Песни ушедшего времени

Все будет хорошо, закрой глаза

Вдыхаем сладкий миф и видим сны.

Нам кажется, что мир с ума сошел.

Но что такое мир, и что такое мы?

Не открывай глаза – все будет хорошо.

Ваза и гвоздь

Кухня, бутылка, просыпанный сахар.

Чайник старается кипеть равнодушно.

Муха ладонью, почти без замаха

вбита в остатки вчерашнего ужина.

Рядом за стенкой ждет унитаз -

выпито было много всякого.

Лев Николаевич нам не указ -

счастливы мы неодинаково.

На подоконнике ваза и гвоздь.

Ваза и гвоздь – чудесная пара.

Ему все равно, вкривь или вкось.

Ей все равно, лишь бы не даром.

На подоконнике ваза и гвоздь.

Ржавый язык, стеклянное сердце.

Ему все равно, грива ли хвост.

Ей все равно некуда деться.

Спальня, бутылка, засохший букет.

В рамке икона, как почетная грамота.

Пальцы-трещины на потолке -

это рука проклятого Запада.

Что получим, то захотим,

Если налито – выпьем все.

Возьмем и устроим новый Рим…

Только сначала выспимся.

Сидим

Мы хорошо сидим, гитары обнимая,

мелодии и рифмы развесив над костром.

И повод никакой, и тема никакая -

мы попросту скучаем о времени ином.

Иные города меняют нас не очень -

наверное, мы сами меняться не хотим.

И грустно и смешно, но это, между прочим,

сближает нас как будто с тем временем иным.

С холма крутого вниз глядеть себе дороже -

опять влекут огнями Гоморра и Содом.

Другие подрастут… А что они продолжат ?

И мы опять вздыхаем о времени ином,

в котором так легко своим гордиться краем,

где ценят по заслугам и воздают сполна.

Но сидя на холме, мы так и не узнаем,

когда они настанут, иные времена.

Переводчику

Переведи меня, переведи …

Ведь я могу звучать намного лучше.

Хотя бы на какой-нибудь один -

чужой, мудреный, не такой могучий,

как наш родной – Людмилы и Руслана -

моих соседей, резких на словцо,

которые ударят в грязь лицом

и грузчика, и стройки ветерана.

Кто думает, что есть язык без брани,

тот верно накурился всякой дряни.

Переведи в какой угодно край -

на шелест евро, на журчанье виски.

Монгольский только мне не предлагай,

арабский или этот – угро-финский.

Романского букет, быть может, проще -

вертлявый блеск и духа нищета,

но все же мне милее красота,

порядок и комфорт германской мощи …

Короче, видишь хвост удачи-дуры?

В твоих руках судьба литературы!

Бычки

Наши зевсы не близки

олимпийской знати.

Но и мы не те быки,

а бычки в томате.

В головах у наших дам

члены руководства -

не положено бычкам

никакое скотство.

Сладко стонет под дождем

нежная Даная -

мы же ухом не ведем,

тихо вымирая.

Мечем семя в интернет

вместо интерната -

веселей забавы нет

в глубине томата.

Полтинник

Зимний вечер-чернокнижник

вылил темень из кувшина.

Стол накрыт, звенит полтинник -

золотая середина…

За столом, как именинник,

сам февраль с улыбкой мая -

неразмененный полтинник

обмывает, согревая.

В кошелек нырнул полтинник.

Время – прошлого витрина.

Ночь ушла, звенит будильник.

Золотая середина…

Сакре-Кёр

На одной из тех ступеней, что на небо держат путь,

я сижу, и ты сидишь передо мною.

Я дышу не очень ровно, я боюсь тебя спугнуть.

Ты такая, я такой, и все такое.

Ты мольбертик на коленях убаюкала уже,

взглядом лоб ополоснула как водой мне.

Я смутился, я сорвался в неизбежное клише:

я у города чужого на ладони.

Город в гору, над горою белоснежная звезда -

будто не было всего, что пережито.

Белой церковью своею ты гордишься неспроста-

у тебя она от золота отмыта.

Ты по-своему мурлычешь и рисуешь мой портрет,

карандашик растирая с белизною.

Сколько лет тебе не знаю, сколько мне не знаю лет.

Никогда не знал такого за собою.

Ты не девушка с обложки, и таким, как ты, поверь,

не сравниться с нашей средней полосою…

Грифель губ моих коснулся на бумаге, и теперь

я иду, куда ведешь своей рукою.

Зеленеют из-под челки путеводные глаза.

Я глаза твои читаю словно карту:

мне туда еще не нужно, а сюда уже нельзя,

остается дальше топать по Монмартру.

Я на родине шансона, где поют “шерше ля фам”

В незавидной, но изысканной печали.

Но ни слова о Бутырке иль хоть раз про Магадан -

видно в этом мы их тоже перегнали.

Листик

Листик березки

упал на плечо.

Листику жестко,

плечу горячо.

Выпала просто

легкая масть -

мог бы с березкой

листик упасть.

На перекрестке

жизней и шпал

ты бы с березкой

в ящик сыграл.

Свежие доски,

сок на губе,

гвозди березке,

ящик тебе.

Запах пьянящий

спелой доски.

Струны – на ящик

и на колки.

Выше и выше

звон серебра.

Новые вирши

как из ведра.

Был бы ты холост,

весел и смел.

Всем бы твой голос

осточертел.

Лез бы ты долго

на пьедестал…

Счастье, что только

листик упал.

Пальчики

Пальчики устали малыш?

Отпусти на волю мышь,

на минуту отвернись

от экрана.

Круглые не делай глаза,

что бы я ни рассказал -

ты бы поздно все узнал

или рано.

Юг не там где север,

дважды два– не пять.

Нас учили верить -

научили лгать.

Если знаешь меру,

далеко пойдешь.

Для одних – вера,

для других – ложь.

Ложь она бывает сладка,

как чужое – с молотка,

как для тайного врага

слезы наши.

Или то маяк впереди

жарким пламенем горит,

или блузка на груди

секретарши.

Пальчики устали, ну что ж -

всех руками не возьмешь

и зубами не порвешь

безоглядно.

Потому наверх малышам

забираться по ушам,

где развешена лапша

аккуратно.

Страхи

Непогода стоит и хмурится,

к ноге прижался бродячий ветер -

воем гонит по мокрой улице

зазевавшихся в круговерти.

Закрываю дверь от сомнений

и, пригнувшись, чтоб не упасть,

иду сквозь ауры столкновений

новому серому дню в пасть.

Весь удобренный липким словом,

чуть подкормленный и ручной,

я, наверное, должен снова

воедино слиться с толпой,

гордо рвать на груди рубаху,

белкой весело в колесе

убегая от давнего страха -

быть другим, не таким как все.

Новый день, он не злой, но голодный

и возьмет непременно свое.

Отлежаться бы в жиже болотной,

только страх превратиться в гнилье

вновь за двери меня выбрасывает

без какой-то причины иной.

Эти страхи, они заразны.

Надо, главное,

выбрать свой.

Три призрака

Уснул я за книжкой. Бывает изредка.

Диккенс не спас от сна грядущего.

И вот явились они – три призрака:

прошлого, настоящего и будущего.

Первый показывал стройку века,

завод непущенный, несжатую ниву…

Свобода – сказал он – дана человеку,

Чтоб он ее в жертву принес коллективу.

Второй поучал, наблюдая за лицами

жадно мотающих мудрости нить:

Свободой надо уметь делиться

с тем, кто умеет богатство делить.

Третий глядел, как на кучу навозную,

вниз, на набитый холопами зал.

Хотели необходимость осознанную?

Так я для вас ее осознал !

Атлантида

Вокруг озера и сады.

В садах – тюльпаны и нарциссы,

а на озерах – кипарисы

себя возносят из воды.

Уже деревья отцвели,

дороги от пыльцы отмыты.

И от причалов Атлантиды

отчаливают корабли.

Над горизонтом облака.

За горизонтом ночь, и только

луна своей лимонной долькой

нам не дает уснуть пока.

Ностальгия

Ясные промытые мозги,

чистая безбожная душа.

Верные надежные враги

их порабощали неспеша.

Как-то без особых выкрутас,

втихаря, тайком, из под полы

совращали и смущали нас

Вранглеры, Булгаков и Битлы.

Отшумела, отболтала вся

правда вместе с классовой борьбой.

Верные надежные друзья

больше не боятся нас с тобой.

Пламенное племя подросло,

нахватало тачек и трепья,

но тысячелетию назло

не забыта молодость моя.

Нас учили Родину любить,

никогда не путать эм и жэ…

Как на все на это положить,

если не шевелится уже ?

Пусть и заливали мы глаза

прямо у станка и у сохи,

но назло враждебным голосам

уважали песни и стихи.

Это время отлетело прочь,

и чернить его теперь – клише…

Ну а ты попробуй опорочь

то, что дальше некуда уже.

Самодеятельность

Затащили меня на конкурс

самодеятельных поваров.

Каждый свой демонстрировал опус:

кто солянку сварил, кто – плов.

Подавали гурманам на радость

блюда разные без числа.

Только мне почему-то казалось,

все они из того же котла.

По призванию, не по крови,

братья в белых своих колпаках,

как обычно, ругали профи,

разменявших свой дар в кабаках.

Без разбору снимали пробы.

Даже морщась, хвалили отчаянно -

ведь не хлебом единым должно быть

кулинарное общество спаяно.

Несмотря на крутую готовность,

не заменят вареные яйца

уникальную нашу духовность…

Те, кто выжил, уже поправляются.

Сон

Детская сказка.

Мамина ласка.

Книжка-раскраска, яркий цвет.

Синие кони

спят на балконе.

Нет в этом доме бед.

Черная кошка

влезла в лукошко,

только немножко виден хвост.

Папа кивает -

трудно бывает,

тем, кто скрывает рост.

В сумерках сонных

крик телефона,

дверь, отворенная на стук.

Голос у двери.

Только в потерю

трудно поверить вдруг.

Кошка – подружка.

Деньги – игрушка.

Время – кукушка на стене.

Ваза на полке.

Звон – и осколки

падают в долгом сне.

У окна

И сегодня, как всегда,

так же одиноко

ты смотрелась допоздна

в зеркало окна.

Может кто-нибудь в окно

взглянет ненароком,

чтобы стала для него

ты навек одна.

В небе месяц танцевал

с полною луною.

Улетело воронье

в теплые края.

По дороге мчался конь

с гривой золотою,

а в седле – конечно он,

не узнать нельзя.

Улыбнулся и тебе

помахал рукою.

Белый конь, как первый снег,

не было – и нет.

Он вернется за тобой

будущей весною,

даже если до весны

много, много лет.

Женские сердца

Светящийся газ неоновых глаз.

Открытые рты зевающих касс.

И двери упрямо верят, что ты войдешь.

Сдается внаем ухоженный дом.

Забитый сарай сдается на слом.

Сдается под видом солнца вчерашний дождь.

Сдаются женские сердца -

одни без платы, до конца,

другие временно, по счетчику, на Вы.

Вон то боится подлеца,

вон то – остаться без кольца,

а это стало общежитием, увы.

Тебе напоказ нехитрый каркас -

берцовая кость колено и таз

оделись в обертку левис, то есть – ливайс.

Ты выбрал, и вот – опять не везет.

Гарантии здесь никто не дает.

Кидают и пробивают не в бровь, а в глаз.

Сдают мечты и прочий хлам -

обман с надеждой пополам.

Сдают недвижимость, неискренность, не страсть.

Огни сомнительных реклам

влекут по темным площадям,

и знать не знаешь, как в канаву не упасть.

Пора перестать вслепую играть.

Продажные дни обманут опять,

и кто-то , сгребая годы, ощерит рот.

Но тщетен запрет, и удержу нет,

и снова ушел счастливый билет,

и снова тебя пустого никто не ждет.

Ласковые песенки

Я слова особые не горазд придумывать -

у меня для этого бедный арсенал .

Но ласковые песенки про другдруголюбие,

вы мне не помощники, кто б вас ни писал.

Неужели думали, вы, мои кретиночки,

посажу я девушку рядом на тахту

и спою ей ласково прямо как с пластиночки,

и слова для этого ваши подойдут?

Или же надеялись вы мои проказницы,

что ваше лицемерие и дешевый пыл

этой самой девушке сразу так понравятся,

что она подумает: вот ведь – перепил.

Ничего подобного, ничего похожего,

я у вас любимчиком не был никогда.

Если же по радио вами нагорожено,

душно от желания резать провода.

Вы мои красавицы электрогитарные,

глупости скрипичные, фортепьянный бред.

Некуда приклеивать ярлыки товарные,

некуда накручивать мелкий перманент.

Сколько хочешь горечи сколько, хочешь сладости.

Вами даже сослепу я не соблазнюсь.

И тогда вы строите ласковые гадости -

и всерьез я с девушкой говорить боюсь.

Только вы не думайте, образцы приличия,

леденцами пошлыми совратить ее.

Будет безразлично ей ваше безразличие,

да и я придумаю что-нибудь свое.

Правда, я слова особые не горазд придумывать -

нету к сожалению пушкинских кровей.

Только вас, голубушки, надо мне выкуривать,

ласковые песенки юности моей.

Испытание

Уходя в темноте на болото,

говори, что на речку купаться.

Незаметно пройди огородом,

чтобы только ни с кем не встречаться.

За околицей вьется тропинка,

ты иди через лес заповедный.

Оторвется каблук у ботинка,

станет тропка почти незаметной.

Кто-то крикнет – и сердце зайдется,

и луна растворится на небе.

Это лешему все неимется,

чтоб его разорвали медведи.

Кто-то в волосы вцепится сзади

и ударит тебя по затылку.

Ты очнешься в глубоком овраге

и совсем потеряешь тропинку.

А потом, наугад, по крапиве,

к водоему придешь небольшому.

Станут ноги как будто чужими

и потянут тебя к водяному.

И оближутся мутные воды.

И захлюпает в омуте жадно.

Кто-то, кажется, шел на болото?

Так иди, отвлекаться не надо.

И – бегом по засохшему лугу,

удаляясь от визга и брани…

Упадешь, поскользнувшись, на руку

и сгибаться она перестанет.

Как опомнишься возле болота,

там увидишь торчащие вешки.

Их оставил заботливый кто-то.

Ты по ним пробирайся, не мешкай.

Вешки кончатся, и, холодея,

ты погрузишься в черную жижу…

По колено, по пояс, по шею…

Не кричи – все равно не услышат.

Что-то твердое, круглое что-то,

под собою достанешь ногами –

это влип с головою в болото

тот, кто вешки проклятые ставил.

Подбородок завязнет в трясине

и, отбросив свое возмущенье,

до конца ослабев, обессилев,

у меня ты попросишь прощенья.

И тогда босиком, без дороги

я приду из тепла и уюта,

И прерву я экзамен жестокий,

все простив тебе в эти минуты.

На посту

Отважно и стойко встречаю весну,

подошвами в луже подолгу,

вторую неделю стою на посту

послушный солдатскому долгу.

Давно уж закончилась служба моя,

нелегкие будни солдата.

Женились мои боевые друзья,

а я, вот, стою неженатый.

Случится же в жизни такой поворот:

как пень на глазах у народа

стою и мечтаю: А вдруг не придет?

Ну, скажем, плохая погода?

А что, вон и солнце не так уж горит,

и воздух довольно прохладен.

Ужель не пугает ее менингит?

Пусть будет он трижды неладен.

Стою…И не ради чинов и наград,

а просто уверен: так надо.

Пришла, улыбается…Что же, я рад.

Она-то естественно рада.

Ей что! У нее будь здоров каблуки.

С такими не схватишь ангину!

Вот черт! Неужели промокли носки?

Простыну, ей богу, простыну!

Она меня за руку нежно берет,

щебечет, как райская пташка.

Вот насморк уже! Ну, попал в переплет!

Да так меня хватит кондрашка!

Я буду лежать в тесноватом гробу,

и кто-то, стаканы сдвигая,

помянет того, кто погиб на посту,

свободу свою охраняя.

Маятник

Я словно маятник то из огня, то в пламя.

И все шучу, но сам смеяться не хочу.

Я словно маятник качаюсь между вами

и за свое непонимание плачу.

Кому из вас я все же ближе и дороже,

и почему я стал не нужен – не пойму.

Вдогонку времени качаюсь и, похоже,

мне не узнать ответ на это “почему”.

Едва ли кто-нибудь очнется и заметит,

когда я вдруг чертить устану полукруг.

Едва ли что-нибудь изменится на свете,

и дорогая чашка выпадет из рук.

Нет, никому я не доставлю огорченья -

я обречен блюсти физический закон:

лишь оттолкни меня своим пренебреженьем,

и я уменьшу затянувшийся уклон.

Толкайте взглядами руками и ногами.

Мне все равно, привык я к этому давно.

Вдогонку времени качаюсь между вами,

и оказалось время с вами заодно.

О любви

О, ты, любовь, прекрасна так,

что сердце бьется через такт,

и кто-то верит, про тебя читая книжку.

А я, испытанный тобой,

не персонаж и не герой,

но тоже знаю кое-что и даже лишку.

Не вечер был, а героин.

Цвели пионы и жасмин.

И хризантема на плече твоем белела.

И дорогой табачный дым

висел туманом голубым,

и по граненому стеклу катилась пена.

Движенье рук, сближенье душ,

я был на редкость неуклюж

и все моргал и поторапливал Глафиру.

Глафира, гладкая, как нуль,

носилась резво, как жигуль,

и жигулевское несла и что-то к пиву.

Весна отвесила поклон

и тем, кто может быть влюблен,

и тем, кому пришла пора крутить динаму.

И я восторженно моргал,

и пену бережно сдувал,

и понимал, что больше мне не слушать маму.

Любовь не ведает преград -

я слышал, люди говорят.

Мой лучший друг чуть не женился на индейке.

Но только в Индии сейчас

довольно слаб рабочий класс.

Они б наверно там сидели без копейки.

Здесь не Монако, может быть,

но есть, где рубль наварить,

есть расплатиться чем за хвостик от ставриды.

Обои светлые, балкон

и магазин недалеко.

Короче, дышится легко – такие виды.

Пускай не самый жирный кус,

к нему, глядишь, торговый вуз

и перспектива не опухнуть с голодухи.

И я, моргая всякий раз,

когда несли креветок таз,

все целовал твои неласковые руки.

И я шептал: Гони печаль,

что как расстроенный рояль

мешает нам сосредоточиться на чувстве…

Нет, это сказка, это миф!

Наверно завтрашний разлив!

Приятно все-таки не быть чужим в искусстве.

Набухли веки и язык.

Я в свой подъезд едва проник

и полз по лестнице без лифта на девятый.

Ты где-то бросила меня,

а стукнул я тебя любя -

просили очень закадычные ребята.

Ты мне ответила в момент,

не очень мягкий был предмет.

Не думал я, что ты такая недотрога.

И я с усилием моргал,

держал удар и признавал:

Глафира верно говорит: любовь жестока!

Туристы

Станут наши рюкзаки полными.

От забот отчалим мы в ялике.

И обнимет нас река волнами,

и утопит нашу страсть к статике.

Разойдемся, наконец, с гостами

и оставим на столах компасы,

чтобы мерить новизну веслами,

чтобы ветер нам трепал волосы.

Будем плыть, куда глазам хочется

и не будем приставать на ночь мы.

А когда уже весло сточится,

будет берег, будет мир сказочный.

Будут люди у костра добрыми,

нас ухою угостят знатною,

а за то, что подгребли вовремя,

нас побалуют они правдою

Будет проба на губах горькою,

но уста не оторвать жадные.

И без водки, дьявол с ней, с водкою,

все развалится в глазах надвое.

И из этих половин лучшую

заберем и уплывем затемно.

Я давно такого жду случая,

чтоб о жизни,

но без слов

матерных.

Еве Кэссиди

Падает лист,

вестник финала.

Занавес яркий

падает ниц.

Губы твои

лето ласкало.

Солнце держало

руки твои.

Не стало тебя,

а дни забыли остановиться.

И вот уже близко зима подошла.

Но когда опадают осенние листья,

мне острей твоего не хватает тепла.

Исповедь Дон Жуана

Я – король из той колоды,

где шуты и сумасброды.

Много женского народу

погубил я мимоходом.

И за все былые годы

не давали мне отводу.

Такова видать природа -

на мужчин проникла мода

в наш испанский уголок.

А я всегда у ваших ног,

если летная погода.

Из Кадиса в путь повесу

проводила мать Инесса.

“Будет слава, будет пресса,

не жалей на мессу песо!”

Я искал себе принцессу

от Лох-Несса до Одессы.

Я – поклонник Сервантеса

пиренейского замеса,

и не приемлю Беранже,

или, как там его, Бомарше,

сочиняющего пьесы.

Встретил я тебя, мадонна,

словно крепость из бетона.

От такого бастиона

ночью стало мне бессонно.

Мне бы сделать все законно -

вместе с донной в церкви лоно,

но, как белая ворона,

злая прихоть Джи Байрона,

я краду чужих невест.

И когда же надоест

сердцееда мне корона!

Я гулял по белу свету,

как разменная монета.

Я ходил на оперетты

и балеты в том числе. Ты

мне на это ни ответа.

Да и в этом нет секрета -

у тебя в ходу поэты,

твой кумир на это лето -

пресловутый Бомарше,

или, как там его, Беранже,

сочиняющий куплеты.

И тогда, моя отрада,

я с гитарой на эстраду.

Я пою тебе балладу -

и между нами нет преграды.

Как на выходца из ада,

на меня бросаешь взгляды

из тринадцатого ряда -

значит, все идет, как надо,

и вписался в мой сюжет

твой точеный силуэт

сногсшибательного склада.

Жил у шаха я в гареме,

посещал притон в Гарлеме.

Ангел ты в сравненьи с теми,

с кем провел я это время.

И, упавший на колени,

я клянусь чертями всеми:

если каждый день без лени

будешь делать мне пельмени,

я отдам себя в заклад,

и пускай меня казнят,

уличенного в измене.

Вы ж, оставленные мною,

не кручиньтесь над судьбою

и весеннею порою

происшествие былое

вспоминайте с добротою,

занимаясь ребятнею,

что оставил я с лихвою,

как цветы на поле боя.

Ведь за что меня винить?

Все гормоны, все они,

не давали мне покоя.

И блондинки, и мулатки,

и кокетки, и кокотки -

вот он я, остатки сладки,

умоляю мне простить

поэтические схватки

в музыкальной обработке.

Вам не выпить столько водки,

чтобы это оценить.

Бессмертник

Тебя забыли, мой дружок,

на этом свете.

Тебе же было невдомек,

что ты бессмертен.

Ты резал вены и виски

дырявил пулей.

Веревки не были крепки -

тебя надули.

Твоя бессмертная душа

прилипла к телу

не отлетая ни на шаг

внутри зудела:

который год

все тот же мат,

вино и дамы,

жилье, жулье, электорат,

плевок рекламы,

куплеты, томные слова

про грезы наши.

Ах, как кружится голова…

от этой фальши!

Вот у соседа все путем

Обыкновенным -

отпели птички за окном -

и “трах” Шопеном!

А твой задерганный состав,

нетленный в корне,

весь изогнулся как удав

на чьем-то горле.

А между тем, в то время как

ты спишь на полке,

кому-то ищут катафалк

и рубят елки.

Уже не поменяться с ним,