Клаудиа, или Дети Испании. Книга первая

– Клаудиа! – прошептал он, еще не веря себе, и рванулся в толпу.

Но когда он добрался до помоста, потерявшую сознание салеску уже несли к ряду старых карет. Расталкивать ряды монахинь он не мог, как не мог и подобраться поближе к колымаге, окна же в ней оказались наглухо закрытыми кожаными шторками. Костер еще полыхал, и Педро справедливо рассудил, что монахини не смогут разойтись до тех пор, пока он горит, ибо их и привезли сюда для того, чтобы сопровождать своим пением душу несчастной. Значит, у него оставалось еще полчаса. Он щедро бросил песету оборванцу-мальчишке, крутившемуся рядом, чтобы тот присматривал за каретой, а сам помчался на почтовую станцию и, отдав все имевшиеся у него деньги, взял выносливого кордовского жеребца.

Вернулся он вовремя – монастырские повозки уже втягивались в переулок, и Педро понял, что их путь лежит прямо на север, в горы. Туда вело две дороги: вдоль Сегре и на Андорру. Поскольку в открытую следовать за монастырукими повозками было неразумно, надо было немедленно решить, какую из них следует выбрать. Юноша поставил на то, что такие развалюхи не рискнут ехать горными перевалами, и быстро погнал коня к реке. Только теперь, когда мысли его, наконец, оказались свободными, он смог полностью отдаться своим размышлениям и переживаниям. Клаудиа – здесь! Клаудиа – в одеянии королевской салески! Из-за плотно охватывавшего ее голову апостольника он даже не успел толком разглядеть, как она сейчас выглядит, и если бы не этот обморок, если бы не эти глаза… Педро даже вздрогнул от одного сознания того, что мог не заметить, не узнать Клаудилью, о которой почему-то даже не вспоминал в этот день. И, пораженный этой мыслью, он инстинктивно сильней сдавил шенкелями бока жеребца. Тот обиженно всхрапнул, и юноша, знавший, что если ты хочешь надеяться на животное, как на самого себя, надо и относиться к нему так же, ласково потрепал горячую шею.

– Прости, ниньо[58], я неправ.

Значит, она не в подвалах, а в обители… Но какой волей – своей или чужой? Педро вспомнил живую девочку на лугах Мурнеты и суеверно дотронулся до заветной косыночки на шее. Нет, какая из нее монахиня! Неужели они силой заставили ее постричься?! Или обманом? Ничего, главное, он теперь знает, где она. Осталось только уточнить место, а там – посмотрим. Прожив несколько лет у своего нового покровителя, дона Гаспаро, человека в своем роде уникального, Педро не только научился философски смотреть на религиозные обряды, но и понял, что католическая церковь – не единственная сила в мире. Он вырвет ее оттуда, вырвет откуда угодно. Если не сам, то с помощью дона Гаспаро.

* * *

Несмотря на все испытания, постоянно выпадавшие на долю юноши с самого рождения, Педро все же необычайно везло. Во время драки у придорожного трактира, когда он уже терял сознание, ему вдруг показалось, что топот копыт его мула возник было вновь, но потом раздробился на грохот множества подков и стал нарастать до оглушительной силы, пока не оглушил его окончательно.

Педро был уже без сознания, когда над ним склонился какой-то незнакомец в темной одежде и перевернул его на спину.

– Вот это бой, граф, – сказал он подходящему к нему человеку, в такой же темной одежде.

– Да, хватка прямо-таки мертвая – не человек, волк.

– Вы думаете, они мертвы?

– Похоже.

– Оба?

– Сейчас посмотрим, – с этими словами граф склонился сначала над одним неподвижным перепачканным в крови телом, затем над другим. Приложив ухо к груди, ладонь к устам и попробовав пульс, он выпрямился и сказал. – По здешним меркам мертвы оба.

– Что значит, по здешним меркам, граф?

– А то, дорогой мой друг, что если бы в этот момент здесь не оказались мы с вами, то это заключение можно было бы считать окончательным.

– Значит, в данный момент жизнь еще не совсем покинула их?

– Покинула. Но еще может вернуться, если пожелаете.

– Сделайте одолжение, граф. Такие люди нам могут оказаться весьма полезными.

– Извольте, дорогой друг. Сейчас я возьму свой саквояж.

С этими словами граф отправился к карете, достал из багажного отделения небольшой дорожный саквояж и вернулся к двум бездыханным молодым людям. Немного поколдовав над ними, влив в раздвинутые пальцами губы какой-то микстуры и похлопав обоих парней по щекам, он вдруг сказал в легком раздумье.

– Да, похоже, успели вовремя. – И, обернувшись к своему спутнику, заметил. – Придется нам с вами, любезный друг, далее ехать без прежнего комфорта. Вы как-то хвастались мне, что ваша карета снабжена специальными раскладывающимися сиденьями, легко преображающими ее во вполне приличную двухместную спальню?

– Я не отказываюсь от своих слов, граф.

– Тогда извольте распорядиться.

Спутник графа отдал свите из шести всадников, одетых едва ли не в такие же темные одежды, как и он сам, нужные распоряжения, и через несколько минут оба бессознательные, но уже с признаками жизни тела были осторожно уложены в карете рядом друг с другом.

Когда через сутки Педро пришел в себя и впервые увидел рядом со своей постелью дона Гаспаро, он несказанно удивился и даже не сразу понял, что именно сказал ему про наваху этот невысокий, но с необычайно живыми глазами человек.

– Кто вы? Где я? – забормотал он. – Неужели я уже на небесах, и вы – Бог?!

– Нет, молодой человек, вы пока еще на земле. И я не Бог. Хотя, возможно, для вас и посланец Божий. Меня зовут дон Гаспаро. А вас? Мы не обнаружили при вас никаких документов.

– Я – Педро. Просто Педро Сьерпес, бродяга и сирота. Но как я оказался здесь, у вас, господин?..

– Дон Гаспаро. Мы с моим другом нашли вас бездыханным на дороге, когда возвращались домой.

– Бездыханным?!

– Да, Педро. Практически вы были уже мертвы, и моему другу, замечательному врачу, потребовалось немало усилий и искусства, чтобы вернуть вас в этот мир. Впрочем, согласно его указаниям, вам, чтобы окрепнуть, придется провести в постели еще около месяца.

– Месяц?!

– Увы, предписания моего друга должны выполняться неукоснительно, иначе полного успеха не обещаю. Так что приготовьтесь не торопиться.

С этими словами дон Гаспаро налил в диковинный зеленый бокал воды, достал какой-то пузырек, капнул несколько капель и протянул питье Педро.

– Теперь вы должен выпить это и снова уснуть. Завтра я опять приду, и мы побеседуем подольше.

Педро протянул еще слабую руку и взял бокал из руки своего спасителя, едва не выронив. Однако, успев вовремя собрать волю в кулак, поднес бокал к губам, даже не расплескав, и жадно выпил содержимое. Израненное тело мгновенно охватило блаженство, и юноша стал погружаться в забытье так быстро, что даже не заметил, как дон Гаспаро тихо, словно кошка, покинул комнату.

С каждым следующим днем дон Гаспаро разговаривал с Педро все дольше и дольше, и юноша постепенно рассказал ему все и о своей короткой жизни, и даже о доне Рамиресе.

– А что это за грязный обрывок ткани нашли мы у вас на шее? – вдруг спросил однажды у Педро его спаситель.

Юноша даже вспыхнул от неожиданности, но быстро поборол свои чувства. С одной стороны ему было несколько неловко, что он скрыл от этого замечательного человека историю с Клаудильей, а с другой стороны, Педро уже давно страдал из-за исчезновения своей единственной драгоценности и никак не мог заставить себя спросить об этом обрывке у дона Гаспаро.

– Это мне дала дочь дона Рамиреса, – с некоторым внутренним облегчением выдавил он. – Но ведь вы его не выбросили?.. – вдруг с тайной надеждой взглянул он в глаза этого загадочного человека. Ожидая услышать из его уст утвердительный ответ, юноша все же слегка побаивался увидеть в черно-золотых глазах легкую усмешку презрения или снисходительности.

– Нет, не выбросил, – совершенно без всякой насмешки спокойно ответил дон Гаспаро. – Но, надеюсь, вы не обидитесь на меня за то, что я все же велел отмыть ее от грязи и крови?

В словах и во всем облике дона Гаспаро было при этом столько простого человеческого понимания и заботы, что Педро схватил его руку и благодарно выдохнул:

– О, благодарю, благодарю вас!

После этих слов дон Гаспаро достал из-за пазухи столь драгоценный для юноши обрывок ткани и передал его Педро.

– Вы любите ее? – спросил он затем таким же спокойным и ровным голосом, как говорил всегда и обо всем.

– Как родную сестру, – облегченно ответил Педро. – Ей было десять лет, когда мы расстались. И я не знаю, увижу ли ее когда-нибудь вновь.

– Знаете, Педро, – после непродолжительной паузы вдруг сказал ему дон Гаспаро, – я видел тогда, как вы дрались. Скажу прямо, вы замечательный боец, хотя и действуете во многом еще не очень умело.

– Не очень умело? – удивился юноша. – Но ведь меня…

– Знаю, знаю, вас учили лучшие бойцы на навахах. И, кстати говоря, именно с одним из таких бойцов вы и столкнулись в последнем поединке.

– Да, он, похоже, оказался искуснее.

– Я бы так не сказал. Вы оба оказались достаточно искусны, но оба недостаточно обучены.

– А разве тут можно еще чему-нибудь научиться?

– О, еще очень и очень многому, – рассмеялся дон Гаспаро. – Если желаете, по истечении месяца можете не уходить от меня сразу…

– О, дон Гаспаро, – вдруг жарко прервал его Педро, – если только вы меня не выгоните, я готов всю жизнь служить вам.

– А как же дон Рамирес?

– Я не знаю, где он сейчас. И к тому же… дон Рамирес меня уже все равно отпустил, он даже разрешил мне продать его овец. Да и вообще, я думаю, что если дон Рамирес даже когда-нибудь и отыщется, он тоже сразу же станет вашим другом.

– Как знать, мой мальчик, как знать, – задумчиво ответил дон Гаспаро.

– Все равно, дон Гаспаро, теперь вы для меня, как родной отец, и моя жизнь прежде всего принадлежит вам.

– В этом, пожалуй, вы правы, юноша. Но служба у меня полна опасностей.

– Для Педро в этой жизни нет ничего интересней, чем опасности и приключения.

– Но ведь ты даже не знаешь того, ради чего уже готов жертвовать своей жизнью, едва к тебе вернувшейся.

– И знать не хочу! – решительно отрезал Педро, едва не вскочив с постели.

– То есть?! – дон Гаспаро едва удержал его.

– Не хочу и все. Для меня достаточно знать, что это нужно вам, а остальное меня совершенно не интересует. Поверьте мне, дон Гаспаро. Не выгоняйте меня.

– Что ж, я вам верю. С этого момента можете считать, что состоите у меня на службе.

Педро в порыве благодарности схватил белую руку своего нового покровителя и поцеловал ее. Это был первый человек в его жизни, который обращался к нему на вы…

* * *

Через несколько дней он уже начал вставать, и тогда дон Гаспаро познакомил его еще с одним человеком из своего окружения. Это был невысокий стройный мужчина, с мягкой походкой, желтым круглым лицом и блестящими раскосыми глазами. Педро до сих пор никогда не видел таких людей – незнакомец был явно откуда-то не из Испании и даже не из Европы, поскольку еще во времена своего детства в Барселоне Педро насмотрелся и на французов, и на англичан, и даже на русских. Этот был совершенно не из их числа.

Но с этих пор Су Цзы, как представил его Гаспаро, или учитель Су, как вскоре стал называть его Педро, повсюду сопровождал пока еще слабого юношу, как бы заново уча его ходить. И юноша постепенно перенимал его походку, манеру двигаться и чуть ли не манеру говорить. Силы возвращались к Педро мощным вешним потоком, и очень скоро он стал чувствовать себя вполне здоровым.

За все время пребывания в замке дона Гаспаро, стоявшем далеко от больших дорог, Педро не знал никаких забот и огорчений. Расстроился он только однажды. В тот день Педро впервые гулял в саду один, без провожатых, как вдруг увидел перед собой того самого коренастого парня, с которым около двух месяцев назад сцепился в смертельном поединке. Педро, хотя и чувствовал себя еще не вполне восставшим из пепла, внутренне собрался и приготовился подороже продать свою жизнь, но ни в коем случае не отступить перед этой наглой улыбающейся физиономией.

– С возвращением на землю, дружище, – неожиданно сказал коренастый, и улыбка его стала еще шире и еще наглее.

– Ты, может, думаешь, ублюдок, что я теперь ни на что не годен? Да я и без навахи растерзаю тебя зубами и когтями.

– Ну-ну, полегче, мучачо[59]. Я вижу, ты просто не в курсе, – спокойно сказал коренастый, но улыбка все же сошла с его лица.

Неизвестно, чем бы закончилась эта встреча, если бы в следующий момент рядом не появился сам дон Гаспаро.

– Это Хуан, а это Педро, – спокойно сказал он, будто и не заметив напряженной позы обоих. – Я знаю, при первой встрече вы так и не успели друг другу представиться. Но это было в прошлой жизни, в нынешней вам пора, наконец-то, познакомиться. – Дон Гаспаро говорил совершенно спокойно, в то время как оба молодых человека продолжали молча стоять, напряженно рассматривая друг друга. – Хуану я уже успел кое-что сказать о вас, Педро. Теперь послушайте и вы. Когда я нашел вас, вы оба были практически мертвы. Таким образом, вы уже расквитались с прошлыми обидами сполна, а новых заводить я вам не советую. Я знаю, вы оба готовы идти до конца – именно поэтому вы оба у меня на службе, и в моих прямых интересах сделать вас лучшими друзьями, а не врагами. Вы поняли меня, Педро?

– Да, дон Гаспаро. Я все понял. Я никогда и ни в чем не нарушу ваших интересов. Отныне я готов считать Хуана своим другом, – сразу же ответил Педро холодным и четким голосом.

– А вы, Хуан?

– Пусть он сначала извинится.

– Извинится за что?

– За ублюдка.

– Ах, Педро! Вы уже успели оскорбить моего слугу! Как вы могли позволить себе такое!

– Извините, дон Гаспаро. Я не знал, что он ваш слуга. Я думал, он снова пробрался сюда, чтобы все же разделаться со мной. – После этих слов Педро немного помолчал, опустив глаза, а потом решительно поднял их на бывшего противника. – Извини, Хуан. Я ошибся.

– Ладно, – снова слегка улыбнулся и пообмяк Хуан. – Я прекрасно понимаю тебя. Но и ты должен тоже меня понять. Стоит только раз спустить кому-нибудь оскорбление…

– Да, Хуан, я понимаю, – все еще холодно ответил Педро. – Отныне мы с тобой вместе будем служить дону Гаспаро. А это значит, что ты для меня отныне будешь как брат.

– А теперь, в знак заключенного вами союза, пожмите друг другу руки.

Юноши повиновались, и дон Гаспаро увел Хуана, оставив Педро на попечение как раз в этот момент подошедшего учителя Су.

– Пиро, – спокойно обратился к юноше Су Цзы, не очень чисто говоривший по-испански, – с завтрашнего утра вы вместе с Ханом приступите к изучению боевых искусств. Отдых закончился, пора готовиться к великим подвигам…

* * *

Более двух лет Педро с Хуаном ежедневно занимались то с учителем Су, раскрывавшим перед ними все тайные возможности тела, кулаков, ног, простых посохов и любого вида оружия; то с гувернерами, специально нанятыми для них доном Гаспаро, обучавших юношей светским манерам и французскому языку; то, наконец, с самим доном Гаспаро, который погружал их в тайники человеческой души и рассказывал о ведущих идеях, испокон владеющих человечеством и отдельными людьми.

И вот теперь Педро уже возвращался со своего первого самостоятельного задания. Поспешно доложив дону Гаспаро о благополучном выполнении поручения, юноша тут же, едва не задыхаясь, стал рассказывать хозяину о внезапной находке.

– Вы же помните, я говорил вам о ней, дон Гаспаро. И теперь, наконец-то, ее можно спасти.

Однако пыл юноши, который, тайно преследуя кортеж салесок, выяснил, где находится их обитель и даже сумел нарисовать весьма профессиональный и подробный план монастыря и окружающей местности, был охлажден весьма быстро.

– Святой Франциск? – улыбнулся, как всегда, лишь уголками губ дон Гаспаро. – Это не так-то легко, мой мальчик. Монастырь патронируют такие люди, как герцогиня Альба и лично кардинал Вальябрига, родной племянник короля. Местоположение, насколько я вижу из вашего описания, тоже крайне невыгодное для подобных предприятий: стены практически переходят в скалу над рекой, а единственный подход ведет по совершенно открытой дороге. Не будете же вы брать монастырь штурмом, Перикито?

Педро только прикрыл глаза густыми, как у восточной красавицы, ресницами.

– Я поклялся себе и ей, что никогда не оставлю ее в беде.

– А вы уверены, что она в беде?

– Да! Я чувствую это! Ее похитили, заставили, увезли силой!

– А если, наоборот – спасли?

– Но от чего? Она не совершила ничего, что могло бы…

– Любое действие чем-либо да вызвано. Расскажите-ка мне эту историю поподробнее и при этом постарайтесь посмотреть на все события не взглядом мальчика из приморской лачуги, а мудрым взором человека, которому уже многое дано и многое открыто.

Педро охотно последовал предложению своего наставника и рассказал ему всю ту давнюю историю, не утаив от дона Гаспаро ничего.

– Интересно, весьма интересно. Значит, исчезли все? И эта Пресентасионата тоже? Постойте, вспомните точно, когда это было, я имею в виду день смерти доньи Марии.

– 14-го апреля, четыре года назад.

– Какая значительная дата, отлично. И вы говорите, девочка хороша собой?

– Она не просто хороша, она красива, как ангел… У нее в лице – душа, – не зная, как лучше выразить необыкновенность внешности Клаудии, сказал Педро.

– Прекрасно, прекрасно. Но, пожалуйста, поточнее опишите мне ее родителей, черты лица, характер…

Выслушав подробный отчет, Гаспаро после непродолжительного размышления поднял уголки губ.

– Что ж, посмотрим, посмотрим. Я не против того, чтобы вы вытащили ее оттуда. Можете пользоваться моими деньгами, в разумных, разумеется, пределах, а конюшней и библиотекой – в неограниченных. И напоследок, один небольшой сюрприз.

Дон Гаспаро поднялся и со своей всегда поражавшей Педро грацией кошки достал с полки большой том лиловой кожи. Положив его на колени, он долго листал его, словно ища чего-то. Наконец, остановив свой взгляд на одной из страниц, обратился к Педро.

– Так вы говорите, что там настоятельницей сейчас является мать Агнесс?

– Да.

– Подойдите сюда и ничему не удивляйтесь.

Педро склонился над обтянутым черным шелком плечом и, стараясь никак не изменить выражения лица, стал смотреть на раскрашенную акварелью гравюру. В комнате, напоминавшей не то келью, не то какой-то гарем, несколько полуобнаженных женщин предавались на пышных диванах противоестественной любви. – Видите, – при этом слове розоватый длинный ноготь наставника указал на лицо самой откровенной из них. – Это бывшая графиня де Альяга, а ныне – мать Агнес, королевская салеска. Большего мне вам сказать нечего. Имеющий уши для того, чтобы слышать, да услышит…

* * *

Через пару дней Педро снова покинул Памплону с большой альфорхой[60] через седло, одетый как бедный разорившийся дворянин. Уже за воротами его нагнал Хуан.

– Ты идешь один, Перикито?

– Да. Пришло время доказать, что нас учили не зря, и проверить, на что мы способны.

– Ты сам сказал – мы.

– Это мой личный экзамен, Хуан, и он пострашней, чем у Су.

– Но все же вдвоем было бы проще. Ведь, как я понимаю, в случае неудачи, ты рискуешь не только собой?

Педро с благодарностью глянул на своего товарища и тронул коня.

– Вот что, старина, – вдруг, вновь остановив коня, обернулся он, – если и в самом деле хочешь помочь, сгоняй в Сарагосу и попытайся найти там некую повитуху по имени Пресентасионата. Только, смотри, будь осторожен – за ней, кажется, немало грехов!

И Педро ускакал в облаке сухой зимней пыли. Но направился он не на север к горам, а на восток к Порту Бо. Там он провел два дня в венте, болтая и попивая матаро[61] с контрабандистами, и тройку ночей на берегу, поджидая нужную ему лодку. А наутро с набитой сумкой пустился прямо к горам, где провел еще день в разговорах с местными жителями, расспрашивая их о пастбищах и погоде. Потом, купив у них пару меховых курток, Педро отправился дальше.

И вот в ненастный день рождественского сочельника в воротах монастыря Святого Франциска раздался негромкий, но уверенный стук. Мать-привратница, томившаяся завистью к остальным, отдыхавшим сейчас перед ночной службой, поспешила открыть деревянное оконце и увидела спешившегося красивого молодого человека в фиолетовом плаще.

– Я проделал долгий путь с побережья и ищу вашу обитель в горах вот уже вторые сутки. Метель и снегопад измотали меня окончательно, – сказал он, стряхивая с себя и коня обильную изморось. – Я – дон Диего Кавьерса, сын разорившегося помещика из Картахены. Все, что у меня осталось – это святые книги, и, будучи человеком благочестивым, я хочу принести их в дар монастырю, столь чудовищно пострадавшему от нечестивцев.

Благочестивого юношу немедленно провели на монастырскую кухню, где он снял плащ и отдал его просушить. Пришелец оказался смуглым красавцем в народном духе – видно, кровь его благородных предков нередко мешалась с кровью крестьян Мурсии. Слух о красивом незнакомце, решившем подарить монастырю книги, быстро облетел всю обитель, и несколько сестер и послушниц уже прибегали в кухню, якобы по делу. В числе первых оказалась и Антония. Она тут же поднялась в комнату Клаудии, которая вот уже более двух недель, прошедших после аутодафе, лежала в жару и лихорадке.

– Тебе давно бы пора подняться, дорогая, – заметила она. – Тем более, сегодня помимо праздничной службы есть причина поинтересней. – Но Клаудиа лишь вяло повернула голову. Глядя на эти страдающие глаза, можно было и впрямь поверить, что перед ними действительно все еще стоят площадь и пламя костра. Первые несколько дней девушка и вправду прометалась почти в бреду, но потом, осознав, что болезнь позволяет ей оттянуть ночное появление в келье Антонии, и дальше прекрасно имитировала нервную лихорадку. – Нам Господь послал подарочек под праздник: смуглый красавчик, от которого так и пышет жаром, сидит на кухне матери Исидоры. – В ответ Клаудиа только устало прикрыла ресницы.

После ночной службы, длившейся до трех часов, дон Диего был позван наверх, куда он и последовал, не расставаясь со своей набитой альфорхой. Покои аббатисы дышали жаром и запахами пряностей; на столе стояло вино и пестрели сласти.

– Я дон Диего… – снова начал юноша, но настоятельница прервала его.

– Я уже наслышана о вашем благочестии, дон Диего. Поешьте и выпейте с дороги, а потом мы поговорим с вами и о ваших дарах.

Юноша, не стесняясь, взялся за изысканные кушанья, и мать Агнес с радостью увидела, что он ест и пьет изящно, как истинный дворянин. Кроме того, он был действительно необычайно хорош: с длинными мускулистыми ногами, широкими плечами и суровым, но нежным лицом.

– Так вы, я вижу, получили неплохое образование? – игриво обратилась к нему аббатиса, не отрывая глаз от Диего и наливая ему еще фанкарраля[62].

– Немного, – улыбнулся он и посмотрел в окно. За окном уже начинало светать. – Благодарю вас, но мне бы хотелось все же показать вам книги.

– Что ж, прошу вас. Я с удовольствием посмотрю их вместе с вами, – и мать Агнес указала место рядом с собой на широком диване.

Дон Диего спокойно сел и высыпал прямо на колени настоятельницы несколько книг в тисненных серебром и золотом переплетах.

– Вот, пожалуйста, например, Фома… – Он раскрыл книгу, и сердце аббатисы сладко дрогнуло. О таком она не смела даже мечтать! Перед ней в смуглой мужской руке лежало редчайшее порнографическое издание Карреля.

– Какая щедрость! – воскликнула она. – И все остальные книги такого же качества?

– Несомненно.

– Но откуда…

– Дорогая графиня, кто же из побывавших хотя бы раз в Малаге не слышал о вас?! Я счастлив услужить вам.

– В таком случае и я не останусь в долгу, драгоценный дон Диего! Я…

Но продолжать ей уже не понадобилось – жаркие уста юноши прильнули к ее устам, а рука уверенно вздернула вверх подол сутаны…

После первых стремительных и жадных ласк последовала томительная истома, а за нею и полное блаженства отдохновение. Выпив еще по бокалу вина, Диего с графиней вновь завели ленивый и томный разговор.

– Ах, дорогая графиня, – не скрывал своего наслаждения дон Диего, – да у вас тут прямо рай земной. Столько хорошеньких юных девочек. Небось, не теряете время даром?

– От такого человека, как вы, было бы неразумно это скрывать, – томно улыбнулась аббатиса.

– И, надо полагать, все вышколены должным образом?

– В общем-то, да.

– Но откуда такая неуверенность, графиня? Неужели осталась какая-то строптивица, что не хочет утолить страсти столь роскошной женщины, как вы? Ни за что не поверю.

– Вы можете, конечно, не верить мне, дон Диего, но, тем не менее, такая строптивица все-таки нашлась.

– Должно быть, прескучная и нехороша собой?

– И на этот раз вы ошиблись, совсем наоборот. Малышка на удивление соблазнительна.

И вдруг в голову настоятельницы пришла блестящая мысль: перед такой мужской красотой, перед такой галантностью эта маленькая упрямица, пожалуй, не устоит. Конечно, ей тяжело сразу же начинать с женщинами, но она страстна, она чувственна, это видно даже по глазам, и, возможно, красота мужского тела скорее соблазнит ее. Дивные картины поплыли перед мысленным взором матери Агнес, и, совсем позабыв в этом любовном чаду о строгом наказе Его Высокопреосвященства, она поправила рясу, прическу и схватила колокольчик.