Литературоведческий журнал №35 / 2014

Литературоведческий журнал № 35 / 2014

К 200-летию рождения М.Ю. Лермонтова

Первые литературные опыты Лермонтова и их роль в дальнейшем становлении поэта 1

Т.С. МиловановаАннотация

Статья посвящена первым литературным опытам Лермонтова – трем поэмам и четырем стихотворениям, созданным поэтом в 1828 г. Эти произведения рассматриваются не только сами по себе, но и в контексте дальнейшего лермонтовского творчества. Выявляются те образы, мотивы, темы и проблемы, которые будут занимать Лермонтова и в дальнейшем. Таким образом, определяется значение первых литературных опытов Лермонтова в его становлении как творческой личности.

Ключевые слова: Лермонтов, романтизм, заимствования, «лермонтовский человек», «благородный дикарь».

Milovanova T.S. The role of the early Lermontov’s literary experiences in his further creative work

Summary. The early Lermontov's poems written in 1828 are studied as the sources of themes, images and problems of the later works of the poet.

Интерес к литературному творчеству проснулся у Лермонтова рано. В 1826 г., в двенадцатилетнем возрасте, он завел себе тетрадь, в которую переписывал понравившиеся ему стихотворения и поэмы. «Тут встречаем мы прежде всего переписанными: “Бахчисарайский фонтан” А. Пушкина и “Шильонский узник”, пер. Жуковского»2. Затем Лермонтов «от переписки стихов <…> мало-помалу переходит к переработке или переложению произведений известных поэтов, и затем уже к подражанию и, наконец, к оригинальным произведениям»3.

Насколько проявлялась творческая индивидуальность юного Лермонтова на этом раннем этапе? Для начала следует отметить, что Лермонтов не переписывал все произведения современной ему литературы без разбору, а брал лишь те, в которых находил нечто близкое себе. Возможно, в уме у него уже составился некий образ человека, и Лермонтов искал его художественного воплощения в произведениях других авторов. Гениального юношу привлекают люди яркие, с необычной судьбой, с сильным характером. Лермонтова интересует поведение человека в экстремальных ситуациях, его реакция на трагические жизненные обстоятельства, возможно, именно этим его привлек байроновский «Шильонский узник», где анализируется душевное состояние заключенного.

Видимо, в чужом творчестве не все устраивает юного поэта, и он начинает сперва переделывать по-своему уже готовые сюжеты, а затем и придумывать оригинальные (хотя и с опорой на существующую литературную традицию). Примером переделки чужого произведения может служить «Кавказский пленник» (1828) Лермонтова, почти полностью повторяющий сюжет одноименной поэмы А.С. Пушкина и даже включающий в себя ряд пушкинских строк. Однако в образ героя Лермонтов стремится привнести нечто свое, наделить его собственными переживаниями. «В поэму введены и друзья пленника, чего нет у Пушкина. Внося в поэму свое индивидуальное, Лермонтов дал в ней место выражению занимавших его чувств. Душа его в то время уже сильно жаждала дружбы. В набело переписанной тетради 1829 г., содержащей пьесы 1828 г., мы встречаем множество намеков, указывающих на то, что душа мальчика постоянно была занята мыслями о дружбе»4.

Большое место занимают в лермонтовской поэме этнографические мотивы: описание жизни черкесов, их песни и т.п. Эти описания выдержаны в традиционном романтическом духе: черкесы – «дети природы», «благородные дикари», живущие в гармонии с собой и родными горами, чуждые рефлексии, сомнений, разочарований. Но вместе с тем Лермонтов привносит в поэму и собственные впечатления от Кавказских гор, а также опирается на рассказы своих родственников Хастатовых о быте и нравах горцев. Волновавший поэта конфликт добра и зла находит отражение и в поэме «Кавказский пленник». По наблюдению игумена Нестора (Кумыша), черкесы в изображении Лермонтова не идеальны: они добры к своим сородичам, но жестоки к закованным в кандалы пленным, любят свободу, но не замечают страданий тех, кто ее лишен5.

Появляется в поэме и отец-деспот, разрушающий счастье дочери и доводящий ее до самоубийства. Нельзя сказать, чтобы этот мотив был нов для литературы того времени. Можно вспомнить, например, баллады В.А. Жуковского «Алина и Альсим» (1814) и «Эолова арфа» (1814), в которых отцовская воля разлучает Алину с Альсимом, а Минвану – с Арминием; или повесть А.А. Бестужева-Марлинского «Роман и Ольга» (1823), в которой отец Ольги препятствует ее браку с Романом (эпиграф к повести, взятый из «Алины и Альсима» Жуковского, указывает на принадлежность сюжета к уже сложившейся литературной традиции). Юный Лермонтов, вводя в свою переделанную поэму жестокого отца, не изобрел новый сюжетный ход, а воспользовался уже готовым. Однако в дальнейшем тема родительского деспотизма у Лермонтова перестает быть простой данью литературной традиции и получает личную окраску – в таких произведениях, как «Menschen und Leidenschaften» и «Странный человек». Можно сказать, что одна из особенностей юношеского творчества Лермонтова – способность осваивать заимствованные у других писателей элементы, придавать им личный характер и органично вплетать в собственную художественную систему. Строго говоря, речь здесь идет не о заимствованиях. Прочитанное им у других писателей Лермонтов осмысливал, эмоционально переживал, пропускал через себя, и если использовал в дальнейшем, то уже как свое.

Поэтому уже в первых его произведениях, хотя и не вполне оригинальных по сюжету, встречается тот тип героя, которого можно с полным правом считать «лермонтовским человеком». Так, в поэме «Корсар» (1828), которая во многом навеяна чтением Байрона, Шиллера и Пушкина, герой – разочарованный, странный человек, наделенный такими чертами, как вольнолюбие и мятежность. Разочаровавшись в возможности найти счастье среди людей, Корсар говорит о своей любви к природе, противопоставляя естественную, природную жизнь людской суете:

Желая быть спокоен, волен,Я часто по лесам бродилИ только там душою жил; Глядел в раздумии глубоком,Когда на дереве высокомПевец незримый напевалВеселье, радость и свободу,Как нежно вдруг ослабевал,Как он, треща, свистал, щелка́л,Как по лазоревому сводуНа легких крылиях порхал,И непонятное волненьеВ душе я сильно ощущал.Всегда любя уединенье,Возненавидя шумный свет,Узнав неверной жизни цену,В сердцах людей нашед измену,Утратив жизни лучший цвет,Ожесточился я – угрюмойДуша моя смутилась думой… 6

Человек, стремящийся слиться с природой, часто встречается в стихотворениях Лермонтова, причем не только юношеских, но и зрелых. Воздействие природы на человеческую душу, а также причины, побудившие человека искать утешения у природы, а не у других людей, – все это занимало Лермонтова на протяжении его творческого пути.

«История души человеческой», рассказанная в поэме «Корсар», напоминает историю последующих лермонтовских героев: «Демонический характер в изображении Лермонтова всегда имеет одну и ту же предысторию: он начинает либо верой в добро и высокие идеалы, либо необузданной жаждой жизни и кончает холодным ожесточением»7. Например, Корсар разочаровался в жизни после смерти своего брата:

С тех пор с обманутой душоюКо всем я недоверчив стал. (III, 40)

Выражение «с обманутой душою» повторяется в поэме еще раз:

Везде с обманутой душоюБродил один, как сирота,Не смея ввериться, как прежде,Все изменяющей надежде;Мир был чужой мне, жизнь пуста… (III, 43)

Интересно это лермонтовское выражение «с обманутой душою». Кто обманывает Корсара? Не какой-то конкретный человек, а весь мир. Корсар обижен на такой миропорядок, при котором не сбываются лучшие надежды юности, при котором человек вынужден терять близких. Его разочарование носит глобальный характер: после смерти брата он в принципе не верит в возможность обретения счастья и гармонии.

Характерно то, что забвения, спасения от пустоты жизни Корсар ищет на море, среди сражений и бурь:

Желал я быть в боях жестоких,Желал я плыть в морях широких…<…> Нашед корсаров, с ними в мореХотел я плыть. Ах, думал я,Война, могила, но не горе,Быть может, встретят там меня. (III, 45–46)

Важен в приведенном отрывке повторяющийся глагол «желал». Желание чего-то, что неинтересно другим людям, в чем жизнь почему-то отказала герою, к чему общественное устройство не позволяет стремиться, чего у героя нет возможности получить, – это желание можно назвать отличительной чертой «лермонтовских людей». Поэта привлекают люди неуспокоенные, ищущие, не удовлетворенные существующим положением вещей, стремящиеся к чему-то новому и верящие в возможность исполнения своих желаний.

Когда б в покорности незнаньяНас жить Создатель осудил,Неисполнимые желаньяОн в нашу душу б не вложил,Он не позволил бы стремитьсяК тому, что не должно свершиться,Он не позволил бы искатьВ себе и в мире совершенства,Когда б нам полного блаженстваНе должно вечно было знать (I, 220), –

напишет Лермонтов позже, в 1831 г. Важно и то, что исполнение своих желаний Корсар связывает с морем. Уже в этой юношеской поэме можно найти переклички с более поздними произведениями Лермонтова – стихотворением «Парус» (1832) и романом «Герой нашего времени» (1838–1840). Образ человека, ищущего покой среди бури, – один из самых ранних в творчестве Лермонтова и, по-видимому, один из самых важных, поскольку поэт не отказывается от него и в последующем творчестве.

И.А. Киселёва связывает этот образ с христианской традицией: «Поиск единения со стихией – лейтмотив лермонтовского творчества, звучит он и в его знаменитом стихотворении “Парус”. <…> В буре в день Пятидесятницы действительно явлен покой, ибо послан Дух Утешитель.

Еще аттические трагики сравнивали жизнь с плаванием, а в христианской культуре плавание на корабле мыслится как символ богопознания. <…> Образ плавания в бурном море связывали с путем преодоления страстей»8.

Желанию Корсара (и других «лермонтовских людей») обрести покой в буре можно найти и психологическое объяснение. Будучи по натуре людьми деятельными, страстными, они именно в деятельности ищут спасения от мук рефлексии, избавления от гнетущих их тяжелых воспоминаний. Не к богопознанию они стремятся, а бегут от себя, и некоторых это бегство приводит к отчаянию и гибели (как Печорина). Что же касается героя ранней лермонтовской поэмы «Корсар», то он уходит в море после смерти брата: бурная, полная опасностей жизнь морского разбойника не оставляет ему времени предаваться печали и бесплодным сожалениям о том, чего нельзя вернуть.

Однако буря дает лишь иллюзию забвения, и Корсар это прекрасно понимает. Он снова говорит о своих желаниях – на этот раз не вполне им осознанных, но заставляющих его тосковать и стремиться к иной жизни:

Я часто храбрый, кровожадныйНосился в бурях боевых;Но в сердце юном чувств иныхТаился пламень безотрадный.Чего-то страшного я ждал,Грустил, томился и желал (выделено мной. – Т.М.).Я слушал песни удалыеВеселой шайки средь морей,Тогда воспомнив золотыеТе годы юности моей,Я слезы лил, не зная Бога, Мне жизни дальная дорогаБыла скользка; я был, друзья,Несчастный прах из бытия. (III, 47–48)

Однако в итоге Корсар приходит лишь к разочарованию. Он чувствует упадок сил, осознает, что больше не имеет цели в жизни и может испытывать только страдания:

Друзья, взгляните на меня!Я бледен, худ, потухла радость,В очах моих, как блеск огня;Моя давно увяла младость,Давно, давно нет ясных дней,Давно нет цели упованья!..Исчезло все!.. одни страданьяЕще горят в душе моей. (III, 39)

С одной стороны, поэма представляет собой исповедь главного героя, его субъективный взгляд на события, с другой же – описание внешности Корсара дается как бы со стороны («бледен, худ», «потухла радость» в очах), что свидетельствует о попытке Лермонтова изобразить своего героя не только с субъективной, но и с объективной точки зрения. Будучи не только поэтом, но и художником, он стремится к живописности в поэзии, хочет не только передать чувства, но и нарисовать образ. Это внимание к внешности останется и в дальнейшем характерной чертой лермонтовского изображения человека.

Другой тип «лермонтовского человека» представлен в написанной в том же году поэме «Черкесы». Ее герой – черкесский князь, желающий освободить своего брата из русского плена, – сильная, цельная, героическая личность, лишенная каких бы то ни было признаков разочарованности. Несомненно, этот образ близок к образам «благородных дикарей», изображавшихся в литературе и до Лермонтова. Образ князя в поэме «Черкесы» пока что намечен лишь отдельными штрихами. О таких качествах его характера, как мужество, верность долгу, этическая бескомпромиссность, можно узнать только из его монолога, в котором князь выражает готовность или освободить любимого брата из плена, или погибнуть:

Его спасти я устремился;И вот ищу и ночь и день;И призрак легкий не являлсяС тех пор, как брата бледна тень Меня звала, и я старалсяЕго избавить от оков;И я на смерть всегда готов! (III, 14)

В дальнейшем в поэме сообщается, что князь погибает, пронзенный русским копьем. То, что русские солдаты в поэме используют мечи и копья наравне с пушками и ружьями, по-видимому, не смущало юного Лермонтова. Он пока еще не стремился к реалистически точному изображению батальных сцен. Скорее всего, он просто использовал вычитанные им в других произведениях типовые фразы, которые могли бы подойти почти к любой битве. Исследователи отмечают в поэме «заимствования из произведений И.И. Козлова (“Княгиня Наталья Борисовна Долгорукая”, 1828; “Чернец”, 1826), К.Н. Батюшкова (пер. “Сна воинов” из поэмы Э.Д. Парни “Иснель и Аслега”, 1811), И.И. Дмитриева (“Освобождение Москвы”, 1797; “Причудница”, 1794), В.А. Жуковского (“Двенадцать спящих дев”, 1817), Дж. Байрона (“Абидосская невеста”, в пер. Козлова)»9. Однако, как уже говорилось выше, заимствований в строгом смысле этого слова у Лермонтова нет. Отдельные слова и выражения у любимых авторов ему настолько нравятся, что прочно входят в его собственную эстетическую систему и потом используются им как свои собственные.

Важно отметить и то, что в этой поэме впервые в лермонтовском творчестве возникнет мотив клятвы: князь не просто выражает желание освободить брата, но и клянется в этом именем Пророка Магомета. Произнося слова клятвы, герой открывает глубины собственной души, свои заветные желания. В этот момент он предстает величественным, непохожим на окружающих людей, ему словно открывается его судьба. В дальнейшем так будет изображена и клятва Вадима в поэме «Последний сын вольности». Но данный обет может и погубить человеческую душу, как это произошло с Хаджи-Абреком, поклявшимся любой ценой отомстить Бей-Булату. И наконец, слова клятвы, при всей их внешней красивости и торжественности, могут произноситься неискренне, как знаменитая клятва Демона («Клянусь я первым днем творенья…»), которую он приносит уже после спора с Ангелом, когда «в душе его проснулся старинной ненависти яд» (III, 472), и он добивается уже не любви Тамары, а власти над ее душой. Следовательно, герой (или антигерой), дающий клятву, его душевное состояние, причины, заставившие его клясться, – все это возникало в творчестве Лермонтова на разных этапах, однако в зависимости от авторского отношения к герою изображалось по-разному.

Помимо поэм, в 1828 г. Лермонтов написал несколько стихотворений. Образный строй двух из них – «Заблуждение Купидона» и «Цевница» – отличается от того, который в сознании читателя прочно ассоциируется с лермонтовским. Здесь и персонажи древнегреческой мифологии (Эрот, музы, грации, зефиры), и средиземноморские пейзажи (беседка среди акаций и роз). Возможно, эти стихотворения были написаны под влиянием учителя Лермонтова, С.Е. Раича, который в своих произведениях ориентировался на античные образцы.

Словосочетание «черемуха млечная» в стихотворении «Цевница» вполне могло быть подсказано стихотворением С.Е. Раича «Весна», опубликованным в 1827 г. в его альманахе «Северная лира»:

Слышишь – соловей беспечнойПод черемухою млечнойПеснь поет весне младой;Видишь – роз душистых ветки,Увиваясь вкруг беседки,Дышат радостью живой 10.

В стихотворении «Весна» изображается похожий пейзаж – беседка, окруженная розами. Однако у Лермонтова стихотворение «Цевница» несет в себе совсем иную идею. С.Е. Раич в «Весне» зовет наслаждаться жизнью, пока еще длится весеннее цветение:

С сводов неба светлым утромСходят росы перламутром,В ветрах дышит аромат…Что за нами, что пред нами,Не заботься! – дни с крылами:Дунет ветр и – улетят.Наслаждайся! нам веснаНе на долгий срок дана 11.

Лермонтов же в своем стихотворении скорбит по уже ушедшим радостям жизни:

Там некогда моя последняя любовьПитала сердце мне и волновала кровь!..Сокрылось все теперь: так, поутру, туманыОт солнечных лучей редеют средь поляны.Исчезло все теперь; но ты осталось мне,Утеха страждущих, спасенье в тишине,О милое, души святое вспоминанье!Тебе ж, о мирный кров, тех дней, когда страданьеНе ведало меня, я сохранил залог,Который умертвить не может грозный рок,Мое веселие, уж взятое гробницей,И ржавый предков меч с задумчивой цевницей! (I, 3)

Таким образом, стихотворение, близкое по поэтике и по образному строю творчеству С.Е. Раича, оказывается при этом лермонтовским по духу. Лирическое «я», его разочарование, воспоминания о минувших счастливых днях – все это вполне соотносится с образом «лермонтовского человека», но вместе с тем – и с «человеком Жуковского», задумчивым и склонным к меланхолии юношей.

Влияние С.Е. Раича на юного поэта заключалось также в том, что он привил Лермонтову интерес к итальянской тематике. «Раич более тяготел к итальянской культуре. В.Э. Вацуро справедливо называет Раича проводником итальянского влияния в русской поэзии. С. Гардзонио говорит о раичевском итальянофильстве»12. Однако В.Н. Аношкина указывает на то, что в гораздо большей степени итальянские мотивы были близки К.Н. Батюшкову, и именно под его влиянием они появились в творчестве С.Е. Раича, «наследника и во многом союзника Батюшкова в поэзии»13. Итальянские мотивы имели для К.Н. Батюшкова не только эстетическое (он восторгался красотой итальянского языка), но и важное нравственное значение. Итальянский поэт Торквато Тассо «был для Батюшкова моральной опорой, моральным образцом»14. Увлечение итальянской поэзией означало для К.Н. Батюшкова «любование красотой природы, величием человеческих душ, любящих сердец»15, «воплощение прекрасно гармонических, христиански возвышенных устремлений человеческой души»16.

В 1828 г. Лермонтов также пишет произведение, посвященное итальянской тематике, – «Поэт», в котором рисует образ «Рафаэля вдохновенного». Как и его старший современник К.Н. Батюшков, начинающий поэт обращается к изображению «величия человеческой души». Гений, творец видится существом высоким, общающимся с небесными силами:

Когда Рафаэль вдохновенныйПречистой девы лик священныйЖивою кистью окончал:Своим искусством восхищенныйОн пред картиною упал! (I, 4)

Однако Лермонтов подчеркивает, что художник не может долго оставаться в горнем мире:

Но скоро сей порыв чудесныйСлабел в груди его младой,И утомленный и немойОн забывал огонь небесный. (I, 4)

Лермонтовский поэт, с одной стороны, предстает существом необычным, связанным с небом, а с другой – ведет себя как рядовой, простой человек. О том же самом говорится и в пушкинском стихотворении «Поэт» («Пока не требует поэта…»), которое было написано в 1827 г. и тогда же опубликовано в «Московском вестнике», так что Лермонтов вполне мог с ним познакомиться.

За первый год своего творчества Лермонтов создал четыре стихотворения и три поэмы. Это меньше, чем в последующие годы – 1829, 1830 и 1831-м, когда потребность высказаться у поэта невероятно сильна, когда стихи превращаются поистине в дневник его чувств и переживаний. Однако основа для поэтического творчества и главные черты мировоззрения Лермонтова-художника уже заложены в 1828 г. В качестве образцов поэт ориентируется на лучших поэтов русского и мирового романтизма – А.С. Пушкина, В.А. Жуковского, Дж. Байрона. В то же время он не подражает им слепо, а осваивает их творчество, заимствуя отдельные слова и выражения, некоторые сюжетные ходы и интерпретируя их по-своему.

В 1828 г. сложились и основные варианты «лермонтовского человека». Во-первых, это «естественный человек», «благородный дикарь» – кавказский горец, личность сильная и цельная. Во-вторых, это разочарованный человек, отчаявшийся, одинокий, способный даже на преступление, однако сам себя осуждающий. В последующем творчестве Лермонтов будет выводить два типа разочарованного человека: это может быть или мятежник, открыто выступающий против существующего миропорядка, или «странный человек» (не случайно именно так будет названа юношеская драма Лермонтова), разочаровавшийся в жизни, но предпочитающий не противостоять ей, а отгородиться от нее, уйти в свой внутренний мир, замкнуться в себе. Корсар в ранней поэме пока что совмещает в себе черты обоих типов. И, в-третьих, это гениальная личность. В 1828 г. для Лермонтова таким гением выступает художник, однако в дальнейшем образ великого человека в его творчестве будет усложняться.

О библейских мотивах в лермонтовском «Демоне» в связи с его творческой историей: (от Байрона – к Мильтону)

В.Л. КоровинАннотация

В статье показано, как на разных этапах работы над «Демоном» менялся способ обращения Лермонтова с библейскими образами и цитатами. В поздних редакциях поэмы они используются в соответствии с христианским пониманием их вероучительского смысла. Такой способ характерен не для романтической поэмы, а для религиозных эпопей в духе Мильтона, с которыми «Демон» имеет немало общего.

Ключевые слова: Мильтон, «религиозная» («духовная», «священная») поэма, А.Н. Муравьёв, Книга Товита, Книга Иова, поэма В.И. Соколовского «Мироздание».

Korovin V.L. On Biblical motives in the «Demon» by Lermontov in relation to his creative career: (from Byron to Milton)

Summary. The article shows the way Lermontov changed his method of addressing the Biblical images and quotes in different stages of his work on The Demon. In the latter versions of the poem they are used in accordance with the Christian understanding of their doctrinal meaning. This method is typical not for a romantic poem but for religious epics after a fashion of Milton, The Demon having a lot of common with them.

Байрон и Мильтон, которых нередко через запятую вспоминают в связи с «Демоном» Лермонтова, в сознании его современников были антагонистами. В стихотворении В.Г. Теплякова «Два ангела» (1833) они представлены как носители разных духов: один – «божественный слепец», «очами души» узревший «солнце рая», другой – «Гигант», измеряющий «пространства бездны» своим «мрачным умом»17. В то время как Байрон уличался в проповеди безнравственности и эгоизма, чтение Мильтона, «христианского Гомера»18, считалось душеполезным занятием. «Потерянный рай», как и эпопею Ф.Г. Клопштока «Мессия» (1748–1773), относили к образцовым «духовным поэмам», отличительной особенностью которых было «смешение вымысла с истинною религиею, выраженное в формах древней языческой поэзии»19. Критики, порицавшие их, отвергали искусственность «форм» классической эпопеи Нового времени, но не права «вымысла» в проповеди «истинной религии»20.

Способы обращения с Библией в поэмах Мильтона и мистериях Байрона («Каин», 1821; «Небо и земля», 1822) диаметрально противоположны. Оба прибегали к вымыслам, но Байрон переосмысливал библейские образы и сюжеты в целях самовыражения, а Мильтон актуализировал для современников их подлинный смысл, претендуя, конечно, на правильное его понимание. Он выступал как толкователь и популяризатор Библии, определявшей в протестантизме все стороны жизни верующих. Добро и зло, положительные и отрицательные библейские персонажи у Мильтона выступают в том же качестве, что и в Библии, а не меняются местами, как зачастую у Байрона. То же касается и Сатаны в «Потерянном рае», изображенным Мильтоном отнюдь не в целях его апологии и реабилитации21.