Труды по россиеведению. Выпуск 5

Наверное, люди, придумавшие и продумавшие эту спецоперацию, полагали одним выстрелом убить всех зайцев. И им это удалось (см.: Сирия, Иран, Украина, большая коалиция). Но значение этого события, конечно, в другом.

Когда-то, довольно давно Игорь Клямкин и Андраник Мигранян испугали прогрессивную перестроечную общественность перспективой установления у нас диктатуры. Ну, пусть не диктатуры, а лишь твердой власти, авторитаризма по-научному. Они объясняли это тем, что демократия сразу после коммунизма невозможна. Мы к ней когда-нибудь придем, но пока, в переходный период, для проведения всяческих (экономических в первую очередь) реформ необходима сильная рука сверху. – В те эйфорически-эмансипационные времена слышать это было странно. Ведь до царства свободы (и изобилия) оставалось-то самое большое «пятьсот дней».

Но если бы наша общественность была пограмотней, она, конечно, вспомнила бы, что русская мысль в эмиграции, да и в СССР обо всем этом уже сказала. К примеру, Иван Ильин (столь любимый ныне, но не тогда) или многое интеллектуально взявший у него Александр Солженицын, мечтавшие о просвещенно-правовом, духовно-благородном авторитаризме. Идея посткоммунистического авторитарного транзита, о которой почему-то забыли на рубеже революционных 80–90-х, довольно интенсивно обсуждалась в 70-е. Скажем, мой учитель, покойный профессор Николай Никанорович Разумович (фронтовик, сын расстрелянного священника, историк мысли, правовед, человек, повлиявший на формирование многих тогдашних молодых ученых) неоднократно утверждал: скоро коммунизм падет, СССР развалится, Украина, Белоруссия, балтийские страны уйдут на Запад, настанут экономически очень тяжелые времена. И в этих условиях, держа своей целью либерально-демократический порядок и правовой строй, Россия неизбежно выберет себе форму «полицейского государства». Для того чтобы сдержать общество от гражданской войны, чтобы вообще удержаться и не повторить Февраля. Правда, Н.Н. Разумович, говоря «полицейское государство», подразумевал «Polizeistaat» Нового времени, а не какое-нибудь новое издание казарменной полицейщины. То же самое надо сказать и о линии Ильина–Солженицына.

Но Россия вновь всех обманула и обманулась сама. Она, конечно, возвела здание авторитаризма. Субъектом строительства и эксплуатации, как нам известно, стали «славные ребята из железных ворот ГПУ» (это Осип Мандельштам – на нынешнем языке – о спецслужбистах). Об этом сейчас пишут все, кому не лень. Мне же важнейшим здесь кажется следующее. Во времена «оттепели» (и моего детства) утверждалось, что при Сталине «органы» вышли из-под контроля партии, и это-то наряду со злой волей отца народов объявлялось причиной террора. Соответственно, задачей дня становилось возвращение контроля партии за деятельностью чекистов. Надо признать: партийцам это в целом удалось. Несмотря на всю свою мощь, КГБ подчинился ЦК. Им убедительно и показательно напомнили, что они не сами по себе, а органы при партии; на официальном языке – при государстве. Это и было зафиксировано в названии: КГБ при Совмине СССР. И вот в начале XXI в. в новых исторических условиях «органы» берут реванш. Они главенствуют и господствуют, наверное, во всех сферах русской жизни. Иными словами, «партия» опять под спецслужбами. Реванш взят!

Таким образом, мы получили чекистский авторитаризм. Кстати, символически это зафиксировано в триумфе Сталина и ничтожестве Хрущева в народном сознании.

Различие между партийцами и чекистами кардинальное (все-таки не получилось того, о чем мечтал Григорий Зиновьев: каждый коммунист – чекист, каждый чекист – коммунист). Партийцы, хотели они этого или нет, но всегда были ограничены некоей долей публичности, официальщины, идеологической формальности. В общем вслух они были обязаны «исповедовать» определенные «принципы». Разумеется, эти принципы были для них не догмой, а руководством к действию. И, решая те или иные вопросы, они вели себя, так сказать, практически, т.е. цинично. Тем не менее рамки существовали.

Что касается чекистов, то история их повседневности была такова: им просто приходилось каждый день преодолевать любые принципы и рамки. Это к ним «относится» название самой романтической книги самого романтического поэта России ХХ столетия: поверх барьеров.

Надо сказать, что партийцы не заметили, как ЧК начала брать реванш. ЦК направил в КГБ одного из самых эффективных своих менеджеров – Ю.В. Андропова. И этот человек (удивительно, что по-гречески его фамилия: «человеков») постепенно вернул КГБ надлежащее положение в системе. Надлежащее – значит решающее.

Это говорит о том, что Ленин (в отличие от Сталина), Хрущев и Брежнев в принципе в корне не понимали, какой порядок они создали и осуществляют. Ну, двум Ильичам это простительно: один начал, другой кончил. А вот Никита Сергеевич мог бы догадаться, что гэбьё надо рубить под корень. Ведь в шестьдесят четвертом именно «железный Шурик» и его друзья из органов были зачинщиками заговора против «мужицкого царя Никиты».

Ю.В. Андропов возродил и возвел на новые высоты чекистское племя. При нем вновь стало почетно и престижно работать или сотрудничать с КГБ. С этой службы удалили палаческий «нимб». Ее новый статус был закреплен в общественном сознании в кинохитах «Щит и меч», «Адъютант его превосходительства», «Семнадцать мгновений весны», «Вариант «Омега»», «ТАСС уполномочен заявить». Все это – эстетическо-информационные продукты высшего качества (не иронизирую). И вполне понимаю чувства В.В. Путина, увидевшего подростком сериал «Щит и меч» («С чего начинается Родина…» – с чего, чего? – со службы в ГБ).

Но Андропову удалось и другое. При нем КГБ, особенно те его направления, которые работали за пределами страны, на самом деле комплектовались способными, энергичными, честолюбивыми, квалифицированными людьми. Им давалась счастливая возможность учить иностранные языки, работать за границей, в целом вести образ жизни, гораздо более качественный, чем обще-серо-уныло-эсэсэровский. Более того, определенная выведенность из брежневской системы позволила сохранить в их рядах и определенную «чистоту». То есть по бóльшей части в силу объективных обстоятельств они оказались за пределами разлагающе-освобождающей коррупционности брежневизма.

М.С. Горбачев рассказывал (25 мая 2005 г.; семинар, посвященный двадцатилетию начала перестройки, на котором я присутствовал), что когда он стал членом Политбюро (1979), то был ознакомлен с данными КГБ СССР, согласно которым советская экономика примерно на 25% является теневой. Но это была лишь часть «коррупционной составляющей» системы. Коррупция – это ведь не только взятки и внезаконные производства, но и вообще неправовые передел и договоренности по поводу вещественной и невещественной субстанций (например, пристроить сына в университет, получить орден или разрешение на покупку иномарки – речь ведь идет о советском периоде). Андропов понимал, что это гниение, разложение советской системы. От себя добавлю: в такой извращенной форме происходило и освобождение от нее.

Юрий Владимирович хоть и прославился своим парадоксалистским высказыванием: де, мы не знаем страны, в которой живем, – очень даже хорошо ее знал. И бросил свои чекистские силы на спасение системы. Это не означает, что он был чекистом до мозга костей, чекистом по преимуществу. Нет, скорее, он был даже похож на партийца. В его жизненном устройстве была какая-то интрига, может быть, связанная с его неясным происхождением, а может, и с чем-то другим. В настоящих чекистах интриги нет, поскольку их профессия плести интриги. А плести могут только безынтрижные. Но как бы там ни было, этот странный Андропов сыграл в истории спецслужб решающую роль. Сейчас гадают, кем бы занять место «железного Феликса» на Лубянке. Предлагаю: Юрием Владимировичем. Кстати, со мной согласен и такой авторитетный человек, как А. Кончаловский. – Он снял об Андропове комплиментарный фильм.

Поначалу, как мы знаем, эксперимент был поставлен в Азербайджане, одной из наиболее коррумпированных республик юга СССР. Шеф тамошнего КГБ Г.А. Алиев возглавил ЦК республики, абсолютно повсюду расставил своих (чекистских) людей и взял под контроль всю республику. Заметьте, Азербайджан и сейчас – под контролем клана Алиевых. Бакинский вариант оказался модельным и для будущей России.

И здесь, у нас, после небольшого демократического эксперимента у власти оказались дети Андропова. Они пришли на смену детям Арбата. Сегодняшний управляющий слой – это настолько-то процентов… (точно знает О. Крыштановская31) выходцы из КГБ, причем не только советско-андроповского призыва, но уже и постсоветского, современного.

Политическая наука утверждает: политика есть поле деятельности, конкуренции и сотрудничества элит. Допустим, что это так. Какие элиты правили Россией в ХХ столетии? При этом не будем говорить о царских. Все-таки ХХ век начался у нас в 1917 г. Тогда ответ прост: номенклатура. Ее в 1920 г. принялся создавать И. Сталин. Идея была проста: иметь универсалов-управленцев, могущих руководить всеми сферами жизни общества, от идеологии до химии, и лишенных (впервые в новой истории) частной собственности. Этот проект провалился. Оказалось, что человек хочет иметь (в этом смысле абсолютно ложной является дилемма популярного неомарксиста Эриха Фромма: иметь или быть; русская жизнь подправила этого мечтателя: быть – это значит иметь).

В рамках советской системы возникло два новых проекта. Правда, проектами их можно назвать только сегодня. Тогда, естественно, мы их так не понимали. – Слишком рано было. Проект первый: партийная номенклатура становится частными собственниками, или, по модному ныне выражению, хозяйствующими субъектами. Проект второй: ими становятся чекисты, которые уже были призваны к этому делу Андроповым.

Исторически возобладал второй проект. И понятно почему. Партийная аристократия во главе с Л.И. Брежневым была глубоко интегрирована в коррупционно-передельный порядок 1960–1980-х годов. И вместе с этим порядком – совершенно неожиданно для себя, как «Титаник», – налетела на «айсберг». Что касается чекистов, то на «Титанике» находилась только их часть. Остальные (оставшиеся) и пришли на смену.

В этом – принципиальное отличие антикоммунистической революции от антисамодержавной. В той сгинули все без исключения элиты старого режима. В этой победила одна из двух главенствующих элит предшествующего порядка (правда, и некоторая часть партийцев сумела пристроиться к новому русскому порядку, но многие оказались в офсайде)32.

Такой вывод, подчеркнем, предполагает дополнительное изучение советской системы. Это тема соотношения двух главных ее элит. Она подразумевает вопрос: почему режим советского типа порождает две типологически близкие, но разные элиты. И не являются ли борьба, сотрудничество, компромисс двух этих элит «переносом» в ХХ столетие ситуации, описанной более века тому назад В.О. Ключевским: в России нет борьбы партий, но есть борьба учреждений (тогда главными акторами были МВД и Минфин). В социумах подобного типа конкуренция социальных сил, видимо, заменяется конкуренцией привластных группировок. Это не значит, что последнее есть девиантность, но – особый и малоэффективный тип саморегуляции общества…

О Первой мировой войне и очередных задачах нынешней власти

В самое последнее время обнаружилась тенденция трактовать финал Первой мировой войны для России следующим образом (причем, именно обнаружилась – она еще не возобладала; но сам факт ее появления весьма значителен). – Утверждается: Россия проиграла эту войну, хотя русские, как всегда, проявили свои великие качества: мужество, стойкость, самоотверженность и т.д. То есть со стороны нашего народа это был очередной исторический подвиг, но бездарные царь и верхушка тогдашнего русского общества, а также злонамеренные и безответственные действия «темных сил» сорвали уже близкую победу. Позорный Февраль и какой-то пока еще не очень ясный Октябрь (не очень ясный для нынешних верхов – до конца не определились) стали вехами на пути поражения Великой России. Однако правительство большевиков, заключив договор с Германией и Австро-Венгрией, вывело Россию из мировой бойни.

Брестский мир – одно из важнейших событий в русской истории ХХ столетия – по сей день не получил какого-то очень важного, решающего определения: что это было? Ведь как ни крути, как ни поноси большевиков, но разве окончание кровавой драки есть предательство национальных интересов? Понимаем этот термин в самом практическом смысле слова: сбережения народа. Действительно, ну, отдали территории (около 1 млн кв. км) с людьми (миллионов эдак пятьдесят). Но ведь сотни тысяч были спасены от предстоящей им смерти – людей молодых, здоровых, за которыми будущее. Да и немецкая армия пришла в Белоруссию, на Украину, на Дон и т.д. не как вермахт с гестапо и СС через четверть века. Тогда еще немцы (впрочем, и мы) были нормальными. Никакого особого ужаса войска Второго рейха на землях Российской империи не творили. Более того, свидетельствуют очевидцы тех событий, они пытались установить хоть какой-то порядок на территориях, впавших в хаос русской революции.

Так, может, правы те, кто сегодня пытается (и, наверное, у них официально это получится) выдать позорный Брестский мир за русский финальный аккорд в Первой мировой войне? Кстати, хочется напомнить: Брестский мир в качестве позорного квалифицировал В.И. Ленин. Этот циничный человек никогда никого не обманывал. И если он что-то обещал или как-то называл, то это всегда было прямо и по существу. Так что же получается? Современная демократическая Россия признает позорный и вынужденный Брестский мир событием, за которое отвечает историческая Россия (мы ее не идеализируем; действительно, это была «страна рабов, страна господ»; но другой России у нас нет – именно та была исторической; и она никогда в своей новой истории, т.е. со времен Петра Великого, не могла, не хотела и не прибегала к действиям типа Брестского мира; максимум, на что была готова историческая Россия, – это Парижский мирный договор 1856 г., смысл которого только в том, что Россия – и ее верхушка это отчетливо понимала – на время отказывалась от сегодня малопонятной, но навязчивой в предшествующие времена мечты овладеть Босфором и Дарданеллами, т.е., повторим, на время отказалась от мечты о морской экспансии; правда, вскорости, и мы уже касались этой темы, вернулась к ней33).

Получается (скажем, неожиданное): современная Россия полагает, пусть и в неявной форме, Брестский мир основой своей легитимности. А ведь что, собственно, связывает Российскую Федерацию с империей? По сей день ни юридически, ни всерьез исторически нынешняя власть не определила себя преемницей тысячелетней России. Есть ряд заявлений всех трех президентов РФ, которые можно было бы толковать так. Есть концепция нового школьного учебника, которая тоже, вроде бы, говорит об этом. Но это все-таки признаки и знаки, а не общественные и государственные установления, особенно на фоне активной любви к Сталину и ко всему советскому.

Так вот, Брестский мир здесь как раз и подходит. Через него большевики, неожиданно для них самих, связываются с царизмом. И нынешний режим также, поскольку Россия объявила себя правопреемницей СССР. При этом, поскольку Первая мировая война признается теперь началом ХХ в., ее заключительная фаза становится важнейшим событием, а Февраль и Октябрь 1917-го теряют свои позиции в исторической памяти.

Короче говоря, начало русского ХХ в. выглядит так. Позорный царизм в лице неудачливого Николая II, несмотря на предупреждения проницательных русских революционеров, реакционеров и консерваторов (заметим, всякие там либералы и марксисты-ревизионисты поддержали эту авантюру), вступил в самоубийственную для русского народа войну. Но, как теперь стало известно (и мы уже говорили об этом), русский народ в своем большинстве проявил всегда присущий ему героизм. И если бы не эти ретроградные генералы и министры (см. об этом «Август 14-го» А.И. Солженицына), конечно же, разгромил бы германцев и австрияков. Большевики, которые были олицетворением нечистой силы, – ну, не все, конечно, а Ленин и его компания (об этом с гоголевской гениальностью писал в своем «Ленин в Цюрихе» все тот же А.И. Солженицын; однако были еще Сталин и его будущая компания – а это уже приемлемые люди34) заключили позорнейший Брестский мир. Но и в истории случается чудо. Это, казалось бы, очевидное национальное предательство помогло Ленину и Троцкому отсидеться в Кремле. Затем, умыв Россию кровью, установить диктатуру. Дальнейшее расписание движения нашего исторического поезда в ХХ в. хорошо известно.

Вот и получается: в начале января 1918 г. разогнав Учредительное собрание и в начале марта 1918 г. подписав Брестский мир, эти люди начали новую русскую эпоху. Отменой Учредительного собрания они закрыли (глагол «закрыли» употребляем как синоним уголовного «закрыть на зоне») вековую мечту русских свободных людей. Подписанием позорного мира покончили с традиционными русскими государственностью, территориальностью, амбициями. Впоследствии чудесным образом большевики сумели все это превратить (конвертировать) в новую империю, новый империализм, новую социальность. Сегодняшняя Россия, безусловно, и следствие, и последствие уничтожения Учредиловки и похабного мира (это вновь выражение В.И. Ленина). И по сути дела это единственное, что связывает современную российскую традицию с Российской империей.

Еще раз: это как апофатическое богословие – бытие Божие утверждается через отрицание этого бытия. Так и здесь: преемственность РФ с исторической Россией осуществляется через ряд деяний, в свое время направленных на разрушение последней. Негативная диалектика, негативное преемство.

Нет, есть еще одно. Об этом рассказал известный литературный критик Бенедикт Сарнов. В 1947 г. он ехал в поезде с вернувшимся на родину из Франции русским эмигрантом. Юноша Сарнов спросил этого пожилого мужчину, что осталось в СССР от той России, в которой когда-то жил этот будущий репатриант. Они стояли в коридоре вагона у окна. Дело было зимой. И тот ответил: только снег. Значит, современная Россия связана с дореволюционной разгоном Учредиловки, Брестским миром и снегом.

Правда, современная ситуация доведена до абсурда. Учредительное собрание так и не созвано. Брестский мир реализовался: в 1991 г. Россия потеряла все те земли, которые ушли от нее и в 1918-м. К тому же (а в это вообще трудно поверить) на новый 2014 г. в России не было снега.

Сочи: земля и свобода

После весны-лета-осени четырнадцатого трудно себе представить, что еще год назад все разговоры были о Сочи. Казалось: русская жизнь сведена к Сочи. Эта была замечательная придумка для того, чтобы и людей отвлечь, и потешить, и вызвать гордость и сожаление.

Любой результат Олимпийских игр был на руку власти. Выиграем – президент герой, проиграем – замечательный способ «перебрать людишек». Поддержали бы все – от Немцова до Проханова. Кстати, то, что на юге России создается – со всеми оговорками – регион с современной инфраструктурой, неплохо. И психологически точно. Советский человек всегда полагал раем свой юг – Сочи и Крым. Но Крым только-только вернулся. Под «незалежными» впал в ничтожество, потерял всякое райско-курортное значение и, несмотря на старания и обещания, он еще не скоро наберет былую форму. Поэтому сегодня – лишь Сочи. В советском фольклоре этот город «отметился» поговоркой: «в Сочи на три ночи» (это метафора аборта, поэтически переработанная Бродским – «подмахну и сразу в Сочи»).

Итак, Сочи назначены быть парадизом. Ну, как Петр свое убежище на чухонских болотах назвал парадизом. И все получилось!

А у Путина сложится? Сложилось. – Михаил Ходорковский в интервью «Новой газете» (Дмитрию Быкову)35 сказал, что для него Канада есть образец для русских. Действительно, родина хоккея самая северная из всех успешных стран. Михаил Борисович объяснил, почему она столь удачлива. Подавляющее большинство канадцев, вся канадская экономика, культура, цивилизация сосредоточены на юге. На их северáх, сказал бывший олигарх, живет что-то около 400 тыс. человек. Но богатство Канады черпается именно с северóв, где, как и у нас, залегает чуть ли не вся таблица Менделеева. И в этом смысле не Португалия, как когда-то говорил нам президент Путин, является нашим целеполаганием.

Таким образом, перестройка Краснодарского края предстает перед нами как попытка создания новой Канады. В начале ХХ в. многие русские мечтатели (например, поэт А. Блок) полагали Россию новой Америкой. Через сто лет потомки Александра Александровича несколько снизили планку: новая Канада. И только теперь становится ясен замысел устроителей Олимпиады. В ходе ее подготовки и в результате проведения Россия сосредоточивается в Краснодарском крае. Вся остальная территория превращается в канадские северá, где бо́льшая часть населения находит способы и истоки своего существования. То есть Краснодарский край, и прежде всего Сочи, превращаются в юг Канады. Вся остальная Россия, как мы уже говорили, – в новые северá.

Надо сказать, что М.Б. Ходорковский, безусловно, человек стратегически мыслящий. Правда, как было подмечено еще в «Недоросле», география – наука недворянская. Он не заметил, что Канада «вытянута» к Северу. И там действительно главная проблема, скажем мягко, меридиальная. А у нас – параллельная, широтная. Мы – с запада на восток. И уже хотя бы поэтому Канада не может быть для нас образцом. Русская история не угрожает нам потерей солнечного Магадана и не менее солнечного Ханты-Мансийска. А вот что касается Дальнего Востока и Сибири… Или уже не наших Украины, Белоруссии…

Вообще, мне нравится новый тандем, которого пока еще никто не заметил: Путин–Ходорковский. Удивительно, что они, «судия» и жертва, мыслят по сути одинаково. Все их предложения носят этакий сочинско-олимпийский характер (подмахну – и сразу в Сочи). Главное отличие Канады от России – не в том, куда и как они вытянуты. А в том, что различие между человеком-канадцем и человеком-русским на сегодняшний день принципиальное. Канадское счастье основано на творчестве и самоотдаче свободной личности, а не на территориальной конфигурации и минеральных ресурсах. Русское счастье сродни еврейскому: оно основано на несчастье – много минеральных ресурсов, тяжелый климат и несвободный человек. Мы не случайно говорим «человек». Личность есть синоним свободы.

Однако отбросим привычные для нас псевдоэкзистенциальные мотивы и поговорим о материях, для нас совсем чуждых. Назовем их так: пространство, история, власть. Принято считать – и на этом основана вся русская мысль и культура, а также во многом западное россиеведение, – что Россия отличается от Европы (Запада) огромностью своей девственно-нордической территории и «азиатским» варварством. Вообще, русское пространство становится каким-то заклинанием в попытках понять своеобразие нашего исторического процесса. Причем здесь неважно, с какой коннотацией: положительной или отрицательной.

Чаадаев: если бы мы не простирались от Вислы до Камчатки, нас бы никто не заметил. Бердяев: русская география съела русскую историю. Евразийцы с их «месторазвитием». Далее – «от тайги до британских морей Красная Армия всех сильней». Или Павел Коган (советский Гумилев): но мы еще дойдем до Ганга, но мы еще падем в боях, чтоб от Японии до Англии сияла родина моя. Кстати, скромнее всех оказывается Пушкин. У него – другой масштаб. Правда, тоже немалый: от Перми – до Тавриды36. А теперь все это бросим в корзину. Всё это стишки-с. Пространственно-властно-историческое развертывание России ничем, за исключением одного обстоятельства, о котором мы скажем позже, не отличается от соответствующих процессов в Европе.

Действительно, английские религиозные диссиденты, покинувшие родину в 1620 г. на паруснике «Майский цветок», в течение XVII столетия вполне освоили восточное побережье Нового Света. Мы начали раньше, в начале 80-х годов XVI. В 1639 г. Семен Дежнев вышел к Тихому океану. В XVIII в. Англия и Франция начали строить свои колониальные империи. Их основное направление было южным. То же самое делала Россия.

На протяжении XVIII–XIX столетий обе эти европейские метрополии и мы синхронно распространялись к югу. К концу XIX в. все три великие державы достигли максимума того, что они могли переварить. Конечно, у каждой из них были и свой максимум, и своя способность переваривать. Но общего между ними было больше, чем различий. Это общее: завоеванные территории включались в состав империи; в среде аборигенов выискивалась и выращивалась имперская элита; насаждался имперский язык; создавались территории протогосударств, которые впоследствии станут настоящими states. Различия, повторим, носили второстепенный характер.

Скажем, маркиз Доменик де Прадо, государственный деятель Португалии, в ставшей впоследствии образцовой для европейских колонизаторов книге «Колонии» призывал пересаживать европейские модели на неевропейскую почву. Кстати, этот политический бестселлер начала XIX столетия по-своему уникален. Португалия была оплотом католической, антиреволюционной, антипросвещенческой реакции. Но менеджериальные инструкции Прадо были реализацией духа Просвещения – универсалистского, унифицирующего и тотального. Так вот, «наш Прадо» – генерал-губернатор Сибири М.М. Сперанский – счел наказ лиссабонского маркиза для русско-сибирских условий нерелевантным. Он решил – и это решение для России стало нормативным, – что к присоединенным территориям необходим дифференцированный подход. Или, как говорили в советские времена, социалистический по содержанию, но национальный по форме. Проще говоря, надо учитывать национальную (местную) специфику.