Труды по россиеведению. Выпуск 3

В обществах западного типа обострению подобных конфликтов препятствует мощный, гибкий, замечательно жизнеспособный “средний класс”. Этот слой общества – с его неиссякаемыми предпринимательскими амбициями – истинный мотор рыночной конкуренции и основа политической демократии. В сегодняшней России “среднего класса” нет. Планомерно и целенаправленно его уничтожают всюду, где он мог бы появиться: в виде ли крупного фермерства или в лице новых предпринимателей в промышленности, строительстве, торговле. Для убийства все средства оказываются хороши: и бандитская налоговая политика правительства, и круговая порука взяточников-чиновников, и социальная демагогия радетелей о судьбах народа» (там же, с. 233).

Прокомментируем сказанное Л. Тимофеевым. Да, антикоммунистическая номенклатурная революция победила. И бывшие функционеры-бессобственники («пролетарии») захватили «общенародное» имущество СССР в собственность (на разграбление, на самом деле). Еще в 90-е Г.А. Явлинский поставил точный диагноз: «Ключевой вопрос 1992 года заключался в том, какой путь избрать: освободить старые советские монополии или освободить общество от старых советских монополий? Надо ли полностью освободить коммунистическую номенклатуру от всякого контроля, сказать директорам-коммунистам и коммунистической номенклатуре: вы свободны, делайте, что хотите?» (цит. по: 13, с. 82).

Теперь о «среднем классе». Сколько ожиданий, надежд, стенаний! И ничего. Не получилось. А ведь, как мы знаем, вернее, еще много лет назад узнали от таких людей, как Ральф Дарендорф (всемирно известный британо-германский социолог второй половины ХХ в.), средний класс есть основа «социальной плазмы». В свое время Р. Дарендорф, создавая теорию социального конфликта (во многом дискутируя с марксизмом), утверждал, что внимание следует концентрировать не на причинах, а на формах конфликта. Ни в коем случае вообще нельзя посягать на причины конфликтов, так как они суть одна из форм существования общества. Конфликты должны сохраняться. Но поскольку они все же опасны для стабильности и устойчивости общества, их необходимо поместить в некую среду, которая не поглотит их окончательно, но минимизирует разрушительную силу. Конфликты локализуются и перестанут носить интенсивный характер. – Основной элемент этой среды, или «социальной плазмы», и есть, напомню, обширный средний класс. Главные характеристики – сохранение определенного общественного неравенства, наличие различных интересов и воззрений. Важнейшие организационные принципы – институты и процедуры по регулированию конфликтов, внятные правила игры для всех.

А что же у нас?

В известном смысле, современная Россия столкнулась со схожими проблемами (т.е. такими, которые вызывают необходимость «социальной инженерии» дарендорфовского типа). Если коммунистический режим был ориентирован на уничтожение причин конфликта (хотя на последней стадии своей эволюции был вынужден смириться с фактом их неизбывности), то нынешний уже не может и не хочет бороться с конфликтами как таковыми. Он вынужден существовать в условиях острых общественных противоречий. И потому стремится их минимизировать.

Путинские новации первого десятилетия наступившего века (партия власти, властная вертикаль, сокращение полномочий субъектов Федерации, создание президентских округов, административная реформа, изменения в избирательном законодательстве и т.д.) и есть создание русской плазмы, в которой конфликты будут протекать, но не разрушать общество. Только если на Западе эта плазма – социальная, то здесь – властная. «Властная плазма» есть принятие конфликта «в себя». Там: его внутреннее сгорание и одновременно – энергетическая подпитка.

При этом, если «социальная плазма» функционирует, как уже отмечалось, с помощью четких процедур и обязательных для всех правил игры, то «властная плазма» строится на основе коррупции. Именно коррупционный механизм, механизм передела финансовых и материальных средств является важнейшим измерением «властной плазмы». В известном смысле коррупция и есть плазма, в которой протекают конфликты – переделы. Коррупция – это среда, в которой развертывает себя в пространстве и времени «государство». По всей видимости, сегодня мы проживаем эпоху перманентной коррупции (она пришла на смену эпохе «перманентной революции»), которая не есть девиантность, но норма нашего бытования5…

Однако вернемся к Л.М. Тимофееву. Послушаем его: «В России нет сегодня социальной основы для демократии. Намеренно и расчетливо ей не дают возникнуть. Ее подавляют как раз те силы – явные и тайные, – которые так ловко сумели расстаться с мертвой коммунистической доктриной, но сохранили право безраздельно распоряжаться всеми богатствами страны. Теперь они хотят не только контролировать экономику, но и в прежних объемах восстановить свой контроль над обществом. И, видимо, это им удастся. Они многому научились. Они дадут возможность мелким собственникам накормить страну. Они прекрасно понимают, что сегодня прямо и грубо отвергать интересы общества нельзя. Но хотя “человеческий фактор” по-прежнему нельзя изъять из политических расчетов, оказывается, сегодня им проще манипулировать.

Вновь зазвучало: “Отечество в опасности!” Но если прежде опасность была мнимой, то теперь она вполне реальна: развал прежнего Союза, конфликты межнациональные и межгосударственные создают угрозу и самой российской государственности… Экономический кризис грозит непредсказуемыми социальными столкновениями и беспорядками – это ли не реальная опасность для Отечества? Добавим, что национальная «русская идея», пребывающая прежде как бы в состоянии некоей политической дремы, теперь получает священную силу охранительного знамения…

Все! Перестройка успешно завершилась. Цели, ради которых властные структуры начала восьмидесятых годов решились на реформы, теперь достигнуты: экономические и политические связи и структуры, возникшие и укрепившиеся в условиях черного рынка, все чаще узакониваются открыто. Искаженные отношения собственности выправляются в процессе приватизации… Какой же режим в ближайшем будущем установят в России… те силы, которые сохранили в своих руках основные структуры государственной власти, сохранили монополию распоряжаться экономикой и контроль над социальными процессами? Судите сами. Можно было бы сказать, что это будет фашизм или что-то похожее на фашизм… Но в истории рискованно давать названия, оперируя опытом прошлого. Если и фашизм, то «нашенский», российский, еще не виданный в истории человечества, еще не названный, – фашизм, выросший в процессе легализации всеобъемлющей системы черного рынка.

“Человеческий фактор” – это мы с вами. Мы и будем фашистами. Мы и будем до последнего дыхания противостоять фашизму, как некогда противостояли коммунистической доктрине. Каковы будут формы этого противостояния, покажет время» (11, с. 233–235).

Подведем итоги. – Когда-то А. Безансон открыл нам: коррупция хотя и болезнь, но через нее, пусть и окольным путем, идет выздоровление коммунистического общества. Продолжатель его дела Л. Тимофеев показал, что ныне коррупция гробит наш социум, нас с вами. К тому же она может завести страну в ловушку «русского фашизма».

И еще одно соображение. И при советском режиме, и при нынешнем, постсоветском, для их спасения призываются чекисты. Причем по тем же примерно соображениям. Именно они должны восстанавливать порядок, эффективность, справедливость, честность и чистоту, наконец. Поэтому мы с полным правом можем назвать их наиболее эффективным морально-хозяйствующим субъектом России конца ХХ – начала XXI столетия. И если коммунистический эксперимент в конечном счете оказался неудачным, то гебешно-фээсбешный проект – пока – реализовался на славу (нам и на страх врагам…).

…Решимся все-таки еще раз заговорить о «советском», его исторических корнях, содержании. Для этого совершим небольшой экскурс в европейскую и русскую историю. И сколь «экзотичным» он бы ни показался, не сомневаюсь в его значении для нашей темы.

О бюргерском и черносотенном

Раскол западной церкви произошел в начале великого перехода от традиционного общества к современному; более того, он был одним из важнейших (если не важнейшим) первых актов этого перехода. Далее раскол вылился в кровопролитную войну, а затем завершился компромиссом. «Север» и «Восток» Европы склонились к протестантизму, ушли в «раскол». «Юг» и «Запад» остались верны католической конфессии. Югу не нужна была Реформация, первоначальный импульс которой – возвращение к аутентичному первохристианству. У «южан» (латинян) было свое возвращение – Ренессанс. Так, актуализируя прошлое, Европа двинулась вперед.

Протестантизм – это и есть изменение вперед, это – самоограничение ради самореализации, это психологизация, т.е. индивидуализация веры, поведения, это – индивидуализированная полисубъектность. Короче, это новый человек, порождающий новый мир. «Выдвинув положение о том, что человек не нуждается в посредничестве для общения с Богом, он (Лютер. – Ю.П.) заложил основы европейской демократии, ибо тезис “Каждый сам себе священник” – это и есть демократия»6. Каждый сам себе священник – это приватизация сакрального. Человек создает свой потусторонний мир.

В 1516 г. (чуть-чуть раньше Лютера) выступает Томас Мор (вот кому всегда были отданы моя любовь и восхищение) со своей «Утопией». Происходит переход из пространства в U. Topos (место без, вне пространства). Развязывается связность «места» и «порядка». Согласно К. Шмитту, эта связность и была основой феодализма, на ней он покоился (ср.: А. Токвиль «Старый порядок»). Происходит снятие сакрально-властной локальности (это и есть феодализм; Средние века), раскрепощение пространства и выход из него. Отныне социальная жизнь человека не связана с локальным пространством. Ему принадлежит весь мир. В нем пространство психологизировано, т.е. индивидуализировано. Индивид обретает возможность выбора в пространстве. Человек создает свой посюсторонний мир.

В эти годы Макиавелли (1513–1520 гг. – расцвет его творчества) движется в том же направлении, что Лютер и Мор. Но опыты флорентийца касаются не веры и пространства, а власти. В «Рассуждениях» он говорит: «Судьба всегда на той стороне, где лучшая армия». А «лучшая армия» у того нового типа власти, который возникал тогда в некоторых южных и западных частях Европы. Макиавелли дает ему название – «stato» (вот она триада раннего Нового времени: «sola fide», «Utopia», «stato»). Это – динамический компромисс борющихся «начал» (различных социальных сил) и одновременно деуниверсализация властного, его, так сказать, конкретизация. А также психологизация, т.е. индивидуализация власти.

Но эпоха Лютера–Мора–Макиавелли этим не исчерпывается (мы намеренно ничего не говорим о живописи, архитектуре, скульптуре: это увело бы нас далеко…). В 1510 г. в Нюрнберге созданы первые карманные часы со стальной пружиной (на мой взгляд, по силе социального и психологического воздействия это не менее значимо, чем Лютерово открытие). В 1522 г. завершено первое кругосветное путешествие (ср. с открытием Мора). В 1525 г. в битве при Павии испанцы разгромили французов (пленение Франциска I). Это была первая победа ручного огнестрельного оружия (фитильные мушкеты)7 над холодным. Начиналась новая эра – эффективных убийств, «лучших армий», современных государств (Макиавелли).

Вернемся к Лютеру. И отметим – нам это понадобится впоследствии, – что протестанты, отколовшись от Рима и его вселенской власти, нашли опору в местных властях, формирующихся «stati». Раскольники оказались в рамках союза трона и алтаря…

А что у нас на Руси о те же времена? Русский раскол произошел на самых последних, завершающих стадиях Великой самодержавно-крепостнической революции. Соответственно, он не мог повлиять на становление нового порядка (другое дело, что нанес смертельный удар по Московской Руси и «породил» Петра I). Правда, в Лютеровы примерно годы у нас тоже был раскол (хотя эти события никто так не квалифицирует). Речь идет о знаменитой пре между иосифлянами и нестяжателями. Конечно, он был иным, чем в конце XVII в. Однако в нем проглянули черты будущего. В иосифлянах нетрудно обнаружить прообраз никониан, а нестяжатели – это, безусловно, порыв к автономии личности, выявлению индивидуальности, выход из-под тотального контроля формирующейся Власти. Но раскол рубежа XV–XVI вв. закончился победой сторонников привластной церкви (как, впрочем, и раскол-2); к тому же настоящего раскола как результата этой дискуссии удалось избежать. Арбитром выступила власть. Победил тот, кого она поддержала.

И здесь явился Филофей. Если его идеи поставить в контекст тогдашней Европы, мы узнаем в нем анти-Лютера, анти-Мора и анти-Макиавелли. Перефразируем Т. Манна: когда Филофей сказал, что царь есть главный священник, тогда началось самодержавие. Москва последняя (другой не будет) хранительница истинной веры, а на Москве – царь. Рождается сакральный моносубъектный мир. Москва – единственный в мире сакральный топос, все остальные земли «нечестивые». То есть и пространство сводится в сингуляр, в монотопос, монолокус. И Власть не предполагает никаких компромиссов соперничающих «начал», социальных сил. Она их искореняет.

Кстати, и у нас в начале XVI в. возникает своя триада: «Мнение есть падение» (Иосиф Волоцкий), «Москва – Третий Рим» (четвертому не бывать), «Царь–Священник».

Через некоторое время приходит Иоанн IV. В известном смысле – мечта Филофея. Таким должен был быть чаямый им царь-священник. Важна и фигура Ивана Пересветова. Его властно-социальный идеал Н.Н. Алексеев, выдающийся политический и правовой теоретик 20–50-х годов ушедшего века, называл «своеобразным московским фашизмом», «восточным фашизмом». Сам же Пересветов, как мы знаем, ориентировался на находящуюся тогда в расцвете и экспансии Османскую империю, ее порядки. Он хотел строить в России социальную народную монархию (Н.Н. Алексеев). Все это было прямо противоположно тому, что с легкой руки Макиавелли (и других, скажем, Бодена) делалось в Европе.

Повторим и усилим: в XVI в. Европа освобождает индивида от крепостной зависимости локусу («закрепощенное пространство», «закрепощенный пространству») и крепостной зависимости Вечности (через Римскую церковь). Отныне путь европейца – социальная темпоральность и завоевание нелокализированного мирового пространства. В России идет процесс освобождения власти из-под Земства и Традиции (народ–в пространстве), т.е. становления Власти (Орды). Ключевую роль здесь играет опричнина. Итак, в Европе рождается Человек, здесь Власть. Эпоха Гуманизма и Кратизма. Там действует инквизиция, казнят «еретиков» – за веру. Идут кровавые религиозные войны – за веру. Здесь казнят «еретиков», отпавших от Самовластия. Там за желание быть Человеком (за религиозный выбор), здесь – не быть на сто процентов под Властью.

Важным этапом нашего созревания была Смута (мы уже говорили об этом, но – повторим…), которая обычно сводится к бессмысленно-беспощадному бунту, войне всех против всех и т.п. Но наряду с этим у Смуты была и своя «правда». Это ведь был бунт и против Самодержавия, и крепостного порядка, а также движение к ограничению власти и т.п. Однако это эмансипационное начало в конечном счете было задавлено. Дорога к установлению полного, завершенного крепостнического самодержавия оказалась открытой.

Церковный раскол, с определенной точки зрения, был продолжением этой тенденции. Русь как бы «очищалась» от тех, кто не вполне соглашался с установлением такого порядка. Старообрядцев, людей твердых, страстных, мужественных, столь же и узких, фанатичных, нередко экзальтированных, но не «стандартных», вышибли из русской истории на двести с лишним лет. Конечно, безо всяких натяжек мы найдем общее как в этике протестантизма, так и в этике старообрядчества. Не случайно запоздавший русский капитализм во многом вышел из старообрядческих общин и во многом был ими оплачен. Тем не менее двести лет в «резервациях», на обочине исторической жизни – не лучший вариант для рождения «человека открытого», человека современного.

Никониане, взяв верх в церкви, нашли полную опору в государстве, а затем и вовсе были этатизированы. Они же обладали монополией на истину. А «истина» в конце XVII в. уже предполагала «прогресс», «новое». Петр, будучи «следствием» результатов раскола, сделал то, что должны были – по европейской логике – русские протестанты–старообрядцы. Но победи они, мирское еще больше подпало бы под сакрально-бытовое. – А первому императору Русь была не нужна, он строил Россию–Империю, ее же и секуляризировал. А ту, московскую, посконную, черносотенную задвинул в рабство.

Мы еще забыли сказать про «Домострой», который во многом вылепил русского человека. Он его и дисциплинировал, и ограничил, и закабалил, и воспитал. Это было обуздание варвара и решительный шаг в деле превращения русского в раба. Это был апофеоз обязанностей, без каких-либо прав. И здесь прочитывается нечто протестантское, но превалирует все-таки esprit крепостническо-самодержавного порядка.

Что же получилось в Европе? Т. Манн полагал определяющим бюргерскую культуру. Культуру свободного городского человека. Кстати, великий писатель явился и ее глубочайшим критиком; ей он выставлял счет за нацизм и многие другие германские уродства. Конечно, Европа больше и сложнее Германии, но в целом ситуация была схожей.

В России в ХХ в. историческим наследником и того, о чем мы уже сказали, и того, о чем будет сказано дальше, стала черносотенная культура. Подчеркну: одноименные радикально-погромные организации начала ХХ столетия лишь небольшой «раздел» этой культуры. Черносотенство есть социальный мейнстрим русского общества при переходе его из традиционалистско-сельского к современно-городскому. Это культура масс, рвущих со своим прошлым, чуждых идей и ценностей «Hochkultur» и духа модерности. Это социальный феномен, как бы застрявший (если смотреть с европейской точки зрения) между традиционализмом и современностью. Но это европейский взгляд. У нас это именно мейнстрим. Черносотенец принадлежит не деревне и не городу (советские деревни и советские города не деревни и не города ни в каком, в том числе и в русском, смысле). Советизм есть воплощенное черносотенство. Революция в России окончилась победой черносотенцев. Причем возобладал красный, а не белый вариант (впервые это различение дано П.Б. Струве в еще дореволюционные годы).

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «ЛитРес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на ЛитРес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.

1

Печатается по изд.: А. Галич «Возвращение» (М., 1989); И. Деген «Стихотворение» (Радуга, 2007, № 5/6); Н. Коржавин «Время дано: Стихи и поэмы» (М., 1992); Б. Окуджава «Стихи» (Новый мир, 1995, № 7); Б. Пастернак «Доктор Живаго: Стихотворения» (М., 2009); К. Симонов «Стихи, поэмы, вольные переводы» (М., 1964); Б. Слуцкий «Я историю излагаю…»: Книга стихотворений» (М., 1990); М. Цветаева «После России: Стихотворения» (СПб., 2010).

2

Солженицын А.И. Россия в обвале. – М.: Русский путь, 1998. – С. 137.

3

Коллинз Дж. «Мы обменивались информацией с Ельциным, но не помню, чтобы предлагали укрыть его в американском посольстве» / Интервью: Совершено секретно. – 2011. – Август, № 8/267.

4

Этот имитационный характер позднесталинского режима неплохо зафиксирован в строчках Георгия Иванова: «…Двухсотмиллионная Россия, – / “Рай пролетарского труда”, / Благоухает борода / У патриарха Алексия. / Погоны светятся, как встарь, / На каждом красном командире, / И на кремлевском троне “царь” / В коммунистическом мундире» (3).

5

Норма нашего больного бытования.

6

Манн Т. Собр. соч. – М., 1961. – Т. 10. – С. 311.

7

Интересно: как быстро в те вроде бы небыстрые времена оружие распространялось по миру. Уже в 1552 г. при взятии Казани отличились стрельцы с фитильными пищалями и мастера минного дела (тоже now how) (последними командовал Иван Выродков – во фамильица!; это когда въезжаешь из Латвии в Ленинградскую область, первая железнодорожная станция – «Пыталово»; так сказать, «Добро пожаловать!»). А через семь лет (1559) фитильные ружья стали производить в Японии…