Не вилка. Сборник рассказов

Сингулярность

«Я ведь хочу этого. Помни, что ты хочешь этого. Стремись! Ты ведь хочешь этого? Пробуй и добивайся» – твердил он себе. Его губы беззвучно выговаривали слова, пальцы, зажатые узкими перчатками, сжимали руль.

Педаль газа. Его ступня нежно, в то же время и нервно, постукивала по ней. Машина на секунду дергалась с места, двигатель взрывался жутким, диким ревом, но замолкал. Клубы пыли лились из-под колес. Толпа в напряжении.

Сотни камер, зрители, не помещаясь на трибунах, толпились у перил, забирались на деревья и ограждения.

«Ты сможешь» – сказала его мама. «Ты сможешь» – сказал его брат. «Мы верим» – сказали его друзья. Еще отец… Он наговорил странных вещей. «Подумай» – пронесся в голове его размеренный тихий голос.

– О чем подумать? – спросил он.

Отец молча поставил стакан воды на тумбу.

– О чем подумать, отец? – спросил он снова – О том, что ты мне предложил? Да это бред! Я не смогу! Это… Это не для меня, понимаешь? Это…

Отец не поднимал взгляда. Смотря куда-то вниз, он стоял и слушал. Вернее, слышал, но не слушал, будто пребывая в глубоких раздумьях. Его брови, с чуть проступившей сединой, нахмурились, а губы сжались.

– Ты же знаешь, я мечтал об этом с детства! Этот прыжок – все для меня.

Он взглянул на отца.

– Отец! – закричал он.

Толпа ликовала. Диктор, крича в микрофон, произносил его имя. «Первый гонщик в истории, решившийся на такой продолжительный прыжок! Это невероятно!». И крики. Толпа в восторге, стоит лишь сказать определенные слова с определенной интонацией – и чувство величия момента обеспечено.

«Ты хотел этого. Ты ведь еще хочешь? Конечно, ты хочешь!».

– Главное – желание! – сказали ему в страховой компании, хлопая по плечу и расплываясь в четкой, безукоризненной улыбке. Он пожал им руку, бросил ручку на стол и посмотрел на бумаги. «Главное– желание…».

Это ведь так просто… Зажми педаль, держи руль, смотри вперед и… молись. Надейся. Дальше все пойдет так, как пойдет. Дальше все будет, как…

Они с отцом не могли удержаться от смеха. Волны, мелкие, бьющиеся о борт их лодки, хлюпали, мялись. Они не могли остановиться. Смех лился из них, прямо из их животов.

Солнце все ниже опускалось к волнам, все ускоряя и ускоряя свое падение. Еще чуть-чуть, и раскалённый шар опустится в воду, которая, казалось, тут же вспенится, зашипит, и пар окутает небо.

Им все еще смешно. Их уносило все дальше и дальше от берега. Лодка качалась на волнах. Они лежали на дне, переводя дух, и смотрели на меняющее цвет небо.

Тогда он неверно привязал лодку. Узел разошелся, и пока они разгружали вещи, лодка отплыла от берега. Тогда отец сказал слова, смысл которых он до сих пор не понял…

Как это было? Кажется: «Неосознанные поступки могут увести тебя очень далеко от дома». Чтобы ни значили эти слова, они так и останутся словами из воспоминаний.

Кожаные перчатки скрипели от любого движения, куртка, брюки – все из несгораемого материала. Ремень застегнут, в шлеме по лицу стекает пот. Он видел, как танк проезжал по этому шлему, и тот остался цел. Но ему неспокойно. Смотря вперед, на прямую дорогу, трамплин, он представляет себе триумф, авации, восторг на лицах, но… во все это врывается нечто темное, и становится… страшно.

Врезав по рулю, переведя дух, растрясшись всем телом, он несколько раз стукнул по шлему, включил радио, и узкое пространство, захваченное металлическими решетками, заполнилось странными, полумелодичными грубыми звуками.

Музыка ненадолго отвлекла его от мыслей. На трибунах пестрели людские тела. Огромные белые кисти с поднятым вверх указательным пальцем, баннеры, на которых красным написано: «Вперед! К мечте», «Ты сможешь!»… На одном из них чье-то имя. Чье-то, но не его. Они смеются? Или просто ошиблись?

Солнце пробивается сквозь крышу. Сквозь засыпанное песком стекло. Жара. Машина нагрелась, и, пожалуй, на капоте легко можно пожарить яичницу. Он чувствует, что хочет есть. И что нога его подрагивает. Лежа на педали, как на спусковом крючке пистолета, приставленного к его виску.

– Ты уверен?

– Да! А почему нет? Здесь все дело в скорости…

– Нет. Не все. Угол тоже имеет значение.

– Думаешь, слишком мал?

– Естественно, он слишком мал! Ты не пролетишь и 20-и метров. Это… Безумие это!

– В этом и заключается рекорд, понимаешь? На большом трамплине смог бы любой.

– Ерунда! Не любой! Да ты послушай себя! Это же…

– Я не буду его увеличивать. Не. Буду. Ясно? Если я его увеличу…

– Ты…

– Если я увеличу – это будет не мой рекорд! Это будет даже не рекорд, ясно?

– Да послушай…!

– Нет! Ты говоришь одно и то же, а я отвечал тебе на это сотню раз. Если ты думаешь…

…Музыка уже не спасала, мысли лезли в голову и заглушали ее, а вместе с ней и рев мотора, шум толпы. Он смотрел сквозь стекло, сквозь солнечное утро на трамплин, который теперь оказался чертовски мал. Чертовски мал – и теперь он сам видит это.

«Все дело в скорости…» – подумал он. Может, все обойдется? Может, нужно было продумать все лучше?

Уверенность в себе подкреплялась лишь общественным мнением – сдать назад нельзя. Все эти люди пришли увидеть его прыжок – самый длинный в истории. Тот самый прыжок, к которому готовила его жизнь и к которому, как оказалось, он совершенно не готов. Но ему так хочется!

Эта мысль придала ему сил. Ему так хочется! Он хотел этого всю жизнь. Он ждал этого всю жизнь. И он сделает это. Сегодня. Отложить на время и тщательнее все продумать? Где же, тогда, кончается вся эта тщательность, верно?

«Я ведь хочу этого. Помни, что ты хочешь этого. Стремись! Ты ведь хочешь этого? Пробуй и добивайся. Ты хочешь этого. Это то, чего ты всегда хотел».

– Я хочу этого – сказал он вслух.

Диктор в своей будке выкрикивал его достижения, расхваливал его, преподносил толпе, которая восторгалась им. Ему захотелось вылезти из машины, показаться, взмахнуть руками и смотреть, как люди любят его, как они восхищены им. Это было жутко приятно осознавать – будто то, что ты делаешь, оценено, и оценено по достоинству.

Как он может разочаровать их? Да он и не хочет! Он никогда не хотел никого разочаровывать… Сегодня она пожалеет, что так поступила с ним. И те слова, что сказала ему, снова будут колоть сердце. Но не его сердце. Ее сердце. Он помнит, и она, наверняка, тоже помнит все в мельчайших подробностях. Он винил ее, она винила его, но, в сущности, он знал, что виноват. Он… Он просто не хотел уходить вот так. Как подонок. Он… ждал, пока это не стало невыносимо для нее, и тогда его уход был бы милостью.

– Ты серьезно? – спросил он.

– Да – ответила она, всхлипнув и смахнув снова накопившуюся слезу.

Они молчали. Он не знал, что сказать, а она ждала, что он скажет хоть что-то, чтобы спасти их. И была разочарована, когда все, что он сказал, он говорил лишь для того, чтобы спасти себя.

– Я не подпишу.

Она снова всхлипнула и закрыла лицо руками, пытаясь взять себя в руки и не моргать так часто.

– Я и не рассчитывала, что хоть раз в жизни ты сделаешь что-то ради меня.

Его это взбесило, он смахнул все со стола и наговорил еще много. Но сегодня… Он надеется, сегодня она смотрит, видит, гордится им.

Вдруг – его имя. Отвлекся. Пропустил. Публика в нетерпении повторяет его имя, как эхо, кричит. Педаль. Газ. Клубы пыли, мелкие камни бьются о корпус. Его прижало к сидению, а машина несется, ревет, от капота поднимаются расплывчатые волны горячего воздуха.

Трамплин впереди возрастал, линия невозврата все ближе. Еще можно остановиться… «Нет! Не хочу! Вперед!».

Толпа неистовствует. Диктор выкрикивает фразы, предложения, слова. «Поприветствуем смелого гонщика и его железного монстра – сингулярность!» Его сердце бьется, а в груди по венам расходится волнение.

«Естественно, он слишком мал… И 20 метров… Ты не долетишь…» – все еще можно исправить, всегда есть второй шанс.

«Ты хочешь этого. Ты этого хочешь».

Его нога все сильнее прижимает педаль газа к полу. Переключая скорости, с каждой – все ближе к цели. Он слишком мал. Он слишком мал, а обрыв, расселина, другая сторона – все такое огромное. Трамплин кажется мизерным по сравнению со всем этим.

Он замечал, как с приближением все растет. Все, кроме одного – трамплина. Такой же маленький, такой же одинокий.

Все трясет, колеса мчат по гравию, подскакивая на каждом мелком камне. Вцепившись в руль, он смотрит перед собой. Плевать на все. Риск есть везде, верно? Это и есть рекорд!

«Ты сможешь!»

«Мы верим!»

«Подумай…»

Машина оторвалась от земли и взмыла вверх. Солнце било всей своей мощью прямо в лицо. Казалось, будто он в невесомости. Все тело будто стало пушинкой, вся стокилограммовая машина зависла в воздухе. Неописуемое чувство свободы. Легкости. Скорости. Все звуки прекратили свое существование, а время сузилось и текло, текло, расплывалось у него в руках, таяло, исчезало.

– О чем подумать, отец!? – пытался он докричаться до него, краснея. Вена на его виске вздулась.

Отец поднял глаза на сына. Они были полны спокойствия, разумности… и, кажется, немного печальны.

– Подумай о людях – сказал он – О людях, которые окружают тебя. О близких. О тех, кому ты важен…

Под ним раскинулась пропасть. Колеса прокручивались в воздухе, смахивая пыль…

– Подумай о семье – продолжал отец – О детях, которых ты можешь иметь. О прекрасной жене, которую я вижу рядом с тобой. Которая ждет тебя, хоть и ни ты, ни она об этом не знаете…

В лобовое стекло он прекрасно видел другую сторону обрыва. Капот его машины начал медленно опускаться…

Отец замолчал. Сын смотрел на него с непониманием.

– Подумай вот о чем: не сделают ли твои желания невыносимо больно всем этим людям?

В поисках себя

В поисках себя я забрел в лес. Свой собственный лес, какой есть у каждого ныне живущего, какой был у каждого ныне усопшего и какой будет у всех, кто найдет дерзости родиться. Тот лес, куда мы убегаем от всего, что нас окружает, где бродим часами, порой отламываем высохшие ветки, порой сажаем новые семена, которые или погибают, или дают ростки: иногда мелкие, незаметные кустики, а иногда – величественные, крепкие деревья, чьи корни уходят глубоко под землю, переплетаясь, пропитывая ее, как влага.

У каждого он свой, и заглянуть в него может лишь хозяин, другим путь туда навеки закрыт, они могут судить о нем лишь по рассказам, которые, в сущности, никогда не смогут передать его в полной мере.

Я часто заглядывал в него, и теперь он манит меня. Стоит зайти в лес однажды – и ты вернешься, непременно вернешься, и с каждым разом будешь проводить в нем все больше и больше времени. Ты и не заметишь, как ноги сами уносят тебя в его темные недры.

Многие лишь изредка забегают в свой лес из надобности, а затем быстро выбегают, боясь углубиться, сойти с тропинки и навеки потеряться в нем, отчего он редеет и медленно иссыхает. У некоторых леса слишком густые, в них не пробраться, потому как всюду то и дело высовывается и мгновенно прорастает новое тонкое, хлипкое деревце, которое легко поддается дуновению ветра и ломается, а на его месте тут же вырастает другое. У многих в лесу есть всего одно дерево, которое они холят и лелеют всю жизнь, заботятся о нем днями и ночами, ждут, пока оно даст корни и плоды, но их все нет, а дерево похоже на огромный столб, врытый в землю. Мой же лес был другим.

Деревья в нем были высоки, но корни не держали их, и зачастую в нем раздавался треск и грохот – так падали огромные, крепкие стволы, ломая ветви. Изощренные переплетения ветвей закрывали солнечный свет, потому в лесу было темно и холодно – редко можно было встретить теплый луч света, пробившийся сквозь густую листву. В нем легко было заблудиться – даже я порой не мог найти из него выхода.

Слишком долго я пренебрегал им, слишком долго отводил взгляд, слишком долго искал ответов не в том месте. Настало время узнать его, отбросить страх и проникнуть в самую суть, постичь его тайны.

Потому я здесь. Шагая по узкой тропинке, вытоптанной мною уже давным-давно, я оглядывался по сторонам, вглядываясь меж стволов в темноту, уходящую далеко вглубь. Я дано здесь не был – некоторые тропинки заросли и исчезли, некоторые деревья повалились и перекрыли путь, сотни ветвей пали на землю и хрустели под ногами. Во всех сторон раздавались шорохи. Это зверюшки, причудливые и милые на первый взгляд, но жестокие и опасные.

Я, наконец, решился сойти с тропинки. И вот я стою у самого края, всего один шаг отделяет меня от темного, таинственного леса, я ощущаю его холодное дыхание всем телом, я чувствую, как что-то смотрит на меня из его темных глубин, и я делаю первый шаг. Что-то тут же хрустнуло у меня под ногой, я почувствовал мягкую траву, земля была рыхлой и холодной, как после дождя, пахло зеленью, воздух был совсем другим, тяжелым, пробирался в легкие и будто бы давил на тебя изнутри, и я сразу ощутил, будто попал совершенно в другое пространство, другую материю, неподдающуюся никаким глупым законам и определениям. Мне казалось, взмахни я рукой, все вокруг придет в движение, и как круги на воде, вся эта картина задрожит, расплывется, а затем вновь обретет покой им примет прежнюю форму. То же самое было и с землей: вся она насквозь была пронизана мощными корнями, они извивались, как змеи, там и тут, и в совокупности составляли огромные волны, идущие одна за другой, видимо, от центра, где что-то потревожило уже не водную, а земную гладь.

Мне пришлось залезть на один, и продолжать путь, прыгая с одного на другой, скользя и падая на твердые корни и мягкую землю, но мне жутко хотелось двигаться, хотелось бежать внутрь, глубже и глубже, чтобы воздух становился тяжелее, чтобы спотыкаться о корни, падать, вставать и бежать дальше, чтобы ветви хлестали меня по лицу, чтобы ветер толкал меня обратно. И я бежал. Бежал, не оглядываясь, почти закрыв глаза, ощущая, как я рассекаю собой то мягкое пространство, некогда пребывавшее в спокойствии, а теперь встревоженное моим появлением.

Непослушные корни вдруг начали будто бы расступаться передо мной, уходить в землю, оставляя тонкую полосу ровной земли, по которой, как я понял, мне и нужно было бежать. Ведь это мой лес, и он, видимо, рад моему появлению. Он вел меня, мне вдруг стало намного легче дышать и бежать, я, наконец, ощущал себя именно там, где я и должен был находиться прямо сейчас, на своем месте. И это нравилось мне, я бежал, не задумываясь, бежал неосознанно, меня несла река забвения, течение уносило меня, а я и не знал куда.

Я обернулся. Лес остался позади, а я стоял на пустынном поле, где в землю уходили последние зеленые ростки. Здесь было пусто, здесь можно было бежать, можно было кричать, воздух здесь был почти незаметен, не было мешающих идти корней. Не было ничего, и это было хорошо. Но нужно ли это мне? За этим ли я здесь? Я знал ответ, и, развернувшись, медленно пошел обратно.

Я был неправ. Лес не любит, когда его тревожат, а тем более, когда по нему бегут, не зная, зачем и для чего. Лес создан для того, чтобы чувствовать его таким, какой он есть, с его тяжелым воздухом, выпирающими корнями, с ветками, бьющими по лицу – в этом и есть его смысл, его первозданная красота, его неотъемлемая черта, без которой он был бы не лесом.

Я вернулся, я вновь в лесу, но я сбился с пути и не знаю, куда я шел раньше. Все поменялось, все стало каким-то другим, я уже не узнавал свой лес, но я должен был свыкнуться с этим, ибо другого пути у меня нет, ибо лес меняется, и чем больше я узнаю, чем больше я размышляю о нем, тем больше он становится, тем причудливее становятся деревья, тем глубже они уходят вниз и выше стремятся вверх. Это неизбежно.

Мне пришлось искать другой путь среди всей этой мешанины, и я решил просто идти, потому как все пути приведут меня к чему-то, чего я никогда не видел раньше.

В моем лесу было тихо. Это была та тишина, какую хочется слушать вечно. Ее некому было нарушить, ничто не могло испортить ее сладостной музыки. Я шагал вперед, огибая препятствия, смотря перед собой и думая о чем-то, как вдруг услышал чьи-то тихие мягкие шаги по обе стороны от меня. Они осторожно ступали по траве, и в оглушающей тишине я мог четко услышать хруст каждой сломленной травинки. Я обернулся направо, вглядываясь в лесную чащу, в поиске хоть какого-то движения, но все вдруг затихло. Я обернулся в другую сторону, но и там не обнаружил ничего странного. Тишина вновь обрела господство над этими землями, и я, в легком недоумении, которое, однако, вскоре забылось, продолжил путь. Но стоило мне снова ускорить шаг, как я вновь почувствовал, что кто-то наблюдает за мной, идет за мной по пятам и будто бы выжидает удобного момента для нападения. Я вновь отчетливо услышал эти тихие шаги по обе стороны от меня, и теперь, не останавливаясь, я медленно косился направо, пытаясь хоть что-то разглядеть.

В темноте, за деревьями, я вдруг увидел огромную, покрытую серой шерстью ногу неизвестного мне существа, похожего на саблезубого тигра, как мне показалось. Я видел, как грациозно двигались его плечи, как гигантские лапы ступали так мягко, что казалось, он весит не больше меня. Я медленно обернулся в другую сторону и увидел там точно такое же существо, сопровождающее меня. Меня охватил страх, я отвел от них взгляд и смотрел прямо перед собой, боясь сделать лишнее движение или дернуться, ведь в любую минуту они могли накинуться на меня и просто-напросто раздавить. Но они не нападали, они просто шли, как телохранители, рядом, почти незаметно и тихо. Как бы я ни старался, как бы не замедлял и не ускорял шаг, они неустанно шли рядом, скрываясь за деревьями, и я чувствовал это. Листва изредка шуршала, когда они задевали ее своими мускулистыми спинами, ветки хрустели и ломались, когда они медленно подбирались сквозь лес ко мне, неизвестно зачем и для чего.

Я просто шел вперед, ожидая худшее и надеясь на лучшее, готовый в любой момент рвануть куда-то, и они, кажется, чувствовали это. Они знали, что рассекречены, и больше не исчезали, когда я останавливался и смотрел на них в упор. Они останавливались вместе со мной и медленно опускали голову, так что сначала я видел их огромные клыки, а затем и большие и свирепые желтые глаза, светящиеся в темноте. В эти моменты тишина казалось убийственной, она сверлила мозги и подыгрывала этим страшным желтым глазам и темноте вокруг, скрывавшей от меня нечто невообразимо огромное. Они скалили зубы и тихо рычали на меня, эти гигантские охранники, и я продолжал идти.

Постепенно я начал привыкать к ним, страх ушел, и я не чувствовал почти ничего, кроме интереса. И это им явно не нравилось. Они будто чувствовали мои собственные чувства и ненавидели их, мне казалось, поддайся я страху еще сильнее, он бы и вовсе разорвали меня на части, радуйся я тишине, они бы проглотили меня заживо.

Мой лес не любит, когда я чувствую что-то, и прогоняет меня, сначала по-хорошему, а потом и вот так, по-плохому. И я все понял. Если ты забрался в него, если осмелился зайти в него, если захотел быть с ним, то забудь о себе, забудь обо всем, что ты видел раньше, забудь все, чему тебя учили, все, что ты точно знаешь, потому что здесь это не имеет никакого значения. Забудь все свои ощущения, выбрось из головы все свои чувства, положись лишь на разум – и тогда ты сможешь дойти, тогда ты выживешь здесь, тогда ты станешь тем, кем ты должен быть.

Я чувствовал, как мой лес расширялся с каждой минутой моего пребывания в нем, он становился гуще, деревья становились извилистее, все будто бы старалось не дать мне двигаться дальше, остановить меня, потому что я подобрался слишком близко к центру. Ряды холмов становились все чаще, а это означало, что я почти на месте – там, где все и началось, там, где нечто посмело встревожить спокойствие этой земли, привести ее в движение, посеять первое семя, послужившее началом всему моему обширному лесу.

Мне становилось невыносимо тяжело, что-то происходило со мной, в моей голове закружились, заиграли сотни мыслей, казалось, весь мир вдруг решил залезть ко мне в голову. Калейдоскопы разных картин из прошлого, ненастоящего, выдуманного предстали передо мной, и я не знал, куда мне смотреть, что делать, все потеряло какой-либо смысл, все стало настолько нереальным, что мне казалось, будто и сам я вовсе не существую, что я всего лишь сгусток некой энергии, затерявшийся где-то в воздухе, я отделился от собственного тела, я потерял связь со всем, что казалось мне верным, я был совсем один в своем лесу и видел всю его зловещую мрачность, всю невыносимую правду.

Мне хотелось уйти, раствориться, захлебнуться этим тяжелым воздухом, но я не мог сделать ни единого вздоха, воздух будто убегал от мня, пока я задыхался, но не умирал. Деревья становились то толще и ближе, давили на меня, сжимали в свои тески и не желали отпускать, то отодвигались дальше, оставляя меня на пустой и темной опушке, лишенной хоть какого-либо проблеска света. Ветви цепляли меня за ноги, я рвался, а они вновь обвивали меня, тянули назад, отталкивали, не давая пройти, но я рвал, ломал их, упорствуя. Я был на краю отчаяния, Мне хотелось кричать, но что-то сдавливало горло, мне хотелось звать на помощь, но никого не было рядом, мне хотелось отвлечься, но все, что я видел – мой лес, решивший ополчиться против меня, решивший навеки заточить меня в себе, пронизывать меня острыми ветками и не отпускать. Земля уходила из-под моих ног, но возвращалась.

Но я рвался вперед, я бился со своим же лесом, бился и проигрывал, но не желал отступать, пути назад у меня не было, я готов был сбросить с себя свое тело, разорвать свою грудь и скинуть с себя всю плоть, как комбинезон, чтобы никто и ничто не смогло уцепиться за меня, и продолжить идти, но мои руки обвили крепкие ветви и я не мог даже пошевелиться. Это был конец, я думал, что это конец, я не видел пути, ветви тянули меня в разные стороны и, казалось, прямо сейчас разорвут меня на части, я упаду на мягкую холодную землю и исчезну.

Но вдруг я заметил что-то, похожее на дверную щель, откуда сочился белоснежный свет. Я не мог поверить в это, я не мог верить ничему. Меня будто выворачивало наизнанку, но этот свет успокаивал, убаюкивал меня, заставлял затихнуть нарастающий шум листвы, выбрасывал из головы весь бардак и освобождал место только для себя. Я не чувствовал больше, как что-то давит на меня, любые оковы стали совершенно безобидны, я двинулся вперед, настолько легко мне было тогда, что казалось, будто бы я вовсе не касаюсь земли, а парю в пространстве.

Я забыл обо всем: о дыхании, о боли, о тяжести – все это было настолько мелко и незначительно по сравнению с этим белым светом. Я медленно двигался к нему, все отчетливее и отчетливее различая очертания двери. Мне вовсе не показалось странным ее присутствие, я в каком-то роде давно знал, что она будет здесь, ведь этот лес мой, а значит, и все в нем – мое.

Дверь находилась в небольшом углублении, откуда по земле шли небольшие волны. Она была центром, от нее все и идет. За ней, возможно, находится то, что я так долго и упорно искал – ответы. Больше, чем мне нужно, больше, чем вопросов, что я задавал. Я дотронулся до ручки, она не была ни холодной, ни теплой, ее не было вовсе, я лишь представил ее.

Дверь открылась, но свет был настолько ярок, что я не видел ничего, кроме чистого белого пространства. Я тянулся к нему, а оно тянуло меня к себе, поглощало мой разум, очищая его, ставя все на свои места. Я был совсем рядом, я уже ощущал его тепло, как вдруг все резко изменилось. Все потухло. Меня охватило неприятное ощущение, я вдруг снова стал осознавать все происходящее, мир вокруг меня и мое собственное тело, еще живое, но будто бы вот-вот должное умереть.

Я посмотрел вниз и заметил, как огромная толстая ветка пронзила мой живот, как медленно она ускользает обратно, совершив то, что должна была, как неприятно скользит меж ребер, как касается поврежденных тканей, вызывая жуткое ощущение боли, будто бы не моей, а чужой. Я взглянул вверх, но свет пропал, и в двери царил мрак. Все рушилось, деревья падали, ломались, все будто бы горело, я слышал отчаянный рев двух моих спутников, со всех сторон сыпались тлеющие листья, иссохшие ветви падали и рассыпались на сотни щепок, земля дробилась на части и тряслась, будто бы из недр ее вот-вот вырвутся потоки раскаленной лавы, все шумело, кричало, но я уже был далек от всего этого.

Ветка, убившая меня, резко вырвалась из моего полумертвого тела и унеслась куда-то, лишив меня всякой опоры. Я пошатнулся, ноги, которых я не чувствовал, как, собственно, и рук, и тела в целом, не держали меня. Я наклонился вперед и медленно начал падать в дверной проем, полный тьмы. Меня обдало ледяным холодком, я будто бы разделялся надвое – тело и сам я, мое сознание, мой разум. Я видел себя со стороны, как безжизненный кусок мяса падает в неизвестность, а я стою на краю и наблюдаю его падение, его смерть, и в то же время мои глаза видели дверной проем, в котором лес мой умирает вместе со мной, видели черную пустоту, окружающую меня со всех сторон. Проем удалялся, в нем лес умирал вместе со мной.