Проклятие сумерек

Глава четвертая

КИНЖАЛ В ГАЛЕРЕЕ

Помогая своему юному господину застегнуть пряжку на плече, компаньон королевского брата Пиндар задумчиво разглагольствовал:

– Прошлое царствование знаменовалось неким изысканным вырождением. В этом имелся определенный смысл. Аристократизм всегда должен обладать некоторой толикой декаданса.

Гайфье разглядывал в большом зеркале свое отражение. Рослый плотный подросток с загорелым лицом, с блестящими раскосыми глазами. Пиндар журчал над ухом так убедительно, так вкусно произносил он слова «аристократизм», «декаданс», что Гайфье поддался их обаянию. Ему вдруг ужасно захотелось немножко вырождения. Но сколько он ни всматривался в себя, никаких признаков упадка не видел. Обычное здоровое юное существо.

И это здоровое существо произнесло:

– Мне всегда казалось, что в вырождении нет ничего хорошего. Оно даже не красиво.

– Оно означает древность, – возразил Пиндар. – Оно означает гордость, ибо во многом связано с родственными браками – то есть с нежеланием пускать в свою семью посторонних.

Мальчик пожал плечами.

– Если я правильно припоминаю, в нашей семье как раз традиционно заключались смешанные браки, что и привело к оскудению эльфийской крови. – Он снова посмотрел на себя, отраженного в зеркале: человек, с головы до ног похожий не на эльфа, но просто на собственного отца.

– Оскудение! – подхватил Пиндар. – Вот самое точное слово! Самое пленительное для меня… То, что вот-вот исчезнет. То, что удерживается на краю реальности, уцепившись последним коготком… То, чему суждено сорваться в пропасть. Один только миг, одно слабое дуновение ветра – и оно исчезнет. Вот что я имел в виду.

– Вы хотите сказать, что моя бабушка производила на вас именно такое впечатление? – удивился Гайфье. – Как будто она вот-вот исчезнет?

Все, что Гайфье слышал о покойной королеве, создавало у него прямо противоположное впечатление. Пиндар не позволил себя смутить.

– Я не встречался с ее величеством лично, – проговорил он, – однако в моей памяти запечатлен образ правящей королевы, который существовал для всего народа… А я склонен причислять себя к одному из народа. Да, это так, хотя поэты не имеют ни племени, ни социальной принадлежности.

– Поэты? – переспросил Гайфье, чувствуя себя все более скверно.

Мальчик не любил стихов. Если его компаньон окажется поэтом, то это может обернуться катастрофой. Выслушивать чтение стихов – выше сил Гайфье. Но… не просить же регента отослать Пиндара только из-за этого? «Поэт» – не причина для увольнения.

– Именно поэты, – подтвердил Пиндар с удовольствием, – улавливают незримые флюиды. Поэты претворяют свои ощущения в слова, в магические слова… Не всегда подлежащие рациональному осмыслению, ибо смысл поэзии может таиться в ритме, в звуке – и даже между звуками.

– Я думал, это относится к музыке, – возразил Гайфье.

– Поэзия сродни музыке, – произнес Пиндар. – Поэзия воздействует на человека, минуя сознание. Простым звучанием слов. В человеческой речи тоже скрывается музыка.

– Ну да, – вяло протянул Гайфье. – Конечно… – Он вздохнул.

– Вижу, эта беседа вас не занимает, мой господин. – Пиндар вдруг явил себя чутким и внимательным собеседником.

Гайфье сразу воспрял духом и заговорил об охотничьих собаках. Эта тема интересовала его бесконечно. Он рассказал об одной псине и о том, какой у нее нрав, потом перешел к рыжему кобелю, своему любимцу, и поведал о некоторых его проделках. Пиндар слушал терпеливо, с видом страдальческим, но не перебивая. В конце концов Гайфье пришел к выводу, что его компаньон – вполне сносный человек, и с этим мнением отправился на прогулку.

Оставшись один, Пиндар некоторое время смотрел вслед ушедшему и холодно улыбался. Сын Талиессина не вызывал у Пиндара никаких эмоций. Обычный мальчишка. Глуповат, как и положено в его возрасте. Пиндар вспомнил время, проведенное в Академии. Тогда они все тоже были мальчишками. Почти дети. И в суждениях, и в поступках.

Как различно сложились судьбы бывших однокашников! О Фейнне Пиндар знал, что она теперь – герцогиня Ларра, мать наследника Ларра. Гальен и Аббана казнены за покушение на жизнь правящей королевы.

Эгрей погиб на военной службе. Нелепый толстяк Маргофрон, по слухам, выгодно женился и теперь владеет десятком галантерейных лавок в нескольких городах Королевства. Эмери, кажется, служит королевской семье здесь, в столице. Придворный композитор. Вот с кем хорошо бы встретиться и переговорить…

Желание Пиндара исполнилось в тот же день. Прогуливаясь по саду, Пиндар наткнулся на человека, который не далее как сегодняшним утром появлялся в его мыслях.

Человек этот сидел в расслабленной позе на каменной лавке с ажурной резьбой. На колене он держал кувшин. Поэт радостно воскликнул:

– Эмери!

Ренье вздрогнул. Уже давно никто не принимал его за брата. Эмери немного располнел и благодаря этому выглядел моложе своих лет. Ренье, напротив, казался старше. К тому же он, в отличие от придворного композитора, одевался куда менее щегольски и далеко не так аккуратно.

Подняв голову, Ренье пристально посмотрел на субъекта, который назвал его неправильным именем. Сквозь лысинку и бьющее в глаза благополучие вдруг проступили юношеские черты, и Ренье узнал говорившего.

– Пиндар! Вот неожиданная встреча!

– Не такая уж неожиданная, во всяком случае для меня, – возразил Пиндар, усаживаясь рядом. – Ты позволишь?

Он взял кувшин из руки собеседника, отхлебнул. Удивленно поднял бровь:

– Ты пьешь сидр?

– За неимением лучшего.

– У меня вдруг появилось такое ощущение, Эмери, что ты часто прикладываешься к этому сосуду для слабых духом.

– Твое ощущение совершенно верно, – подтвердил Ренье. Он улыбнулся. – Рассказывай: что ты делаешь здесь? Тебе известно, что сюда допускаются только особы, приближенные к ее величеству… или к Гайфье?

– Разумеется. – Пиндар с важностью кивнул. – Я – особа, приближенная к Гайфье.

– Ты – его придворный… как это называется? – До сих пор Ренье имел дело исключительно с придворными дамами, поэтому слово не сразу пришло к нему на ум. – Кавалер.

– Его компаньон, – поправил Пиндар.

– Приживал?

– Нет. – Пиндар поморщился. – Будем называть вещи своими именами.

– Я и называю… – Ренье вздохнул. – Я хорошо знаю, что такое приживал, можешь мне поверить. Должность хлопотная и неблагодарная, а главное – бессмысленная, но другой не дано.

– Ты говоришь о себе? – Пиндар проницательно прищурился.

– О себе, о тебе… О таких, как мы.

– Поясни.

– Поясняю. Я говорю о неудачниках.

Пиндар пожал плечами.

– Я себя неудачником не считаю…

– Расскажи в таком случае о своей поразительной карьере, – попросил Ренье. – У тебя есть время?

– Для тебя найдется. – Пиндар поднял голову к солнцу, пожевал губами, как бы разминая их перед началом говорения. – Как ты знаешь, образованные люди всегда пользуются большим спросом, так что поиск работы не оказался для меня трудным.

– Предположим, – пробормотал Ренье.

– Я начинал управляющим в одном богатом имении, но эта должность оказалась не по мне, – продолжал Пиндар.

Ренье хмыкнул:

– Проворовался?

Пиндар отодвинулся на самый край скамьи, оскорбленный.

– Не смешно, Эмери. Совершенно лишено остроумия.

– Прости, – примирительным тоном произнес Ренье. – Продолжай. Мне на самом деле очень интересно.

Пиндар помолчал немного – и для того, чтобы наказать собеседника, и для того, чтобы успокоиться.

– Словом, я решил уйти. Меня, кстати, не хотели отпускать! Но я все равно ушел. Для поэта невозможно проводить дни, подсчитывая прибыли, убыли, какие-то надои молока…

– Понимаю, – вставил Ренье.

Пиндар угрожающе блеснул глазами, но Ренье замолк и сидел с самым смиренным видом.

– Мои поэтические таланты оценили в одном из замков, – заговорил Пиндар снова. Теперь он поглядывал на Ренье чуть свысока. – Я нашел там кров, стол и понимание. Однако спустя несколько лет главный ценитель моего творчества умер, и я покинул замок, ибо это место стало для меня юдолью скорби и печальных воспоминаний.

– Ты написал об этом элегию? – поинтересовался Ренье вполне дружеским тоном.

– Цикл элегий, – строго поправил Пиндар. – Цикл из восемнадцати элегий, если быть точным. Они послужили для меня наилучшей рекомендацией… За минувшие годы я сменил шестерых покровителей. Гайфье – седьмой.

– Гайфье увлекается поэзией? – поразился Ренье.

– Что из того? – Пиндар поднял брови. – По-твоему, молодой человек не может любить стихи?

– Может… Но только на Гайфье это очень не похоже.

– Ты хорошо знаком с Гайфье? – Пиндар сразу насторожился, и Ренье уловил: рассеянный интерес к нему бывшего однокашника сделался хищным.

Ренье пожал плечами с напускным безразличием:

– Болтал с ним пару раз.

– Что скажешь?

– Пиндар, я не намерен делиться с тобой впечатлениями о брате нынешней королевы, – сказал Ренье. – По-моему, это было бы неправильным.

– Почему?

– Потому что подобные разговоры превращают нас с тобой в отвратительную породу придворных сплетников.

– Придворные сплетники – вовсе не отвратительная порода, – заявил Пиндар. – Они – источник информации и средство для распространения желательных слухов.

– Без меня, – сказал Ренье.

– Ну ладно, ладно… – Пиндар успокоительно потрепал его по плечу.

Ренье усмехнулся. Теперь можно бранить «эстетику безобразного» и «восторги гниения» сколько угодно: Пиндар не уйдет и даже не обидится. Он выдал себя. Ему нужен Ренье. Нужны его знания о брате королевы.

– Лучше поговорим о тебе, – предложил Пиндар. – Помнишь, каким ты был в Академии?

– Каким? – Ренье с любопытством глянул на Пиндара.

Похоже, тот до сих пор не догадывается о том, что в Академии «Эмери» существовал один в двух лицах. Посвящать его в эту историю прямо сейчас Ренье не собирался. Если Пиндар задержится во дворце, то рано или поздно он узнает о том, что у придворного композитора имеется беспутный младший братец, живущий на содержании у любвеобильных дам и сострадательных служанок. А сейчас любопытно было бы узнать, какими виделись братья Пиндару в те далекие годы.

– Ты был гордый, – начал Пиндар торжественно, как будто читал одну из своих элегий. – Роковой. Загадочный. Твои скачки настроения яснее прочего свидетельствовали о том, что ты принадлежишь к вырождающемуся древнему роду. Это будоражило воображение, волновало… Да будь я женщиной, я влюбился бы в тебя! Ты был интересный. Понимаешь, о чем я?

– Поэт – почти женщина, – заметил Ренье.

– Да, – согласился Пиндар, ничуть не смутившись. – В том, что касается интуиции, предчувствий, способности доверять неуловимым флюидам…

– Излишняя доверчивость флюидам до добра не доводит, – сказал Ренье и захохотал.

Пиндар невозмутимо дождался, пока смех иссякнет.

– Поэтому мне так печально видеть то, каким ты стал, Эмери, – заключил Пиндар. И наклонился к нему. Спросил доверительно: – Признайся: неужели тебя вполне устраивает такая жизнь? Неужели тебе не хотелось бы хоть немного изменить ее?

Он смотрел своему собеседнику прямо в глаза.

Ренье сказал:

– Вряд ли возможно изменить мою жизнь. Слишком многое осталось позади…

– Что ты имеешь в виду?

– Когда-нибудь объясню.

– Ну а если бы нашелся человек, который предложил бы тебе новую цель? – настойчиво продолжал Пиндар.

– Какую именно?

Пиндар отодвинулся от него, засмеялся принужденно и сказал:

– Не женщину, это точно.

– А, – сказал Ренье, – ну, я подумаю.

Пиндар потрепал его по плечу и встал.

– Подумай, подумай. Ты знаешь, где меня найти. Я почти всегда буду находиться теперь при его высочестве.

– Гайфье не носит титула, – напомнил Ренье. – Внимательней относись к словам, которые употребляешь. Придворная жизнь требует точности.

– Учту, – сказал Пиндар. Ренье проводил его глазами и снова приложился к кувшину. Он не слышал, как Пиндар, отойдя на несколько шагов, прошипел себе под нос: «Кретин!»

* * *

Завидев Ренье, сын Талиессина поспешил к нему навстречу. Гайфье и сам не подозревал о том, что обрадуется ему. Ренье совершенно не походил на все то, к чему привык мальчик. Ренье не был благовоспитанным и говорил то, что приходило на ум. Хуже того, Ренье был неудачником и выпивохой. Но зато в юности он знавал Эйле и даже дружил с нею.

Ренье с любопытством смотрел на приближающегося мальчика. Когда Гайфье поравнялся с ним, Ренье приподнялся на скамейке и чуть поклонился.

– Что вы пьете? – осведомился Гайфье, усаживаясь рядом.

– Сидр.

– От него кружится голова?

– Немного.

– Можно я попробую?

– Пожалуйста. Кстати, этот кувшин я стянул на кухне вашего дворца…

– Ну и что? – Гайфье замер, не донеся руку до кувшина. – Плохой сидр?

– Да нет, сидр отменный. Просто если бы я заплатил за эту штуку собственные деньги, я бы, наверное, пожадничал, не стал вас угощать. Но поскольку почти все блага в этой жизни достаются мне исключительно нечестным путем, я – очень щедрый человек.

– А, – сказал Гайфье и отхлебнул.

Старший собеседник наблюдал за ним, весело прищурившись.

– Понравилось?

– Еще не понял, – признался Гайфье.

Ренье отобрал у него кувшин.

– Обычная отговорка для тех, кто хочет уничтожить твои запасы выпивки, – сообщил он. – Мол, «не распробовал». Я и сам так делаю. Иногда.

– Вы постоянно пьете? – спросил Гайфье.

– Постоянно.

– Чтобы… забыть что-то печальное? – решился на следующий вопрос Гайфье.

Ренье покачал головой.

– Это только так считается, – сказал он. – Пьют якобы для того, чтоб забыться. На самом деле это образ жизни. Впрочем, я могу переменить образ жизни. Мне сегодня даже предлагали сделать это. Вы же знакомы с Пиндаром?

По лицу мальчика пробежала странная тень. Как будто он вспомнил о чем-то по меньшей мере неприятном.

– Ну да, – выговорил наконец Гайфье. – Пиндар – мой компаньон. Так это называется. Человек, который обязан развлекать меня разговорами, выслушивать мои жалобы на судьбу и жестокосердых женщин, давать советы и помогать с одеванием. Практически слуга. А я должен с ним откровенничать… кажется.

– И как он вам? Нравится?

Гайфье пожал плечами. И спохватился:

– А вы что, знаете его?

– Были знакомы в юности, – сообщил Ренье. – Он сочинял стихи. Дружил с одной девушкой. Та потом погибла на студенческой дуэли.

– Погибла на дуэли? – прошептал Гайфье. – Так вот почему он такой мрачный…

– Да нет, он был мрачным задолго до этой истории, – сказал Ренье. – Полагаю, таким он выбрался уже из материнской утробы. Показался на свет, сморщился и прокричал на невнятном младенческом наречии: «Чума на вашу голову, куда это меня угораздило?»

Гайфье расхохотался:

– Похоже на него!

– Что вы намерены предпринять в таком случае?

– Терпеть, – сказал Гайфье. – Не могу же я просить отца выгнать человека только потому, что мне не нравится, как он интерпретирует поэзию.

– О! – с непонятной интонацией произнес Ренье.

Гайфье доверчиво улыбнулся:

– В самом деле, голова немного кружится.

– Приятно или неприятно?

– Не знаю. Пожалуй, приятно.

– Значит, вы из наших! – обрадовался Ренье.

Гайфье решил, что момент настал, и заговорил о главном:

– А что еще вы помните о моей матери?

Ренье поразмыслил немного. Потом сказал:

– Пока вы не спросили, мне казалось, будто я знаю об Эйле все. То есть мне нетрудно представить ее себе. Как она смеется, как пугается, как ест. Но как описать это в рассказе? Ни одной истории не могу припомнить. Просто она БЫЛА, понимаете? Очень живая и милая. Да, еще я переодевал ее куклой.

– Куклой?

Ренье кивнул.

– Когда потребовалось спрятать ее во дворце, я не придумал ничего умнее, как переодеть ее куклой. А потом явился Талиессин и украл ее. Беспардонно спер, если называть вещи своими именами.

– В первый раз слышу о том, что мой отец играл с куклами! – поразился Гайфье.

– Ну, он с ними играл, – протянул Ренье. – В те годы в народе поговаривали о том, что принц Талиессин – не мужчина, что от него не может быть детей, что он вообще не в состоянии иметь дело с женщинами. Разное говорили.

Гайфье только качал головой. Никогда в жизни он не слышал подобных вещей о регенте Талиессине. Напротив. Регенту приписывали множество бастардов, шептались о его любовных связях с женщинами по всей стране, рассказывали легенды о его бурном романе с собственной женой. Ходили даже слухи о том, что Талиессин в свое время не то командовал отрядом наемников, не то возглавлял шайку бандитов.

Как бы то ни было, в представлении мальчика отец был настоящим мужчиной. Даже слишком настоящим. Трудно представить себе время, когда Талиессин кому-то казался существом, достойным лишь брезгливой жалости.

– Да, вообразите себе, принц Талиессин играл с куклами, – повторил Ренье задумчиво. – Ему нравилось дразнить окружающих. Его не любили даже его приближенные – придворные кавалеры. А я был в их числе.

– И тоже его не любили? – не веря собственным ушам, спросил Гайфье.

Ренье рассмеялся.

– Я-то? Нет, я – другое дело. Мне нравился Талиессин.

– А сейчас?

Ренье удивленно взглянул на своего молодого собеседника.

– Нравится ли мне теперешний Талиессин?

Мальчик молча кивнул.

– Да, – уверенно ответил Ренье. – Теперешний Талиессин мне нравится. Впрочем, не думаю, чтобы он сильно переменился. Он всегда был таким, просто прежде мы этого не видели. Другое дело, что теперешний Талиессин во мне не нуждается.

– Понимаю, – пробормотал Гайфье.

Его старший собеседник встряхнул кувшином и обнаружил, что там пусто. Поднялся со скамьи.

– Мне пора уходить, – сказал он. – Увидимся в другой раз. Когда я что-нибудь вспомню еще.

– А вы вспомните?

– Непременно, – обещал Ренье. – Память – такая хитрая штука! Начни щекотать ей пятки, как она тотчас выдаст тебе все свои секреты. А секретов там – толстенные залежи! Только копни поглубже.

* * *

Эскива не столько ходила, сколько бегала – по дворцу, по саду. Если бы ей дали волю, она бегала бы и по улицам столицы, и по дорогам Королевства. Ей трудно было передвигаться степенно, как надлежало царственной особе.

– Будь у меня крылья! – жаловалась она брату. – Я бы летала.

Гайфье, который твердо ступал по земле, не понимал ее.

– Когда ты несешься сломя голову, ты и половины происходящего вокруг не замечаешь.

– А я обязана замечать? – удивилась Эскива.

– Иногда это бывает полезно.

– И какую пользу ты извлекаешь из своей наблюдательности? – прищурилась Эскива.

– Например, встретил человека, который знал мою мать, – выпалил Гайфье.

Поначалу он хотел удержать этот секрет в себе. Владеть тайной, холить ее в уме, гладить по шерсти, как любимую собаку, – это было сладостно. Но поделиться ею с сестрой, увидеть, как та удивленно округлила рот и заблестела зелеными глазами, – в этом тоже имелась своя прелесть.

Радостное любопытство сменилось на лице Эскивы беспокойством.

– Но ведь ты… – начала она и замолчала.

Гайфье внезапно ощутил неловкость.

– Что?

– То, как госпожа Горэм это выразила… Что мы не родня…

– Глупости! – Гайфье уперся кулаком в бодро. – Выбрось это из головы. До тех пор, пока тебе нужен брат, он у тебя есть, Эскива.

Она опустила глаза.

– И что этот человек рассказывал тебе о твоей матери?

– Что она переодевалась куклой… Много интересного.

– А, – протянула Эскива. – Ну ладно. Познакомишь меня с ним как-нибудь при случае.

И убежала.

Длинная светлая галерея во дворце была разрисована фигурками девушек, танцующих с лентами в руках. Если быстро мчаться по этой галерее, не отводя глаз от фигурок, то начинает казаться, будто девушки действительно двигаются, а ленты извиваются, как живые.

Ветки деревьев проникали в галерею через раскрытые верхние окна, и, когда ветер раскачивал их, по противоположной стене двигались причудливые резные тени.

А посреди этого призрачного царства шевелящихся теней и пляшущих настенных росписей бежала эльфийская девочка с золотистой кожей и темными волосами, и только очень яркое солнце могло вызвать медный отлив на ее туго заплетенных косичках.

И вдруг все оборвалось. Эскива запнулась о что-то невидимое и упала, раскинув руки, точно собираясь взлететь.

Она рухнула на пол. От боли, а главное – от обиды у нее потемнело в глазах. Круги и искры затмили ей зрение. Но самое ужасное и обидное было то, что она расквасила себе нос. Кровь закапала на пол, на одежду девочки.

Она села, схватилась за голову. Покачалась из стороны в сторону, надеясь, что так скорее придет в себя. Голова гудела, нос испытывал острую боль, а из глаз лились слезы.

– Как такое могло случиться? – прошептала Эскива.

Она всегда не ходила, а бегала. И быстрее всего – по своей любимой галерее. Об этом всякий во дворце скажет: ее величество летает, как птица, чуть-чуть приподнявшись над землей. Юность и кровь Эльсион Лакар – кипучее сочетание.

И вот теперь ее величество упала и расквасила себе нос. Скоро набегут фрейлины, начнут причитать, вытирать ей лицо, потащат умываться, переодеваться, уложат в постель, принесут сладости. Почитают ей вслух книжку, если она попросит.

Ой, нет. Она не может предстать перед ними в таком виде. Ей нужно привести себя в порядок. Она – королева, она должна вызывать к себе почтение.

Эскива провела рукой вокруг себя и вдруг нащупала то, обо что она споткнулась. Тонкий, выкрашенный черным шнурок, натянутый поперек галереи. Она не заметила его, потому что во время бега смотрела на расписные стены. И, что самое неприятное, – возле места ее падения имелся кинжал.

Воткнутый рукояткой в пол и повернутый вверх острием, он находился как раз там, куда Эскива бы упала, если бы бежала по самой середине галереи. Лишь по случайности она оказалась в шаге от смертельной ловушки.

Несмотря на то что день был жарким, девочка ощутила пронизывающий холод. Все выглядело так, словно ее хотели убить.

Но ведь этого не может быть!

Для людей она всегда была желанной эльфийской владычицей. Она давала кровь Эльсион Лакар Королевству. Без нее Королевство погибнет. Она – величайшая ценность страны.

Мысль о том, что есть кто-то, ненавидящий ее настолько, чтобы попытаться убить, показалась Эскиве противоестественной. Она расплакалась снова.

Она не знала, сколько времени просидела на полу, глотая слезы. Должно быть, не слишком долго, потому что ни одна фрейлина так и не появилась в галерее. Свидетелей ее падения и горя не было.

И Эскива взяла себя в руки. Встала. Взяла кинжал, обрезала шнурок. Спрятала его вместе с кинжалом в рукаве. Ей нужно побыть наедине с этими вещами, чтобы хорошенько все обдумать.

И она ушла к себе, стараясь держаться так, чтобы ни у кого не возникло и тени подозрения.

Комнаты Эскивы представляли собой своего рода «цветок» с большой круглой «сердцевиной» и четырьмя «лепестками». «Сердцевина» была приемным залом, с полукруглыми диванчиками и маленьким фонтаном посередине. В стене приемного зала имелись двери: одна вела в спальню королевы, другая – в ее будуар, третья – в кабинет, четвертая – в комнату для занятий и рукоделия.

Туда и направилась Эскива. Эта комната была самой светлой. Кроме того, там можно было разложить самые неожиданные вещи и не вызвать ничьего подозрения. Эскива занималась вышивками, немного мастерила, отдавая предпочтение созданию игрушечных фантастических зверей. Но чаще всего она писала красками или ткала.

Вид шнурка ничего не говорил Эскиве. Разве что его цвет… Она потерла шнурок пальцами. Так и есть! На пальцах остались следы краски. Скорее всего, тот, кто готовил покушение, позаимствовал черную краску у самой предполагаемой жертвы. Что ж, усмехнулась маленькая королева, в таком решении имелось некое изящество.

Кинжал мог поведать девочке куда больше. Она провела пальцами по лезвию, потрогала рукоятку. Она уже видела эту вещь раньше. Рукоятка, парная к шпаге… Тот же узор, те же тонкие металлические хитросплетения – ловушка для кончика шпаги. Любимый кинжал Гайфье.

Глава пятая

ДЕЛИКАТНОЕ ПОРУЧЕНИЕ

Бальяну минуло шестнадцать, когда он свел дружбу с гномами. Точнее, с одним гномом – но тот, кого назвал другом хотя бы один гном, может рассчитывать на подобное же отношение со стороны всего народа.

С вязанкой хвороста сын Эмеше поднимался к своей хижине. Утром он вынул из силков зайца и теперь готовился отменно закусить. У него еще оставались пряности, купленные в поселке, и полмешка овощей – репы, моркови, капусты. Несложные мысли текли в голове Бальяна, и меньше всего он готов был к неожиданной встрече, которая подстерегала его возле самой хижины.