История ислама. Т. 1, 2. От доисламской истории арабов до падения династии Аббасидов в XVI веке

Вероятно, курейшиты были предуведомлены и о расположении своих противников, и о значительном ослаблении отряда вследствие отступления «лицемеров». Храбро двинулось войско мекканцев вперед, повернув спиной к городу, фронтом к горе, направляясь прямо на позиции мусульман. Внимательный наблюдатель мог бы сразу подметить много резких особенностей, отличавших оба войска. С одной стороны наступают нестройные, но веселые толпы язычников, а перед ними кучи женщин бьют в бубны, распевая песни.

С другой стороны – боевой железный строй бесстрашных бойцов веры, услышавших только что вещее, сулящее им победу или утехи рая слово того, которого сам Бог послал им, и все они проникнуты пылом неодолимой храбрости. Тут готовятся столкнуться друг с другом представители двух миров в числе нескольких тысяч человек.

Вблизи неприятеля женщины повернули назад и удалились за фронт своих войск; из рядов мекканцев выдвинулись первыми Абу Амир, бежавший из Медины ханиф, вместе со своими сотоварищами. Он обратился с речью к своим землякам из племени аус, отговаривая их драться, но те прогнали его громкой бранью. Затем начались обычные в этих случаях единоборства: бились на этот раз особенно вокруг знамени курейшитов. Носить его было почетной обязанностью Абд ад-Даров. Когда знаменоносец Тальха, сын Абд аль-Уззы, пал от руки Али, знамя подхватил его брат. Так, защищая его, были убиты, один за другим, девять героев семьи. Наконец Суваб, раб, ради спасения знамени жертвует собою: когда отрублены были у него сначала правая, а потом и левая кисть, охватил он древко окровавленными обрубками и бросился вместе с ним наземь, закрывая его своим туловищем. При этом он воскликнул, обращаясь к трупам господ своих: «С меня, кажется, достаточно!» Тут настиг его последний удар неприятельской сабли. И в других местах бой клонился большею частью в пользу мусульман. Тщетно Халид, сын Валида, из дому Махзум, впервые показавший здесь свой недосягаемый военный гений, сделавший его величайшим из всех полководцев арабов, покорителей мира, упрямо старался со своей конницей обогнуть неприятеля с левого фланга. Стрелки Абдуллы исполняли добросовестно свое дело и постоянно их отражали. Наконец ряды мекканцев заволновались, отряду правоверных удалось пробить их строй. Казалось, наступало полное поражение. Но победители подошли к богато изукрашенному лагерю, глаза их разгорелись, в жилах борцов веры заговорила вдруг арабская кровь. В одну минуту позабыли они свой страшный воинский крик «Бей! бей!», на всех полях сражений наводящий ужас на неверующих. Победители бросились грабить богатую добычу. С высоты своей стрелки заметили это. Непреоборимый страх сжимает сердца превосходных воинов, страх не участвовать в дележе добычи. Ни увещания, ни угрозы Абдуллы на них более не действуют; за исключением лишь немногих, покидают все в диком беспорядке свой пост и устремляются вниз на мекканский лагерь. Со спокойным самообладанием прирожденного полководца присматривался Халид к ходу сражения; с быстротою молнии схватывает он удобный момент, опрокидывает немногих стрелков, оставшихся верными своему долгу, и с яростью набрасывается на открытый фланг мусульман. При виде этого и остальные курейшиты вламываются с возобновленным пылом в ряды правоверных, расстроенных таким неожиданным оборотом. Самые храбрейшие из лучших мухаммеданских воинов не в силах восстановить порядка. Пока Хамза во главе кучки самых отчаянных тщетно, подобно льву, бросался во все стороны, другие были отброшены течениями боя в разные стороны. Сам пророк, окруженный немногими правоверными, очутился в густой толпе мекканцев. Он защищался, насколько у него хватало сил, а остальные кругом старались лишь прикрыть его своими телами; его закидали каменьями; один из них раздробил нижний передний зуб справа, обе чешуи шлема вошли глубоко в щеки, повреждено было также и колено. Одну стрелу, пущенную прямо в пророка, перехватил на лету рукой Тальха, сын Убейдудлы; но в это же мгновение сабельный удар свалил Мухаммеда с ног, и он скатился в находящуюся рядом яму. Все думали, что он погиб. Невзирая, однако, ни на что, Тальха продолжал сражаться, пока, оглушенный раной в голову, не свалился и он как сноп. Тогда раздался отовсюду крик: Мухаммед убит! Большая часть правоверных, обезумев от ужаса, бросилась в ущелье вверх по горе, а неприятели, торжествуя полное отомщение, мало-помалу стали покидать поле сражения, считая цель похода достигнутой. Меж тем маленькими группами собирались исподволь правоверные. Опрокинутый ударом меча, но не раненный, Мухаммед приподнялся наконец и был поспешно увлечен своими по ущелью вверх в безопасное место. Там, наверху, собирались постепенно с поля сражения рассеянные паническим страхом, за исключением некоторых, нашедших себе дорогу в Медину. Из уст в уста перелетала радостная весть: «Посланник Божий спасен!» Недолго пришлось хвастаться ибн Камню, меч которого поразил Мухаммеда. Вслед за вестью об умерщвлении исконного врага Мекки успел проникнуть в лагерь курейшитов и слух противоположного свойства. В бешенстве Абу Суфьян поскакал, попирая копытами трупы убитых, на гору и остановился на расстоянии звука человеческого голоса. Ему прокричал Омар, что пророк не убит и со временем ему отомстит. «Ну и прекрасно, встретимся опять, через год, при Бедре!» – воскликнул язычник. Ему в ответ послышалось с горы: «Будь по-твоему, встретимся там».

Если принять во внимание, что неверующие счастливо избежали наихудшего, становится весьма понятным, что они имели полное основание торжествовать. Вся потеря их не превышала двадцати семи человек, тогда как семьдесят четыре мусульманских тела покрывали поле сражения, меж ними Хамза, дядя пророка, «лев ислама». Раб-негр, по имени Вахший, навыкший в своей африканской родине обращаться с коротким дротиком, пронизал его своим оружием насквозь в то самое время, когда тот бросился прямо на него. Говорят, что Хинда, жена Абу Суфьяна, дочь Утбы, павшего от руки Хамзы при Бедре, злобно надругалась над его телом, изуродовав его самым постыднейшим образом. Историки прибавляют, что дымящуюся печенку, вырезанную Вахшием, она рвала зубами. Вот почему сын ее Муавия, на которого всякий набожный мусульманин считает своею обязанностью клепать всякий вздор, получил позднее прозвание «сын пожирательницы печени». Без сомнения, все это лишь фантастические выдумки, плод озлобления мусульман к дому Омейи, хотя надругательства над трупами убитых неприятелей случались и прежде в истории арабов. Упоминания о них встречаются нередко в летописях, да и нет никакого основания обвинять арабов в особенном зверстве, если вспомним, что черногорцы-христиане даже в XIX столетии поступали ничуть не лучше с убитыми неприятелями. Насытившись мщением, мекканцы подобрали своих раненых и убитых и отправились преспокойно в обратный путь. Они даже не пытались овладеть городом, не захотели далее тревожить мусульман в их убежище, на Оходе: чтобы осмелиться на первое, они были не настолько сильны, к тому же им не было никакого расчета нападать на «лицемеров» и иудеев; и нападение на Оход было предприятием довольно рискованным: правоверные легко могли найти по горам путь к отступлению в Медину, между тем пришлось бы напрячь все силы на продолжительную и утомительную партизанскую войну. Сверх того, изнеженные господа мекканцы если и победили, то вовсе не для того, чтобы налагать на себя все новые и новые тяготы и лишения; ничего подобного, вероятно, им и не снилось. За Бедр отомщено было вполне, неприятель потерпел значительное поражение: много лучших воинов у него пало. По арабским понятиям, этого было с лишком достаточно, а о том, что будет дальше, никто и не помышлял. О политике, обдумывавшей ходы вперед, за исключением Мухаммеда и его окружающих, едва ли кто имел понятие в тогдашней Аравии. И потянулись добрые курейшиты назад к себе на родину, ликующие и беззаботные.

Сами неприятели позаботились, чтобы неудача пророка не имела слишком тяжелых последствий, и действительно, положение Мухаммеда после сражения было завидное во всех отношениях. Правоверные, разумеется, не имели ни малейшего повода жаловаться на своего предводителя. Возвещая поход, он обещал им, правда, победу при помощи Божьей, но разве он не сказал также: «Если вы будете твердо держаться»? И разве они не побеждали, пока неуклонно следовали приказаниям пророка? Разве окончательное поражение не было заслуженным божеским наказанием за оказанное ими нарушение дисциплины? Вот те прегрешения, дать отчет в которых приходилось мусульманам, лишь только Мухаммед, по повелению Божию, обратился к ним с наставлением; но мудрый человек примешал к нему такое множество указаний на благость Всевышнего, которая не минет ни одного из раскаивающихся, в его речи было так много жестоких выходок против неверующих, что вскоре не осталось не только и тени сомнений, но даже исчезло самое уныние из рядов его приверженцев. Зато можно себе представить, как были довольны поражением «лицемеры» и иудеи. Если даже до сражения Мухаммед не был в состоянии растоптать всех их, как этого желал в душе, то после понесенных потерь приходилось поневоле еще долго сдерживаться, пока не подыщется счастливый момент и вернется снова прочное положение. Но пророку никоим образом нельзя отказать в постоянной твердости духа.

Страдания от полученных, хотя не тяжелых, зато болезненных ран нисколько не помешали ему заниматься делами общины. Он продолжал с большою уверенностью и нравственной стойкостью, которые никогда не покидали его в самые критические моменты, делать все для ослабления неприятного впечатления. Об этом он позаботился в самый день сражения. Оно продолжалось до полудня, а уже на молитве, при закате солнечном, присутствовал пророк сам в мечети. А на следующее утро после ранней молитвы созвал опять Билаль воинов Охода и объявил им, что посланник Божий желает преследовать неверующих. В походе должны были участвовать лишь те, кои сражались вчера. Опасностей, положим, предстояло немного, так как курейшиты тем временем должны были уйти довольно далеко, все же и это кое-что да значило для поддержания духа бодрости среди правоверных. Пророк дошел до Хамра-аль-Асад, в трех милях[75] на запад от города. Здесь приказал он остановиться; простояли лагерем трое суток; по ночам раскладывались костры по ближайшим горам, чтобы распространялась далеко кругом весть о преследовании Мухаммедом курейшитов.

И во всем другом старался пророк поступать так, чтобы во всех отношениях игнорировать последствия неудачного сражения. Так, вскоре после возвращения узнал он, что один из хазраджей во время катастрофы на Оходе убил одного союзника из аусов, мстя ему за смерть отца своего, погибшего еще во времена язычества. Это было опасным нарушением закона, который уничтожил кровомщение между правоверными. Немедленно же повелел Мухаммед одному из аусов снести голову виновному. Затем понадобилось внушить уважение кочевавшим на восток бедуинам, между которыми обнаружилось опасное движение при первом известии об Оходе. Особенно встревожили правоверных слухи, что бену-асад, измаильтяне, кочевавшие в 50 милях на северо-восток от Медины, собираются совершить хищный набег на город под предводительством старейшины Тулейхи. Мухаммед выслал Абу Саламу, своего молочного брата и близкого родственника, со ста пятьюдесятью воинами. Невзирая на значительное отдаление, отряд достиг без особых приключений пастбищ асадов, но, как это водится у бедуинов, они рассыпались в мгновение ока, и правоверные могли захватить лишь несколько голов животных. На возвратном пути открылась у Абу Саламы полученная им на Оходе рана и он умер. Вдова его, как говорят, очень красивая, четыре месяца спустя взята была пророком в жены.

Маленькая эта экспедиция оказалась недостаточной, чтобы изгладить впечатление победы мекканцев, произведенное на племена Центральной Аравии. Все они были друзьями курейшитов, посещали прилежно их ярмарки и были предубеждены против Мухаммеда; негодование их тем более было велико, что пророк, только что потерпевший такую основательную неудачу, ничуть не покидал своей цели – пробуя расширить власть за их же счет. За это и поплатились одновременно (приблизительно около мая 625 г.) два маленькие отряда, которые Мухаммед выслал на восток и юг с дружескими, что называется, намерениями. Дело в том, что на восток от линии, протянутой между Мединой и Меккой, обитают в Неджде большие племена сулейм, хавазин и хузейль. К племени хавазин принадлежал бену-амир-сасаа[76]. Прибыл раз из этой местности в Медину старик, начальник Абул-Бара Амир, прослышавший о Мухаммеде и захотевший посмотреть на него. Пророк встретил его дружелюбно и предложил ему принять ислам. Старик не отказался прямо, но объяснял, что готов принять веру вместе со своим племенем. Он предложил послать из Медины нескольких правоверных для обучения земляков и поручался за их безопасность. В высшей степени обрадованный Мухаммед послал сорок (а по другим известиям – семьдесят) молодых мединцев из хорошо изучивших Коран. Когда они шли к Амиру, то племяннику Абул-Бара, Амиру ибн ат-Туфеилю, это дело вовсе не понравилось. А так как единоплеменники не пожелали оскорблять сопровождавших дядю его, то он с толпой соседних сулеймитов напал при колодцах Мауны, в 10 милях на юго-запад от Медины, на посланных и перебил их всех, за исключением одного, который и принес печальное известие в город о приключившемся с его товарищами. Не лучшее постигло и семерых других, посланных на юг, как говорят одни – с миссионерскими целями, а вероятнее всего, чтобы пошнырять в окрестностях Мекки. Когда прибыли они в Ар-Раджи, в округе хузейлитов, напали на них люди из племени бену-лихьян (одни говорят – по подстрекательству мекканцев, другие же – будто в отместку Мухаммеду за умерщвленного по его приказанию их старейшин, замышлявшего нападение на Медину). Четыре мединца были убиты, а три – взяты в плен; когда же один из них вздумал дорогою бежать, его тут же побили каменьями. Двух остальных продали бедуины курейшитам за сто верблюдов, а те отдали их детям погибших при Бедре, которые, играя, перекололи их дротиками.

Мухаммед теперь сразу увидел, как трудно пока что-либо предпринять в Центральной Аравии. Но ему необходимо было для успокоения правоверных заручиться хоть каким-нибудь успехом, дабы исполнить обещание, благодаря которому укрепил он снова их доверие после битвы у Охода. Понятно, приходилось опять взяться за иудеев, вечно отвечавших за чужие грехи. Непосредственно вслед за поражением пророк считал благоразумным переждать несколько, не будут ли угрожать ему новые опасности извне. Может быть, также считал он необходимым сперва восстановить обычную дисциплину между своими. Так или иначе, с полгода после сражения держался он спокойно и, как кажется, в это же самое время набрался убеждения, что еще менее, чем кейнока, их оставшиеся единоверцы могут рассчитывать на помощь со стороны «лицемеров». Приходилось главным образом иметь дело с двумя иудейскими племенами, бену-надир и бену-курейза. Последние обитали на юг, первые же – на юго-восток от города, в своих укрепленных предместьях. Оба племени участвовали в сражении при Буасе против хазраджитов, но, если бы «лицемеры» имели более политического такта, чем воображали, Абдулла ибн Убайя должен бы был побороть воспоминание о старинной вражде и подать им вооруженную помощь против мусульман. Предание обвиняет даже Абдуллу в коварном обмане иудеев, но это, вероятно, чересчур преувеличено. Во всяком случае, он не двинул и пальцем, когда Мухаммед под ничтожным предлогом – будто ангел Гавриил известил его, что один иудей вознамерился его убить, – потребовал от бену-надир, слабейшего из обоих племен, приблизительно в июне 625 г. очищения занимаемого ими квартала; когда же иудеи отказались повиноваться, мусульмане осадили их укрепленный квартал, находившийся в одной миле на юг от города. Племя курейза и не подумало подняться, чтобы прийти на помощь к единоверцам. Как за соломинку спасения, держались они крепко за договор свой с Мухаммедом. Осада продолжалась 14 дней. Она угрожала затянуться надолго. Тогда Мухаммед отдал приказание срубить одну из пальмовых плантаций, составлявшую главное имущество надиров. Но это было вразрез всем воинским обычаям арабов: по бедности страны и продолжительности времени, пока финиковая пальма может приносить плоды, половина Аравии давно бы умерла с голода, если бы по общепринятому обычаю не было взаимно оберегаемо не заменимое ничем дерево. Вот почему эту меру стали осуждать даже в кружках правоверных. Понадобилось даже специальное откровение, дабы оправдать намерение пророка. В конце концов, впрочем, иудеи принуждены были капитулировать под тем условием, чтобы позволили им выселиться с женами и детьми, захватив с собою движимое имущество. Одно только оружие должны были они оставить. На пятнадцатый день выступили иудеи со звоном литавр и струнных инструментов – мы сказали бы – с воинскими почестями – и потянулись сначала к лежащему в 20 милях на север от Медины Хейбару, большой иудейской колонии, некоторые из них поселились тут, другие же, по примеру кейнока, удалились в восточную часть Иорданской страны. Гораздо важнее, чем оружие, захваченное в оставленном квартале, были для Мухаммеда довольно обширные земли, оставшиеся после иудеев. Почва на юг от Медины, как тогда, так и теперь, плодоносна, вся состоит из пахотных полей и плантаций финиковых пальм. Здесь открылось для пророка поле для весьма целесообразного учреждения. Вместо того чтобы разделить землю между участниками осады, предоставил он ее всю, с согласия мединцев, своим беглецам. До сих пор должны были они исключительно расчитывать на гостеприимство ансаров, теперь же могли устроиться самостоятельно. Мухаммед объяснял свое распоряжение указанием, что имущество это не было завоевано, а приобретено мирным путем, при помощи капитуляций. И на будущее время удерживал он за собой право непосредственного распоряжения подобными приобретениями. Эта регламентация позднее, при дальнейшем распространении мусульманских завоеваний вне границ Аравии, имела величайшее значение. Ко времени этой войны, очень может быть, следует отнести откровение, изложенное в суре 5, 92–93, в которой помещено известное воспрещение употреблять вино. В связи с запрещением меисира, любимой у арабов азартной игры, оно было мотивировано тем, что то и другое способны возбуждать среди правоверных неприязнь и ненависть, а также доводят до небрежения к молитве. В действительности древние арабы были сильно преданы пьянству и игре. Очень понятно, что в интересах дисциплины следовало раз навсегда наложить на эти предметы запрещение. Поэтому, во всяком случае, недозволенное не носит никоим образом аскетического характера.

Блестящий успех похода против надиров, прежде всего упрочивший материальное положение беглецов, ядра войска Мухаммеда, дозволил пророку на некоторое время успокоиться. Лишь к началу 626 г. (зуль-када 4 г.) видим мы его опять в походе, уже во главе 1500 человек. Итак, более чем удвоилось число его приверженцев со времени битвы у Охода. Причина этого могла быть двоякая: одна – что у многих со времени изгнания надиров широко раскрывались глаза на «силу веры», другая же – что некоторые маленькие племена, кочевавшие между Мединой и морем, могли примкнуть к походной колонне: так, например, могли сделать бенуаслам, жившие возле самой Медины и выступавшие теперь на передний план в качестве надежных союзников. Дело шло об условленной ранее, в прошлом еще году, между Абу Суфьяном и Омаром встрече. Конечно, мекканцы, с своей стороны, не имели никакой охоты являться туда. У них были другие планы, исполнение которых требовало продолжительного времени, а прежде чем созреет задуманное, они не хотели подвергаться никакой случайности. Поэтому они пробовали чрез путешественников распространять в Медине преувеличенные слухи о больших вооружениях, предпринимаемых в Мекке для будущей встречи. Уверенные, что мусульмане приведены будут в ужас, сами мекканцы лишь для вида выступили в поход к Бедру. Но, дойдя до Маджаны, в трех только милях от Мекки, повернули опять назад, с явным намерением после похвастаться, что мусульмане и не думали двигаться и будто это заставило их отступить. Когда же они услышали, что Мухаммед с многочисленным войском приближается торжественно к Бедру, приходилось придумать новую уловку. Мекканцы начали рассказывать направо и налево, что мединцы, так как в то время как раз происходила здесь ярмарка, навезли с собою товаров и торгуют с большой выгодой, ими не тревожимые. История этого похода очень темна и усеяна множеством противоречий. Я не думаю, однако, чтобы можно было отрицать даже его существование. Дело могло быть просто так: Мухаммед находил полезным на этот раз окружить себя особым блеском при посещении ярмарки в Бедре, ежегодно открывавшейся там в месяце зуль-каде, чтобы повлиять на береговые племена, которые со времени Охода выказывали очевидные знаки недружелюбия, и снова привязать их к себе. К концу того же самого месяца курейшиты также ежегодно справляли ярмарку в Маджане. Позднее же между двумя этими событиями предположили какую-то внутреннюю связь. Вот каким образом мало-помалу и образовалась история условной встречи и непоявления мекканцев[77].

Как бы то ни было, курейшиты имели полное основание не тревожиться в этом году. В преданиях встречаются разные указания, из которых легко вывести, что Абу Суфьян был прозорливее всех остальных мекканцев, вместе взятых. Впоследствии сын его Муавия стал одним из мудрейших политиков всех времен; должны же были и в отце существовать зародыши того же самого направления. К сожалению, предание редко дает возможность почерпать точные воззрения на прошлое Мекки; все же представляет оно нам этого Омейяда как представителя деятельного элемента, хотя ему редко удается увлечь за собою своих нерадивых, думающих постоянно только о ближайшем, сограждан. В данный момент, когда каждый уже смекнул, что победа при Оходе не принесла никакой существенной пользы, все они охотно готовы были направить свои силы, чтобы нанести решительный удар, устремляясь на гнездо изменников и их единомышленников в городе Медине. Но они хорошо понимали, что тут предстояло бороться также и с «лицемерами», а осада и уличная борьба, весьма вероятные, были не под силу воинству одних курейшитов – в Медине находилось по крайней мере 2000 храбрых воинов. Абу Суфьян поэтому, ввиду сложившихся обстоятельств, задумал единственно возможный правильный план: собрать большую коалицию всех неприязненных исламу племен. Где деньгами, где добрым словом искал он восстановить против пророка податливые племена и предпринять с ними затем решительный поход на Медину. Его предприятию сильно помогали также оставшиеся в Хейбаре надиры, убедившие наконец тамошних единоверцев в необходимости взаимной самопомощи против все более и более наглых нападений Мухаммеда. То были очень зажиточные люди, которые весьма охотно усвоили мысль великого предприятия (традиция приписывает им, хотя и несправедливо, инициативу) и выказывали готовность принести какую угодно жертву. Теперь уже становилось нетрудным залучить на свою сторону большие племена Центральной Аравии – сулейм и гатафан. Как передают, иудеи обещали бедуинам за их помощь половину будущего сбора фиников в Хейбаре. Примкнули к союзу и маленькие племена, жившие в окрестностях Мекки, верные союзники курейшитов, и, наконец, бену-асад, восточные соседи племени сулейм. Независимо от обещанной награды и предполагаемой добычи, все эти племена имели действительно повод держаться настороже, ибо им не раз приходилось иметь с пророком далеко не дружественные столкновения – пастбища их расположены были вблизи его владений.

Хотя переговоры между Хейбаром, Меккой и племенами ведены были в наивозможном секрете, неясные слухи о них достигли, должно быть, и Медины. По крайней мере, Мухаммед весь пятый год (626) проводит, силясь наносить удары по разным направлениям, как будто стремится разорвать сеть, которою хотели его опутать. Так, например, он двинулся против гатафанов, которые по своему обыкновению при его приближении рассеялись, оставляя ему легкую добычу – кучу женщин. Затем бросился он на север, где пути становились небезопасными[78]. Здесь убиты были многие, и между ними Абу Рафи подосланным к нему шпионом пророка. Он был старейшина надиров, поселившихся в Хейбаре, ревностно занимавшийся переговорами о коалиции: об этом, вероятно, дошло до сведения Мухаммеда. По сообщениям других, этот иудей убит был по окончании союзной войны в наказание за то, что принимал такое серьезное в ней участие. Наконец, в том же году, вероятно, происходил поход против бену-мусталик, отдела кочевавшего вблизи Мекки племени хузаа, который прежде находился в дружеских отношениях к Мухаммеду. Путь к ним был удобный, вел через знакомые местности, можно было рассчитывать на добычу; поэтому на этот раз присоединилось множество «лицемеров» и между ними сам Ибн Убайя. Маленький отдел племени после короткого сопротивления должен был отступить пред превосходным числом неприятелей и сдаться ввиду напирающих со всех сторон мединцев. Лагерь со всем в нем содержимом, 2000 верблюдов, 500 коз и овец, 200 женщин и т. д., попал в руки победителям. Добычу поделили; между тем Мухаммеду особенно понравилась одна из плененных девушек, по имени Джувейрия, и, женившись, он отпустил на волю из угождения к ней часть плененных. Остальные были позднее отпущены в Медине за выкуп.