От экватора до полюса. Сборник рассказов

Это кажется странным, но, может, вызвано тем, что душа человека не может быть постоянно зажатой даже усиленными тренировками гимнастики йогов. Как кипящий в недрах земли вулкан, она изредка прорывается наружу, и тогда ей нет удержу.

Но рассказ сегодня не о том. Я прохожу мимо кур, которые мне сегодня не нужны, и вижу девочку ростом чуть меньше Ситы с шевелюрой растрёпанных волос и широко раскрытыми глазами, умоляющими и в то же время испуганными. Они следили за мной исподлобья и, казалось, готовы были в любую минуту убежать. Я заглянул в них, и мне так хотелось сказать этим драгоценным камушкам:

– Милые глазёнки, разве вы не знаете, что никто из детей меня не боится? Неужели вы здесь впервые и ещё не видели, как я смеюсь, шучу и показываю фокусы? Все дети это знают.

Но я ничего не сказал, а только улыбнулся девочке, и её губы тоже робко шевельнулись. Тогда я подошёл к ней и раза три спросил, как её зовут, прежде, чем она решилась ответить:

– Бабита.

С этого момента несмелая девочка с широко раскрытыми глазами и немного пухлыми губами стала встречать меня каждое воскресенье и прочно заняла место Ситы, быстро осознав свои новые права просить больше других. Она никого не прогоняла, ни на кого не кричала, и её голос не был слышен издалека, как у Ситы, но она неизменно находила меня и следовала за мной, даже если я уже дал ей бакшиш.

Сейчас я пока не вижу Бабиты и тороплюсь к овощным рядам. Дорогу преграждает всегда улыбающийся Мурти. Это мальчик лет двенадцати. Он постоянно носит на подносе, сплетённом в виде корзины, то мелкие, величиной со сливу, лимоны, то зелёный лук, а сейчас несёт укроп. Он останавливает меня и радостно кричит:

– Намастэ! Кроп бери!

Я говорю, что укроп мне не нужен. Показываю список овощей, который мне всегда даёт жена перед выходом на базар. Мурти с любопытством заглядывает в клочок бумаги, тычет наугад пальцем и говорит:

– Вот кроп, бери, – и хохочет, засовывая прямо в сумку несколько пучков укропа.

Любопытно, что если ему дать просто бакшиш, он ни в коем случае не возьмёт и даже обидится. Зато очень доволен, если купишь у него хоть немного зелени.

Длинные, широкие цементные возвышения сделаны специально для продавцов, чтобы их товар был в относительной чистоте и не смешивался с грязью, которую месят ноги покупателей, выискивающих товар подешевле, и коров, важно прохаживающихся между рядами и зорко следящих, где и что можно быстро ухватить.

Брезентовые тенты, но чаще из грубой мешковины или цветного целлофана, прячут продавцов от дождя и солнца. Укреплены они на шатких тростниковых палках и потому кажутся весьма неустойчивыми. Они похожи скорее на временные сооружения, чем на постоянные, хотя базар существует давно, и продавцов я вижу одних и тех же, каждого на своём месте. Картошка рассыпана невысокими горками, чтобы не занимать много места. Тут же репчатый лук, огурцы, баклажаны.

Как только продавец увидел, что я остановился и собираюсь покупать, он бросает круглую плетёную посудину, куда можно отбирать картошку. Индийские женщины, я заметил, почему-то выбирают картофелины помельче, тогда как мне хочется найти самые крупные. Мою работу неожиданно прерывает коровья морда, просунувшаяся у меня под рукой и потянувшаяся к луку. Я отшатываюсь в сторону, а зазевавшийся продавец едва успевает схватить длинную палку и опустить её на широкий лоб коровы, украшенный красивыми, изогнутыми внутрь рогами. Но две луковицы уже схвачены большими мягкими губами, и нарушительница невозмутимо отвернула голову от следующего удара, шелестя кожурой поедаемого лука.

Однажды я приехал на базар с кинокамерой и специально ходил за коровами, чтобы поймать наиболее интересные кадры.

Ждать долго не приходилось. Охраняемые законом святые рогатые животные пользуются любой возможностью, чтобы схватить всё, что плохо лежит. И своей наглостью они порой до того доводят спокойных индийцев, что какой-нибудь чересчур разозлившийся продавец в ярости соскакивает со своего постамента и с палкой в руке несётся за коровой по всему базару или хватает её за хвост и крутит его. Редко кто пытается вырвать добро изо рта коровы, так как это почти никогда не удаётся, но всё же случается и такое.

Я спрашиваю продавца, сколько стоит лук, съеденный коровой, и кто будет за него платить. Он улыбается, понимая шутку, и начинает взвешивать мою картошку. Взвешивание – довольно интересная операция.

У всех продавцов весы ручные и довольно примитивные. Это обыкновенная палка, на концах которой висят тарелки. Несложное устройство поднимается одной рукой за верёвку, привязанную посередине палки. Второй рукой товар высыпается в правую тарелку, при этом всё рассыпается частично, ибо тарелки хоть и имеют конусовидное дно, однако всё же тарелки. На левую сторону кладутся гири, иногда до пяти килограмм, так что в руке оказывается вес вместе с товаром десять. Сидя, держать такую тяжесть на весу, конечно, не очень легко, поэтому взвешивание выполняется очень быстро и приблизительно, чаще с перевесом в сторону покупателя. Правда, никому не приходит в голову проверять, правильно ли отцентрованы тарелки. У некоторых есть железные весы, то есть вместо деревянной палки металлическая со стрелкой посередине.

Расчёт происходит не всегда быстро, так как, если есть ещё покупатели, то внимание уделяется в первую очередь им, а уж потом тем, кто успел взять товар и ждёт сдачу. Деньги продавцов обычно лежат под куском материи, на которую высыпаны продукты. Но это разменные, а крупные купюры заворачиваются в целлофан и прячутся за пазуху.

Я наклоняюсь к сетке с картошкой, пристраиваюсь, чтобы поудобнее взять её. С лица на руку капает пот. Жара. Температура около сорока семи градусов в тени. А ведь покупки только начались.

К продавцу подходит невысокий паренёк с чайником в руке и по-деловому быстро достаёт откуда-то стакан, наливает сероватого цвета чай с молоком, получает мелочь и торопится дальше. Другой парень разносит воду, чтобы поливать овощи – так они выглядят свежее. Ещё один ходит и раздаёт пан, ловко разворачивая зелёный лист и кладя в него небольшую порцию белой кремовидной массы. Покупатель уже сам сворачивает лист с содержимым в трубочку, затем разрывает её на мелкие кусочки и начинает долго растирать на ладони двумя пальцами, время от времени постукивая ими по краю ладони, чтобы встряхнуть получившийся порошок. Вот почему, когда любители пана, а их в Индии очень много, хотят попросить пан или наоборот предлагают угостить им, они стучат двумя пальцами по ладони, показывая, о чём идёт речь.

После того, как растирание закончено, ладонь подносится ко рту, и резким движением руки пан направляется на язык, который сразу перемещает его за нижнюю губу. Пан не глотают, а только жуют и сосут. Это вообще слабое наркотическое средство, но если его много употреблять, то он может вполне прилично дурманить. Некоторые любители жуют пан целым листом, не растирая на ладони.

Я не часто хожу в конец базара, где уже значительно меньше порядка, продавцы сидят прямо на земле без навесов. Там, правда, цены бывают несколько ниже, но не всегда, и качество может быть хуже. Здесь же всё рядом, и, загрузив одну сетку, я сразу отношу её под большое дерево, где специально устроена цементная платформа, на которую мы складываем свои полные товаров сетки и сумки и идём за следующими продуктами. Порядок такой: сначала находим все нужные овощи, а потом принимаемся за фрукты, поскольку они отдельно в других рядах.

Бабита уже нашла меня, и мы вместе отправляемся за капустой.

В это время слышу знакомый голос:

– Бабу, маленький бакшиш!

Передо мной женщина с крошечным ребёнком на руках. Не знаю, кто мог научить её, но только она одна из всех просящих говорила свою единственную фразу, понятную русским: «Бабу, маленький бакшиш!»

То, что слово «бабу» с ударением на последнем слоге означает уважаемый, знают почти все, кто в какой-то степени интересуется местным языком. Никаких других слов на любом языке я от неё не слышал. На мои попытки узнать, как её зовут, она не отвечала и твердила только одну свою фразу. Поэтому про себя я назвал её Бабу-маленький бакшиш.

Думаю, она была бы очень красивой, если бы причесать её длинные волосы, вместо грязного куска материи, в который она закутана, надеть одно из огромного количества прекрасных индийских сари и обуть её побитые босые ноги. Индийские женщины умеют быть красивыми. И Бабу-маленький бакшиш тоже была бы красавицей. Мне думается, что её родина – Западная Бенгалия. Именно там девушки славятся, как мне говорили, тремя достоинствами: коля, кая, кейс, что в переводе означает – искусство, тело, волосы. То есть эти девушки способны к различным видам искусства и обладают красивыми, стройными фигурами, особую прелесть которым придают длинные светящиеся таинственным блеском волосы.

У этой женщины волосы в пыли, никогда не мылись шампунями, да и простого мыла, может, давно не видели, а потому не блестят. Лицо выглядит измождённым, усталым от той жизни, которую приходится вести. Взгляд глаз болезненный, умоляющий, и длинные ресницы, кажется, бессильно упадут вниз, если не поддержать.

Сколько ей может быть лет? В таких случаях определить возраст бывает очень трудно. Но молода. Конечно, молода. Может, лет двадцать, а то и меньше. А выглядит старухой. Ни одной морщинки на лице, а кожа, видно, тоже устаёт и оставляет своё впечатление старости.

Бабу-маленький бакшиш носит своего ребёнка на руках, очевидно, для того, чтобы все его видели. Обычно местные женщины размещают своих детей на бедре под сари, если они ещё очень маленькие. Тогда нет необходимости поддерживать их рукой. Если же дети побольше, то они сами сидят на боку у матери, держась то ли за шею, то ли за плечо, не мешая ей нести тяжести в руках и на голове. Правда, держать ребёнка перед собой на руках иногда удобно, потому что можно на ходу кормить. Эта мысль приходит мне в голову, как только я увидел, что Бабу-маленький бакшиш выпростала тощую грудь из-под перекинутого через плечо конца сари, а ребёнок опустил голову и начал сосать грудь скорее, как пустышку, ибо вряд ли там могло быть молоко. Эта процедура совершенно не мешала женщине подойти ко мне ближе и снова пропеть монотонно:

– Бабу, маленький бакшиш!

Я никогда не заставлял её ждать и сразу доставал кошелёк, но раньше она приходила всегда к автобусу, когда я уезжал, и прямо направлялась к моему окну, а уж потом обращалась к остальным. А тут я впервые вижу её на самом базаре. Бабита осторожно прикасается к моему локтю и говорит:

– Давай бакшиш! – показывая рукой на женщину.

Мне очень нравится то, что она просит не себе, и я говорю ей:

– Бабита лёрки ачаге, – что в переводе означает «Бабита хорошая девочка».

Достаю деньги и даю женщине. Она мне кажется сегодня более усталой, чем обычно. Движения её, как в кино с замедлением.

Идём с Бабитой за капустой, морковкой и огурцами. Она мне начинает что-то настойчиво объяснять. Наконец, понимаю по жестам, что она просит меня принести в следующий раз платье и трусики. Моя дочка Алёна совсем недавно уехала на Родину, и кое-какие предметы её одежды мы оставили здесь. Поэтому я обещаю Бабите выполнить и эту её просьбу, хоть Алёна значительно выше неё, но это ничего, даже лучше.

Продавец огурцов – индус. Голова его обвязана каким-то шарфом. Но это не чалма, которую носят сикхи. Видимо, он просто накрылся от палящего солнца. Усы длинноваты и топорщатся, требуют парикмахера. Он набрасывает на тарелку огурцы и уже взвешивает, когда я слышу недовольный крик Бабиты. Продавец не обращает внимания, но я вижу, что Бабита показывает рукой на самый большой огурец. Снимаю его с весов. Оказывается, он наполовину испорчен. Индус, как ни в чём не бывало, кладёт другой огурец, а я глажу Бабиту по её растрёпанным волосам. Она очень довольна и, улыбающаяся, возвращается со мной к дереву, где я собираюсь оставить сетку и идти за фруктами.

На пути опять встречаем Бабу-маленький бакшиш. Она нас не видит. Под мышкой у неё большой пучок зелени. Кажется, она собирается ещё что-то купить. В это время мимо нас проходит массивных размеров корова. Она тоже замечает пучок зелени, неожиданно быстрым движением головы выхватывает его из-под рук не заметившей её женщины и тут же сжёвывает, продолжая путь.

Бабу-маленький бакшиш растерялась и, по-моему, просто не имела сил выхватить хотя бы клочок украденной зелени. Меня поразило, что даже корова понимала бессилие этой женщины и сочла возможным ограбить, её.

Несколько человек, наблюдавших эту картину, расхохотались. Лишь малышка Бабита, возмущённая до предела, подскакивает к корове и изо всех сил шлёпает ладошкой по толстому коровьему боку. Корова нехотя ускоряет шаг, а Бабита бежит за ней, бьёт её и что-то кричит.

Бабу-маленький бакшиш стоит неподвижно. Ребёнок, согнувшись, старается что-то высосать из её груди. Нещадно жжёт солнце. У неё нет в глазах слёз. Они просто закрываются. Она мягко оседает и опрокидывается на спину. Ребёнок продолжает сосать грудь, и его вместе с матерью несут в сторону от торговых рядов.

На следующий день я проезжал через мост недалеко от базара. На берегу разжигали костёр. На высокой куче хвороста лежало завёрнутое в серый материал тело. Я попросил водителя остановиться. Мы вышли, и он объяснил мне, что сжигают женщину, которая умерла вчера прямо на базаре от солнца. Сжигать умерших – обычай индусов.

Да, я читал в газетах, что число жертв солнца каждый день растёт. Солнце даёт жизнь, оно же её и забирает, но далеко не у каждого. Сытые от солнца не погибают.

До нас доносится треск сучьев и дым костра. Мне казалось, что я всё ещё слышу знакомый голос:

– Бабу-у, маленький бакшиш.

И я бросил монету в воду.

Мой друг Эм Пи Варма

Когда я уезжал из Индии, прощаясь со мной, ин      дийские инженеры Бокаринского металлургического завода спрашивали меня:

– Мистер Бузни, сколько у вас друзей остаётся в нашей стране, которых вы будете помнить?

В ответ можно было сказать только одно:

– Много.

В самом деле, так. Ну, разве могу я забыть Питера, с которым начинал работать на кислородной станции? Худой, кажущийся высоким относительно его низкорослых соплеменников, скромный и застенчивый, Питер с моей помощью переводчика настойчиво одолевал трудную науку монтажа кислородных компрессоров, которую эмоционально преподавал ему и его товарищам инженер из Казани Исхак Исмаггилов.

Эмоциональность Исхака проявлялась в том, что при выполнении каких-либо ответственных работ, когда время, как говорится, поджимало, а у индийских рабочих что-то не ладилось из-за неопытности, то душа нашего инженера не выдерживала, и он хватал сам отвёртку или молоток, что требовалось в тот момент, отодвигал помощников и точными быстрыми движениями выполнял трудную часть работы, сопровождая свои действия словами:

– Смотрите! Вот как надо, вот. Хорошо что б было.

Питер при этом всегда растерянно улыбался и что-то начинал объяснять своим рабочим. Те согласно кивали головами и ожидали, пока Исхак не возвращал им инструмент с неизменным вопросом:

– Ну, теперь поняли? Давайте сами. Они принимались за работу и вскоре сосредоточенные выражения их лиц сменялись улыбками, когда раздавалось знакомое уже русское слово «молодцы», и Исхак, размахивая руками, говорил Питеру:

– Вот видишь, могут хорошо работать? Привыкнут и будут лучше меня делать.

Питер с радостью соглашался. И я радовался вместе с ним, облегчённо вздыхая, так как теперь не нужно было проявлять дипломатию при переводе возмущений Исхака, которые он обычно пересыпал крепкими русскими выражениями, звучавшими всегда в моём переводе примерно так:

– Мистер Исхак говорит, что работа сделана не совсем правильно. Сейчас он покажет, как нужно делать.

С Исхаком мы работали очень дружно. Чем больше он возмущался неполадками и неумением индийских рабочих что-то делать, тем спокойнее я старался переводить его слова. Он понимал это и частенько сам выражал неудовольствие по поводу своей вспыльчивости. Парень то он был очень хороший. Обижать никого не любил.

Не может уйти из моей памяти Арбиндра Мишра – инженер эксгаустерного отделения, который чуть ли не ежедневно приходил ко мне в кабинет поговорить о жизни и, если бывал в гостях у меня дома, то чувствовал себя так, словно мы оба учились в одном колледже. Молодой весёлый парень с типичными для индуса усиками он своей непосредственностью и простотой в обращении напоминал мне наших комсомольских активистов. При встречах всегда рассказывал о своей кипучей общественной деятельности, познакомил меня со своим клубом и самодеятельным театром, в работе которого принимала участие и его жена Канчин, о чём он всегда с гордостью говорил. Кстати, именно Канчин оказалась моей первой индийской партнёршей в танце. Мне довелось танцевать с нею на вечере в нашем Доме Дружбы в Бокаро, где я по неопытности очень боялся наступить на её красивое сари, буквально стелившееся краями по полу. А главное, что привело меня в смущение, это то, что девушку нужно было обнять за талию во время танца. Но женская кофточка покрывала лишь верхнюю часть груди, оставляя талию обнажённой. Памятуя о том, что по обычаю Индии к телу женщины может прикасаться только муж и его брат, я не знал, будет ли хорошо, если моя рука окажется на талии Канчин. Однако танец начался, и пришлось-таки положить руку на обнажённую кожу. Ни к каким эксцессам это не привело к моему удовольствию.

Не забыть и Шиву Мурти Сингха с агломерационной фабрики, моего первого учителя языка хинди и индийских обычаев. Судьба свела меня с ним ещё в Кривом Роге, куда он был направлен на стажировку на Южный горнообогатительный комбинат. А через несколько месяцев мы снова с ним встретились уже в Бокаро, где он однажды пришёл ко мне домой неожиданно первого января, чтобы отметить Новый Год по русской традиции, с которой я познакомил индийцев в криворожской гостинице. Было это так.

В гостинице «Южная» в то время жили два индийских и три египетских специалиета, проходивших стажировку на агломерационной фабрике «ЮГОКа». Я работал с ними в качестве переводчика и практически неотлучно находился при них, помогая не только изучать нашу работу, но и переводя им телевизионные передачи, кинофильмы, водя по магазинам, словом, сопровождая всюду, знакомя с нашими обычаями, традициями, культурой. И они настолько привыкли к моему присутствию, что не могли представить, как это я вдруг уеду тридцать первого декабря, покинув на несколько дней. Пришлось по их просьбе остаться. Тогда я и предложил своим подопечным праздновать встречу Нового Года по-русски. Они, естественно, не знали, что это такое и согласились.

– Самое главное, – сказал я, – нужно достать шампанское – и мы кинулись в магазины.

Настояний подарок нам к Новому году сделали сотрудники гостиницы. Они поставили для нас в фойе красивую, нарядно украшенную ёлку. Здесь же мы разместили столы, накрыли их праздничными закусками. В этом вопросе у меня были определённые трудности. Дело в том, что египтяне были мусульманами и не пили спиртное, не ели свинину. Индийцы же оказались вегетарианцами. Однако при подготовке стола, на мой вопрос, что же мы будем есть, они решительно заявили:

– Мистер Женя, будем готовить всё, как принято у вас, а мы сами потом выберем, кому что можно.

Так мы и сделали. Шампанское выпили понемногу все. Ровно в двенадцать по московскому времени зазвенели бокалами за мир и дружбу между народами, за счастливый новый год. Мы восклицали хором по-русски «С Новым годом!» вместе с гостями телевизионной программы Голубого огонька. Через некоторое время я от имени Деда Мороза преподнёс всем присутствующим в качестве новогодних сюрпризов смешные поролоновые рожицы, которые при помощи пальцев на руках кривлялись, что вызывало всеобщий смех.

В эту ночь мы все говорили на английском языке, но дух встречи был действительно русским. По-семейному весело шутили и смеялись, говорили о помощи Советского Союза странам Азии и Африки, пели национальные песни и, конечно, всем известную «Подмосковные вечера». Продолжили встречу в клубе ЮГОКа, куда нас пригласили на новогодний бал. По пути из гостиницы играли в снежки – зима выдалась в тот раз снежная, ночь была ясной и морозной. В клубе появление моих друзей оказалось приятной неожиданностью для гостей бала, а для индусов и арабов, впервые оказавшихся на столь массовом русском празднике, карнавал в рабочем клубе казался сказкой. Их восторгала и огромная до потолка ель, сверкающая огнями разноцветных лампочек и шаров, Дед Мороз и Снегурочка, карнавальные костюмы, бесконечные танцы и аттракционы, в которых даже они принимали участие.

Возбуждённые и радостные, мы возвращались из клуба, когда снег уже светился голубизной наступающего утра.

Вот это празднование и вспомнил Сингх, когда пришёл ко мне первого января и стал объяснять моей жене по-русски:

– Извинитэ, что не пришёл вчера. Я знаю, вы праздновали в клубе. Я пришёл поздаравит вас с Новым годом по русскому обычаю.

Сингх протянул мне подарок – гипсовую статуэтку бога Шивы. Меня очень тронул его приход и память о русской традиции.

Навсегда остались в моём сердце танцовщица Манджула, школьница Руби, маленькая девочка Бабита, познакомившаяся со мной на базаре, и десятки других больших и маленьких людей, с которыми я работал и по-настоящему дружил в Индии.

Мне нравилось вызывать их на откровенный разговор, помогавший мне узнавать лучше Индию. Все они были люди разные, и каждый открывал мне новую страницу либо своим рассказом, либо характером.

Как-то раз мы шли с электриком Партасарти по заводу. Период был мансунный, то есть наступило то время, когда с океана муссонные ветры гонят накопившиеся облака, проливающиеся обильными дождями. В течение нескольких месяцев испепеляюще-жаркое солнце время от времени закрывается то на несколько минут, то на целые дни тучами, и долгожданная влага, источник жизни для здешних мест, обрушивается тяжёлыми каплями на истомленную землю. Дожди не приносят обычно прохладу. Температура воздуха, кажущегося раскалённым, снижается всего на несколько градусов. Зато, падая на горячую почву, вода тут же испаряется и наполняет воздушное пространетво духотой, которую многие северяне переносят с трудом.

В эти дни мы обычно ходим с зонтиками в руках, поскольку дождь может застать в любую минуту. Так произошло и в этот раз. Обжигающие лучи солнца вдруг скрылись и сразу же посыпались крупные капли дождя, будто тряхнули огромное дерево, и оно стало ронять сливы. Я раскрываю зонт и зову своего спутника:

– Мистер Партасарти, идите сюда, а то промокнете.

Партасарти худенький и очень маленького роста. По его обнажённой голове с редкими короткими волосами ручьями течёт вода, лёгкая рубашка короткорукавка сразу промокла, но он не идёт под зонтик и говорит:

– Я индиец. Дождь мне ничего плохого не сделает.

Мне нравится гордость, с которой он произнёс эти слова. Помню, как, будучи мальчишкой, я у себя в родном городе любил ходить по набережной у самого парапета в сильный шторм, когда огромные морские волны, подхватываемые ветром, переносились порой через асфальт, доставая даже до стоящих вдали пальм и обдавая облаками брызг кипарисы и платаны. Мне казалось, что на меня волны не попадут, потому что я свой. Если же они всё-таки обдавали меня, то и тогда я не терялся, говоря самому себе:

– Ну что ж, надо и мне умыться, почувствовать солёный дух моря.

Так что эта гордость Партасарти мне была вполне понятна. Со многими интересными людьми приходилось мне встречаться в Индии, но с кем я по-настоящему много говорил и от кого больше всех узнал об этой замечательной стране, так это от моего большого друга Эм Пи Вармы. С него мне и хочется начать рассказ о древней стране Индии и её людях, как я их видел и понял за три долгих года отсутствия у себя на Родине и чрезвычайно короткого времени, что бы узнать столь сложную жизнь древнейшей и интереснейшей цивилизации.

Вообще в Индии в официальных беседах, переговорах, в документации никого по имени отчеству не называют, а только с использованием инициалов. Фамилия Варма очень распространена в стране, да и на заводе их несколько. Вот каждого и называют со своими инициалами, а не по имени. Например, такого крупного политического деятеля, народного лидера, Джгай Пракаша Нараяна при его жизни многие просто называли Джи Пи, то есть по инициалам без упоминания фамилии. Даже в газетах крупные заголовки, оповещавшие о его состоянии здоровья, говорили, когда он болел: «Джи Пи чувствует себя лучше», и все знали, о ком шла речь. Хотя бывает, конечно, что некоторых зовут по имени, как например, зонального инженера нашего коксохимического комплекса, на котором я работал переводчиком английского языка, Гурдео Сингха. Других Сингхов, которых великое множество в Индии, зовут Джи Ди Сингх или Эс Пи Сингх и так далее, а этого просто Гурдео.