер, пронеслись? Вот посмотрите, тут, когда в гости приезжают генералы или министры, обычно их адъютанты приказаний ждут. Тут все, что нужно для приятного времяпрепровождения. Стулья, вот столик, на случай если записать что понадобится или кушанье поставить. Печь фаянсовая, только мы ее летом не топим, а зимой – так в самый раз. Комнатенка, конечно, крошечная, проходная, но все же тут и отдохнуть можно. Вид на сад опять-таки.

Псковитинов с удовольствием осмотрел зеленоватые стены и стоящие у стены три стула с голубой обивкой. Комнатенка, действительно, выглядела немногим больше добротной собачьей будки и являлась как бы предбанником к основным апартаментам, но никто ведь не собирался здесь жить. С другой стороны, хорошо, что адъютанты, посыльные, вызванные на допрос люди, будут ждать не на всеобщем обозрении, а вот здесь, за закрытыми дверями.

Псковитинов кивнул и, снова пройдя в свою гостиную, направился к раскрытым окнам, машинально отмечая, что рама одинарная, впрочем, рано еще двойную ставить, вон какая жара стоит. Поглядел на раскинувшийся под окнами сад. Идти смотреть на труп не хотелось.

– Не знаешь ли, любезный, а кто из зодчих строил этот дом? Он перегнулся через карниз и только тут разглядел стоящий напротив усадьбы очаровательный особнячок с зеркальными окнами.

– Как не знать, – оживился старик, – Фёдор Иванович Демерцов[30], – по-стариковски растягивая слова, отрапортовал Агафон, – сейчас дворовые тебе по-быстрому что поесть принесут, голоден небось, барин, с дороги-то? Ужин позже будет, а теперь, может, кваску холодненького или кофею? Ты только прикажи. Холодная телятина есть, пироги, колбаска – готовить не надо, Петрушка с Дуняшкой быстренько чего на стол спроворят.

– От чашечки кофе не отказался бы да и телятину съем, отчего ж не съесть? В общем, скажи, чтобы принесли что имеется, на твое усмотрение. Перекушу, умоюсь с дороги – да и за дело. Да и скажи моему человеку, чтобы вещи сюда принес.

Старик развернулся отдать приказ, но в дверях уже стояли юноша и девчонка, оба никак не старше пятнадцати лет. Девица ковырялась в носу. Ноги нового лакея были обуты в грязные лапти.

– Ну, слышали, что барин приказал, Александр Иванович! – продемонстрировал дворецкий чудеса памяти. – А ну, быстро! Дом этот строил Федор Иванович Демерцов, сам из крепостных князя Трубецкого[31]. Сын простого садовника, а на архитектора выучился. А потом, только ты уж не осерчай, батюшка, потом этот самый Федор Иванович вроде как хозяйскую дочку обрюхатил, а хозяин вместо того, чтобы запороть негодника, их поженил. Ее Лександрой[32] звали. И она приезжала, помню, красивая такая барынька. Федор Иванович и этот дом построил, и флигель, на который ты изволил только что любоваться, и много всего здесь. На все про все пятнадцать лет положил. Ну не один, понятное дело, строил, но за мастерами строго доглядывал. Сам из крепостных, а свой свояка видит издалека. Знает, за людишками глаз да глаз нужен, а иначе забалуют. Он еще не все закончил, когда в 1810 году, государь император Александр Первый[33] в гости к барину пожаловал. Ему тут все очень понравилось. Он потом много раз приезжал, в доме есть специальные царские покои. А в покоях, не поверите, не кровать, а диванчик мяконький. Он там всегда останавливается. И строго-настрого Алексею Андреевичу запретил диванчик этот менять. Говорит, на нем ему слаще спится. – Старик улыбнулся, показав голые розовые десны. – А потом, пять лет назад, Василий Петрович Стасов[34] за дело взялся и, как бишь его, Мартос Иван Петрович[35] чугунную колоннаду изваяли со скульптурой в центре, изображающей апостола Андрея Первозванного. В тот год меня и погнала Настасья Федоровна. – Старик вынул из кармана платок и шумно высморкался. – Неблагодарная…

Петрушка и Дуняшка, весело перешептываясь между собой, поставили на стол нарезанную, ломтями в ладонь шириной, холодную телятину, ветчину, блюдо с пирогами в виде лодок, а также огромную кружищу кофе. При виде которой бедный Псковитинов подумал было, что молва права, и каналья Аракчеев действительно шпионит за всем и за каждым, уж больно быстро его люди умудрились разведать привычки скрытного следователя. Кофе был его любимым напитком, и дома он действительно пил его чуть ли не бадьями. Но это дома, а не в гостях, тем более не в доме самого генерала Аракчеева!

– Дуняшка, что за посуда?! – возвысил голос Агафон.

– Какую нашла, дедушка, – еле слышно пролепетала девочка.

– Так спросить надо было, в голубом шкафчике сервиз стоит, чашечки крохотные, нешто за два дня не приметила? А ну, быстро замени эту сраматищу.

– Оставь ее. Пусть еще принесет в правильной чашке, а я теперь это выпью. Не сухомяткой же питаться, – быстро оправился от потрясения Псковитинов.

– Еще что-нибудь изволите, ваша милость? – Старик переминался с ноги на ногу, судя по всему, стоять ему было тяжко. Мимо, руководимый пронырливой Дуняшкой, кучер Ермолай нес тяжелый чемодан барина.

– А не подскажешь ли ты мне, Агафон, находится ли в услужении у графа кормилица его… – Он задумался, как бы мягче высказаться относительно байстрюка. – Как ее? Лукьянова.

– Аглайка-то, так как барчуку она стала без надобности, Анастасия Федоровна отправила ее за реку, в деревню Бабино, там у его сиятельства военное поселение организовано, комендантская рота. Прачкой или при кухне устроена. В прошлом месяце его сиятельство изволил шесть человек туда на порку гонять. Там у него специально обученные люди – мастера… Так, сказывали, видели там Лукьянову-то.

– Спасибо, Агафон, ты свободен, доктора Миллера пришли, если он, конечно, не занят графом.

Когда старик ушел, Александр Иванович отметил в своем блокнотике подозреваемых имя дворецкого Агафона. Собственно, он не верил, что немощный старец мог зарезать некогда уволившую его барыню, но факт, что после ее смерти и, главное, ареста всей прислуги он вернул себе место. Псковитинов представил себе старого, больного Агафона, живущего как обыкновенный приживала в доме родственников, которые, возможно, попрекали свалившегося им на голову старика куском хлеба. Кем был Агафон до своей отставки? Первым человеком в грузинском дворце! Его боялись, с ним советовались, он принимал на службу, судил, рядил – в общем, был на своем месте, и место это считалось весьма завидным. А потом, из-за прихоти какой-то шалавы без роду, без племени…

Несомненно, воцарение в доме бывшей крепостной не может не ранить нежные сердца прислуги. До того как Павел I[36] передал землю со всеми живущими на ней крестьянами Аракчееву, все здесь принадлежало светлейшему князю Александру Меньшикову[37] и его потомкам. При бывшей деревянной усадьбе, которую, должно быть, снес Демерцов, росли поколения домашних слуг, маленький ребенок поступал во служение в звание казачка, на подай-принеси, поваренка, помощника конюха, и постепенно, как это было и с Агафоном, постепенно поднимались по служебной лестнице. Для них вчерашняя крепостная девка в графской постели, может быть, и нормальное явление, но крепостная, ставшая домоправительницей, да еще и дворянкой!

Псковитинов занес себе в блокнот непременно выяснить, на каком-таком базаре Бухмейер приобрел Минкиной предков.

Итого выходило что, так или иначе, заинтересованы в смерти графской наложницы друзья и товарищи управляющего Синицына, имена которых Псковитинову предстояло выяснить. Бывшая жена, которую, возможно, несправедливо выбросили из дома, Дарья Константинова – у нее Минкина отобрала сына. Сначала утративший место, а затем вернувший его себе после смерти госпожи старый Агафон. Начало было положено, Александр Иванович с аппетитом прихлебывал дурно приготовленный кофе, заедая телятиной и пирогами. В дверь постучали, на пороге стоял доктор Миллер.

– Ну и жара, а попробуй я, к примеру, чуть расстегнуть мундир? Уверен, его сиятельство моментально позабудет про убийство, дабы отчитать меня, грешного, и отправить на гауптвахту. – Карл Павлович протирал лицо не первой свежести платком.

– Вас забрали с самой ревизии? – припомнил Псковитинов.

– Для нее так и разоделся. Думал, выслушаю, какие нарекания по медицинской части, и можно отдохнуть, а тут…

– Сочувствую, – ухмыльнулся следователь, жестом приглашая доктора присесть.

– Я ведь, доложу я вам, по природе своей совсем не военный человек. Для меня мундир, любой мундир – насилие над личностью. Кстати, вот вы, зная, что едете к его превосходительству, отчего не оделись по форме?

Псковитинов хмыкнул, вошедшая за доктором Дуняша поставила на стол кувшин холодного кваса и пару стаканов, каждый из которых она предварительно зачем-то вытерла кружевным фартуком, ее приятель нес крошечную чашку кофе.

– Не рекомендовал бы я вам кофе в такую жару, – покачал головой Миллер. – Ко всему прочему совершенно непонятно, как и из чего они его тут теперь готовят. Кухмейстер и его люди арестованы, а тех, что набрали…

Не дожидаясь нерасторопной прислуги, Псковитинов сам налил доктору кваса.

– Желаете осмотреть труп? – Миллер отхлебнул холодного напитка.

– А что делать? – Псковитинов подвинул доктору блюдо с пирогами. Но тот отказался.

– Только предупреждаю, я не судебный медик, с трупами, постольку-поскольку дело имел. Мои пациенты обычно обращаются с кашлем, лихорадкой или подагрой. Впрочем, если готовы, пойдемте.

Они поднялись, Псковитинов вытер губы вышитой салфеткой, машинально отмечая на ней две буквы «А» и «Ш» – Анастасия Шумская. Получается, что домоправительница снабжала своими инициалами салфетки в личных покоях его сиятельства. Характерная подробность.

Вместе они прошли по белой лестнице, застланной синеватым пушистым ковром, и свернули в сторону широкого зала, у дверей которого преспокойно сидел Жеребцов с «Еженедельником для охотников до лошадей»[38] в руках. При виде Псковитинова и Миллера он поспешно поднялся, оставив чтение.

– Для повторного осмотра трупа нам понадобятся, по крайней мере, два свидетеля и пара мужиков перенести тело, – не дожидаясь, когда губернатор снова начнет вопить, опередил его следователь. – Его сиятельство, должно быть, желает поскорее предать земле останки госпожи Шумской, так что лучше бы не задерживать. Вы могли бы пригласить сюда пару офицеров из ревизионной комиссии? И еще кто-то должен вести протокол осмотра.

Жеребцов кивнул, было понятно, что оскорбившего его Псковитинова он не собирается прощать так быстро. Впрочем, в сложившихся обстоятельствах, прогнать наглого следака он тоже не мог.

Как и предупреждали заранее, покойница лежала во гробе, одетая положенным образом и подготовленная к погребению. Псковитинов огляделся, нежно-зеленые стены залы были богато украшены белым лепным орнаментом. Он где-то даже читал, что этот стиль, по мнению зодчих, соответствовал традиции росписи античных вилл и вошел в моду при государыне Екатерине II[39]. Широкий стол с ножками в виде грудастых грифонов и покрывающим всю столешницу большим панно, цветочный узор которого был выложен из всевозможных полудрагоценных камней, показался более чем удобным для осмотра тела. Если бы, конечно, эту махину удалось сдвинуть поближе к окну. На крошечном столике у изголовья возвышался букет с белыми розами. При ближайшем рассмотрении ваза оказалась греческой, или выполненной в греческом стиле, по крайней мере, на ней изображались юноши и девушки в античной одежде. Похожие вазы стояли на специальных подставках у стен. Все они сочетали в себе светло-зеленые и розовые тона, что могло говорить о том, что вазы либо специально покупались для этой комнаты, либо были выполнены особым заказом. В северной части комнаты обнаружился эффектный мраморный камин с кронштейнами в виде львиных голов и лап. Скорее всего, в иное время эта комната использовалась как столовая, в которой принимали высокопоставленных гостей. Александр Иванович с сожалением оторвался от разглядывания окружающей его обстановки.

– Где было обнаружено тело? – В ожидании понятых Псковитинов вертел головой, пытаясь сохранить в памяти как можно больше деталей.

– Во флигеле, где и жила Анастасия Федоровна. Желаете до осмотра трупа взглянуть на место происшествия? Только там уже почти все прибрали, – поспешил с ответом Миллер.

– Раз прибрали, то не к спеху.

По лестнице застучали сапоги, и вскоре в комнату вошли трое офицеров, в одном из которых Псковитинов не без удовольствия узнал фон Фрикена. Следом шел не в меру энергичный Жеребцов, за которым тащились два парня в простых синих рубахах. В руках самого молодого офицера имелась папка с бумагами, следом мальчишка нес чернильницу и перо.

– Добрый день, господа! – поприветствовал вошедших следователь. – Тот, кто будет вести протокол, может расположиться за маленьким столиком, вот за тем, ага, остальных я попрошу внимательно следить за работой доктора и моей.

Увидев, что молодой человек с папкой занял предложенное ему место, Псковитинов кивнул Миллеру, и вместе они подошли к покойнице. – Ну-ка, парни, перетащите большой стол ближе к свету, хорошо. Теперь аккуратно возьмите тело и положите его на стол.