Лунные пряхи. Гончие псы Гавриила (сборник)

– Хорошо. Как только стемнеет, я пойду. – Взгляд на меня. – Мы ничего не будем говорить Марку, пока я не отправлюсь.

– Да, лучше не надо. Он станет волноваться из-за меня, правда?

Ламбис улыбнулся:

– Он не любит быть беспомощным, этот парень. Он из тех, на чьих плечах держится мир.

– Он, должно быть, сходит с ума из-за Колина. А если бы только он заснул, вы бы могли уйти и вернуться и он бы ничего не знал.

– Это было бы лучше всего. – Ламбис поднялся. – Тогда побудьте здесь, пока я не подам сигнал. Я присмотрю за ним, до самого ухода. Вам ничего не надо будет делать, только следить, чтобы он, проснувшись и не помня себя от жара, не попытался выползти из хижины искать брата.

– С этим я справлюсь, – сказала я.

Он стоял и смотрел на меня. Что выражало его лицо, понять было трудно: на нем была привычная мне маска угрюмости.

– Я думаю, – медленно произнес он, – вы с чем угодно справитесь. – И вдруг, приветливо и весело улыбнувшись, добавил: – Даже с Марком.

Глава 4

Смотри, как пробирается лунаи кутает свои рога туманом.Оскар Уайльд. Пантея

Ламбис ушел, когда начало смеркаться. Два долгих часа, остававшихся до захода солнца, ничто не нарушало тишины склона подо мной, кроме легких быстрых шагов Ламбиса, ходившего из хижины за водой.

Солнце опустилось в море, очертания ландшафта стали неясными. Я опять увидела Ламбиса в дверях хижины. Он вышел, прошел немного вперед, остановился, посмотрел наверх и подал мне знак рукой.

Я подняла в ответ руку, потом осторожно направилась вниз навстречу ему.

– Он спит, – сказал Ламбис приглушенным голосом. – Я дал ему остаток кофе и обмыл руку. Она выглядит сейчас лучше. Его немного лихорадило, он говорил глупости, но больше не рвался наружу. С вами он будет в полном порядке. Я набрал воды во флягу, так что не надо будет выходить.

– Очень хорошо.

– Я пойду. Вы не боитесь?

– Немного. Но это естественно. И ничего не меняет. Вы будете осторожны?

– Конечно. – С минуту он потоптался в нерешительности, потом последовал знакомый жест к бедру. – Вам оставить это?

«Это» – был его нож. Он лежал у него на ладони.

Я покачала головой:

– Оставьте себе. Если он кому-то из нас понадобится, так это вам. Во всяком случае для меня он бесполезен. Я не сумею им воспользоваться. Да, Ламбис…

– Что?

– Вот о чем я подумала: не мог ли Колин убежать от них? Или, может быть, они его отпустили? Ведь они же знают, что Марк, возможно, остался жив, и должны понимать, что попадут в худшее положение, если убьют Колина. Я хочу сказать, что первое убийство – это местная история, оно может сойти им с рук, но совсем другое дело – убийство двух граждан Великобритании.

– Я и сам об этом подумал.

– А если он свободен, Колин, он бы в первую очередь отправился искать тело Марка, а не найдя его, он, конечно, пойдет к каику, верно?

– Я тоже об этом подумал. Надеюсь, найду его там.

– Пока они, скорее всего, не нашли каик… – задумчиво сказала я. – А если нашли, они должны связать это с Марком, так ведь? Тропа, «древняя» тропа, как вы говорили, ведет к старой гавани. Может, они решили, что Марк с Колином должны встретиться там?.. Тогда, надо думать, они добрались до каика.

Ламбис покачал головой:

– Тропа идет через холмы мимо церкви, потом она разделяется на две, одна ведет в горную деревню на севере – Анохию, куда пошел критянин, вторая – к другой деревне, вдоль побережья на восток. Там еще проходит дорога на Фест, где есть древности и куда ездят туристы. Определенно убийцы скорее решат, что Марк отправился тем путем. Они ведь не знают о лодке. У Марка и Колина была сумка для провизии, можно было подумать, что они и спали под открытым небом, а может быть, собирались спать предстоящей ночью в старой церкви.

– Что ж, давайте считать, что вы правы, будем надеяться, что они и не подумали о лодке. Ее легко увидеть сверху, с берега?

– Нет, нелегко, но я все-таки спрячу ее получше. Там есть пещера… не совсем пещера, так, расселина между скалами… ее никак не увидишь с берега. Я поставлю лодку туда, тогда уж ее никто не заметит. Сегодня вечером не будет ветра…

– Но если Колин вернется туда, где вы оставили лодку?

– Он ее все равно найдет. Если он дойдет до места и не увидит ее там, знаете, что он сделает? Он поступит так, как поступил бы всякий: подумает сначала, что это не то место и примется искать. Там много бухточек и скал, он все их обыщет поблизости и найдет каик.

– Да, конечно. Любой так и сделал бы. Если ожидаешь что-то увидеть в определенном месте, просто глазам своим не веришь, когда не находишь. – Я посмотрела на Ламбиса с уважением. – А вы… вы действительно верите, что встретите его там?

Он быстро взглянул на дверь хижины, как будто боялся, что Марк услышит его.

– Я знаю не больше, чем вы, теспойнис. Может быть, они боятся, потому что стреляли в Марка, и только попытаются убедить Колина молчать, и Колин сейчас ищет своего брата. Я не знаю. Может быть, вообще нет никакой опасности.

– Но вы этому не верите…

Он не сразу ответил, и я услышала в темнеющем небе высоко над головой крики запоздалых чаек – звук был приглушен расстоянием и навевал тоску.

– Нет, – сказал он наконец. – Не верю. Есть опасность. Человек, которого я видел, – опасен, он опасен, как дикий зверь. И те люди, о которых рассказывал Марк, тоже… да, это опасно, я чувствую. Опасность висит в воздухе этих гор.

Я улыбнулась, пытаясь вселить в него бодрость:

– Может быть, это потому, что вы к ним не привыкли. Вы теперь дитя города, как и я. Высокие горы меня пугают.

– Город, горы – они одинаковы, если там есть дурные люди, – серьезно сказал он. – Когда я был ребенком, в моей деревне было то же самое. Мы боялись в своих домах, в собственных кроватях… только тогда для маленького мальчика война была вместе с тем и привлекательна. Но теперь… теперь – нет.

Из хижины послышался шум, шуршание сухих листьев, громкий вздох, потом снова тишина.

Ламбис понизил голос:

– Мне надо идти. Я возьму все, что смогу унести. Будьте осторожны, теспойнис…

– Никола.

– Так, значит, Никола.

– До свидания. И удачи. – Я сглотнула. – И вы тоже будьте осторожны. Скоро увидимся. Умоляю вас, не падайте и не ломайте ноги в темноте… Сколько, вы думаете, это займет времени?

– Я дождусь рассвета. И наверное, еще часа три после этого.

– Хорошо, – сказала я насколько могла спокойно. – А если вы не возвратитесь к полудню, я пойду вас искать.

– Хорошо.

Он скоро пропал из виду на темнеющем горном склоне. Его шаги замерли. Я услышала еще, как хрустнула ветка, покатился задетый камень, и все – тишина.

Морские птицы улетели. На востоке, над высокими башнями скал небо было облачным, над морем оно еще оставалось ясным, быстро темнея с приближением ночи. Уже загорелись первые звезды, яркие, немерцающие. Я вспомнила, что прошлой ночью луна в своей последней четверти была как серебро, выщербленное от многолетней чистки…

Рядом со мной зиял чернотой, как пасть пещеры, вход в хижину. Сама хижина прижималась к скале, как бы ища защиты, на самом деле так и было. Я снова глянула вверх, на ночное небо. Для Ламбиса было бы лучше, чтобы появилась луна и пролила из-за облаков хоть немного света. Но для меня с Марком, напротив, чем темнее ночь, тем лучше.

Я отогнала эту мысль прочь. Не стоит думать о том, что нас могут обнаружить. Нас не найдут. А если и найдут, то, мол, ошиблись, и никакой опасности, вот и все. Никакой.

Придя к такому заключению (своего рода мысленной браваде), я повернулась и ощупью пробралась в темноту хижины.

– Ламбис?

Значит, проснулся. Я спокойно прошла на голос и села на край постели из веток.

– Ламбис ушел вниз к лодке, чтобы принести еду и посмотреть, нет ли там Колина.

– Вы?

– Да. И не волнуйтесь, пожалуйста. Кому-то надо было пойти. Мы оба не могли идти в деревню за съестным, а я не знаю дороги к лодке. К утру он вернется. Вы проголодались?

– Что? Нет. Только попить немного. Но подумайте, какая глупость. Я считал, что вы уже в безопасности, у себя в гостинице. Вам надо уходить, они начнут расспрашивать.

– Нет. Я вам уже говорила, что меня ждут только завтра. Моя кузина Фрэнсис задерживается, она тоже не может прибыть раньше, так что никто обо мне не будет беспокоиться, честно. Теперь перестаньте думать об этом. Я сейчас дам вам попить, во фляге есть вода… если только я найду, во что налить… Вот…

Его рука, нащупывая чашку, встретила мою, и я поняла, что он подбирает слова. Вероятно, он был сильно утомлен и сознание его все еще было затуманено жаром, потому что воспринял он мое присутствие без дальнейших споров, просто; когда попил, издал протяжный вздох и, возвращаясь к началу разговора, спросил:

– Он пошел к лодке?

– Да.

– Он рассказал вам обо всем? О Колине?

– Да. Мы подумали, что Колин уже возможно пробрался к лодке.

Он ничего больше не сказал. Я услышала, как зашуршала постель, когда он откинулся назад. Сухой, резкий аромат шел от нее, но он был недостаточно силен для того, чтобы перебить запах грязи и болезни.

– Как вы себя чувствуете? – спросила я.

– Прекрасно.

Я нащупала его пульс. Он был легкий и частый.

– Я возьму на себя смелость согреть немного воды? Как рука?

– Болит, но уже не дергает так сильно, – терпеливо ответил он, как послушный ребенок. – К утру будет лучше.

– Если удастся держать вас в тепле, – сказала я. – А вы поспите. Вам тепло?

– Господи, да я прямо вареный.

Я прикусила губу. Ночь, к счастью, была далеко не холодной, скалистая поверхность горы еще дышала теплом. Но пройдут часы, и к рассвету станет холодно, в это время года не редкость низкие облака и дожди.

Под моими пальцами трепетал его слабый пульс. Марк лежал в своем углу вялый и молчаливый.

– Я забыл ваше имя, – вдруг сказал он.

– Никола.

– Ах да, простите.

– Не важно. А вы Марк… Марк?..

– Марк Лангли. Когда он вернется?

– Он не сказал, – солгала я. – Он собирается убрать лодку, чтобы ее не было видно с береговых троп. Для этого нужен дневной свет.

– А если к лодке возвратится Колин…

– Он найдет ее. Как следует поищет и найдет. Она будет неподалеку, только под скалой. Мы ничего не можем предпринять до рассвета, так что перестаньте думать об этом. Если сумеете выкинуть все из головы, отдохнуть и выспаться, тогда завтра вы, наверное, сможете спуститься вниз к лодке.

– Я попытаюсь. – Он сделал такое движение, словно бы у него заболела рука. – Но вы?.. Вам надо было уйти. Я и один бы справился. Вы правда завтра уйдете? Выпутаетесь из этой истории… не знаю даже, как ее назвать?

– Да, – утешающе сказала я. – Придет Ламбис, и я уйду. Поговорим об этом завтра утром. Сейчас вам нельзя волноваться, надо попытаться заснуть.

– Ламбис говорил, что где-то здесь есть апельсин?

– Конечно. Подождите минутку, я почищу его.

Он молчал, пока я занималась апельсином, и чуть ли не с жадностью схватил дольку, которую я протянула ему, но, когда я дала вторую, он, казалось, потерял всякий интерес к нему и оттолкнул мою руку. Его начал трясти озноб.

– Ложитесь, – сказала я. – Завернитесь как следует.

– Вам самой холодно. У вас нет пальто. – Он уселся, как бы взяв себя в руки. – О боже! У меня же здесь ваша шерстяная вещь. Наденьте ее.

– Нет, мне не холодно. Нет, Марк, черт подери, у вас температура. И не заставляйте меня воевать с вами по каждому пустяку.

– Делайте, что вам говорят.

– Я сиделка, а вы больной. Сейчас же укутайтесь в эту дурацкую кофту, закройте рот и ложитесь.

– И не подумаю! Вы тут вот сидите, и на вас ничего нет, кроме этой хлопчатобумажной тряпки.

– Со мной все в порядке.

– Возможно. Но вы же не можете сидеть так всю ночь.

– Послушайте, – сказала я, встревожившись, потому что он начал стучать зубами, – пожалуйста, ложитесь, умоляю. Мы вместе накроемся этой чертовой кофтой. Я прилягу к вам, и тогда нам обоим будет тепло.

Он, дрожа, улегся, и я проскользнула к нему, к его здоровому боку. Я подложила руку ему под голову, а он, совершенно не смущаясь, слегка повернулся и вжался спиной в изгиб моего тела. Стараясь не задеть перевязанное плечо, я крепко обняла его. Так мы пролежали некоторое время. Я чувствовала, как он, согревшись, медленно расслабляется.

– Наверное, здесь блохи, – сонно проговорил он.

– Думаю, вы не ошиблись.

– И постель пахнет. Не удивлюсь, если окажется, что и сам пахну немного.

– Я вас завтра помою, хотя бы холодной водой.

– Нет, не помоете.

– Вы еще противитесь! Что ж, этот ваш грек, с его представлениями о гигиене, сведет вас в могилу. Хотела бы я видеть, как вы все-таки выглядите…

В ответ послышалось то, что можно было бы назвать хихиканьем.

– Не стоит трудиться. Сестры говорят, что я хорошенький, хоть и не красавец.

– Сестры?

– Да, Шарлотт, Энн и Джулия.

– Бог мой, три.

– Да, и потом еще Колин.

Мы немного помолчали.

– Вы самый старший?

– Да.

– Думаю, поэтому вы и не привыкли к послушанию.

– Отец у меня часто в отъезде, и я привык всеми командовать. Сейчас он в Бразилии, он резидент-инженер[9], строит порт в Манаусе на Амазонке, еще два года туда будет ездить. А до этого был на Кубе. К счастью, я в это время в основном был дома… Сейчас почти все разбрелись: Шарлотт – в театральном училище, Энн – на первом курсе в Оксфорде. Джулия и Колин еще ходят в школу.

– А вы?

– О, я пошел по стопам отца, инженер-строитель… вот так. Пару лет, сразу после школы, проработал в чертежном бюро, потом учился в Оксфорде. Закончил последний курс. Эта поездка, собственно, вроде награды… Отец отправил нас на три недели на острова, и, конечно, мы надеялись на самую хорошую погоду…

Он продолжал говорить словно в полудреме, и я его не останавливала, уповая на то, что так с разговором он и уснет, больше не думая о Колине.

– Сколько времени? – вдруг совсем сонным голосом спросил он.

– Мне не видно. Вы лежите на часах.

Моя рука была у него под головой. Я повернула запястье и почувствовала, что и он поглядывает на него. Светящийся циферблат поизносился, но был еще достаточно отчетлив.

– Около полуночи.

– Всего-то?..

– И вам не хочется спать?

– Мм. Хорошо, тепло. А вам?

– Да, хочется, – солгала я. – Плечу удобно?

– Вы замечательная, Никола. Замечательная девушка. Чувствую себя как дома. Так, словно сплю с вами годы. Прекрасно.

Мне показалось, что он прислушивается к собственным словам. И тут снова прозвучал его голос: отчетливо, без всяких сонных ноток:

– Я страшно извиняюсь. Не пойму, что заставило меня сказать такое. Должно быть, я грезил.

Я засмеялась:

– Бросьте думать об этом. Я чувствую то же самое. Потрясающе. Как дома. Словно бы это давно вошло в привычку. Засыпайте.

– У-уф… Луна есть?

– Нечто похожее. Прямо над головой. Тусклая последняя четверть, такая ворсистая по краям, словно шерсть. Должно быть, сильная облачность, но света достаточно. Достаточно для того, чтобы помочь Ламбису и вместе с тем чтобы не высветить все то, что он делает.

Он замолчал и молчал так долго, что я подумала – заснул. Но он вдруг беспокойно задвигал головой, поднимая с ложа пыль.

– Если Колина нет на лодке…

– Можете быть уверены, он там. И через несколько часов он явится с Ламбисом. И довольно об этом, ни к чему эти разговоры не приведут. Оставьте ваши раздумья, засыпайте. Вы слышали когда-нибудь легенду о лунных пряхах?

– О чем о чем?

– О лунных пряхах. Это наяды, водные нимфы. В глухих селениях можно и теперь встретить трех девушек, разгуливающих по горным дорогам в сумерках. У каждой в руках по веретену. Они накручивают на них шерсть, молочно-белую, как лунный свет. А это и есть лунный свет, сама луна. Поэтому-то им и не нужна прялка. Они не парки[10] или еще что-нибудь ужасное, они не касаются жизни людей, все, что они делают, это следят за тем, чтобы мир получал свои часы темноты. И они этого добиваются, спрядывая до конца луну. Ночь за ночью можно видеть, как луна становится все меньше и меньше, а на веретенах девушек шерсти все больше и больше. И вот наконец луны совсем нет, и в мире тьма и покой, звери в горах не боятся охотников, а приливы и отливы становятся не такими сильными…

Тело Марка рядом со мной обмякло, дыхание его стало глубже. Я стала говорить как можно тише и монотоннее:

– А потом, в самую темную ночь, девушки несут свои веретена в море, чтобы вымыть шерсть. И шерсть соскальзывает с веретен в воду и распускается длинными бликами света от берега до горизонта. И снова появляется луна. Она поднимается над морем тоненькая, кривая. И только когда вся шерсть вымыта и снова собралась в белый шар на небе, лунные пряхи опять могут приняться за свою работу, чтобы сделать ночь безопасной для тех, за кем кто-то охотится…

Лунный свет за пределами хижины был слаб, что-то серенькое, просто рассеяние темноты. Достаточно для того, чтобы уберечь Ламбиса от падения, достаточно для того, чтобы переправить лодку в укрытие, не дожидаясь рассвета, но недостаточно для любопытных глаз, чтобы увидеть то место, где мы с Марком лежим в маленькой темной хижине, тесно прижавшись друг к другу. Лунные пряхи были там, снаружи. Не выбирая пути, они шагали по горам Крита, накручивая на веретена свет и делая ночь безопасной.

Он спал. Я повернулась на щекочущих ветках и коснулась щекой его волос, жестких и пыльных, но сладко пахнущих сухой вербеной.

– Марк? – не столько спросила, сколько выдохнула я.

Он не ответил.

Я подсунула руку под куртку хаки и нащупала его запястье. Оно было влажное и теплое. Пульс все еще был частым, но более ровным и сильным. Я снова подоткнула вокруг спящего куртку.

И без всякой причины, просто показалось, что это надо сделать, я тихонько-тихонько поцеловала его волосы и решила тоже поспать.

Глава 5

Тут омывают почетные раны его,Чресла мужские в нетленный наряд облачают.Александр Поуп. Илиада Гомера

Я поспала достаточно, хотя и чувствовала себя вялой, когда окончательно проснулась. Марк все еще крепко спал, свернувшись позади меня. Он дышал легко, вполне нормально, а его кожа в том месте, где я осторожно потрогала ее, была холодной. Жар спал.

Было еще рано. От входа проникал свет, окрашенный в перламутровые тона. Мое запястье было где-то под щекой Марка, и я не осмеливалась пошевелиться, чтобы взглянуть на часы. Я гадала: то ли этот холодный свет оттого, что еще слишком рано, то ли сгустившиеся перистые облака закрыли солнце. В некотором смысле для нас лучше, если бы они были, но они, наверное, холодные и влажные, а одеял у нас нет…

От этой мысли я окончательно проснулась. Ламбис. Без сомнения, Ламбису пора бы уже вернуться…

Я осторожно приподняла голову Марка и попыталась вытащить ладонь. Он пошевелился, слегка всхрапнул и проснулся. Он поднял руку протереть глаза, потом потянулся. Это движение приблизило его ко мне, но, обнаружив меня, он резко отпрянул и, должно быть, причинил руке боль.

– Вот так раз! Боже, я и забыл, что вы тут! Я, наверное, вчера вечером был в подпитии.

– Это самое приятное, что мог мне сказать мужчина после проведенной вместе ночи, – сказала я, выпутываясь из веток. – Если бы я могла встать и не будить вас, я бы так и сделала, но вы так трогательно свернулись…

Он усмехнулся, и я поняла, что в первый раз вижу, как он улыбается. Даже с двухдневной щетиной и бледным лицом он выглядел удивительно молодо.

– Благодарю вас, – вдруг торжественно произнес он, – я как следует выспался и чувствую себя прекрасно. Мне кажется, что я бы смог сегодня и передвигаться. Видит Бог, мне уже лучше. Но вы, вы-то спали?

– Немного, – ответила я, не уклоняясь от правды. – Во всяком случае достаточно. Вполне выспалась.

– Который час?

– Начало шестого.

Я увидела морщинки тревоги у него между бровями. Он переместил руку, как будто она вдруг снова стала болеть.

– Ламбис не вернулся?

– Нет.

– Боже мой, надеюсь с ним ничего не случилось. Теперь и он попал из-за меня в эту заваруху.

– Слушайте, умоляю вас, – сказала я, – не принимайте вы и Ламбиса на свой счет. Он сам ввязался в это дело и, как я поняла, может постоять за себя. – Я встала, продолжая снимать с себя веточки и листочки. – И вот что я надумала, пока вы лежали и храпели: надо вас вытащить из этой хижины. И чем раньше, тем лучше.

Он потер рукой лицо, словно прогоняя остатки сна. Глаза его все еще были затуманены усталостью и волнением ночи.

– Да?

– Если кто-то действительно станет снова вас искать и доберется сюда, то, поймите, при наличии хоть капли здравого смысла они пойдут туда, где есть вода, а увидев хижину, непременно заглянут в нее. Ламбис поступил правильно, притащив вас сюда, в это укрытие. Но теперь, когда вам лучше, надо найти другое место – снаружи, на воздухе, теплое и тенистое убежище, откуда будет хороший обзор. Гораздо лучше спрятаться на горном склоне, чем в единственном заметном на горе укрытии.

– Это верно. И не могу сказать, что мне будет жаль уходить отсюда… Для начала не поможете ли мне выбраться наружу?

– Конечно.

Он оказался тяжелее, чем выглядел, и к тому же гораздо беспомощнее, чем надеялся. Понадобилось порядочно времени, чтобы он мог выпрямиться во весь рост, опираясь о стену хижины и на меня. Теперь я увидела, что он невысок, но телосложения плотного, широкоплеч, с сильной шеей.

– Ладно. – Он часто и тяжело дышал, как будто участвовал в состязаниях по бегу, на лице его выступил пот. – Держитесь поближе к стене. Я сделаю еще шаг.

Мы сделали его очень медленно. А когда добрались до порога, появилось солнце, свет его струился слева между высокими златоцветниками. Длинные тени от цветов бежали по траве. Уголок, где находилась хижина, оставался еще в тени, и воздух был прохладным.

Я усадила Марка на ствол упавшей оливы и пошла напрямик к источнику.

Заводь тоже была еще в тени, и вода в ней – ледяная. Умывшись, я вернулась в хижину за котелком, который там заметила. Пастухи, должно быть, пользовались им как чайником. Снаружи он был закопчен дочерна, но изнутри достаточно чистый, без малейшего пятнышка ржавчины. Я оттерла его, как смогла, крупным песком из ручья, наполнила и вернулась к Марку.

Он сидел теперь на земле, рядом со стволом оливы, тяжело опершись на него. У Марка был такой изможденный вид, он казался при дневном свете таким больным, что я едва сдержала возглас отчаяния. Только бы скорее пришел Ламбис. С одеялами, горячим супом…

Я зачерпнула из котелка полную кружку ледяной воды.

– Вот, попейте. Если вы хотите умыться, у меня есть чистый носовой платок… Нет, лучше я сама… Не шевелитесь.

На этот раз он не возражал и позволил помыть ему лицо, а потом и руки. На большее я не решилась. Чистоплотность сродни благочестию, но вода была ледяная. Он выглядел теперь как опустившийся бродяга. У меня было такое чувство, что и я выглядела вполне подходящей ему парой. Сегодня у меня не хватило духу посмотреть в зеркало заводи наяды.

Завтрак был преотвратительный. Хлеб – твердый, как пемза, его надо было размачивать в ледяной воде, чтобы Марк смог его есть. Шоколад был лучше, но приторный и несытный. Апельсин стал дряблым, мягким, как замша, и безвкусным.

Марк с очевидным усилием заставлял себя жевать и проглатывать эту неаппетитную еду. Я следила за ним с тревогой и пробуждающимся уважением. Он, может быть, и был упрямцем и диктатором, но здесь проявил мужество, столь же определенное, как и героизм на поле боя; он вел жестокое, но незаметное сражение со своей собственной слабостью, с необходимостью долго лежать, сохранять неподвижность, чтобы набраться сил, и это в то время, когда каждый нерв решительно взывает к действию. Для меня это была новая точка зрения на мужество.

Когда с нашей скудной едой было покончено, я нерешительно взглянула на Марка:

– Ламбис показал мне вчера одно место. Хорошее укрытие, и все видно вокруг на несколько миль. Единственное неудобство – высоко лезть: вон за тот утес, потом еще карабкаться наверх. Вон туда, видите? Если вам не справиться, я поищу вокруг, найду еще что-нибудь…

– Я справлюсь.

Как он одолел этот подъем, я никогда не пойму. Нам потребовался целый час. А когда он с совершенно бледным лицом и весь в поту наконец лежал на уступе, я почувствовала себя так, словно пробежала из Марафона в Афины, и притом с плохими вестями.

Через некоторое время я села и взглянула на него. Глаза у него были закрыты, и выглядел он ужасно, но солнце добралось до выступа, и он лежал, повернувшись к нему лицом, жадно впитывая его тепло.

Я опустилась на колени:

– Пойду за сумкой с провизией и постараюсь уничтожить наши следы в хижине. А когда вернусь, что бы вы ни говорили, я разведу огонь.