Тринадцать подвигов Шишкина

Олег Петров

Тринадцать подвигов Шишкина

Часть первая

Там, в сентябре…

Славьте, акыны, певцы, менестрели и барды,Витязя нашего подвигов перечень длинный!Пойте, фанфары! Звените, цимбалы, литавры!Девы, герою венок на чело возложитеИз благородного свежего лавра и злата!Эй, виночерпии, кубок вина поднесите!Смелость восславим, а с нею – умища палату!Слава герою! Салют тебе наш, Победитель!

Подвиг первый

Посрамление гидры зловещей, или Добровольная ссылка в Чмарово

Моя соседка работает учителем словесности в старших классах. Сегодня двадцать минут крыла матом дворника и ни разу не повторилась!

Из наблюдений лингвиста1

– А что же вы, Александр… м-м-м… – голова Гидры зловещей опустил глаза в список, – …Сергеевич, в числе первых не зашли? Государственные экзамены сданы на отлично, красный диплом… Свободный, так сказать, диплом… – «Свободный» прозвучало так, словно выпускник-отличник – вольнодумец крамольный, который решил записаться в отряд анархистов или уже состоит в тайной секции народовольцев-бомбистов и даже уже подкрался с адским смертоносным издельем к карете государя-императора.

– Я так полагаю, что Александр обдумал моё предложение и согласится, – массивная, как сам стол, за которым восседала Гидра зловещая, пробасила Рахмиля Ахметовна, заведующая кафедрой педагогики и психологии родной «альма-матер».

– Вот как! – с интересом повернулся к ней голова. – На кафедру берёте?

– С удовольствием. Последняя курсовая работа Александра вполне может стать основой для кандидатской диссертации.

– Похвально!

Теперь голова Гидры зловещей повернулся к Александру и оглядел его с ног до головы.

Да, внешние параметры выпускника филологического отделения пединститута А.С. Шишкина вполне вписывались в стандарты облика аспиранта: осмысленный взгляд, хотя и с затаённой грустинкой, аккуратная причёска, без каких-то там новомодных патл, строгий тёмно-синий костюм, белая сорочка, скромный, аккуратно завязанный галстук, матовая чистота чёрных туфель… Разве что несколько длинноваты тёмные бакенбарды, наполовину скрывающие впалые щёки и вытягивающие без того худощавое лицо, но это не сильно бросается в глаза, если учесть рост – парень под два метра. Ещё бы эти усы мулявинские ему сбрить…

– Баскетбол? Волейбол? – спросил голова.

– Что, простите? – подал наконец голос и Представший пред Гидрой зловещей. Голос, отметила Гидра, подходящий для вещания прописных истин с трибун и преподавательской кафедры. А вот бакенбарды и усы – это, безусловно, укоротить…

– Каким видом спорта увлекаетесь? – Голову слегка покоробило. Да, краснодипломник, но перед грозной Гидрой вряд ли этично витать в каких-то там своих грёзах или размышлизмах.

– В наших сборных не играл, – тут же вставил член Гидры, доцент кафедры методики преподавания литературы в школе Иосиф Давидович Кацман, создатель и бессменный руководитель институтских команд по волейболу и баскетболу, пятидесятипятилетний колобок по прозвищу Живчик.

Живчик категорически не любил всех, кто был выше его ростом, за исключением играющих в четырёх (двух мужских и двух женских) командах, которые он патронировал. А рослых девушек, волейболисток и баскетболисток, даже обожал. Если учесть, что природа наделила Кацмана только метром и шестьюдесятью сантиметрами, нетрудно представить, каково приходилось у него на зачётах и экзаменах тем, кто перерос эту планку.

– Александр у нас, Игорь Игоревич, и без того… – тут же властно изрекла, благосклонно оглядывая Шишкина, Валентина Ивановна Пугачёва, парторг историко-филологического факультета, профессор кафедры истории КПСС и заместитель головы Гидры зловещей. – С первого курса Александр у нас редактирует факультетскую литературную стенгазету, в художественной самодеятельности активно участвует. – Валентина Ивановна чуть-чуть приподняла двойной подбородок и тут же стала поразительно похожа на императрицу Екатерину Вторую, которую сволочные придворные портняжки для чего-то обрядили в жакет и юбку стального партийно-политического фасона.

– Похвально!

Глава опять оглядел выпускника с ног до головы. Но теперь во взгляде и тоне явно сквозил сарказм.

Игорь Игоревич Муратов, грозный проректор, доктор физико-математических наук и депутат областного Совета депутатов трудящихся, крепко сбитый мужчина пятидесятилетней выдержки, спорт любил во всех его проявлениях, особенно бокс и тяжёлую атлетику. Спорт и точные науки сформировали у него, да и то кабы не занимаемая должность, снисходительное отношение ко всяким гуманитариям и их деятельности: чем бы дитятко ни тешилось, лишь бы не вешалось…

– Значит-ца, в психопедагогику решили податься? – вперил Муратов тяжёлый взгляд в Шишкина.

– Но вы тоже скажете! – обиженно поджала губы Рахмиля Ахметовна.

А Валентина Ивановна, сардонически улыбаясь, бросила демонстративный взгляд на широкий пиджачный лацкан проректора, украшенный депутатским значком. Проректор намёк понял: на днях началось всенародное обсуждение новой Конституции страны. Представительные органы власти из советов депутатов трудящихся переименовывались в советы народных депутатов, что влекло, соответственно, досрочное прекращение полномочий нынешнего депутатского корпуса. А если учесть, что новая Конституция особо подчёркивала руководящую и направляющую роль Коммунистической партии в советском обществе развитого социализма, то… сами понимаете… народное волеизъявление в отношении желающего и далее депутатствовать Игоря Игоревича целиком и полностью зависело от желания парткома института. Которое, конечно, требовалось помножить на желания районного, городского и областного комитетов КПСС.

– Что ж, толковые молодые учёные – наше будущее, – тут же провозгласил Игорь Игоревич, старательно впрыскивая некую, условную, теплоту в сырую стынь взгляда и голоса. Но не смог удержаться, чтобы не повторить: – Так что, надо было… м-м-м… Александр Сергеевич, зайти первым, сразу бы, без формализма. Всё порешали бы. Скромность, конечно, украшает…

– Скромность тут ни при чём… – Шишкину удалось второй раз подать голос.

– Так, так… – встрепенулся доцент Кацман. – А что же?

Александр виновато посмотрел на завкафедрой педагогики и психологии:

– Рахмиля Ахметовна, вы уж меня простите великодушно… Вынужден отказаться от вашего предложения… Полагаю, что рано мне ещё в науку. Практического опыта поднабраться надо, а так я не могу… Не созрел пока для аспирантуры.

– Алекса-андр! – обескураженно, с укоризной вымолвила Рахмиля Ахметовна, даже её басок прозвучал как-то смазанно, почти баритонисто.

– Не набивайте себе цену, молодой человек, – буркнул доселе молчавший начальник институтского отдела кадров Н.Н. Морхов (как гласила табличка на дверях его кабинета).

Пятый член Гидры зловещей – фигура таинственная, загадочная для студенческой братии. Со студентами по всяким кадровым поводам общались немногословно-надменные инспекторши-кадровички, сидевшие в соседнем от Морхова кабинете – за высоким и неприступным, как крепостная стена, деревянным барьером. А главного кадрового начальника Шишкин, например, впервые за четыре года лицезрел.

– И где же вы решили этого самого практического опыта поднабраться? Отец обеспокоился?

Н.Н. Морхов сверкнул нержавеющим зубом. Скрипучий голос завершил сходство кадровика с буржуинским шпионом из киноленты про Мальчиша-Кибальчиша.

– У нас в семье это не принято! – показал зубы и Александр. Осведомлённость «буржуинского шпиона» злила. Понятно, что тому по должности положено владеть максимальным объёмом информации как о постоянном, профессорско-преподавательском, так и о переменном, студенческом, составе, но зачем же так…

– Ну а всё-таки, куда лыжи-то навострили? Право имеете…

Последнее было сказано так, что Шишкину тут же стало мучительно стыдно за наличие у него права.

Н.Н. Морхов повернулся к обворожительной, прелестной Эльвире Батистовне Ангорской, умело намакияженной, крашеной в блондинку даме лет сорока из областного отдела народного образования.

– Откуда на Шишкина отношение-заявка имеется?

Дама из облоно, шестая в Гидре, прошуршала разложенными перед ней бумажками и отрицательно покачала головой.

– Странно… – с подозрением уставился Н.Н. Морхов на Шишкина. Аналогичные взгляды скрестили на долговязой фигуре выпускника теперь уже и остальные члены Гидры зловещей.

– В сельскую школу поеду…

– Куда-а?! – в унисон возопили члены Гидры зловещей.

Впрочем, хватит интриговать нынешнего читателя некой Гидрой зловещей. Былое студенческое племя прекрасно помнит, что это за Гидра, никакого отношения к греческой мифологии не имеющая.

Да! Это всего лишь вузовская комиссия по распределению выпускников.

Было такое время, – хотите, нынешние молодые люди, верьте, хотите нет, – когда свежеиспечённый дипломированный специалист не ломал голову, как и где применить полученные знания. Наоборот, тоскливо, а то и со страхом, ожидал: какую дыру, в какой «глубинке» заткнут его персоной минимум на три года. И на какие только ухищрения не шли без пяти минут педагоги, врачи, инженеры, дабы смягчить оный удар судьбы.

Об ужасах распределения ходили такие страшилки, которые до сих пор не снятся даже самым продвинутым сценаристам Голливуда.

Вот почему члены комиссии были шокированы ответом благополучного во всех отношениях Александра Шишкина. Унисонный вопль «Куда-а?!» проистёк от услышанного словосочетания «сельская школа». Но Шишкин понял этот крик-вопрос конкретно. И пожал плечами:

– Да, собственно, мне всё равно… Я поэтому и не рвался в первых рядах. Выберу из того, что осталось…

– Странно… – процедил главный кадровик и взялся просвечивать Шишкина всепроникающим, поистине чекистским взглядом. На что Александр отвечал взором максимальной простоты и кротости.

– А осталось, благородный вы наш… э-э-э… подвижник педагогического труда, – вновь не удержался от сарказма председатель комиссии, – всего семь населённых пунктов, где имеются средние школы. Небогатый выбор…

– Ничего сложного, – усмехнулся Шишкин. – Позвольте полюбопытствовать, какая деревня, при оставшихся вакансиях, ближе других к областному центру?

Доцент Кацман пристально посмотрел на Александра, совершенно справедливо предположив, что потенциальная звезда «психопедагогики» перешла из режима ожидания «приговора» в режим издёвки, подаваемой под соусом некоей филологической изысканности.

Тем временем Эльвира Батистовна вновь пролистала лежавшие на столе бумаги и нашла искомое.

– А ближе всего…

(Дорогой читатель! Чтобы никого даже ненароком не обидеть в дальнейшем повествовании и избежать досадных случайностей, поступим по законам жанра. Мой гениальный однофамилец (пусть и в литературном аспекте) и его не менее гениальный соавтор, как помнится, вводят главного героя своих бессмертных романов «Двенадцать стульев» и «Золотой телёнок» в вымышленный Старгород со стороны столь же вымышленной деревни Чмаровки. Позволю себе наглость этим воспользоваться.)

– …А ближе всего располагается село Чмарово, где уже полгода нет учителя русского языка и литературы. Вернее, свободна одна ставка. Нагрузку в минувшем учебном году там делили, как нам сообщили из районо, директор школы и второй словесник, но этот самый второй словесник на днях ушла в декрет. Так что на новый учебный год в школе возникает серьёзная проблема, – исчерпывающе изложила ситуацию Ангорская.

Проректор прищурился с таким видом, словно намеревался нанести выпускнику Шишкину прямой в челюсть или хотя бы опустить ему на голову чугунный блин штанги.

– Действительно, рукой подать, – кивнул главный кадровик.

– Рукой подать… – сработал эхом доцент Кацман. – И какова длина этой руки?

– Да где-то километров двести получается, – ответил всезнающий Н.Н. Морхов. – По нашим забайкальским меркам – рядом.

– А вы, оказывается, шутник, Никита Никодимович, – качнула головой Рахмиля Ахметовна и с материнской жалостью посмотрела на фактически уже бывшего студента Шишкина. Огорчило её, конечно, не расстояние до упомянутого села. По сибирским понятиям расстояний, в самом деле, рукою подать. Огорчил, – нет, встревожил даже! – отказ от места на кафедре.

Со студенческих лет погружённая в науку, Рахмиля Ахметовна такого даже в ночном полусонном кошмаре представить не могла. Лекции и семинары по педагогике и психологии, научно-практические конференции, симпозиумы и «круглые столы», статьи в научные журналы, авторефераты диссертаций и монографии заменили ей семью, близких подруг, театр, художественную литературу, кинематограф и всё остальное, не вписывающееся в круг научного поиска. Одновременно, как-то незаметно, погружение в науку лишило ориентации в элементарных бытовых жизненных реалиях, как и способности без видимых странностей общаться с окружающими. Не от мира сего – так обычно характеризуют подобный человеческий типаж. Оказывается, такая трансформация не обходит стороной и докторов психологии. Парадокс? Или нет никакого парадокса?

Шишкин же с удивлением смотрел на Н.Н. Морхова. Надо же, сколь замысловато сложилось у дяденьки с имя-отчеством. Интересно, почему он, Шишкин, был так уверен, что главного кадрового начальника альма-матер кличут Николай-Николаичем? Александр тут же взялся разматывать в обратную сторону логическую цепочку своих умозаключений – он любил такое занятие, видимо, из-за пристрастия к детективной литературе, – но на этот раз ничего не вышло. Может быть, и вышло бы, да только неудачно были выбраны место и время.

– …Шишкин! Да что с вами?! Где вы опять витаете? – из индуктивно-дедуктивных дебрей Александра вырвал возмущённый возглас проректора. – Так вы, что же, готовы поехать в Чмарово?

Просторную аудиторию на миг сковала трагическая тишина.

– Чмарово?.. Какое Чма… Ах, да… Извините… Да, да, Игорь Игоревич, конечно, поеду. Извините… Я могу идти?

– Свободен, – буркнул проректор.

С этим Шишкин и вышел вон.

– Переучился мальчик… – проводил злорадным взглядом долговязую фигуру Иосиф Давидович. – Да и, видимо, по общественной линии перенапрягся. Слабовата жилка! Зря со спортом не дружит. Чем стенгазеты рисовать, лучше бы в спортзале…

– Эт-точно, – кивнул проректор. И тут же пожалел о сказанном, потому как Валентина Ивановна вдруг с такой палаческой грустью в очередной раз выразила своё сожаление доценту Кацману по поводу его беспартийности, что у того по всему телу эскадроном гусар летучих пронеслись мурашки, а топот эскадронных копыт услышали все присутствующие.

– Нет, определённо у Саши что-то произошло. Он всегда такой собранный… – обеспокоенно прогудела в сторону закрывшихся дверей Рахмиля Ахметовна.

– Да, что-то здесь неадекватно, – изрёк Никита Никодимович, которому было совершенно наплевать, что и как там с этим Шишкиным. Выбывает из институтских списков – ну и точка.

– А мне, товарищи, кажется, что решение выпускника очень здравое и осмысленное. Всем бы вашим подопечным такое понимание обстановки на селе, – обворожительно улыбаясь проректору, сказала Ангорская. – Что мы с вами здесь видели за… – она глянула на своё изящное запястье, украшенное не менее изящными золотыми часиками, – за, практически, четыре часа нашей работы? Унылые, извините, физиономии. Большого желания ехать работать в сельскую школу я не заметила. Всем бы в городе устроиться, в областном центре. Эти скоропалительные браки, беременности… – Она снова одарила проректора ослепительной улыбкой, что невольно заставило его приосаниться.

«Ходок, ходок…» – в который раз подытожила Валентина Ивановна со всей своей тайной партийной принципиальностью. Вслух озвучила самое долгожданное для всех без исключения членов комиссии:

– Плотно поработали, коллеги. Приглашаю на чашку чаю в нашу факультетскую столовую. Выпускники там чего-то наготовили…

Выпускники, конечно, постарались, чего уж там. Но автор этих строк не садист, чтобы подвергать читателя изощрённым пыткам – описанием скромного стола для чаепития комиссии.

А вот обеспокоенность Рахмили Ахметовны без внимания оставить невозможно, потому как, при всей своей отстранённости от объективной реальности, доктор психологии угодила в самую точку. Александра Шишкина, с блеском завершившего обучение на учителя-словесника, стопроцентного городского мальчика, к добровольной ссылке на село могло подвигнуть только Нечто. Катаклизм! Катастрофа!! Армагеддон!!!

Да! Александр Сергеевич Шишкин являлся настолько урбанизированной личностью, что представить его на фоне сельского пейзажа можно было только в двух случаях: на весёлом пикнике или при неких форс-мажорных обстоятельствах.

Пикничок – это понятно. Буколистический фон в «пикничковой» ситуации – явление кратковременное и приятное. И созерцать его при хорошей погоде, в соответствующей экипировке, с приличными «фуражными» запасами, а также при прочем тщательно продуманном материально-техническом обеспечении, можно бесконечное количество раз, даже иногда растягивая на двое-трое суток: с тасканием рюкзака за спиною, с аскетизмом палаточных ночёвок и вливанием в уши гитарно-бардовских поделок под треск костра.

С форс-мажором – посложнее. На то это и обстоятельства непреодолимой силы. Впрочем, за двадцать один год, прожитый Александром на планете Земля, форс-мажорные обстоятельства у него возникали всего четыре раза. И все четыре раза они были связаны с родной «альма-матер», и все четыре раза подкатывали в сентябре. То есть были заведомо ожидаемы, однотипны и даже вполне заблаговременно преодолимы, но Александр сознательно встречал их лицом к лицу. И активно противостоял форс-мажорной напасти с упёртостью Ивана-крестьянского сына в его битве с Чудо-юдо змеем на Калиновом мосту.

Эти форс-мажорные обстоятельства выглядели несколько менее трагично, чем землетрясения, наводнения или буйные лесные пожары. Это были обязательные студенческие десанты на картошку – помощь пригородным совхозам в уборке урожая корнеплодов. Четыре года учёбы – четыре десанта. Первый месяц нового учебного года всегда накатывался корнеплодным форс-мажором: массовым ручным сбором на бескрайних полях вывороченных тракторными копалками картофельных клубней, свёклы, морковки и турнепса. Иногда образовывалась и сеча – капустных кочанов. Но чаще всего ударная битва шла за «картофан». Справедливости ради отметим: совхозное начальство встречало дармовую рабсилу радушно, кормили незатейливо, но сытно, размещали в очагах культуры – сельских клубах, щедро набивая матрацы сеном, даже выдавая старшим групп под роспись подушки и одеяла с простынями на каждую человеко-единицу. И местное население относилось к шумливому студенчеству с пониманием, без какого-либо злорадства – дескать, уж замарайте белы рученьки, нахлебники городские.

Некое исключение среди аборигенов составляла допризывная и только что отслужившая срочную в армейских рядах молодецкая поросль. Играли гормоны, и каждый вечер выхлопные газы от нещадно трещащих изделий отечественного мотопрома из Минска и Коврова удушливым сизым облаком окутывали ступени того или иного временно наполненного студентами очага культуры. Владельцы облезлых железных коней, ободренные дозами неизвестного спиртного, чаще местного производства, начинали традиционный штурм упомянутого очага, стремясь таким образом добиться благосклонности понаехавших городских барышень.

Мужеская часть временных обитателей «очага», как правило, штурм отбивала, особенно если в связке с филологами оказывались «конные» подразделения, или, попросту, «кони» – непобедимый отряд спортфака.

Спортфаковцы, как правило, селились где-нибудь отдельно, предпочитая местные спортзалы, а при их отсутствии – совхозные сеновалы и прочие места пониженного комфорта, но более удобные для тренировки мускулов. Физическая нагрузка на бескрайних полях битвы за урожай была для них явно незначительна, и, видимо, поэтому после трудового дня команды спортфака бодро прогуливались по сельпоселению. А может, попросту действовала привычка: спортфак всегда был добровольной опорой для милицейских сил охраны общественного порядка на улицах и площадях областного центра.

Хотя, нет, конечно, эта привычка тут ни при чём. Попросту хлопцы приходили навестить товарищей по институту. А тут эти местные мотоциклисты… Которые, конечно, очень скоро разъезжались… Правда, пару-тройку раз за сезон вовремя подоспевшее совхозное начальство или сила правопорядка в лице местного участкового оказывались как нельзя кстати.

Адреналиновая составляющая картофельно-свекольных форс-мажоров будоражила кровь и была сопоставима, по убеждению Александра, с эпизодами пенталогии о Кожаном Чулке Джеймса Фенимора Купера.

Примерно в этом же направлении рассуждал и Сашин отец – Сергей Петрович.

– Не хрен, – гудел он, в очередной раз заслыша про надвигающийся на единственного сына сентябрьский форс-мажор, – не хрен под мамкиной юбкой отсиживаться! А ты, мадама, – цыть! – пресекал в зародыше Сергей Петрович очередную попытку супруги спасти драгоценное чадо от ужасов пригородных плантаций. – Ты кого из него ро́стишь? Изнеженного белоручку или мужика?!

– Но и не мужика! – парировала Альбина Феоктистовна с профессиональной невозмутимостью и непреклонностью.

За четверть века супружества к раскатам грома мужа, высокого, богатырского телосложения и такой же силушки, без особых видимых усилий сгибающего на пятидесятом году жизни в пальцах медный пятак, она привыкла. С гордостью, особенно на людях, озирала его, задирая голову, так как едва доставала ему до плеча, но никогда и ни при каких обстоятельствах не дрожала от всех этих раскатов. Только морщилась при очередном наиболее оглушительном рыке.

– Ты хотя бы дома стены не сотрясай! – увещевала она супруга грудным контральто. – Ори в своём депо, а дома не заставляй меня мигренить.

– Ты опять?! Я сколько раз просил тебя избавиться от этого оскорбительного тона. Де-е-по! – передразнивал Сергей Петрович супругу, наливаясь багрянцем помидорных оттенков. – За столько лет так и не уразумела, что такое железная дорога! Да это кровеносная система государства!!

– Ага, а ты в ней, конечно, одно из сердец! Регионального масштаба…

– Чего ты несёшь! Сердце… хм… регионального масштаба… А ещё медик! Сердце в любом организме – одно!

– Ошибаетесь, милейший Сергей свет Петрович! Вон у жирафа – два, а у осьминога – три. И кстати, последний товарищ – с голубой кровью. Или червячка дождевого возьми, которых ты на рыбалках своих изводишь, – целых пять сердец!

– То-то его разорвешь, а ему хоть бы хны. Был один – стало два!

– А ещё есть отвратительнейшая на вид рыба миксина, такой здоровенный полуметровый червяк. У неё четыре сердца. Триста миллионов лет уже в водах мирового океана обитает. Хищница, падаль жрёт. Выгрызает дыру в теле, проникает вовнутрь и выедает трупы погибших морских животных изнутри…

– Альбина! Ты хотя бы перед обедом воздержалась!

– А что я такого сказала? Малость просветила ваше рыбацкое величество… Хорошо, пусть сердце будет одно – министр ваш, засевший в столице. А ты тогда кто? Эритроцит? Лейкоцит? Или ещё не оторвавшийся тромб?

– Я – заместитель начальника железной дороги, – веско бросал Сергей Петрович, благородно проглатывая сравнение с тромбом, но обычно добавлял: – И груз ответственности, лежащий на мне, несоизмерим с твоей клистирно-пробирочной вознёй. – При этом Сергей Петрович делал такую гримасу, которая могла заменить любое рвотное.

Тут уже взвивалась Альбина Феоктистовна, вторую пятилетку возглавляющая областную санэпидемстанцию.

Стрелка семейных весов при этих дуэлях иногда более часа моталась из стороны в сторону. На одну чашку весов валом сыпались рельсы, шпалы, стрелки, семафоры, сходы подвижного состава и виноватые стрелочники, на другую – жуткие эпидемии, пандемии, эпизоотии, эпифитотии, повсеместный мор и полчища грязноруких работников торговли и общепита без санитарных книжек, но склонных к ЗППП, как и к разведению в качестве домашних животных сальмонеллы и холерного вибриона.

Вот содержимое второй чашки, помноженное на материнскую любовь, и руководило Альбиной Феоктистовной в её протесте очередному выезду сына на поля битвы за урожай. При её должности, личных и служебных связях в лечебно-профилактической сфере удовлетворить протест было несложно: одна маленькая медсправка могла бы устранить для студента Шишкина не только форс-мажорные обстоятельства, но и породить по его адресу искренние сопереживания и неподдельное сочувствие лучшей части профессорско-преподавательского состава.

Собственно, и даже так далеко не надо было заходить. Достаточно было бы телефонного звонка в деканат факультета:

– Анатолий Иванович? Здравствуйте! Областная санэпидемстанция беспокоит. Не отвлекаю от учебного процесса? Да, нет-нет, что вы, никаких проблем. Это мама вашего студента-филолога Саши Шишкина. Как там мой?.. Спасибо, спасибо… Я-то, собственно, что вам позвонила… Поблагодарить хочу. Саша вашу факультетскую столовую нахваливает. Я даже, как мать, ревную… Но, с другой стороны, рада, что у вас такая забота о питании студентов. Так вот… Я тут план-график работы городской СЭС просматривала… Смотрю, а они проверок общепита в вузах позапланировали на следующий квартал… Посоветовала им лишний раз к вам не лезть, других забот хватает. Да что вы, не за что!.. Извините, что отвлекла. А за сына – спасибо…