Пророчество Двух Лун

Он снова повторил, тише: «Эйле». Медленно, нежно имя растворилось в пустоте.

Он остановился, прижался к стене какого-то дома с нарисованными на фасаде листьями и цветами. Перевел дыхание. В иные мгновения потеря казалась ему игрой: некто как будто пугал Талиессина, испытывал его, показывая страшные видения: «А что ты будешь делать, если Эйле умрет…» – и Талиессин заглядывал в себя и находил там страх, боль, одиночество; но потом ему начинало казаться, что все это происходит понарошку, и страх, и боль, и одиночество принимали гротескные, чрезмерные, неестественные формы, они переставали мучить и начинали вызывать любопытство.

А затем, сквозь игру чувствами, сквозь их неестественность, иглой вонзалась в сознание правда: все происходит на самом деле. Эйле действительно мертва. Мертва во всех мирах, мертва навсегда. Даже Эльсион Лакар не умеют оживлять убитых.

Талиессин остановился, огляделся по сторонам. Обычная жизнь столицы, обычные люди ходят по улицам. Куда от них уйти?

* * *

Услышав шаги стражника возле двери, Радихена даже не пошевелился. Он не испытывал голода, хотя просидел взаперти почти сутки, и за все это время к нему ни разу не приходили.

Его поместили в одной из крепостных башен самой старой из городских стен. Эти помещения теперь не использовали в качестве тюрьмы. О них вообще мало кто знал.

Пояс, которым связали руки Радихене, когда его схватили на улице прямо над телом Эйле, так и продолжал стягивать запястья пленника. Кисти рук онемели. Он попробовал было освободиться – не для того, чтобы бежать, разумеется, поскольку бежать из глухого помещения без окон было невозможно. Но узел не поддавался, и Радихена оставил все как есть. Он никогда не любил долгой борьбы.

Засов лязгнул и отодвинулся, в душную комнату ворвалась струя свежего воздуха и вслед за нею – запах от горящего факела. Ноздри у пленника дрогнули, он испытал почти животное чувство благодарности по отношению к стражнику, который на миг отворил дверь.

Факел осветил камеру, подвигался. Звучный низкий голос произнес:

– Выходи.

Радихена с трудом поднялся и заковылял к выходу. Чья-то рука грубо схватила его за связанные запястья и выволокла наружу, крепко приложив к стене. На мгновение Радихена увидел хмурое лицо стражника, а затем факел снова промелькнул у него перед лицом, и Радихена закрыл глаза.

Стражник потащил его за собой по переходам к лестнице. Радихена спотыкался, но послушно шагал туда, куда его направляли.

Они спустились на несколько пролетов ниже и оказались в подвальном помещении. Стражник сунул факел в гнездо.

Радихена осторожно осмотрелся. Они находились в подвале, слабо освещенном огнем единственного факела. Стены из крупных булыжников, утоптанный земляной пол с колодцем посередине. Таинственная чернота колодца помаргивала, как будто собиралась сообщить Радихене некий завораживающе-отвратительный секрет.

– Знаешь, что здесь было раньше? – спросил стражник.

Радихена молча перевел взгляд на него. Удивительно красивый голос. Странно, что этот человек служит в охране, а не выступает перед придворными с какими-нибудь героическими романсами.

– Здесь пытали, – сказал стражник. – Давно, при первых королях. Кое-что сохранилось. Смотри.

Он показал на какие-то ржавые клещи, что одиноко болтались на большом крюке.

– Жуткая штука. Мне в первый раз показали, я полночи не спал.

Радихена пожал плечами. Ему было неловко. Все эти орудия пытки явно не имели к нему никакого отношения. Они выглядели безнадежно мертвыми – мертвей тех, кто по их милости давно лежал в могиле.

Другое дело – большая бочка, стоявшая в луже курящейся паром воды.

Стражник разрезал путы на руках пленника.

– Раздевайся, – буркнул он. – Велено привести тебя в приличный вид. Тебя будет допрашивать важное лицо.

Радихена долго растирал запястья, прежде чем решился пошевелить пальцами. Стражник утратил терпение и тем же ножом вспорол рубаху у пленника на спине. Радихена тотчас пожалел о рубахе: отправляя своего агента на задание, герцог Вейенто распорядился выдать ему одежду из наилучшего полотна, тонкого и отбеленного. Радихена очень любил свою новую одежду.

Кое-как ворочая непослушными руками, Радихена избавился от штанов. Стражник махнул рукой в сторону бочки:

– Иди умойся. Ты воняешь.

Радихена смотрел на этого солдата и видел, что тому совершенно нет дела до пленника: похоже, стражник вообще не был осведомлен о преступлении, за которое его схватили.

Все чувства Радихены молчали. Он даже не знал прежде, как много у него, оказывается, было чувств: в душе постоянно что-то шумело, требовало выхода, изнемогало от желаний, от негодования, порой и от радости – такое ведь тоже случалось. И от всего этого богатства не осталось ровным счетом ничего. Тишина, ни звука: душа онемела и оглохла.

Прежде Радихена воображал, будто его медленно убивают разные важные господа, от которых что-то зависело в жизни. Сначала – отец Эйле, когда он сплавил дочкурукодельницу в столицу, во дворец. Отправил ее подальше от нежелательного ухажера. И то сказать, какой жених для Эйле из рыжего подпаска, такого чумазого и безбашенного? Никакого жениха из рыжего не получится.

И ведь не получилось! Эйле уехала и навсегда исчезла из жизни Радихены; он даже забыл ее имя.

Второй раз его убили, продав на север, в шахты герцога Вейенто; но тогда уж Радихене все было безразлично. Господа что-то там решили между собой, вот и увезли рыжего в горы.

Но, как выяснилось теперь, даже тогда, после двух смертей, он еще был жив и вел постоянный диалог с собственной душой: душа просила, жаловалась, требовала, а Радихена только злился и отказывал – нет, не время, невозможно…

И только сейчас душа замолчала. Поняла, видать, что и впрямь невозможно.

Невозможно жить. Невозможно быть, оставаться на свете.

– Что? – спросил вдруг Радихена.

Стражник подтолкнул его к бочке.

– Умойся, вот что.

Радихена забрался в бочку. Вода оказалась чересчур горячей, и Радихена молча заплакал: он всегда боялся физической боли, и даже теперь, когда душа его омертвела, тело продолжало страдать и испытывать страх.

Стражник бросил ему мочалку – комок грубых спутанных ниток, пропитанный ароматическим маслом.

– Разотрись. Ты что, никогда в общественных банях не был?

Радихена принялся вяло возить мочалкой под водой.

От горячей воды на бледной коже пленника проступили шрамы и рубцы – все те приметы, по которым его можно было бы найти, если бы он посещал продажных женщин или общественные бани. Серая краска облезала с рыжих волос, на свет явились медные пряди.

Новая одежда, приготовленная для Радихены, оказалась приметно хуже прежней; и он вдруг до самых печенок ощутил, как начинается его путь назад: от доверенного лица герцога Вейенто – обратно, к пьянице и оборванцу, к негодному крепостному господина Адобекка.

Его доставили в одну из комнат башни, несколькими витками винтовой лестницы выше подвала; здесь имелось окно, и пятна света празднично лежали на каменном полу. Восемь тонких витых колонн, раскрашенных золотыми и синими спиралями, поддерживали низкий потолок, не сводчатый, как в большинстве помещений башни, а плоский. Сразу за колоннами у стены стояли старые клавикорды, на них лежал толстый слой пыли, но тем не менее они придавали всей комнате чрезвычайно обжитой, уютный вид.

Второй стражник ждал в комнате. Радихену втолкнули внутрь и привязали к двум колоннам, растянув его руки крестом. В присутствии клавикордов все это выглядело особенно глупо.

Важный господин вошел спустя несколько минут после того, как пленника надлежащим образом приготовили к разговору. Появлению важного господина предшествовал обильный шелковый шелест, шагов же совершенно не было слышно, их звук скрадывали мягкие туфли.

Однако первым в комнату проник не тот, в шумном одеянии, но кто-то другой, закутанный в просторный черный плащ с капюшоном. Складки плаща извивались при каждом движении, отчего безликая тень выглядела зловеще. Она скользнула за колонны и быстро скрылась из виду.

И вошел царедворец – рослый, крепкий. От него так и разило благополучием: здоровым сытым телом, привычкой к власти, к полной свободе. Пышные рукава, собранные в пузыри на локтях и плечах, делали его фигуру еще шире. Огромный лоснящийся нос шевелился на мясистом лице, как хоботок.

Царедворец уселся в кресло напротив привязанного пленника, расставил ноги, натянув длинную тунику на колени.

Он повернул лицо к стражникам и великолепно изогнул левую бровь:

– Выйдите.

Стражники безмолвно удалились, а царедворец впервые за все это время перевел взор на Радихену. Он осмотрел пленника быстро и вместе с тем очень внимательно, и Радихена вдруг понял, что этот человек привык выносить суждения о людях – сходным образом смотрел на проданных крестьян тот человек, что подписывал с ними контракт на двадцатилетний срок отработки в шахтах.

Царедворец спросил:

– Ты грамотен?

В этом вопросе Радихене послышалось глубокое участие, уместное скорее в вопросе: «Ты голоден?» В этот миг Радихена понял: царедворец, несмотря на все свое внешнее и внутреннее благополучие, действительно разбирается в людях.

И ответил:

– Да.

– А! – отрывисто бросил царедворец. Шевельнулся на кресле, покосился в сторону пыльных клавикордов. – Что читал?

– «Книгу разлук и встреч», – назвал Радихена.

Тоска захлестнула его. В те дни в замке Вейенто, покуда Радихена готовился к заданию, изысканные образы стихотворного любовного романа владели его воображением, руки оставались в праздности, а в груди зрело предчувствие будущего счастья свой дом, жена, покой.

– Хорошо, хорошо, – одобрил царедворец. Он пробежался пальцами по подлокотнику кресла. – Хорошая книга. Я тоже читал.

И встретился с Радихеной глазами.

«Этими глазами он читал ту же самую книгу, – подумал Радихена смятенно. – Он знает про ее героев все – и стало быть, все знает про меня…»

– Хорошо, – повторил царедворец. Пожевал губами. – Как тебя зовут?

– Радихена.

– Видишь ли, Радихена, – заговорил царедворец почти дружески, как обратился бы один грамотный человек к другому, – у меня есть основания предполагать, что ты приехал в столицу с намерением убить его высочество.

Радихена тускло смотрел на спрашивающего. Из пустоты, из молчания, в которое он погрузился после смерти Эйле, прозвучало «да». Сейчас это «да» ничего не значило и не стоило ни гроша.

* * *

Кустер лежал в траве, положив голову на камень, и рисовал пальцем в воздухе короны. В медном лесу постепенно темнело, и короны получались все более и более яркими. Они повисали в пустом пространстве, между пальцами Кустера и стволами деревьев, и тихо мерцали голубоватым и желтоватым, а после таяли.

Талиессин сидел чуть поодаль, скрестив ноги, и смотрел на плавающие повсюду короны. Они были разные: с тремя разновеликими зубцами, и с множеством мелких зубчиков, и в виде обруча с камнем надо лбом, и в форме диадемы, изогнутой как охотничий лук.

Одна особенно понравилась Талиессину с пятью длинными выгнутыми зубцами, каждый из которых был увенчан камнем; зубцы были голубые, камни – ярко-желтые. Талиессин протянул руку, и корона вплыла ему на запястье. Ее прикосновение оказалось прохладным, шелковистым. Несколько секунд она медлила на руке Талиессина, а затем растаяла.

– А ты видел короля? – спросил Кустер. От долгого молчания голос его прозвучал хрипло.

– Ты хочешь сказать правящую королеву? – поправил Талиессин.

Кустер приподнялся, опираясь на локоть.

– Нет, я говорю о короле о том короле, который носит в себе все королевство…

– Нет, – сказал Талиессин. – Я не видел такого короля.

– Его зовут Гион, – с благоговейным вздохом проговорил Кустер. Он снова улегся на свой камень и быстро начертил в воздухе профиль, но лицо исчезло почти сразу. – Я видел его. Несколько раз.

Талиессин сдвинул брови. Разумеется, он знал имя короля Гиона того, что был первым в эльфийской династии.

Кустер добавил:

– Он бывает молодым, бывает очень старым, у него пестрое лицо, сквозь которое можно разглядеть города, леса и замки: он их все носит в себе. Я никогда не встречал более красивого человека.

Талиессин долго молчал. В тоне Кустера он слышал убежденность, которая не оставляла сомнений: молодой человек хорошо отдает себе отчет в своих словах. Он не лжет. По крайней мере, верит в собственную правдивость.

Помолчав, Талиессин спросил:

– Как же вышло, что ты смог его увидеть?

– А, – ответил Кустер охотно, – нет ничего проще: я сумел ему присниться.

Наступила ночь – почти мгновенно: последний свет, слабо мерцавший на медной коре деревьев, моргнул и исчез. Еще один день без Эйле закончился.

* * *

Адобекк не сводил с Радихены глаз. Разумеется, господин королевский конюший не испытывал никакой вины из-за случившегося. Хотя наверняка найдутся доброжелатели, которым захочется сделать так, чтобы Адобекк ощущал определенную ответственность за преступление Радихены. Адобекк даже знал, как это будет проделано: сочувственное лицо, дружеская рука, приглушенный голос: «О, это так ужасно, ужасно! Но вы не должны чувствовать себя виноватым. Конечно, этот человек принадлежал вам, но вы ведь не можете отвечать за поступки всех ваших крепостных… Это было бы неестественно. К тому же вы, кажется, его продали? Да-да. Это абсолютно не ваша вина. Даже и не думайте, вас никто не обвиняет. Говорят, этот человек ожесточился? Ну, вы ведь не могли предположить…»

Мысленно воображая себе подобных господ, Адобекк кривил губы. Нет уж. Радихену он допросит лично и только при одном свидетеле. «Ожесточился»? Многие люди ожесточаются, но не все ведь соглашаются после этого пойти на убийство.

С Радихеной поступили несправедливо? Возможно, и так. Возможно, он счел несправедливостью тот факт, что его продали на шахты. А что, ему нравилось оставаться крестьянином? Очутиться на новом месте, получить возможность начать новую жизнь – далеко не худшая участь. Не собаками же его затравили, этого Радихену, на потеху господ.

Адобекк заранее решил не пренебрегать никакими средствами для того, чтобы заставить Радихену говорить правду. Официального процесса с признанием и публичным вынесением приговора не будет, в этом Адобекк отдавал себе полный отчет. Если на особу королевской крови совершено покушение в центре столицы, то это верный признак роковой слабости королевской власти. Сигнал Для всех недовольных, для зреющего мятежа: пора. Нет Уж. Все произойдет в глубочайшей тайне.

Интересно, догадывается ли об этом сам Радихена? И как много он согласится рассказать, прежде чем придется перейти к угрозам?

Адобекк откашлялся и дружески взглянул в лицо пленника.

– Ты грамотный человек, Радихена, читал хорошие книги. Ты многое должен понимать.

Радихена не шевелился – он не моргал, не дышал. Несомненно, понимал он немало разных вещей, и полезных, и страшных, и сейчас отчаянно старался сообразить, о чем из этого многообразия пойдет речь.

Адобекк устроился удобнее, закинул ногу на ногу, немного утратил фундаментальность, зато приобрел некоторую сердечность. Это должно было расположить пленника к откровенности.

– Кстати, я в любом случае выясню, почему ты собирался убить его высочество, – произнес Адобекк.

– Да, – с легкой горечью промолвил Радихена. – Это ведь для вас самое главное.

Его большой, неопределенно обрисованный рот скособочился. Адобекк насторожился.

– А разве покушение на жизнь наследника – не главное? – удивился он строго.

Радихена развязно ухмыльнулся.

– Нет, – ответил он, как будто забавляясь. – Совершенно не главное.

– Интересно.

Адобекк снова уселся прямо, положил руки на колени ладонями вниз: так выглядело одно из королевских надгробий. Внушительная поза.

– Что же, по-твоему, главное, Радихена?

– Я убил Эйле, вот что я сделал. Понятно вам? – сказал Радихена. И вдруг мелко захихикал.

Его тело, растянутое между колоннами, тряслось и вздрагивало. Адобекк позволил себе поднять бровь.

– Только недоучки опускаются до истерик, – заметил Адобекк, дав пленнику несколько минут для этого странного смеха. И вздохнул с видом полной безнадежности: – Я так о тебе и думал: ты – недоучка. А жаль.

– А мне-то как жаль! – выкрикнул Радихена. – Мне как жаль! Знаете, господин, почему я согласился? Знаете, почему я решился убить принца? – Он перестал дрожать, застыл, и отвратительная слюнявая гримаса замерла на его лице.

– Разумеется, я этого не знаю, – холодным тоном отозвался Адобекк.

– Ради нее, – сказал Радихена. – Ради Эйле. Представляете? Я согласился на все только ради Эйле!

– Любовь поселян на лоне природы очаровательна только в пасторалях, – сказал Адобекк. – В натуральном, так сказать, исполнении она довольно скучна и наполнена банальностями…

Но глаза царедворца сделались чрезвычайно внимательными, а на лице проступило сочувственное выражение: он уловил в словах арестованного нечто важное. Нечто такое, чем можно будет воспользоваться в дальнейшем.

– Она, – повторил Радихена и посмотрел в потолок. – Она, она… Я даже забыл ее имя, представляете? Вы можете представить себе, мой господин, чтобы человек забыл имя возлюбленной?

– Мне доводилось, – сдержанно ответил Адобекк. – Однако для тебя это еще не повод считать себя ровней мне или кому бы то ни было.

– О, я никому не ровня! – горячо согласился Радихена. – Ведь каждый человек что-нибудь из себя да представляет, а я – никто. Меня не существует. Потому я и забыл ее. Я никто, а никто не знает никого. Понимаете?

– Выражайся проще, – поморщился Адобекк. – Поменьше патетики.

Радихена упивался этим разговором. Несмотря на только что высказанное замечание касательно «недоучки», Адобекк то и дело принимался общаться с Радихеной как с равным себе – если не по происхождению, то по образованию: «пастораль», «патетика», «банальности»…

– О том, что случилось, я хочу знать как можно больше, – сказал Адобекк. – Будь точен. Ты ведь не сам по себе решился убить принца, не так ли?

– Нет, мой господин! – ответил Радихена, посмеиваясь. Его опять начала колотить дрожь. – Разумеется, нет. Какое мне дело до принца? Ведь не принц уничтожил мою жизнь.

– Кто же это сделал? – осведомился Адобекк, заранее зная ответ.

– Господин Адобекк, вот кто! – Радихена оскалился, серая прядь волос упала ему на лоб и приклеилась: лоб оказался потным. – Господин Адобекк, королевский конюший, который даже не подозревал о моем существовании.

– Вернемся к покушению на жизнь его высочества. – Адобекк сделал жест почти театральный, с непревзойденным изяществом закрутив во взмахе кисть. – Твоя жизнь сейчас не стоит ни гроша, так что много рассуждать о ней нет никакого смысла.

– Моя жизнь никогда не стоила ни гроша…

Адобекк сказал:

– Радихена, я прикажу тебя пытать. В королевстве очень давно этого не делали, но клянусь тебе всем, что есть на земле отвратительного, я отдам такое распоряжение! Вот тогда ты перестанешь наконец рассуждать на отвлеченные темы и поведаешь о покушении все. Все до последней капельки.

Радихена дернул рукой, но ремни, которыми его привязали, держали крепко.

– Что? – удивился Адобекк. До сих пор пленник держался довольно смирно.

Радихена сказал:

– Не надо.

– Хорошо.

– Герцог Вейенто имеет больше прав на престол, чем принц Талиессин, – сказал Радихена. – Вейенто происходит от старшей ветви…

Адобекк с силой хлопнул ладонью по подлокотнику кресла и вскочил. Лицо его побагровело.

– Как ты смеешь рассуждать о таких вещах!

Радихена замолчал, слизнул капельку пота, скатившуюся ему на губу.

– Грязный холоп! – орал Адобекк, топоча ногами. – Животное! Я отправлю тебя жрать навоз!

Радихена смотрел на бушующего царедворца кротко, как корова, и шевелил пушистыми светлыми ресницами.

Внезапно Адобекк совершенно успокоился и вновь уселся. Изысканным жестом поправил выбившийся из прически локон.

– Следовательно, друг мой, это высокородный герцог Вейенто попросил вас об услуге, не так ли?

– Да, – сказал Радихена.

– Искусный ход, – похвалил Адобекк. – А волосы покрасить – тоже он придумал?

– Да…

– Отвратительный цвет: рыжий с серым. Нечто пегое. Лошадь такого окраса не приняли бы даже на скотобойне. Но если тебя казнят публично, может ненадолго войти в моду, так что стоило бы поразмыслить над этим тщательнее… Как обставить поинтереснее, то, се… Музыкантов пригласить. Фонтаны, бочки с пивом на перекрестках. Непременно прыжки через костры и лазанье на шест для окраинных кварталов. В принципе казнь всегда большой праздник. В ней заключена определенная избыточность… своего рода расточительство по большому счету… – Адобекк пробормотал все это себе под нос, однако достаточно громко, так что пленник хорошо разобрал каждое слово.

– Ладно. – Адобекк решительно отложил проблему организации казни на потом. – Вернемся к твоему поручению. Вейенто приказал тебе убить Талиессина. – Он поморщился. Звучит отвратительно. По-плебейски откровенно и как-то неизящно, не находишь? Как будто речь идет о каких-то двух мужланах… Но факт остается фактом. И ты, читавший «Книгу разлук и встреч», согласился на подобную низость. Почему?

Радихена судорожно сглотнул.

– Потому что взамен, после исполнения дела, герцог обещал мне свободу, деньги, дом…

– Убив его высочество, ты получил бы наконец возможность жениться на девушке, чье имя забыл? – сочувственно покивал Адобекк. – Понимаю… Странная, должно быть, жизнь у таких, как ты… Я, правда, никогда не пытался представить себя на твоем месте, но иной раз задумывался. Да! Не поверишь, но задумывался. Бывало, посылаешь своих людей в деревню с приказанием вздуть десяток строптивых мужланов, а сам поневоле воображаешь в уме: как там они живут, что за жуть творится в их лохматых головах… А после, как вообразится нечто, так полночи не спишь. Ты, должно быть, понимаешь это куда яснее, чем я.

– Она сама бросилась под нож, – сказал Радихена. – Сама.

Адобекк отметил: убийца описывает смерть девушки теми же словами, что и Ренье. Да, именно все так и происходило. Эйле закрыла собой Талиессина, потому что любила его.

– Она очень любила его, – машинально произнес Адобекк.

Радихена спросил – очень просто, как будто разговаривал сейчас с давним, близким другом:

– Она ведь была счастлива?

– Эйле? – Адобекк сам не заметил, как ответил в том же тоне. – Я не слишком хорошо ее знал. Думаю, да. Она была счастлива.

Радихена закрыл глаза, перевел дыхание. Теперь он выглядел совершенно спокойным.

Адобекк встал, крикнул стражу.

– Отвяжите этого человека и уведите его в прежнюю камеру, распорядился он. Оставьте ему еды и питья, дайте одеяло. Заприте и не открывайте дверь ни под каким предлогом – никому, кроме меня.

И Радихену увели.

Только тогда человек, закутанный в плащ, выбрался из тени. Адобекк тотчас встал, уступая кресло.

Ее величество правящая королева опустилась на сиденье, устало склонила голову к плечу. Адобекк подошел к ней вплотную, осторожно привлек к себе, наклонился, поцеловал волосы. Он ощущал ее дыхание на своих руках, и от этого мурашки врассыпную бежали по его коже.

– Благодарю вас за этот допрос. Я не смогла бы разговаривать с ним, – прошептала она.

– Вам и не нужно, ваше величество, – отозвался Адобекк. – Я сожалею о том, что вы вообще увидели этого человека.

Она молчала, покусывала губу. Сейчас королева выглядела совсем юной, почти девочкой. Адобекк никогда не уставал любоваться ее переменчивой наружностью. Он не помнил такого дня, чтобы королева выглядела так же, как накануне. Порой перед людьми представала грозная эльфийская владычица, наследница Эльсион Лакар: высокая, смуглая, с ярко очерченными золотыми розами на почти черных щеках. В другой день она являлась мягкой, ласковой, едва ли не розовой. Она бывала задумчивой, трогательной, случалось ей показываться Адобекку встревоженной, постаревшей – в такие дни отчетливо сказывалось преобладание человеческой крови.

Сегодня она выглядела незаслуженно обиженным ребенком: очень бледная, с темными глазами и большим безвольным ртом. Адобекку хотелось взять в ладони милое лицо, поцеловать в лоб, обещать прогулку до кондитерской и знакомство с чудной лошадкой.

– Он так просто говорил об этом, – сказала королева. – «Вейенто хотел, чтобы я убил Талиессина». – Она покачала головой. – Это убийственно. Эта простота – убийственна.

– Пока еще нет, – отозвался Адобекк. – Простите за то, что вынудил вас присутствовать… Но вам следовало посмотреть на него лично. Не слушать мои пересказы, не доверяться моему мнению, а составить собственное.

– Да, – сказала она, выпрямляясь и отстраняя его от себя. – Вы были правы, мой дорогой друг. Мне действительно стоило увидеть все своими глазами, иначе я могла бы принять неверное решение… Однако скажите: что это он говорил о том, что вы сломали его жизнь?