Replay

Это станет первым пунктом из возможных в получении необходимой суммы на лечение и реабилитацию мамы. И с остальным разберусь. Я обязана разобраться со всем. Ради неё. Ради отца…

Всё ещё дрожащими руками, отпираю входную дверь, чувствуя кожей давящую тишину. Скидывая туфли, вбегаю в свою комнату, выкидывая на заправленную атласом постель, содержимое шкатулки для украшений. Несколько цепочек, украшенных блестящими кулонами. Браслеты, сверкающие в переливах света от ламп. Кольца, которые носила всего пару раз.

Папа любил делать подарки мне и маме. Каждый раз, выбирая их с особенной тщательностью, идеально подходящей владелице.

Вбегаю в спальню родителей, ища в вещах мамы её шкатулку.

– Это простительно, – убеждаю себя, прижимая к груди кожаный сундучок.

– Я оставлю самые дорогие ей вещи. А остальное… Сейчас необходимо сделать всё возможное. Украшения не стоят жизни. Проститься с этими безделушками намного проще, чем кого-то потерять.

За этим занятием меня и застал Павел, бесшумно зашедший в незапертую дверь.

– Чем занята? – уточняет, присаживаясь на край кровати.

– Хочу избавиться от ненужных вещей, – сортируя украшения на две кучки, произношу, едва поднимая на него глаза.

В первой все мои. Цепочку и серьги с себя я тоже сняла, оставив лишь крестик. Во второй мамино золото, которое требует более тщательного отбора в том, что продать, а что оставить.

Берет в руку бриллиантовый кулон, подаренный на день рождение, уточняя сухо:

– Не жалко?

– Ничуть, – пожимая плечами, возвращаю взгляд ко второй кучке.

– Астахов умеет удивлять, – хмыкает тихо, вбирая в руку цепочку и кулон Баженова. – Никогда б не подумал, что ему знакома эта символика. Хотя, закодированной информации в век интернета уже не существует.

– Поясните, пожалуйста, – с трудом сдерживая возрастающий в груди интерес, пытаюсь говорить более сдержанно.

– Тебе не известно его значение? – нахмурившись, откладывает в сторону странное украшение. – Со своим бахвальством он должен был протрещать тебе все уши, уверяя в своих намерениях и чувствах.

– Да, – неопределенно бросаю в ответ, желая услышать продолжение. Смутно понимая у чему он ведёт. – При чём здесь эта нелепая вещица и намерения? Нет, даже не так. При чём здесь Баженов и чувства? Как, чёрт возьми эти столь радикально противоречивые понятия могут быть связаны?

– Почему не показала мне его ранее? Ты же знаешь я сведущ в истории. Этот символ один из главенствующих… И чем короче цепочка на которой он весит, тем его обозначение сильнее. Так принято было думать… Неутолимое желание, – вторично хмурится, не находя во мне отклика понимания. Похоже я смотрю на него вовсе не так, как следовало бы, узнав о возлюбленном подобное откровение. – В подлинном значении звучит немного длиннее. Это обобщающее значение, но суть оно не меняет… Кристин, это словно клеймо. Клятва, если тебе так будет проще понять. Астахов не представляется человеком, серьёзно относящимся, да и вообще знающий толк в подобных словах.

Смотрит на меня. Слишком пристально. Вызывая на губах подобие виноватой улыбки за своё враньё. Качает головой, недовольно произнося:

– Старый дурак. Мог бы сразу догадаться. Он спрашивал сегодня о тебе.

– Где вы успели сегодня пересечься с Ваней? – опускаю взгляд вниз, точно с удвоенным интересом рассматриваю мамин браслет.

– Астахова как раз я и не видел, – замечает серьёзно, саркастически продолжая:– Всеволод интересовался твоим самочувствием.

– Понятно, – бросаю излишне резко, скидывая в пустую шкатулку ненужные украшения вместе с необычной подвеской. – Павел Давыдович, не упрекайте меня в том, чего я не совершала. С моей стороны не было и единого повода для подобного подарка. Мы вообще не были знакомы! И вы, скорее всего, плохо знаете этого человека, если способны приписать ему поведение влюбленного идиота. На меня он производит совсем иное впечатление и приближаться к нему желания вовсе не возникает. Скажу вам больше: не было б этого злополучного знакомства в мой день рождения, – всё в моей жизни было б иначе! – тараторю, выпаливая как на духу то, что настолько сильно мучает меня все эти дни. Едва замечая в потоке эмоций, как меняется под словами лицо Павла. – Именно из-за него я поругалась с отцом в последний вечер, когда видела его… – запинаюсь, вздрагивая голосом, – живым…

– Я бы с удовольствием удалила из своей жизни любое упоминание о Всеволоде. Да, как на зло, его вокруг стало слишком много! Куда не глянь – везде непревзойденный Баженов! – почти кричу, отворачиваясь к окну, бросая через плечо, – Хотя бы вы увольте меня от разговоров о нём… Заберите украшения, у вас больше связей там, где их можно быстрее продать.

– Хорошо, Кристин, – задумчиво забирает шкатулку, пряча её в свой портфель. Вытаскивает из него пачку денег, кладя передо мной.

– Здесь пятьсот тысяч. Прибери куда-нибудь. Вскоре они тебе пригодятся.

– Спасибо. Я…

– Пожалуйста, – обрывает, поднимаясь. – Сможешь сегодня побыть одна? Подругу какую позвать на ночь? – замолкает, оправдываясь. – У меня жена…

– Конечно, – киваю в ответ. – Вы итак слишком многое для меня делаете.

Встаю, чтобы запереть за ним дверь, слыша болезненное:

– Похороны завтра в одиннадцать. Буду у тебя около девяти.

Отвечаю согласием, приваливаясь спиной к стене. В повисшем сумраке комнат, не озаренных светом, будто бы чувствуется чьё-то присутствие. Возможно, и правду говорят о том, что в первые жни после смерти неприкаянные души бродят где-то поблизости, навещая родных людей. Эта мысль отзывается глубочайшей болью в области сердца. И я, осев на пол, начинаю бессмысленный монолог. Проговаривая всё, что не успела когда-то сказать. Выплескиваю эмоции, чувства, выражения которых вечно откладываешь на потом. А оно не наступает. И теперь уже моим немым собеседником предстает пустота. Тишина, в которой отражается лишь мой голос. Всхлипы. Боль. Раздражение. Безысходность. Вымаливание прощения, которого я уже никогда не услышу.

Ночь наступила мгновенно, а растянулась на целую вечность. Я так и не смогла сомкнуть глаз, просидев большую её часть на кухне, где, в отличие от комнат, не так слышались посторонние звуки и шорохи.

– Я сойду с ума здесь одна…– заключаю измотано.

Может и в правду выйти за Ваню? Сбежать подальше от этой квартиры, насквозь пропитанной запахом воспоминаний?

За окном уже зияет зарница, растворяя призрачные тени, прячущиеся по углам. На часах семь утра.

Первым делом звоню в больницу, справиться о состоянии мамы, а после варю крепкий кофе. Очередной. Сменяю пижаму на строгое черное платье чуть ниже колен. Легким слоем тональной основы замазываю под глазами проявившиеся синяки. Закручиваю волосы в французскую ракушку. Выставляю у порога черные балетки взамен привычных шпилек. Монотонно бреду на кухню. Сажусь. Жду.

Павел приехал немного раньше. Точно знал, что я буду готова задолго до назначенного времени.

– Как спалось? – уточняет, внимательно присматриваясь, пододвигая к себе кружку кофе.

– Никак, – пожимаю плечами. – Не смогла заставить себя лечь в постель и сомкнуть глаза.

Подходит вплотную, обнимая меня, произнося ласково:

– Девочка моя, так нельзя. Ты угробишь себя подобным поведением. Надо бороться. Ради матери. Ей ещё столько предстоит перенести, – замолкает, подушечками пальцев вытирая с моих щек обильные слёзы.

– Поехали, тебе лучше побыть на воздухе. Поговорка о том, что дома помогают и стены в твоём случае не работает. Может тебе на время уехать куда?

Оставляю без ответа последнее замечание, направляясь к двери, как только он опускает руки. Мы приехали к церкви первыми. Выйдя на воздух, я долго смотрела на золотые купола и кресты, словно спрятанные от лишних глаз в облаках, буквально нависших над зданием. Погода меняется. Как бы дождь не пошёл… Природа будто выказывает сочувствие, готовясь оплакать папу вместе со мной.

Машины начинают заполнять парковочные места. Знакомые и не очень, подходят ко мне выразить слова соболезнования. Односложно киваю в ответ, мечтая нацепить на нос тёмные очки. Спрятаться от (по большей части) скользящего в словах лицемерия, заметного невооруженным взглядом. Они здесь, потому что так надо, а не из-за того, что им действительно хотелось прийти проститься с отцом.

– Привет, – приобнимает сзади, скрывая меня ото всех и я благодарно накрываю его руки своими, делая небольшой перерыв между общением с безразличными к моему состоянию людьми.

– Как ты, малыш? – утыкается носом мне в шею, согревая дыханием.

– Терпимо, – отвечаю сухо.

Раньше от его присутствия рядом, касания кожи, по телу пробегала волна из мурашек. А сейчас от прежних чувств осталась лишь тихая благодарность за то, что он пытается дать мне частичку тепла, не оставляя одну.

Желающие присоединиться к процессии потихоньку покидают парковку, проходя в храм. Мы же втроем остаемся стоять на улице до последнего, ожидая прибытия траурной машины. До назначенного времени ещё двадцать минут. Оборачиваюсь через плечо, услышав шум подъезжающего автомобиля. Губы молниеносно вытягиваются в прямую, напряженную линию. Расцепляю Ванины руки, покоящиеся на моём животе, резко выдвигаясь вперёд.

– Кристина, успокойся! – замечая мой яростный взгляд, обращенный в сторону черного джипа, довольно громко окрикивает Павел.

– Да как он посмел? – бурчу себе под нос, подлетая к машине.

Дверь открывается, прежде чем я успеваю достигнуть цели. Со стороны водителя, словно стена, появляется, отгораживающий меня от хозяина Кирилл. Он перехватывает меня прежде, чем я успеваю врезаться в Всеволода.

– Тише, – произносит спокойно, крепко удерживая меня на месте, будто заключив в объятия, а я, не смотря на него, впиваюсь взглядом в того, кого сейчас ещё больше, кажется, всей душой ненавижу. Что он себе позволяет? Неужели хотя бы в этот момент нельзя оставить меня в покое?!

– Да прикажи ты ему меня отпустить! – пытаюсь сбросить с себя крепкие руки. – Не удавлю же я тебя голыми руками!

Тихий смешок на моё заявление, раздаётся прямо под ухом.

Всеволод же сканирует меня стальным взглядом, точно считывая всплывающие в голове мысли. На секунду искривляет линию губ, молчаливо совершая небольшой кивок головы. Как по волшебству я оказываюсь свободной. Глубоко выдыхая, подхожу почти вплотную к нему. Ввиду отсутствия каблуков, чувствую себя неимоверно маленькой. Незначительной. Той, что легко раздавить. Прихлопнуть одним неловким, или наоборот, уверенным движением. Приподнимаю голову вверх с каждой долей секунды всё больше теряя остатки уверенности, с которой летела вперёд, готовая ранее заставить его уехать. Высказать всё. Ударить в грудь кулаками (выше я б наверняка не достала). Сглатываю, ощущая, под этим холодным взглядом дрожь, спускающуюся по позвоночнику. Удары сердца грохочат в висках. Мысли в голове нервно обрываются, не завершая и единой внятной фразы.

– Что ты хочешь мне сказать? – произносит надменно, со скучающим выражением лица, спокойно держа руки в карманах.

– Я просила тебя убраться подальше! – произношу резко, вкладывая в интонацию слов бурлящую внутри злость, а на деле голос звучит как-то жалостливо, словно я заранее знаю о своём поражении, неизбежное приближение которого не в силах отсрочить.

– Если б ты не подбежала, я б прошёл мимо, потому что приехал сюда вовсе не из-за тебя.

– Да ты… – хватаю воздух короткими вдохами, пытаясь собрать мысли воедино и обличить их в слова. Из глаз, точно прорвавшаяся плотина, моментально катятся слезы, тело пробивает ознобом, а губы непослушно шевелятся, стирая из фразы шипящие звуки. – Это ты во всём виноват! – почти кричу, замечая на его губах подобие язвительной усмешки при ледяных глазах. Отчаянно бью кулаком в его грудь, ударяясь костяшками пальцев точно о кирпичную стену.

– Если бы не ты, я бы не поругалась с отцом в последний вечер, когда видела его живым! А после его гибели ты бессовестно вторгаешься в мою жизнь, предлагая помочь? Неужели твоих мозгов не хватает на то, чтобы понять насколько уже всё испоганил?

– Это всё? – бросает устало. – Или есть ещё что-то, в чём ты хочешь меня обвинить? Подвинься. Я пройду мимо и твоя истерика утихнет сама собой.

– Да провались ты ко всем чертям! – выпаливаю в сердцах. – Тебе там самое место!

– Не богохульствуй, – отвечает с усмешкой, вторгающейся в голос. – Ты рядом со святым местом.

Делает шаг в сторону, пресекаемый мной. Мгновенно хватаю его за подол пиджака, одергивая остаться на месте.

– Я предложил тебе помощь, – произносит спокойно. – Ты отказала. Делать повторное дважды не имею привычки. Чего ты хочешь теперь?

– Чтобы ты не сбегал от разговора и выполнил своё обещание, брошенное когда-то на воздух! – кричу яростно, обретая в его спокойствие обманчивое бесстрашие. – Знаешь, почему я не вышла за него? – делаю рукой резкий жест назад, в сторону Вани.

– Знаю, – издевательски вторит в ответ, растягивая губы в едва заметной улыбке. – Из-за меня.

Не сдерживаясь, повторно бью его в грудь, желая в этот момент оставить хлесткую пощечину на холеном лице. Слёзы, без остановки, правда, более медленно катятся из глаз, а я продолжаю:

– Папа всегда говорил мне, что слова мужчины не должны расходиться с его действиями. В твоём случае данное утверждение тоже не работает!

– Не припомню, чтобы когда-то наговорил тебе лишнего, – наклоняет голову в сторону, серьезно присматриваясь ко мне. Заключая самодовольно:

– Если я тебя сейчас поцелую – станет легче? Думаю нет, – размеренно отечет на свой же вопрос в тот момент когда я, как-то резко перестав плакать, собираюсь сказать очередную колкость.

– Ни тебе. Ни мне, – продолжает бесстрастно. – А поступки видеть ты не способна, ослепленная эмоциями, которые не поддаются контролю. Не профессионально, – качает головой, ухватив обеими руками за талию, легко переставляя меня в сторону, точно невесомое препятствие. Завершая фразу тихим: – Хотя, в твоём возрасте выглядит вполне умиляюще, а следовательно, простительно.

Лишь поджимаю от сильной досады губы, слыша за спиной его удаляющиеся шаги, а со стороны въезда появляется чёрный, длинный катафалк, притягивающий остатки внимания. И эта глупая перепалка, завершившаяся минутой назад, уже не имеет смысла. Как и все слова сожаления и прочая чушь, что сейчас может быть сказана.

Оборачиваюсь, чувствуя присутствие сзади, кривясь, произнося:

– Прости, Вань.

– Что это было? – недовольно хмыкает в ответ.

– То, чего мы все опасались, похлопывая меня по плечу, с серьёзным лицом, заключает Павел.

Я же в ответ лишь сильнее отвожу в сторону глаза, закусывая губы. Повязываю на голову черный платок, следуя за процессией в храм. На входе, вбирая в замок пальцев толстую свечу из рук Павла, в последний раз натыкаюсь взглядом в статную фигуру, упакованную в дорогой, идеально сидящий темно—серый костюм. Коротко стриженный затылок. Уверенную позу, отдающую властью. Опуская глаза, прохожу вперёд, оставаясь в первых рядах. Мысленно стараюсь отрешиться от происходящего в зале. Не смотреть вперёд. Тем более по сторонам. Зафиксировать взгляд на свече, истекающей вместо меня слезами, скатывающимися вниз, к пальцам, каплями мгновенно застывающего воска.

Дрожащими губами бесшумно повторяю, всплывающие в памяти молитвы, которым когда-то в детстве учила мама. Слёзы словно высохли. Моё поведение, со стороны, явно отдаёт неадекватностью. В который раз, ловлю себя на бессовестном желании сбежать подальше. Прямо сейчас. Переложив этот фарс на плечи кого-то другого. Ситуацию не изменить. От меня совсем ничего не зависит. Всё происходящее вокруг не имеет ничего общего с отцом. Хочется думать именно так. Не смотреть пред собой, навсегда запомнив его прежним. Живым… Бесконечные слова батюшки, не находящие отзыва в сознании. Запах ладана. Тусклый дневной свет, падающий вниз из небольших окон, находящихся на неимоверной высоте, где-то в возвышении свода. Отрешенно наблюдаю за всем, не смотря перед собой. Церемония длится слишком долго, точно кто-то остановил ненароком разогнавшееся время. По внутреннему ощущению прошло более двух часов. Оказалось всего сорок минут.

Первым, что сделал Павел, доведя меня до машины – протянул пластиковый стакан с водой, щедро сдобрив его какой-то настойкой из небольшого флакона. В другой ситуации я б задала кучу вопросов. Сейчас же молчание казалось единственным спасением.

Похороны, в отличие от отпивания, наоборот прошли слишком быстро. Словно все, как и я, пытались поскорее справиться с происходящим, покинув удручающую территорию кладбища. Нескончаемый поток соболезнований. Лица, смешавшиеся в одно неопознаваемое пятно. Опущенный взгляд в рыхлый холмик земли. Желание оказаться одной. Крепкий замок рук, сковывающий плечи. Пустота, грозящая преследовать меня по пятам. Вечно.

Не обращая внимания на косые взгляды, ухожу из ресторана спустя два часа от начала поминок, больше похожих на нелепое комедийное шоу. Собравшиеся, сбившиеся в небольшие стайки, уже через час отвлеченно о чём-то беседуют, стирая улыбки с лица лишь в момент, когда замечают на себе посторонний серьёзный взгляд.

Преодолевая возрастающее внутри отвращение к поведению, якобы близких отцу людей, выдерживаю на месте, во главе стола, минимальный отрезок времени, сбегая при первой возможности, когда, кажется, все, выполнив свой долг, перестают обращать на меня внимание.

– Куда ты поедешь? – уточняет Павел у двери такси.

– В больницу, – произношу отрешенно в ответ. – Какая разница, где сидеть? Там создаётся впечатление, что моё присутствие ей помогает. На что-то влияет. А здесь…

Медперсонал в отделении уже стал обращать на меня внимание и даже здороваться. Точно я являюсь не невзрачной атрибутикой интерьера, как было прежде, а неотъемлемой частью коллектива.

Как и было обещано ранее, за небольшое вознаграждение, зашедший на вечернее дежурство доктор провел меня в закрытые для посещения покои. Наверное, именно здесь, вбирая в свою руку тёплую, но, словно безжизненную ладонь, глядя на бесчисленное количество разноцветных проводов и трубок, безвольно опушенные веки, ссадины на лице и синяки под родными глазами, я полностью смогла осознать необратимость произошедшего.

Слова не идут на ум, изливаясь из сердца горькими слезами. Кажется, она меня чувствует. Словно сердечный ритм на мониторах, от прикосновения моих рук к коже, стучит немного ровнее.

– Я сделаю всё возможное, – только и остаётся бормотать, не слыша ответа. В замке моих пальцев вокруг её ладони, на миг, чувствуется невесомое сжатие пальцев. Знаю, это лишь разыгравшаяся на нервной почве фантазия, но отчаянно хочется верить, что оно было реальным.

Ухожу, благодаря человека, не оставшегося равнодушным к моему горю. Прошу записать мой номер телефона, по возможности сообщая дни его ночных дежурств, чтобы иметь возможность ещё к ней прийти. Отправляюсь домой по безлюдному городу, намереваясь большую часть пути пройти пешком, избегая взгляда редких прохожих, коротая время до восхода солнца. Не страшась темных улиц. Боясь очутиться в привычной обстановке, тонущей во мраке квартиры. Одной.

Последующая неделя, промелькнувшая чередой однообразных дней. Не смыкая глаз по ночам. Исписывая тетрадные листы вариантами получения нужной суммы. Многочисленные номера знакомых отца. Обязанности страховой компании. Адреса фондов поддержки.

С первыми признаками рассвета, разгоняющими ночных призраков и опустошающим мысли, я ложилась спать. Ненадолго. Буквально на пару —тройку часов. Чтобы после, приведя себя в более – менее соответствующий вид, взяв такси, отправляться выполнять составленные за ночь пункты плана. В надежде, что хотя бы один из него не будет вычеркнут, не оказавшись, как и прочие, в пустую потраченным временем.

Неделя подошла к концу. Варианты таяли на глазах, как и моя уверенность в том, что я способна изменить ситуацию, в которой по воле судьбы нахожусь. Страховая компания насчитала неимоверно маленькую сумму (которой не хватило бы и на погашение минувших расходов), обязуясь перечислить её на счёт в ближайшие месяцы. Многочисленные представители фондов лишь сочувственно разводили руками в невозможности чем-то помочь. Сумма за предполагаемую операцию в одном из медцентров, гарантирующем наибольший процент её успеха и, последующую длительную реабилитацию по восстановлению двигательного аппарата (которую, естественно, лучше проходить где-нибудь за границей), превышали все допустимые ими нормы. А учитывая мой статус непосредственной наследницы компании и финансовое положение, наше законодательство составлено так, что никаких прав на льготы и выделяемую материальную помощь от государства, я не имею. Не способна документально доказать, что в ней нуждаюсь.

Многочисленные знакомые отца, к которым я обращалась, выказав в первые минуты слова соболезнования, весь последующий разговор твердили о кризисе, в котором пребывает львиная доля нынешних предпринимателей и они, конечно же, тоже находятся едва ли не на грани банкротства. Порой казалось, что если я покину место встречи на середине монолога, ни один из них не заметит моего отсутствия. Слишком увлеченно они твердили о насущных проблемах.

Дни шли. Деньги, данные Павлом, скоротечно исчезали, уходя на медикаменты, которых не было в списке бесплатно предоставляемых лекарств. Приходя под вечер домой, с очередным перечеркнутым напрочь списком, замыкая за собой дверь, я безвольно вопила, по поддаваясь отчаянию. До синяков на руках, била кулаками перегородки межкомнатных стен, а потом, выкричав боль, вытерев и без того пересохшие слёзы, шла писать новый план на грядущий день. Не знаю как на подобные выходки реагировали соседи, но ни в один из дней, ко мне никто не явился с угрозой немедленно всё прекратить.

Максим (врач из клиники) за эти дни звонил только раз, вновь позволив мне побыть у мамы большую часть бесконечной ночи. Пожалуй, это было единственным, что помогало держаться на плаву, не опуская рук.

Новая неделя началась со звонка лечащего врача мамы. Те, кто интересовался моим самочувствием ранее, постепенно перестали тревожить своим незримым присутствием. Возможно потому, что чувствовали насколько напряженно проходили разговоры и желали, как и я, скорее пресечь подобные любезности. Именно поэтому, молчащий весь вчерашний день телефон, взорвавшийся в тишине квартиры звонком с раннего утра, когда, казалось бы, я едва прикрыла глаза, всколыхнул пульс, на миг успокоившегося сердца.

– Кристина Владимировна? – поинтересовался звонивший. – Здравствуйте. Это Геннадий Степанович, заведующий отделением, – представляется, будто до этого я понятия не имела, с кем говорю. – Вы бы не могли подъехать сегодня ко мне?

– Здравствуйте. Конечно. В какое время? – уточняю, сонно потирая глаза. Взираю на часы, показывающие восемь утра.

– Чем скорее…

– Я поняла, – не красиво обрываю фразу, не считая правильным вести подобные разговоры по телефону. – Буду в течение часа.

– Замечательно, – произносит таким тоном, что ни в жизнь не поверишь правдивости сказанных слов.

Варю крепкий кофе, попутно звоня Павлу и зачитывая про себя немногочисленные пункты сегодняшнего плана. Вскоре их на листке не останется и это вгоняет в неминуемое отчаяние.

– Доброе утро, Павел Давыдович, – произношу, пытаясь говорить более бодро. – Простите за ранний звонок, но я уверена, что вы уже приступили к работе. Порадуйте меня новостями.

– Пожалуй, лишь огорчу, Кристин, – отвечает задумчиво. – Заедешь сегодня в офис? У нас собрание в час.

– Хорошо, – роняю неуверенно. Отчетливо понимая, что ничего хорошего от этого визита ожидать не приходится. Лишний раз лицезреть очередное либезение в глаза? Слушать нелепые отговорки? Ясно, что никому нет дела до чужих проблем. Избежать бы своих…

В больницу я ехала на такси. Впрочем, как и все эти дни, старательно обходя стороной машину, подаренную отцом. Испытывая рядом чувство тревоги, каждый раз невольно захватывающее меня.

Встреча с зав. отделением имела официальный характер, о чем меня потрудились уведомить, как только я переступила порог больницы. Почему для этого разговора вызвали именно меня, а не Павла, осталось для меня загадкой.

Пятнадцатиминутная прелюдия, включающая в себя оглашение успешных результатов работы за эти дни. Не сведуя в терминах, которыми меня щедро почивали, на слова седого мужчины с лёгкой, но аккуратно оформленной небритостью на лице, мне оставалось лишь уверенно кивать, принимая за плоды их работы то, что мама до сих пор, при полученных травмах, оставалась жива… Озвучивание дальнейших рекомендаций, которым необходимо следовать, дабы не свести на нет полученные результаты, сходилось к названиям зарубежных клиник, готовых в любой момент принять подобного пациента. А так же к шестизначной сумме, написанной на небольшом отрывном листке.

– В какой валюте интерпретировать это число? – озадаченно вздыхаю, теряя последнюю надежду на положительное стечение обстоятельств.