По метеоусловиям Таймыра

– Шутишь, – улыбаясь, сказал Свиридов. – Ну, мастер…

– Какие шутки! – взорвался Петухов. – Какие шутки… Ну, чего стоите, расходитесь…

Мужики стали неохотно расходиться, а Крюк, наклонившись к Петухову, спросил:

– Это что, новая заездка?

– Да.

– А кто был, тех куда?

– Домой им надо ехать, – устало произнёс Петухов. – Домой.

– Нельзя, товарищ Петухов, – твёрдо сказал Крюк. – Ни одному человеку я не разрешаю покидать буровую до полного выяснения обстоятельств убийства.

– А что делать прикажете? У людей законный отдых, да и места на буровой всем не хватит, продуктов в обрез…

– И всё же я приказываю всем остаться. – Крюк покраснел. – Нужно всех задержать… Хотя бы на день. Это… это приказ.

Петухов вздохнул.

Договорившись, что на ночь новая заездка потеснится, разместят мужиков, часть переночует в автобусе, и решив вопрос с питанием, Петухов вызвал базу и сообщил Безбородько о приказе следователя. Безбородько долго раздумывал, потом, вздохнув так же тяжело, как вздыхал Петухов, слыша просьбу-приказ следователя, сказал:

– Ничего не поделаешь, надо – значит надо… – добавил: – Нет там рядышком этого лейтенанта?

– Вышел.

– Что он, в посёлке не может допрашивать?

– Не знаю, Владимир Владимирович.

Главный инженер помолчал.

И Петухов помолчал.

– Что-нибудь проясняется? – наконец спросил Безбородько.

И Петухов понял, что хотел услышать он в ответ, но только выдохнул в трубку:

– Говорит, что всех подозревать можно, даже меня.

– Тебя?.. Ну, держись там, Петрович. Слышь, так ты скажи ему, что всё время с нами был…

– Вы утром прилетели, а ночью?..

– Ах да, я и забыл… Ладно, до связи. А мужикам передай, пусть не волнуются, я прикажу поставить семьи в известность… в связи с производственной необходимостью…

– До связи.

Петухов положил трубку.

Он сидел, глядя на синий огонёк рации, и никак не мог осмыслить всего, что произошло за эти дни. Прислушиваясь к себе, он отмечал, что тяжесть, которая преследовала его в последний месяц, вдруг отступила куда-то, и суеверно обрадовался этому: может, теперь-то всё закончится и образуется… Но тут вспомнил, что Ляхова убили, у-би-ли, а значит, где-то рядом, среди тех, с кем он делил не раз и радость, и горе, – убийца. И это было непостижимо его уму и сердцу: нет, не мог никто убить, нет у него в бригаде убийц, может, Ляхов сам… Скорее всего сам и застрелился… Но где же тогда винтовка, из которой он застрелился, задал себе вопрос Петухов и не смог на него ответить.

Вернулся с улицы следователь. Походил по вагончику, греясь, потом снял с рации настольную лампу, поставил на угол стола, сел, положив руки на листы бумаги, повертел ручку с обкусанным колпачком, сказал:

– Ну что, Иван Петрович, начнём с вас… Расскажите, когда произошла ваша последняя встреча с Ляховым?

– …Пришёл он ко мне. Время было позднее, где-то около двенадцати, я кумекал над разрезом, думал, как лучше аварию ликвидировать, вот он и зашёл в это время. Сказал, что плохо себя чувствует и хочет уехать домой.

– Это было ночью, как же он мог добраться домой?

– Утром хотел. По дороге лесовозы ходят, с ними можно до станции, а там на товарняках и до посёлка…

– Продолжайте, пожалуйста…

– А я, собственно, уже всё рассказал. Он отпросился, я отпустил.

Честно говоря, не хотел, но Ляхов такой человек, если что вбил в голову, не переубедишь. Поэтому задерживать его я не стал.

– Вы не заметили, в каком состоянии он находился?.. Только не спешите, подумайте.

– Вообще, он всю заездку как-то странно себя вёл: ругался с мужиками, всё время злой ходил… Правда, в его смену авария случилась, может, поэтому?

– А какие отношения у него были с окружающими?

– Вы знаете, товарищ следователь, неважные отношения. Тяжёлый он человек был по характеру, недобрый, хотя о покойниках не принято плохое говорить, но вот не могу не сказать. Со мной ругался, слишком уж он хватким, что ли, мужиком был…

– Говорите так, как думаете, это очень важно.

– Хорошо. Так вот, рвач он был, хотя и в передовиках ходил. Всё в жизни у него на деньгах держалось. По деньгам и людей мерил. Вот по этой причине и столкновения бывали у меня с ним и у Коробова, бурильщика другой вахты…

– Какие столкновения?

– Они с самого начала что-то не поделили, не разговаривали, друг друга не замечали. Ляхов, если какие-нибудь производственные промахи видел, всегда доносил…

– Докладывал.

– Доносил… Я ведь понимаю: надо говорить, как думаю. Так вот с Коробовым они вроде в окопной войне были. Со своим помбуром, Устином Мокиным, без конфликтов жили, но особой близости я не замечал, а вот с верховым – Евгений Зотов у него верховой – конфликтовал всё время. Почему, не знаю, но смотрели друг на друга косо…

Я ведь понимаю, вас прежде всего интересует, кто убить его мог, так прямо скажу, многих он чем-то обидел. Такой человек был…

– Что вы делали после того, как Ляхов ушёл?

– Над разрезом покумекал, хотя настроения уже не было… Вышел на улицу покурить. Вот здесь, под окошечком, встал и стоял. Я видел, товарищ следователь, как Ляхов к дороге пошёл. Ушёл и обратно не возвращался. А потом его смена кончилась, Коробов со своими заступил. Устин с Зотовым в столовую пошли перекусить. Устин ещё что-то там уронил, мы ночыо повариху не тревожим, сами обслуживаем себя, а Зотов засмеялся…

– О чём они говорили, вы не слышали?

– Да мы частенько говорим друг другу всякую всячину, и мне бы не хотелось, чтобы мои слова навели вас на неправильный путь…

Слышал я, как Зотов сказал Устину, что поругался с бурильщиком и не простит ему этого, а Мокин стал говорить, что на него не стоит обращать внимания… Ладно, чего уж там, – махнул рукой Петухов. – Возвращался ещё Ляхов, часа в два ночи меня поднял. Извинился и сказал, что останется на буровой. Ну а я сказал, что на буровой он не нужен, может уходить, как и собирался, в посёлок. Он пригрозил, что я пожалею об этом, и ушёл.

– Пошёл к себе в вагончик?

– Не знаю. Я наружу больше не выходил до утра. Только давайте я заявление сделаю, или как там полагается, вот пусть с меня как хотят спросят, если я лгу: я лично никакого отношения к убийству не имею.

– Утром что вы делали?

– Утром начальство прилетело, и всё остальное время с ними был…

– Распишитесь, пожалуйста, вот здесь…

9 сентября. Ночь

– Присаживайтесь, Фёдор Васильевич, извините, что среди ночи вас вызвал.

– Какое там извинение, что я, не понимаю? Да и ночь на ночь не похожа, никто не спит.

Коробов подхватил стул за спинку, хотел поставить в сторонке, по-ближе к двери, но Крюк перехватил его руку, мягко, но настойчиво забрал стул, вернул на старое место, в светлый круг, падающий от настольной лампы.

– Присаживайтесь, – официальным, холодным голосом повторил он.

Коробов сел, огляделся.

Хотя он часто бывал в вагончике мастера, сейчас ему казалось, что попал в совершенно незнакомое помещение. Стояли те же рация, и кровать, и стол, но всё же всё неуловимо изменилось. Не было и Петухова, без которого вагончик совсем утратил своё назначение и название. Петухов сейчас курил на улице или ушёл на буровую, придётся ему теперь гулять целую ночь, потому что следователь решил всю ночь разговаривать без свидетелей.

– Вы знаете, зачем я вас пригласил?

Коробов кивнул. Петухов, провожая его до дверей конторы, посоветовал:

– Ты сразу всё выкладывай, молодой, но цепкий лейтенантик, под стать фамилии. – И после паузы спросил: – Как ты думаешь, кто его?..

Коробов пожал плечами.

– Неприятно это всё, – сказал Петухов.– Я детективы люблю, так там в такие минуты все начинают меняться, всякая дрянь наружу лезет…

– Фёдор Васильевич, почему вы не ладили с Ляховым?

Следователь подвинул ближе лист бумаги, отпил глоток холодного крепкого чая. Коробов подумал, что тот, наверное, очень устал и что он молод, как ему объяснить то, что самому ему непонятно, как рассказать, почему он не любил Ляхова…

– Не ладили мы, – сказал он. – Причин вроде бы не было, но знаете, бывает иногда так, не нравится человек – и всё…

Коробов улыбнулся и подумал, что улыбка эта сейчас не к месту.

– Угрожал он вам?

– Нет, этого не было.

– Что вы знаете о его отношениях с другими, например… – Крюк заглянул в лист, лежащий в стороне, – с помощником бурильщика Устином Мокиным?

– Вроде бы нормально жили, ничего не замечал… Вот только недели три как.., да, точно, пару заездок назад, зашёл я в вагончик, они вдвоём там были, и похоже, ругались.

– Почему вы так думаете?

– Я вошёл, Ляхов стоял ко мне спиной, а Устин, то есть Мокин, возле окна, и глаза у него такие были… знаете, злые… Ляхов обернулся и крикнул что-то вроде того, чтобы не мешали, потом увидел, что это я – а мне Устин нужен был, насос мы тогда ремонтировали, а ключи он куда-то спрятал, – увидел меня и сам вышел из вагончика.

– И вы не знаете, что произошло между ними?

Коробов покачал головой.

Крюк отпил ещё глоток из закопчённой кружки, служившей Петухову не на одной рыбалке и охоте, поморщился от горечи, разлившейся во рту. Может быть, всё бросить, думал он, не зная, о чём ещё спрашивать, не видя ни одного факта, за который можно было бы зацепиться.

Несколько часов назад казалось, что всё будет просто, нужно только найти человека, с которым Ляхов был в плохих отношениях, но выяснилось, что проще было бы найти человека, у которого отношения с убитым были хорошие.

И вдруг он поймал себя на мысли, которая отбирала последнюю надежду: а если Ляхова убил кто-то, не имеющий никакого отношения к буровой? Дорога рядом, лесовозы…

– Может, кто приходил к Ляхову? Были в эти дни на буровой посторонние?

– Нет, не видел. Не было, точно, иначе ребята сказали бы, тут ведь все на виду, тем более новый человек.

– Лесовозы часто ходят по дороге?

– Сейчас нечасто, машин пять-семь в день. Ночью пореже. – И, догадываясь, что интересует следователя, Коробов добавил: – Но они к нам на буровую обычно не заходят, мимо гонят, спешат. Если только кто поломается или что-нибудь понадобится… Только такого давно не случалось.

Коробов молчал.

Молчал и Крюк. Он не знал, о чём ещё спросить бурильщика, в то время как Коробова так и подмывало рассказать о том, что он знал.

Но Петухов прав, надо ли ворошить весь мусор, кому от этого будет лучше. Ну, найдут убийцу, им окажется кто-нибудь из тех, с кем проработал плечом к плечу не один год, кого знаешь до кончиков ногтей, и уверен, что не из подлости и корысти поднял тот руку, не звериная это натура продиктовала… Вот почему ему, Коробову, совсем не жалко Ляхова. Вернее, жалко, но как-то легко, больше от странности, что того больше нет, вообще нет такого человека. Сам факт небытия его, в то время как ты живёшь, вызывает жалость к погибшему…

Хотя, какая ерунда приходит в голову, человека-то нет…

– Товарищ следователь, может, это никакого отношения не имеет, но последнее время не совсем ладно было между Ляховым и Мокиным. Утверждать не могу, но вроде жена Мокина к Ляхову что-то испытывала…

– Они были близки?

– Этого не знаю. Может, зря сказал, но вот сказал уж…

– Я вас понял, товарищ Коробов, – сказал Крюк, делая пометку на листе. – Спасибо. И пригласите ко мне, пожалуйста, вашего верхового…

Допрос Лёши-Правдоискателя и студента ничего нового не дал.

Оставшись один, Крюк набросал на листке схему своей версии. Получалось, что, если отбросить возможность убийства посторонним человеком, наиболее подозрительны две фигуры: Устин Мокин, который мог столкнуться с Ляховым из-за жены, хотя, кроме Коробова, никто этого не подтвердил и неясно было, как и когда могли встретиться Мокин и Ляхов, если первый был всё время на буровой и даже ночью заходил в дизельное помещение, а второй ушёл до конца смены. Петухов говорит, что он возвращался в два часа ночи. Мокин поднимался на буровую под утро. Где он был эти два часа, нужно было выяснить.

Вторым подозреваемым был Зотов. Бывший уголовник, вспыльчив, частенько сталкивался с Ляховым. Запрос на него Крюк уже заготовил и собирался передать утром по рации.

И ещё Цыганок.

Если убийство произошло ночью, то у Цыганка полнейшее алиби, а если нет, то он тоже попадал в число подозреваемых. Но его Крюк решил пока не допрашивать.

Не стал он вызывать и жену Мокина, попросил Петухова осторожно выяснить, ночевал ли в ту ночь у неё муж, и вызвал на допрос Мокина.

Мокин вошёл, поздоровался, подождав приглашения, опустился на стул. Некоторое время Крюк молчал, разглядывая его. Был Мокин широк в плечах, флегматичен. Тяжеловатое лицо казалось длинным из-за глубоких складок. Кожа коричневатого цвета, обычно такой она бывает у людей, много времени проводящих на улице. Глаза тёмные, цепкие. Крюк перевёл взгляд на руки: они спокойно лежали на коленях, крупные, согнутые в пальцах руки с пятнышками несмываемой металлической пыли.

– Что вы делали в ту ночь, когда Ляхов ушёл с буровой? – задал первый вопрос Крюк.

Мокин помолчал, медленно, взвешивая каждое слово, начал рассказывать.

– Когда Ляхов, значит, ушёл, мы сдали смену с верховым и пошли в столовую. Там перекусили, потом пошли отдыхать.

Он выжидательно посмотрел на следователя, дескать, что ещё интересует, и Крюк отвернулся к окну, собираясь с мыслями: судя по всему, Мокин сам много говорить не будет.

– Ваша жена работает здесь поварихой?

– Да.

– Вы в ту ночь пошли к ней в вагончик?

– Сначала, значит, я к ней зашёл, ну а потом к себе…

– Долго были у жены?

– Нет, недолго.

– А сколько, не помните?

– Думаю, с полчаса…

– Хорошо, а дальше?

– Пришёл к себе, лёг спать.

– И сразу уснули?

– Нет, не сразу. Сосед мой, Зотов, проснулся, стал курить. Потом, значит, на улицу пошёл. Я уснул, а он вернулся, мелкашку ещё уронил, она загремела, я, значит, проснулся. А потом уже не спалось, пошёл на буровую.

– А Зотов, когда выходил, одевался?

– Не помню… Кажется, сапоги надел и телогрейку, сентябрь же, холодно…

– И долго его не было?

– Этого не могу сказать, уснул, а долго спал или нет, не знаю.

– И на часы не посмотрели?

– А зачем? До утра было ещё далеко, на смену не опаздывал.

– Скажите, Мокин, между вашей женой и Ляховым…

Мокин опустил глаза, на скулах у него заходили желваки, сказал: – Может, что и было, но это дело уж наше, семейное, мы сами, значит, и разберёмся.

– Дело-то семейное. Только вот Ляхова убили, и может, это сделали именно вы. .

– Может, и я, – спокойно согласился Мокин. – А может, кто другой.

– А если вы, напоминаю: чистосердечное признание облегчит наказание…

– Не в чем признаваться, – сказал Мокин.

– Хорошо, – после паузы произнёс Крюк.– Значит, Зотов ночью выходил и некоторое время отсутствовал. Мелкокалиберную винтовку он брал с собой?

– Откуда я знаю? Винтовка его, он и распоряжается.

– И вы не видели?

– Не видел.

– А как относился Зотов к Ляхову?

– Плохо… Не любили они, значит, друг друга. А почему, не могу сказать, не знаю, не интересовался.

– А что произошло вечером?

– Вечером?.. А что произошло?

– Что вам сказал Зотов в столовой?

– А, в столовой… Поругались они в тот вечер с Ляховым, вот Зотов и сказал об этом.

Мокин помолчал, потом добавил:

– А ещё он сгоряча сказал, что не жить кому-то из них.

– Именно так и сказал?

– Да.

Крюк вспомнил, что ему говорил Правдоискатель о ночном крике, и неожиданно для самого себя спросил:

– Мокин, а почему ваша жена ночью плакала?

Мокин поднял на следователя глаза, Крюку показалось, что тот улыбается.

– Семейное это дело… Ударил я её тогда. Баба есть баба, поучил малость.

– За что же?

– Так за что мужик бабу учит… Ужин не понравился, значит, или обхождение, или глянет не так… Это, товарищ следователь, самое сложное, значит, дело, семейная жизнь. Тут всякое бывает… Вот вы говорили, что моя жена вроде с Ляховым… А теперь, значит, представьте себя на моём месте, что бы вы сделали?.. Я вот бабу побил.

Чтобы разговоров таких не было. Может, и не виновата, а разговоры, значит, идут, надо что-то делать…

– А Ляхова не убивали?

– Что мне грех на душу брать…

– Идите.

Мокин вышел.

В окне мелькнул Петухов, постучал.

– Можно, – улыбнулся Крюк. – Хозяину всегда можно, что вы так робко, Иван Петрович.

– Да вас разве поймёшь, то одно, то другое… У Мокиной я был. Заходил к ней Устин, ненадолго. Плачет баба, бил он её…

– Может, вызвать, допросить? – неожиданно для себя спросил Крюк.

– Сейчас не надо, – покачал головой Петухов. – Истерика у неё. Пускай успокоится. Да и вам отдохнуть надо, вон уже ночь на излёте, солнце поднимается.

Крюк посмотрел в окно: действительно, уже начинался серый рассвет. Он выключил лампу, потянулся.

– Может, вздремнёте часик? – пожалел его Петухов.

– Надо ещё Зотова допросить, а потом уже передохну…

– Ну как? – полюбопытствовал Петухов.

Крюк опять улыбнулся, так наивно прозвучал вопрос мастера, покачал головой.

– Да, это дело такое, – задумчиво произнёс Петухов. – Я вот и так и сяк кручу. Женька вот мог убить, были у них всякие вопросы. У Устина с жинкой не всё ясно. Коробов, тот не мог… хотя и мог… Студент вот, и тот мог бы, да пацан ещё…

– Ну, вы мне сейчас наговорите, что я совсем запутаюсь, – засмеялся Крюк. – Давайте лучше Зотова ко мне…

– Что вы делали ночью, когда ушёл с буровой Ляхов?

– Что я делал, гражданин следователь? Ночью спят обычно, я вот тоже это делал.

– Я спрашиваю, Зотов, вы ночью выходили на улицу?

– Выходил?.. Ну, если и выходил, так по нужде, больше мне незачем.

– Странная ночь у вас была, не правда ли… Сначала Мокин гуляет, потом вы, затем опять Мокин…

– У каждого свои дела, начальник, Мокин к жене ходил, а вот во второй раз чтобы он выходил, я не помню, говорить не буду, так и запишите, а то ведь так человека и под срок подведу. Я ваши вопросики знаю, гражданин следователь, они всегда со смыслом. Не видел я, чтобы выходил Мокин, точка.

– А вы куда выходили?

– Я уже говорил, по нужде выходил, по большой, недалеко от вагончика, знаете, где у нас сортир?..

– Вы мне про сортир не рассказывайте, я спрашиваю, Зотов, зачем вы винтовочку с собой взяли, между прочим, не зарегистрированную, которую я у вас и конфискую, да ещё, если желаете, срок выпишу…

– Ах, вот оно что… Выходит, всё знает гражданин следователь. Всё про всех. Я вот в который раз с вашим братом встречаюсь, а удивляться не перестаю, вроде такие же люди, как и все, а ведь в такие дыры нос засунут… Нет, вы не примите это на свой счет, это я образно, у меня к вашей должности особое почтение. Так вот по существу: было дело, проснулся я ночью оттого, что приснилось, будто глухарь на сосне, что возле сортира, сидит. Нелепый сон, конечно, но вот как живой сидит и глазами вращает… Вот я и проснулся от такой наглости. Проснулся и думаю, а вдруг сон в руку, прихватил мелкашку да и вышел. И, между прочим, эту самую мелкашку я нашёл… В тайге кто-то потерял…

– И был глухарь?

– Не было… Не было, гражданин начальник, обманул сон.

– Не было… И про винтовку складно… Может, что-нибудь ещё расскажете… из серии снов?

– Да уж что рассказывать… Я ведь знаю, что с вами шутить нельзя, догадываюсь – дело шьёте, начальник, в тяжеловесы пишете: винтовка моя, ночью выходил, знаете, что вечером с Ляховым поругался, угрожал ему… Знаю, гражданин следователь, вашу логику и что за штука неопровержимость фактов, знаю, учёный… Так я вам так скажу, Ляхова мог убить и я, паскуда он, а не человек, мог, но не успел.

– А всё-таки могли, Зотов. И как язык поворачивается сознаваться в этом…

– Так люди-то разные, гражданин начальник. Такого, как Ляхов был, не жалко. Вы вот тут день всего и думаете: вам все всё рассказывают. Как бы не так. Никому не хочется душу перед милицией распахивать. Я лично к вам за защитой не пойду.

– А вы за всех не говорите.

– Ладно, не за всех, за себя только. Так вот, сказал вам Устин, как зубами по ночам скрипит и не знает, что делать: жена его глаз с Ляхова не спускает. А им, между прочим, каждую вахту вместе на буровой быть приходится. Да я бы на его месте давно уже что-нибудь Ляхову на голову опустил… Или тот же Коробов. Мужик правильный вроде, а вот есть в нём червоточинка, по-вашему если говорить, а такие в одной стае вдвоём не летают, не могут… Правдоискатель – праведник у нас, да и тот порой так на Ляхова глядел, что впору было дуэльные пистолеты подавать…

– Грамотный ты, Зотов, слушаю тебя и удивляюсь: работаешь помбуром, а говоришь, словно вуз гуманитарный закончил…

– Чего не было, того не было. Только я ведь, гражданин начальник, отдыхал долго, там и почитал книжек.

– Знаю, что за отдых был. Но давай ближе, по существу. Значит, Ляхова ты не убивал?

– Нет.

– Вот видишь как, Зотов. По-твоему, все люди честные, правильные, кроме Ляхова, а его вот убили, и никто не сознаётся. Почему бы не признаться, не облегчить свою участь?

– Э, гражданин начальник, как все вы… Да я, например, не пришёл бы к вам. Ждал, не убегал бы никуда, но не пришёл. И знаете почему?.. А я так бы думал: убил-то я подлеца, значит, не убил, а наказал, а если так, то от людей должно быть мне вознаграждение, а не наказание, зачем же я голову в петлю сам совать стану, подожду, авось Бог поможет…

– Ты же в бога не веришь, Зотов?

– Так я образно, в данном случае я судьбу имел в виду… Ну, ладно, что мы разговоры разговариваем, вон уже утро, спать хочется, сегодня, поди, нас отпустите домой…

– Что ещё ты можешь сказать по существу?

– Да ничего, кроме того, что зря дело мне вяжешь, начальник.

А винтовочку найденную забирай.

– Мудр ты, Зотов, как старик. Или как актёр.

– Так я в зоне в художественной самодеятельности был.

– Иди, – оборвал его Крюк. – А винтовочку… Ты вот что, сам её повезёшь, со мной…

9 сентября. День

Утро уже набирало силу, когда следователь Крюк вышел на улицу.

Покрытая изморозью стена вагончика под солнечными лучами из седой становилась серой, потом чёрной, обманывая своим весенним таянием, но, стоило поднять голову, взглянуть на обнажившуюся тайгу, чтобы избавиться от иллюзии. Только гул дизелей да неустанное движение металлических труб в решётке буровой вышки не были иллюзией, и Крюк подумал, что в его работе трудно порой увидеть даже вот такое большое, как эта вышка, а принимаешь за истинное тающую осеннюю изморозь. И не чувствовал себя Крюк сейчас борцом за справедливость.

Это настроение было недолгим, он быстро справился с ним, но всё-таки оно было, недопустимое настроение его неправомочности судить любого из этих людей. Он влезал в их судьбы, непрошеный, незваный, оценивал, пытался разрубить завязанные не им узлы.

А гуманно ли то, что он делает, не насилие ли это?

Да, насилие, подумал он, но как же иначе наказывать?

Да, пусть Ляхов был негодяем, он приносил горе, был источником эпидемии озлобленности, гораздо более опасной, чем эпидемия гриппа, пусть так, но ведь он был человеком. И подняли руку на жизнь человека…

Гуманно ли это?

Но ведь тогда получается, что и он не вправе распоряжаться чьей-либо жизнью…

Действительно, запутаешься.

Но что его собственно занесло туда, куда не надо. Он – слуга закона.

Закон охраняет в данном случае личность. Вот всё и встало на свои места: он защищает личность, а она была уничтожена. Значит, следует возмездие, вполне справедливое наказание. Меру вины определит суд, другие люди, его дело – найти убийцу и представить все доказательства.

И надо делать своё дело, а о гуманизме думать в нерабочее время…

Так кто же убил Ляхова?

Мокин или Зотов?.. Зотов или Мокин… Больше он никого не видит…

Но кто же из них?..

Крюк поднялся на буровую. У лебёдки стоял вчерашний длиннорукий мужчина. «Свиридов», вспомнил его фамилию Крюк. Тот подмигнул следователю, не поднимая глаз на спускающуюся свечу, бросил рычаг тормоза вниз, когда, казалось, элеватор расплющится о металлический круг ротора, бросил ловко, отточенным движением и снова подмигнул, пока помбур отцеплял элеватор, потом откинул рычаг и, выставив вперёд правую ногу, крикнул:

– Лейтенант, на-ко, подержи, может, пригодится…

Крюк не нашёлся, что ответить, улыбнулся и медленно спустился вниз.

Мокин или Зотов, думал он и никак не мог решить, кто же убил Ляхова.

Он вспомнил, как сидели перед ним тот и другой. Спокойствие Мокина и нервозность Зотова. Немногословность и многословие.

И первое и второе могло свидетельствовать о волнении.

Вообще-то, убийца спокойным не бывает, этому Крюка в университете учили. На этом строится множество вариантов обнаружения.