Лунные пряхи. Гончие псы Гавриила (сборник)

Он резко дернул головой:

– Нам нельзя здесь останавливаться, слишком открытое место. Наверху есть такое, где мы можем все видеть, а нас – нет. Оттуда видна хижина и дорога к ней. Пошли.

Он перебросил мою сумку через плечо, свернул от заводи к скалам и стал карабкаться наверх, туда, где я заметила его в первый раз. По пути он остановился, окинул все вокруг усталым, напряженным взглядом, а его свободная рука потянулась уже знакомым мне движением к ручке ножа. Грек был без куртки, и деревянная рукоятка, гладко отшлифованная рукой, много раз сжимавшей ее, по-пиратски торчала из ножен на его брючном ремне.

Он снова дернул головой:

– Пошли!

Я немного помедлила, потом решительно отвела взгляд от полированной ручки и последовала за ним по головокружительной козьей тропе, которая проходила мимо источника.

Он привел меня на широкий уступ несколько выше маленького летнего горного пастбища, где стояла хижина. Вряд ли можно было найти место лучше для укрытия и наблюдения одновременно. Уступ был шириной футов десять, с внешней стороны имел небольшой уклон к стенке утеса, так что снизу нас было не видно. Выступ сверху защищал от непогоды. Глубокая вертикальная расселина позади нас в утесе могла служить хорошим убежищем. Расселина наполовину заросла можжевельником, а воздух на уступе был насыщен сладким ароматом кустарников, которыми порос склон. Путь к нему закрывали густой ряд жимолости и раскидистые серебряные ветви диких фиговых деревьев.

Я уселась в задней части уступа ближе к расселине. Ламбис растянулся около его края и шарил настороженным взглядом по лежащим ниже скалистым участкам. С этой высоты я видела вдали широкую полосу моря. От блеска воды было больно глазам.

Мы разделили еду. Ламбис оставил всякое стеснение и ел, как голодный волк. Он не смотрел на меня. Он лежал, опершись на локоть, и не сводил глаз со склона под нами. Я хранила молчание, а когда наконец заметила, что он тяжело вздохнул и потянулся в карман за сигаретой, спокойно заговорила:

– Ламбис, кто стрелял в Марка?

Он вскочил и резко повернул голову. Взгляд его внезапно стал злым.

– Это не любопытство, – добавила я мягко. – Я ведь вижу, что вы ждете нового нападения на него, поэтому вам обоим приходится прятаться. Но вы же не можете так без конца при нем оставаться… я хочу сказать, вечно. Вам должно хватить здравого смысла понять это.

– Вы думаете, я этого не знаю?

– Ну тогда как же вы уйдете если не за помощью, так за провизией?

– Разве не ясно, что я не могу его бросить.

– Ясно, что его нельзя перенести и не следует оставлять одного, но, судя по тому, что я видела, если кто-то не окажет ему в ближайшее время помощь, ему станет хуже. Давайте говорить откровенно, он может даже умереть. Если не от раны, так от переохлаждения. Вы сказали мне, что он провел ночь под открытым небом. Люди умирают от этого – шок, пневмония и еще бог знает что. Разве вы не знаете?

Никакого ответа. Он прикуривал сигарету и не смотрел на меня, но, по крайней мере, не порывался уйти и не торопил.

– Вы приехали сюда на лодке, – отрывисто произнесла я, – так ведь, это была ваша лодка?

Его голова дернулась, и спичка с шипением полетела вниз в сухие иголки можжевельника. Он рассеянно придавил тыльной стороной ладони крошечную спираль голубого дыма, чтобы задавить огонь. Если он и обжег руку, то не подал вида. Его глаза смотрели на меня не мигая.

– На… лодке?

– Да, на лодке. Я слышала, вы что-то говорили о каике Марку. – Я улыбнулась. – Боже милостивый, уж в таком-то объеме греческий всем известен. И потом, Марк лгал мне о том, как вы сюда добрались. С востока сюда нет дорог; есть только один путь через эту часть Крита, а если бы вы приехали этой дорогой, вам бы не понадобилось спрашивать у меня, как добраться до деревни. Если бы не сильный жар, Марк понимал бы, что бесполезно так глупо лгать. Не могли вы приплыть и лодкой, доставляющей провизию из Ханьи, потому что она бы пришвартовалась в Айос-Георгиосе, и опять же вы бы знали дорогу. Это была ваша собственная лодка?

Пауза.

– Да, моя.

– А где она сейчас?

Пауза длиннее предыдущей. Потом неохотный жест в сторону побережья вне поля нашего зрения, несколько на восток.

– Вон там.

– А-а… Тогда я полагаю, у вас на борту есть продукты, одеяла, медикаменты?

– А если и есть?

– Надо за ними сходить, – спокойно сказала я.

– Как? – Ламбис произнес это сердито; но, по крайней мере, он слушал; его первоначальное недоверие ушло, он был даже на пути к тому, чтобы принять меня в союзники. – Вы не сможете найти лодку. Путь нелегкий. И это небезопасно.

Так, значит, он принял меня. Я подождала немного, потом медленно заговорила:

– Знаете, Ламбис, я думаю, вам лучше рассказать мне о всей этой истории. Нет, послушайте меня. Я знаю, что по-настоящему вы мне не доверяете, с какой стати? Но вам пришлось уже частично довериться мне, придется доверять и дальше, ведь я же отправлюсь в деревню. Так почему бы вам не раскрыться немного больше? Почему бы не воспользоваться тем, что я соглашаюсь помочь? Не думаю, что я много могу сделать, но может быть, чем-то помогу… словом, я обещаю быть очень осторожной. Я не стану вмешиваться там, где я не нужна, но, очевидно, я сделаю меньше ошибок, если буду знать, в чем у вас затруднения.

Его темные глаза пристально смотрели на меня. Они были непроницаемы, но каменная угрюмость сошла с его лица. Казалось, он колеблется.

– Сдается мне, я правильно заключила, что в Марка стрелял человек из Айос-Георгиоса?

– Мы не знаем. Мы не знаем, кто это сделал.

– Ну, если вы не намерены говорить мне правду даже теперь… – резко начала я.

– Это правда. Разве вам непонятно, что если бы мы знали, откуда и почему грозит опасность, тогда было бы ясно, что делать. Но мы не знаем. Вот поэтому я боюсь идти в деревню, боюсь просить там кого-нибудь о помощи, даже старосту. Я не знаю, то ли это семейная история, то ли кто-то иной имеет к ней отношение. Вы из Англии. Может быть, вы бывали в Афинах или даже на Пелопоннисосе[6]… – Я кивнула. – Но все равно вы не знаете, что такое эти горные деревни на Крите. Это все еще дикая сторона, и закон сюда не всегда доходит. Тут на Крите до сих пор убивают из-за семейных историй, понимаете? Здесь все еще происходят, я не знаю как это называется, семейные убийства из мести.

– Вендетта, кровная месть.

– Да, вендетта, я знаю, убивать за кровь. Кровь всегда приводит к крови.

Он непроизвольно произнес эту по-шекспировски прозвучавшую фразу совершенно обыденным тоном, который заставил меня похолодеть. Я внимательно посмотрела на него:

– Я полагаю, вы хотите сказать, что Марк, наверное по недоразумению, ранил кого-то и в него стреляли из мести? И кто стрелял – неизвестно? Но это же абсурд! Я считаю, подобное могло случиться на таком острове, как Крит, но, несомненно, теперь они должны считаться с тем…

– Он никого не ранил. Не было никакого недоразумения. Его беда в том, что он видел, как было совершено убийство.

Я слышала, как мое дыхание прорывается сквозь стиснутые зубы.

– Поня-я-тно. Значит, убийца допустил оплошность, что оставил Марка в живых, и он может рассказать о преступлении.

– Да, именно так. И мы даже не знаем, что это были за люди, убийцы, и человек, которого они убили, мы не знаем, куда пойти за помощью. Известно лишь то, что они все еще ищут Марка, чтобы убрать. – Он кивнул в ответ на мой взгляд. – Да, да, это дикие края, теспойнис[7]. Если кого-нибудь обидели, вся его семья, может быть, вся его деревня будет помогать ему отомстить, вплоть до совершения убийства. Не всегда, конечно. Здесь, в этих горах, – часто.

– Да, я читала об этом, а некоторые даже не знают… – Я остановилась и вздохнула. – Вы с Крита, Ламбис?

– Да, я родился на Крите. Но моя мать была с Эгины, и когда отца убили на войне, она возвратилась домой, к своей матери. Мы жили на Эгине, в Айя-Марине.

– Понимаю. Значит, вас ничто не связывает с этими местами? Эта ужасная история не могла иметь к вам никакого отношения?

– Нет. Когда это произошло, меня здесь даже не было. Я нашел его на следующее утро. Я говорил вам.

– Ах да, вы же говорили. Но я все же не могу себе представить, что так опасно спуститься вниз за припасами, опасно повидаться со старостой Айос-Георгиоса. Ведь он бы…

– Нет! – Ламбис заговорил резко, словно вдруг испугавшись. – Это не так просто.

– Вы можете поручить это мне, – спокойно предложила я.

– Я сам это сделаю.

Он подождал, продолжая обозревать пустынные пространства склона под нами, и когда, не заметив нигде движения, успокоился, пристроился поудобнее на локте и закурил сигарету.

– Я уже сказал вам, что у меня есть каик. Я сейчас живу в Пиреусе[8]. Марк нанял меня там, чтобы предпринять путешествие на острова. В течение двух недель мы побывали в разных местах, но это не имеет значения, и вот два дня назад мы прибыли на юг Крита. Мы хотели зайти в Айос-Георгиос позднее, тем же вечером. Я говорю о субботе. Марк знал о старой церкви в горной лощине, недалеко от побережья, к востоку от Айос-Георгиоса. Эта церковь античная, – он произнес «аунтичная», – может быть, классическая, кто знает, и думаю, она есть в старых книгах.

– Я слышала о ней. Когда-то это был классический храм. Наверное, потом, позднее, на этом месте была построена церковь. Византийская.

– Ах так? Ну, в древние времена поблизости была гавань. В тихую погоду под водой еще можно увидеть старую стену и маленький каик может добраться как раз туда, где был старинный причал. Марк сказал мне остановиться там. Мы плавали два дня, а потом они захотели сойти на берег, прогуляться.

– Они?

– Марк и его брат.

– А!

Я внимательно посмотрела на него, с испугом начиная понимать, в чем дело. Я припомнила полное муки выражение беспомощности на лице Марка и то, что сказал Ламбис, чтобы его успокоить: «Я пойду искать его сам. Как только смогу».

– Догадываюсь, – хрипло сказала я. – Продолжайте.

– Ну, Марк и Колин сошли с каика и пошли наверх через холмы. Это было в субботу. Взяли еду и вино и ушли на весь день. Я остался с каиком. С мотором что-то не ладилось, и я собирался сходить кое за чем в Айос-Георгиос. Потом, к вечеру, вернуться, чтобы встретить Марка и Колина. Но оказалось, неполадку легко исправить, и я просто остался и ловил рыбу, поспал, поплавал до наступления вечера. Ждал их, ждал, когда придут – неизвестно. Надо, думаю, пойти посмотреть, знаете, как это бывает…

– Знаю.

– Потом – ночь, а их все нет, и я стал волноваться. Это дикие горы. Я не думал, что они заблудились, но я подумал о несчастных случаях. Наконец, я не смог больше ждать: запер каюту на каике, положил ключ в известное им место, потом взял фонарик и пошел наверх искать маленькую церковь. Но, вы понимаете, даже с фонариком нелегко найти дорогу.

– Вполне верю этому.

– Я кричал, конечно, и шел так далеко, как только мог. Но сам я тоже не хотел заблудиться. Церкви я не нашел и вернулся на шум моря. Стал ждать луну.

– Она восходит поздно, да?

Он кивнул и заговорил уже более охотно:

– Пришлось ждать долго. Когда она поднялась, это была не такая большая луна, но дорогу я видел довольно хорошо. Я шел медленно, очень медленно. Разыскал церковь, но никого там не было. Я не знал, куда еще идти. Потом набежала туча, пошел сильный дождь, стало снова темно, очень темно. Мне пришлось укрыться до рассвета. Я кричал, но никто не ответил. Я не думал, что они прошли мимо меня назад к лодке, так что, когда рассвело, я пошел снова. Мне повезло. Я обнаружил тропку, не такую, как козья, – широкую, со старыми камнями, видно, что люди по ней ходили. Может быть, в старые времена это была дорога из Айос-Георгиоса к церкви и древней гавани, я не знаю. Но это была тропа. Я пошел по ней. Потом увидел кровь.

Простота рассказа Ламбиса в сочетании с монотонностью его речи оказали на меня поразительное воздействие. Он совершенно непроизвольно остановился, чтобы погасить окурок о камень, а я заметила, что слежу за его рассказом так напряженно, что, когда по уступу между нами пронеслась тень, я уклонилась от нее, словно это был летящий нож. Но это была всего лишь пустельга, порхнула в гнездо на скале над нами покормить своих птенцов. Они приветствовали появление пищи пронзительным писком.

Ламбис даже не поднял взгляда: нервы у него были покрепче моих.

– Теперь, – продолжал он, – я уже был уверен – это несчастный случай. Произошел он до дождя, потому что дождь смыл большую часть крови, но я заметил кровь между камнями. Я испугался. Я стал кричать, но ответа не было. – Он остановился, посмотрел на меня. – Потом, не могу объяснить почему, я больше не звал их.

– Не надо объяснять, понимаю.

Я действительно понимала его очень хорошо. Я представляла себе по его рассказу: человек один на горном склоне, на камнях – кровь, жуткая тишина и отзывающиеся эхом скалы, пронизывающий страх. Я была на Эгине. Идиллический маленький остров в заливе Сароникос, где вырос Ламбис. Там есть одинокий, окруженный морем холм, он увенчан храмом, который стоит посреди пронизанных солнцем сосен. Во все стороны от его колонн видны леса и поля, окаймленные спокойным синим морем. Дорога вьется по тихим долинам, мимо склонов, где чуть ли не через каждые пятьдесят ярдов гнездятся среди папоротников и диких синих ирисов маленькие христианские святыни. Но здесь на Крите – иной мир. Известно, что эти подоблачные скалы, с их орлами, коршунами и кружащими стервятниками, с давних пор излюбленное убежище преступников и разного рода отчаянных людей.

Итак, Ламбис продолжил поиски и наконец нашел Марка. Он лежал примерно в трехстах ярдах дальше, прямо на тропе.

– Он прополз оттуда, где была кровь. Как – не знаю. Сперва я думал, что он мертв, потом понял: он без сознания, в него стреляли. Я сделал что смог и стал искать мальчика.

– Мальчика? Вы хотите сказать, что Колин моложе?

– Ему пятнадцать.

– О боже! Продолжайте.

– Я его не нашел. Но уже светало, я боялся, что они – кто, я не знаю – вернутся за Марком. Я не мог взять его в лодку: она была слишком далеко. Я унес его с тропы вверх по скалам, под гребень горы, а потом нашел это место. Легко понять, что здесь никого не было несколько недель. Я ухаживал за Марком, согревал его, потом вернулся назад, где нашел его, и засыпал все следы пылью, чтобы они подумали, что он очнулся и ушел. Об остальном – позже. Теперь расскажу, что сообщил мне Марк, когда смог говорить.

– Минутку, а вы не нашли Колина?

– Нет. Не нашел никаких его следов.

– Тогда, возможно, он жив?

– Мы не знаем.

Птичья возня на утесе прекратилась. Пустельга снова вылетела, в очаровательном вираже метнулась ниже уровня наших глаз, рванулась вправо и исчезла.

– Что вам рассказал Марк?

Ламбис достал еще одну сигарету. Он перевернулся на живот и принялся говорить, не прекращая наблюдения за нагревшимся склоном. Вкратце, без эмоций он рассказал мне историю Марка.

Марк и Колин пришли к маленькой церкви и там поели. После того как они осмотрели церковь, они пошли дальше и стали подниматься в гору, собираясь провести наверху весь день до возвращения на каик. С утра погода была хорошая, но со второй половины дня стали собираться облака, так что сумерки наступили рано. Братья, возможно, прошли немного дальше, чем собирались, и, когда наконец возвратились на тропу со «стертыми камнями», которая вела вниз, к церкви, темнота уже сгущалась. Они шли быстро, не разговаривали, обувь у них была на веревочной подошве и не создавала шума. И вдруг за поворотом дороги они услышали голоса. Говорили по-гречески, громко, как будто ссорились. Братья не придали этому значения и продолжали свой путь, но, повернув за выступ скалы, который скрывал от них говорящих, они услышали крики, потом выстрел и страшный вопль женщины. Они остановились у поворота; на их глазах разыгралась драматическая сцена.

Прямо перед ними на краю поросшей лесом ложбины стояли трое мужчин и женщина. Четвертый мужчина лежал лицом вниз у обрыва, и не надо было присматриваться, чтобы понять, что он мертв. Один из троих стоял в стороне и курил. Казалось, своей невозмутимостью и отстраненностью он демонстрировал свою непричастность к происходящему. У других были ружья. Стрелял, по-видимому, смуглый человек в критской одежде, он все еще не опускал свое ружье. Женщина цеплялась за его руку и что-то вопила. Он грубо оттолкнул ее, обругал дурой, да еще ударил кулаком. Второй мужчина при этом закричал и пошел на него, угрожая прикладом ружья. Кроме женщины, чье горе было очевидно, никого из них, казалось, не волновала судьба убитого.

Что касается Марка, его первой заботой был Колин. Кто бы там ни был прав или виноват в случившемся, момент для вмешательства был крайне неподходящий. Он положил руку на плечо мальчика, чтобы отпихнуть его назад, за камень, и прошептал: «Давай отсюда!»

Но третий мужчина, беззаботный курильщик, как раз в этот момент обернулся. Он увидел их, сказал что-то остальным, и все повернули в сторону Марка свои казавшиеся такими бледными в сумерках лица. Но не успели они еще опомниться от испуга и пошевелиться, как Марк все-таки оттолкнул Колина и раскрыл было рот, чтобы закричать, – но так и не мог сказать после, что` он собирался крикнуть, – в этот миг мужчина в критской одежде вскинул ружье и выстрелил.

Однако Марк успел шагнуть назад и повернуться, чтобы тоже скрыться за камень. Это его и спасло. Он был у края оврага, и в момент поворота сумка с провизией, что висела у него на плече, увлекла его вниз.

Следующие его минуты были сплошной болью. Смутно он сознавал, что падает, обо что-то ударялся, катился среди камней и кустов и оказался, как обнаружил позже, в зарослях кустарника, несколько в стороне от тропы.

Он слышал будто бы издалека вопли женщины и ругань мужчин, а потом еще и голос Колина, обезумевшего от ужаса: «Ты убил его, чертова свинья! Пустите меня вниз к нему! Марк! Пустите меня, будьте вы прокляты! Марк!»

Потом был еще шум короткой яростной схватки на краю оврага, быстро оборвавшийся крик Колина, а после – только всхлипывания женщины, ее хриплые причитания на греческом, голоса двух неистово спорящих критян. И потом… неожиданно, настолько неожиданно, что Марк, плывущий тогда по волнам черной боли, даже не уверен, что это не был бред, – мужской голос бесстрастно произнес по-английски: «По крайней мере, не спешите, подумайте как следует. Три трупа – это слишком много, от них будет трудно избавиться даже здесь…»

– И это все, что Марк вспомнил, – сказал Ламбис. – Когда он пришел в себя, было уже светло. Мысль о Колине заставила его как-то подняться и выбраться из оврага на тропу. Он выбился из сил и некоторое время лежал там, истекая кровью. Потом собрался с силами и осмотрелся. Труп исчез, Колина тоже не было. У Марка сохранилось смутное воспоминание, что убийцы ушли вглубь острова, и он пополз по тропе за ними. С трудом, несколько раз теряя сознание, он преодолел ярдов триста, дождь дважды приводил его в себя. Здесь я его и нашел.

Ламбис замолчал. Я несколько минут – а казалось, вечность – сидела молча, прижав руки к щекам, уставившись на далекое море и не видя его. Я не могла представить себе ничего подобного. Неудивительно, что Ламбис боялся. Неудивительно, что Марк старался не впутывать в это дело меня.

– Вероятно, они подумали, что Марк умер, – сказала я хрипло.

– Да. Было уже темно, и они, наверное, не захотели спускаться за ним в овраг. Там очень круто. Они решили, что если он не мертв, то умрет к утру.

– Значит, когда англичанин сказал им: «Подумайте как следует», он, должно быть, имел в виду Колина? Ведь два трупа – это были Марк и убитый мужчина?

– Похоже, что так.

– Так Колин, наверное, жив?

– Да, ведь Марк слышал его, – сказал Ламбис.

Он помолчал.

– Они могли вернуться днем за Марком, – неуверенно произнесла я.

– Да. – Взгляд темных глаз. – Я подумал об этом, еще и не слышав его рассказа. Я вернулся потом, чтобы уничтожить наши следы, сходил вниз за сумкой с продуктами, потом спрятался выше, среди скал, и подождал. Один приходил.

Снова пауза, такая характерная для его неторопливой речи.

– Вы видели его?

– Да. Мужчина лет сорока в критской одежде. Вы знаете, как выглядит такой наряд?

– Да, конечно.

– На нем была синяя куртка и темно-синие свободные брюки. На куртке были – как это они называются? – такие маленькие цветные шарики вдоль края.

– Ах эти? Я бы назвала их бонбошками, вы ведь имеете в виду эту причудливую отделку шнуром, как у викторианской скатерти с бахромой.

– Куртка с бонбошками, – Ламбис, по-видимому, безоговорочно принял и запомнил мое легкомысленное определение, – и мягкая черная шляпа, обвязанная вокруг красным шарфом со свисающими концами, так, как носят критяне. Лицо очень смуглое, усы – как у большинства критян. Я его сразу узнаю, как увижу.

– Вы думаете, это был убийца?

– Да. Было довольно темно, когда прогремел выстрел, и Марк не мог разглядеть лиц, но он убежден, что выстрелил мужчина в критской одежде.

– Что же он делал, когда вы его увидели?

– Он осмотрел все вокруг и спустился в овраг. Искал Марка. Критянин потратил много времени, видно, никак не мог поверить, что Марк исчез. Мужчина выглядел озадаченным и встревоженным, долго не оставлял поисков, в надежде, что Марк отполз подальше и умер. Но он искал внизу, в овраге, понимаете? Он не подумал, что Марк мог выбраться назад на тропу. Потом критянин все-таки поднялся и стал исследовать тропу. Я видел, что он очень обеспокоен. Но, думаю, он ничего там не заметил и спустя некоторое время ушел. Но не в сторону Айос-Георгиоса. Он пошел туда, – жест приблизительно на север, – там, наверху, я думаю, есть еще деревня. Так что мы до сих пор не знаем, откуда пришли убийцы.

– Но… Я подумала, не могли ли вы… – я не знала, какие лучше тут употребить слова, – не могли ли вы, раз он был один…

В первый раз Ламбис довольно кисло улыбнулся.

– Вы считаете, мне надо было напасть на него? Конечно. Но должен сказать вам, я ждал случая заставить его выложить правду, узнать, что они сделали с Колином. Однако подходящего случая не было. Он находился слишком далеко от меня, а между нами – открытый склон. И у него винтовка, которую он носит вот так, – жест, обозначающий ружье на изготовку. – Он слишком быстро пустил бы ружье в ход. Мне пришлось его отпустить. Если я буду рисковать, Марк умрет тоже.

– Конечно.

– И из-за Марка, который так слаб, я не мог пойти за этим критянином, чтобы узнать, куда он идет… – Вдруг Ламбис сел прямо и быстро повернулся ко мне. – Теперь понимаете? Вам ясно, почему я говорю об опасности и почему не осмеливаюсь оставить Марка даже для того, чтобы искать Колина? Марк хочет, чтобы я пошел, но он слишком болен, а когда у него жар, он пытается выйти из хижины, чтобы искать брата.

– О да, я прекрасно понимаю. Спасибо, что вы мне все это рассказали. Ну теперь-то вы, конечно, примете мою помощь?

– Что вы можете сделать? Вы не можете сейчас пойти вниз в деревню, купить еду и одеяла и вернуться. Вся деревня через час будет знать об этом, и дорога сюда, к Марку, станет всем известна. Не можете вы и пойти к лодке: скоро стемнеет и вы не найдете дороги.

– Не найду. Но вы – найдете.

Он внимательно посмотрел на меня.

– Ну это же ясно, – сказала я. – Вы пойдете, а я останусь с ним.

Можно было подумать, что я предложила ему спрыгнуть со склона Белых гор.

– Вы?!

– Что же делать? Кому-то надо остаться с ним, а кому-то доставить припасы. Я не могу доставить припасы, следовательно – остаюсь с ним. Все очень просто.

– Но меня не будет долго. Наверное, несколько часов.

Я улыбнулась:

– Тут нам повезло. В гостинице меня ждут только завтра. Никто в Айос-Георгиосе не знает, что я уже приехала. Когда бы я ни появилась там, никто не станет мне задавать вопросов.

Он зачерпнул пригоршню сухих иголок, и они медленно посыпались сквозь его пальцы. Он смотрел на них, а не на меня, когда говорил со мной.

– Если они вернутся за Марком, эти убийцы, вы будете здесь одна.

Я сглотнула и ответила, стараясь, чтобы мои слова прозвучали спокойно и уверенно:

– Так вы подождете, пока не стемнеет, верно? Если они не вернутся и не найдут хижину до темноты, то вряд ли будут искать ее ночью.

– Это верно.

– И не считайте меня безрассудной, легкомысленной. Я бы, разумеется, не хотела оставаться здесь, уж поверьте. Но я просто не знаю, что еще можно тут сделать.

– Вы можете сделать то, что посоветовал вам Марк, – идти себе вниз в гостиницу и забыть про нас. Будете спать в удобной постели и в полной безопасности.

– Вы думаете, я смогу спокойно спать?

Он поднял плечи, слегка скривил рот, потом бросил взгляд на небо в сторону запада.