Тринадцать подвигов Шишкина

Но и папан, и маман думали, как большинство их поколения. Вслух, на полном серьёзе обличали хапуг и спекулянтов, карьеристов и подхалимов, громили подобную публику на различных партийных сборищах, а дома, почему-то переходя на шёпот, кляли обкомовскую верхушку, номенклатурный «блат», с изрядным пессимизмом обсуждали возможные политические последствия той или иной перестановки в Политбюро ЦК КПСС. Но утром привычно отбывали в свои высокие кабинеты, чтобы вечером вернуться из спецмагазина с картонными коробками, наполненными деликатесами, – знай, мол, наших, не последние люди в области!

Чайник весело засвистел. Тут же в голове у Шишкина-младшего снова, как и при той интимно-доверительной речи Колпакиди-старшего, когда он приволок газовую плиту, зазвучали проникновенная мелодия и рвущие душу слова: «…А путь и далёк, и долог. И нельзя повернуть на-а-зад. Держись, геолог, крепись, геолог…» А действительно, что ещё остаётся геологу, когда он тащит на спине по таёжным урманам вот этот тяжеленный эмалированный словенский куб?.. И будет тащить, и не бросит – только советским геологам и презентуют, предварительно посоветовавшись, этакую красоту и полезность страны СЭВ!

…Без десяти двенадцать Александр вошёл в отделанную залакированным деревом приёмную. Под ясные очи аккуратно причёсанной на прямой пробор, строгой девушки в тёмном жакете с комсомольским значком на лацкане.

Девушка была хороша. И так похожа на Наташу-сероглазку, что у Александра тут же неприятно заныло под ложечкой.

– Вы – Шишкин Александр? – скорее не спросила, а подтвердила девушка-секретарша. – На двенадцать к Виктору Николаевичу?

Александру оставалось только кивнуть, но он не удержался и, максимально включая обаяние, спросил:

– Мы знакомы?

– В одностороннем порядке.

– Ор-ри-ге-ни-ально! – настроился на игривый тон Шишкин.

– Ничего особенного, – с суровой комсомольской прямотой безулыбчиво ответила девушка-секретарь. – Я вашу учётную карточку полчаса назад Виктору Николаевичу занесла. Проходите, он освободился. – И она чуть качнула головой влево. Хотя только слепой мог спутать двери в кабинеты первого и второго секретарей комсомольского обкома: внушительные табличищи на застопоренных половинах кабинетных дверей – золото на чёрном стекле – четко разъясняли, кто за какой дверью сидит.

Холодок робости скользнул Александру за ворот. С этим он и шагнул в сумрак междверного тамбура. Кто посещал высокие кабинеты, знает: если дверь только одна и такого тамбура нет – должностное лицо в кабинете или мелко плавает, или окопалось в этом кабинете временно. Или демонстрирует тесную связь с народом. Или ему попросту на всё это наплевать…

Александр машинально постучал по полировке внутренней двери.

– Да-да, войдите, – раздался приглушённый голос.

– Здравствуйте. Можно?

– А, Шишкин!

Из-за массивного стола, уставленного каким-то флажками-вымпелами, миниатюрным глобусом-часами, массивным, под малахит, письменным прибором, золотистой моделью танка, веером авторучек-ракет на чёрной пластмассовой подставке и ещё чёрт знает какими-то канцелярско-сувенирными прибамбасами, навстречу Александру бодро поднялся улыбчивый, молодой, лет тридцати, шатен, спортивный на вид, но уже заметно подлысевший. Протянул руку. Рукопожатие получилось несколько неловким: бархатистая пятерня второго секретаря сжалась чуть раньше, чем Александр успел обхватить её пальцами, – комсомольский вожак только их и пожал.

– Проходи. – Левая рука второго секретаря ткнула в череду стульев у длинного, приставного к основному, стола.

Сам хозяин кабинета быстро обогнул приставной стол и уселся напротив.

– Ну, здравствуй, Александр! Как дела молодые? Распрощался с альма-матер? – Глаза второго секретаря лучились теплотой и вниманием, неиссякаемым комсомольским задором и бодростью. И это «тыканье» с порога, наглядно олицетворяющее доступность в общении и всю мудрую глубину принципа демократического централизма, и это широкоулыбчивое обаяние, без которого молодой боевой резерв большевистской партии попросту жить не может, не умеет и не хочет, – всё это Шишкина-младшего несколько напрягало. Казалось, что в следующее мгновение обаяшка Виктор Николаевич прыгнет на Александра прямо через стол и радостно задушит в объятиях. Это ж какая радость, какое счастье общения!

– Да, нормально… – только и смог вымолвить Александр.

– Хорошо, хо-ро-шо! – энергично тряхнул головой с безукоризненным пробором в остатках волос второй секретарь и напористо-бодро заявил: – А я что тебя призвал-то. Хочу предложить тебе инструктором к нам пойти. Ты и в школе, и в институте хорошо зарекомендовал себя на общественной работе, хорошо учился. Что скажешь? – Комсомольский босс откинулся на спинку стула и широко улыбнулся. С таким видом, словно невиданно осчастливил собеседника.

«Ну, точно, папаня подсуропил!» – со злостью подумал Александр. Предложение, наверное, и вправду для только что вылупившегося педагога престижное – как никак, а областной! комитет! молодой гвардии партии Ильича! Но оказаться в столь высоких стенах означало статус-кво ситуации «Все достали!»: и незыблемость родительской опеки, и новые штурмовые приступы бывших подружек, и вполне возможный неминучий крах в уклонении от греко-соседской экспансии.

Убытие в Чмарово представлялось уже не бесстрашным и героическим шагом в пугающую неизвестность – сродни подвигам Чкалова, или целинных первопроходцев, или даже Юрия Гагарина, а чем-то типа небесной благодати. Господи, да пролей ты её на меня!

Ступор Шишкина-младшего второй секретарь, естественно, оценил со своей колокольни.

– Не боги горшки обжигают!

«Да им горшки и ни к чему…» – мелькнуло у Александра в голове.

– Неожиданно как-то… – выдавил он. – А что это за…

– Вакансия у нас имеется в орготделе, – продолжая излучать братскую теплоту, пояснил комсомольский начальник. – А занимается в основном орготдел ростом рядов, организацией сбора членских взносов…

«…И прочей скучнейшей тягомотиной», – закончил про себя Александр, тут же представив, как всю эту нудистику он пережёвывает, мотаясь по районам необъятной области. Как неубедительно призывает заводских, колхозных и совхозных комсоргов улучшать комсомольскую статистику. Или со страхом лезет в тёмный забой угольной шахты, чтобы найти там молодого горняка, обладающего редкой забывчивостью архиважной уставной обязанности уплаты членских взносов…

Видимо, что-то из этого всё-таки выплеснулось Шишкину на физиономию.

– Понимаю, – с угасающей улыбкой сказал второй секретарь. – Но для начала надо это пройти. Зато потом…

«Ага – суп с котом!» – продолжался реально-виртуальный диалог за длинным полированным столом. Но высокопоставленный зазывала явно что-то почувствовал. Он окончательно стёр панибратскую улыбку с лица и глянул на Александра с той же серьёзностью, что и девушка в приёмной.

– Понимаю, – повторил он. – Конечно, работать, например, в идеологическом или в отделе оборонно-массовой и физкультурно-спортивной работы интереснее. Но главное – начать, достойно влиться, так сказать, в нашу дружную семью… – Посуровевший Виктор Николаевич перегнулся через стол и заговорщецки прошептал Александру в лицо: – Толковые парни нам нужны. И на низовых должностях не засиживаются. Тут уже многое от человека зависит. Хотя и не только…

Шишкин-младший невольно отшатнулся и встал.

– Товарищ второй секретарь областного комитета! Спасибо за прямой товарищеский разговор. Обязан со всей комсомольской честностью и откровенностью сказать вам…

Физиономия хозяина кабинета заметно вытянулась от услышанного, а Александр продолжал чеканить:

– …Не потяну! Такая ответственность! – Он едва удержался, чтобы полуобморочно не закатить глаза. – Не знаю, о чём вас проинформировали, но вся моя общественная работа в школе и институте, по сути, свелась к одному – рисованию стенных газет. Сам себя корю за это! И идеологически подкован, считаю, слабо, и оратор никудышный… Да и вообще… Убеждён, есть более достойные и способные, чем я. Вот даже на нашем факультете, особенно среди историков, то есть выпускников отделения истории…

– Так, так… – Второй в областном комсомоле снова откинулся на спинку стула, разглядывая Александра как диковинного зверя.

Шишкин-младший сообразил, что пафос следует пригасить, потому как его фальшивость вот-вот хлынет через край.

– Я ведь, Виктор Николаевич, поучительствовать нацелился для того, чтобы себя проверить, умения работать с людьми поднабраться. Вот, думаю, три обязательных года в школе отработаю, а там, может быть…

– Может быть, может быть… – скучно и сухо повторил областной комсомольский бог второго ранга, встал из-за приставного стола и перешёл на своё основное рабочее место.

– Ну что ж, товарищ Шишкин… А может, дать время подумать?

И снова воззрился на Шишкина-младшего взглядом посетителя зоопарка, горюющего у клетки с человекообразной, крайне смышлёной, но всё-таки обезьяной, которой так и не удалось выйти в люди.

– Да я уже и в путь-дорогу собрался… – вроде бы виновато потупился Александр и соврал для убедительности: – В школе уже обозначился. Ждут. Учебный год на носу.

– Ну, вольному воля, – буркнул комсомольский бог и углубился в ворох бумаг на столе. – Не задерживаю…

4

Из областной комсомольской цитадели Шишкин-младший вышел с двояким чувством. Виноватости и облегчения. При всём своём цинизме и склонности к ёрничеству не мог отделаться от ощущения прямо-таки осязаемого вреда, который причинил своим отказом региональной комсомольской жизни. Ведь не просто позвали, чтобы тёпленькое место предложить, а ответственное и беспокойное дело: не бумажки перебирать. Областной комитет – это же командировки в самую-самую «глубинку», недосып, сухомятка, бездорожье, сквозняки в щелястых сельских заезжках. В общем, на блатное трудоустройство мало похоже.

Но с другой стороны, сам себе ты не принадлежишь. И вместо забрезжившей свободы – тесный намордник со строгим ошейником. За язычком-то тут архиконтроль надобен, как в тылу врага. Ляпнешь хрень какую-нибудь, без всякой задней мысли, а как истолкуют? От папан и маман печальных примеров тому Шишкин-младший наслушался досыта. Год-другой – и он тоже перейдёт на кухонный шёпот… В конце концов, ну не узник же он замка Иф: копать-копать путь к свободе, а попасть в соседнюю камеру. И что, снова копать-копать, пока подходящий труп не подвернётся? И кто ещё гарантирует, что из мешка удастся выбраться, а не камнем пойти ко дну? Александр Дюма пером по бумаге водил, спасая Эдмона Дантеса, а чем водить Александру Шишкину, спасая себя?

А неминуемый нравственный дискомфорт? Это сколько же народу – однокурсники, институтские начальники и «преподы», весь остальной люд – кто столь широко оповещен и потрясён героическим решением Шишкина-младшего добросовестно отработать на селе три года, – как минимум! Вся эта публика будет ржать в лицо и в спину, злорадно обгладывать каждую косточку. Спёкся! Струсил! Не смог выбраться из-под маминой юбки! Решимости не хватило. Сдулся герой надувной! Городской слюнтяй, изнеженный номенклатурный Мальчиш-Плохиш!..

«Нет! – мысленно воскликнул Шишкин-младший. – Это сладкое слово «свобода»! Карету мне, карету!..»

Если бы комсомольский обаяшка Виктор Николаевич в этот миг подошёл к окну, он бы крайне обрадовался, что его предложение молодой выскочка отверг. Областной комсомольский бог второго ранга увидел бы этого типчика в классической позе придурка: стоит посреди тротуара и воздевает руку как вождь с броневика. Ди-аг-ноз!

Но Виктор Николаевич к окну не подошёл. Едва за Шишкиным-младшим закрылись двери, комсомольский чиновник снял трубку и накрутил номер тестя.

– Папа? – уточнил он бархатным голосом. – Как и обещал, пригласил я Александра Шишкина на беседу. Предложил место инструктора в орготделе… Что?.. А нет пока другой вакансии. Да это и неважно. Ваш протеже отказался… Представьте себе! Да ещё и театр тут развёл: не готов, не справлюсь, надо опыта в работе с людьми поднабраться… Ага, в деревне решил поднабраться… Ну почему же! Даже уговаривать его пытался!.. Что думаю?.. Или дурак… Или ему из города надо исчезнуть… А что! Может, натворил чего… Вот и я подумал… Ну не пионерская же зорька в заднице играет!.. Хитрит чего-то паренёк… В общем, я даже и рад, что он в отказ пошёл. Нашим легче… Мутный он какой-то… Да… Да… Понял… Нет, к сожалению, на обед подъехать не получится… Надо срочно справочку для ЦэКа подготовить, после обеда звонить будут… А у них же как раз девять утра будет… Всего доброго, папа…

Виктор Николаевич аккуратно водрузил телефонную трубку на место, облегчённо откинулся на спинку кресла и достал из верхнего ящика стола бело-красную коробочку «Marlboro». C удовольствием протянул под носом, вдыхая импортный аромат, сигарету, водрузил её в уголок рта, щёлкнул золотистой зажигалкой. Ослабив галстук, снял белый кирпичик голубкой гулькнувшей трубки внутренней связи:

– Галочка, а не выпить ли нам с тобой, солнышко, кофейку?..

Тестя-«папу» Виктор Николаевич откровенно побаивался. Тот мог одним телефонным звонком сбросить с комсомольского Олимпа и, в лучшем случае, загнать в тартарары. Тесть Виктора Николаевича занимал должность зампредседателя облисполкома и имел такие обширные номенклатурные связи, в том числе и в столице нашей Родины, что в ЦК ВЛКСМ Виктору Николаевичу могли в кратчайшие сроки выписать «волчий билет», а уж про область и говорить нечего. Однако душонка трепещет, а ручонки делают, особливо когда они шаловливые. И зятю, страстно обожающему прекрасный пол, пришлось освоить основные законы конспирации, потому как он женился не на влюблённой в него Липочке, а на возможностях её папочки двигать зятя вверх по карьерной лестнице.

А что же всемогущий зампредоблисполкома взялся трудоустраивать Шишкина-младшего? Ларчик открывается просто. Супруга этого большого областного чиновника – старинная и, пожалуй, единственная подруга сердобольной Рахмили Ахметовны. Как читатель помнит, только её одну и потрясло решение Шишкина-младшего податься в деревенскую школу. А обширнейший багаж психолого-педагогических знаний автоматически подсказал, по сути, наличие дисбаланса в юной душе выпускника. И Рахмиля Ахметовна решила помочь не пропасть мальчику во глубине сибирских… нив. Ещё бы мальчик повёл себя соответственно. А он и тут… Но откуда же даже доктору психологии ведать об истинных причинах этого настырного стремления Александра к неведомой свободе!

В общем, подруга попросила супруга, тот поднапряг зятя, но всё закончилось пшиком. И тема была закрыта. Чего бисер-то метать…

Шишкин-младший, понятно, всего этого не знал и грешил на собственного папашу. Устроил вечером дознание, чем вызвал отцовский гнев и материнскую истерику.

– Ты чего о себе возомнил?! – с презрением глядел на сына Сергей Петрович. – Наломал дров, обвинений нам в твоём неправильном воспитании насыпал, красивых лозунгов поразвесил, а теперича – в кусты?

– Я не в кусты! Я по-прежнему – в поля! А вот кто меня без меня женить хочет?! Не надо ломать мой внутренний стержень!

– Ого-го, какие мощные слова! Хорошо учили филолога! – откровенно насмехался Шишкин-старший. – Да твой внутренний стержень – обычное шило в заднице! Романтики ему захотелось! Как же… Ну и катись со своей романтикой в это самое… как его… Чмарово! Там она у тебя быстро пройдёт!..

– Серёжа, Сашенька! Не ссорьтесь! – заламывала руки Альбина Феоктистовна.

– А чего он за моей спиной…

– Я тебе ещё раз повторяю: ты решил – вот и хлебай! Ещё я в интриги мадридского двора не играл! Мать, вон, узлов понавязала, коробов напаковала – на целую дивизию!.. И как у тебя ещё хватает наглости нас обвинять?! Ты кто такой, – окончательно набычился Сергей Петрович, – чтобы мы тут как бы представление со всеми этими сборами перед тобой разыгрывали? Тебе давно всё было высказано. Решил ехать – поезжай! А нам нервы не мотай. Мать и так уже изошла!

Шишкин-старший выругался и ушёл к себе в кабинет, плотно закрыв за собой туда дверь.

– Но ведь кто-то подсуетился… – в который раз повторил Шишкин-младший, глядя то на мать, то в окно, то на ковёр под ногами.

– Господи… – в который раз вздохнула Альбина Феоктистовна. – Ты столько читаешь детективной литературы, а сыщик из тебя никакой. Да в любой интриге самое первое предположение: шерше ля фам!

– Ты это о чём? – вздрогнул Шишкин-младший и быстро перебрал в уме всех прелестниц, затягивающих на его нежной шее удавки. Подходящей кандидатуры пока не обнаружилось…

– Господи… – повторила мать, и в её голосе даже бряцнул оружейный металл. – Да чего тут гадать!

Альбина Феоктистовна ткнула пальцем в сторону прихожей.

– Про соседушку забыл?

– Машка, что ли?! – засмеялся Александр. – Ма, да ты в своём уме? Чего она может…

– Она пока ничего… – многозначительно сказала маман Шишкина. – Но есть ещё Георгий Аполлонович, с руки которого кормятся всяким импортом иногда такие люди, которые как раз могут…

– Да я на Машку с высокой колокольни… Ты как будто не знаешь и не ведаешь!

– Все вы так говорите, а потом – раз! А уж ты-то…

– А что я-то?

– Молчи лучше! – грозно посмотрела на сына Альбина Феоктистовна. – Мне достаточно того, как твои лахудры у нас телефон обрывают!

– Так это же лучшее доказательство, что Машка совершенно побоку…

– Ага, ещё и поговорка есть: наш пострел везде поспел.

– Ну здесь-то я чист и безгрешен! – Александр, смеясь, прижал руку к груди. – Тем более что я бегу, скрываюсь с глаз богини этой черноокой!..

– То, что ты паясничать мастер, это мы с матерью и так знаем, – прогудел отец, появляясь из кабинета. – Заканчивайте-ка вы свои угадайки. Слушать уже надоело. У одного во всём родители виноваты, а у другой – Колпакиди. Я тебе, сын, другое скажу. Жизнь по-разному поворачивает, но не суй голову в номенклатурные коридоры. Там такие сквознячки гуляют – насморком не отделаешься. Запросто воспаление лёгких подцепить. Плевмонию, так сказать, – Шишкин-старший ехидно глянул на супругу, – и порою с летальным исходом… А ты ещё меня обвинять взялся…

На том, собственно, дознание и завершилось. Полным фиаско Шишкина-младшего. Записывать родного батю во враги-интриганы – это уже и впрямь из области стопроцентной паранойи. Да и к чему, в сам-деле, сыск учинять? Через пару дней надо уже отбывать «утренней лошадью» в буколики. И Александра даже слегка царапнула совесть – чего он, действительно, предков-то канает…

Постигло фиаско и Альбину Феоктистовну. Александр тёплым полуденным часом возвращался домой, прогулявшись по магазинам за всякой бытовой мелочью, когда встретил у подъезда Машеньку Колпакиди. Девушка вспыхнула такой радостью, что Шишкин-младший мгновенно почувствовал недоброе.

– Привет! – как всегда обворожительно улыбнулась Машенька, заглядывая ему через глаза на самое дно души. – А я тут узнала, что ты в сельскую школу распределился…

И Машенькина улыбка тут же сменилась очами, полными слёз.

– Саша, я буду скучать…

– Маш, ну чего ты выдумываешь, – как можно мягче сказал Шишкин-младший, обходя соседку. Но она не отставала, цокая каблучками по ступенькам за спиной Александра.

– Ничего я не выдумываю! Нам давно пора объясниться…

– Чего?! – Шишкин-младший чуть не выронил ключи и сумку с покупками. – Ты о чём?

– Саша, нам надо серьёзно поговорить.

– Ну заходи, – опрометчиво распахнул дверь перед соседкой Александр.

Машенька переступила через порог и замерла напротив большого зеркала, не забыв скосить глаза на собственное отражение.

– Саша, мы взрослые люди… И так дальше продолжаться не может, – решительно, даже с каким-то надрывным отчаянием, проговорила Машенька, устремив два полнослёзных чёрных озера на Александра.

На всякий случай, он отступил от соседки в глубь прихожей.

– Саша, ты же знаешь, как я к тебе отношусь и что ты для меня значишь…

– Маш, ты всё себе выдумала, – повторил Александр.

– Ничего я не выдумала! – повторила Машенька. – Это всё ты сам себя обманываешь, я же вижу! Я же это чувствую!! – уже вскричала она.

– Кончай, Машка… – сказал Александр, стараясь изобразить с максимальной достоверностью полнейшее равнодушие, но чувствовал, что получается это плохо, неубедительно, потому как фибры души, пронизанные прямо-таки магическим излучением очей Машеньки, затрепетали жалким, перепуганным заячьим хвостиком.

И проницательная Машенька это почувствовала. Тем самым необъяснимым наукой чутьём, которое присуще только женскому полу и волчьим особям. Шишкину-младшему даже показалось, что из-под зазывно чуть приподнятой верхней губы прелестницы на миг сверкнули острые белоснежные клыки.

Машенька сделала шаг к Александру и как-то мгновенно, не оборвав ни одной пуговицы, сдернула с плеч блузку. Узенький лифчик чёрных кружев едва сдерживал бурно вздымающуюся и опускающуюся высокую грудь. Машенька ещё сделала шаг к Александру.

Он отступил ещё на шаг и спиной упёрся в двери ванной.

Машенька решительно потянула пальчики к застёжке бюстгалтера.

И тут Александр пятой точкой ощутил дверную ручку.

Он резво повернулся и заскочил в ванную, захлопнул перед искусительницей дверь и лихорадочно повернул защёлку. Опустился на закрытый крышкой унитаз и наконец-то облегчённо перевёл дух, хотя дверная преграда ещё казалась ему прозрачною, и перед глазами маячили загорелые перси Машеньки за условным лифчиком и изумительный абрис чуть выпуклого животика, полускрытого юбочным пояском.

– Шишкин! Открой! – раздался из-за двери требовательный голосок.

«О как! – отметил внутренний голос. – Ты уже не Саша-Сашенька и даже не Александр… Дело серьёзное, старичок…»

– Машка! – выкрикнул Александр. – Не глупи! Иди домой!

– Никуда я не пойду! Я умру под этой дверью! Открой!

– Иди домой, я сказал!

– Нет! Я люблю тебя и хочу делить с тобой все заботы и тревоги! – патетически прозвучало из-за двери.

– Нет у меня забот и тревог!

– Будут!

«Это точно… – согласился внутренний голос. – Она тебе их обеспечит…»

– У всех людей есть заботы и тревоги, – рассудительно проговорила соседка, и Шишкин подумал, что, скорее всего, она блузочку надела. Но проверять это не хотелось. Ванная комната выглядела и надёжно и уютно, чего он раньше как-то не замечал.

– Шишкин! – позвала Машенька так близко, что он непроизвольно уцепился в дверную защёлку. – Шишкин! Ну зачем тебе твоё одиночество?

– Одиночество, дражайшая Марья Георгиевна, это когда тебя некому забрать из морга. Всё остальное – временные затруднения или разлуки. – Шишкин-младший уже настолько пришёл в себя, что вернулась и привычка парировать.

– Шишкин, ну почему ты такая ж…? – грустно раздалось из-за двери.

– Европа-Пенелопа! – быстро ответил он.

За какое-то время с той стороны повисло молчание.

– А ты это кому? – наконец раздалось недоумённое.

– Тебе, Машенька, тебе. – Шишкин скорчил гримасу, как будто осаждающая сторона могла это лицезреть.

– Мне?! А при чём тут…

Шишкин беззвучно рассмеялся, а потом спросил, стараясь придать голосу некую озабоченность:

– А вот какая первая рифма приходит тебе в голову на слово «Европа»? Только честно.

– А я не рифмую. Это ты у нас филолог.

– Ну а всё-таки? Средь шумного быта, случайно, в тревогах мирской суеты… – Шишкин уже откровенно забавлялся в сложившейся ситуации, поглядывая на наручные часы и представляя, как скромницу Машеньку у запертой двери санузла-ванной обнаружит маман Шишкина. Протянуть надо было ещё минут тридцать-сорок.

– Не быта, а бала! – с сардоническим оттенком в голосе поправила Александра собеседница.

– Ну так, всё-таки, Машуля? Европа…

– Пенелопа!

И Шишкин младший довольно потёр руки.

– Да… Марья Георгиевна… Вот вы и открыли всю свою сущность!

– Чего-чего? – забеспокоились с той стороны двери.

– А вот того… Я не знаю, дражайшая, насколько серьёзно преподают в вашем вузе психологию… Даже допускаю, что на очень высоком уровне. Но тогда вынужден занести вас в список нерадивых студентов, у которых вместо тяги к знаниям главенствуют иные порывы. Вот что говорил дедушка Троцкий? Вам знакома такая демоническая фигура российской и мировой истории? – Александр бросил очередной взгляд на часы и поудобнее устроился на крышке унитаза. – А дедушка Троцкий призвал молодые зубы грызть гранит науки ещё в двадцать втором годе, на пятом всероссийском съезде молодежи… Так вот, Марь Георгивна, ежели б вы настырно грызли этот самый гранит в области психологии, то вам бы открылся интереснейший аспект…

– Давай-давай, умник!

– …Вы бы узнали тогда, что если вы на слово «Европа» озвучиваете рифму «Пенелопа», значит, вы неискренний человек.

– Это я-то?! – прозвучало за дверью уже с обидой.

– Да-с, милочка! И посему уж позвольте вам не поверить и в остальном! – торжествующе подытожил довольный Александр.