Похитители невест. Старый русский детектив (сборник)

– Что же, по вашему мнению, в Москве недостает полицейских сыщиков? В этом, кажется, там нет недостатка.

– Так и не так, – сказал Кокорин, – сыщики там, конечно, есть, но они так рассуждают: бриллианты, мол, нашли, чего же вам больше? И вот они даже и в газетах прокричали о неусыпной деятельности московской полиции. Нет, подайте нам убийцу. Я его как теперь вижу, по описанию Аарона. Я как будто живу с ним на Тверской улице. Так бы вот, кажется, и схватил его, да триста верст – не рукой подать!

– Так поезжайте в Москву.

– Я об этом давно уже просил полицеймейстера, но он не отпускает, говорит: здесь нужен. Похлопочите-ка, чтобы меня отпустили.

Я обещал, и действительно через несколько дней по приказанию начальника губернии Кокорин был командирован в Москву.

Ожидая результатов действий Кокорина в Москве, я отложил дело, не считая нужным торопиться отсылкою его к прокурору для написания обвинительного акта против Аарона.

Однажды вечером я пошел в клуб, где в тот день были танцы. Меня обступили знакомые с расспросами о руслановском деле.

– Что же, так-таки ничего и не нашли?

– Неужели такое вопиющее дело может быть оставлено без всяких последствий?

– Ну, полиция!

– Хороши следователи! – и прочее, и прочее.

Мне оставалось только отмалчиваться и приводить известные отговорки.

– Что это сделалось с Бобровой? – сказал подошедший ко мне доктор Тархов. – Я, право, боюсь за нее и сегодня объявил ее матери, что для дочери необходимо рассеяние и развлечение. Это необыкновенно нервная девушка. Смерть ее подруги Руслановой произвела на нее такое впечатление и так сильно потрясла нервную систему, что она до сих пор не может оправиться. Взгляните на нее, как она переменилась.

– А что, об убийце нет никаких известий? – спросил подошедший к нам молодой человек.

– Ичалов! Откуда вы взялись? – спросил его Тархов. – Вы беспрерывно исчезаете и вновь появляетесь на нашем горизонте.

– Был в деревне, хозяйничал…

– Никандр Петрович! Никандр Петрович! – крикнул кто-то из залы. Ичалов ушел. Его подозвала Боброва.

Освободившись от расспросов любопытных, я едва только уселся за карты, как мне подали телеграмму:

«Завтра примерим лоскут сукна к пиджаку. Кокорин».

Я оставил карты и уехал домой.

На другой день я поехал встречать Кокорина на станцию. Он прибыл с почтовым поездом.

– Ну что, говорите скорее, в чем дело? – спросил я его.

– В моем чемодане опечатанный пиджак, найденный мною на коридорном гостиницы «Мир». Коридорный сознался, что его подарил ему бывший постоялец № 15.

– А убийца?

– Я считаю, что он теперь в моих руках. Так и знайте, что пиджак равен молодому человеку в синем пальто. В Москве его ищет полиция, здесь я сам буду его разыскивать. Я сейчас же объеду здешних портных, чтобы узнать, не у них ли шито платье. Буду у вас часа через два или три. – Кокорин скрылся.

«Еще одно вещественное доказательство, – подумал я, – но только приведет ли оно нас к чему-нибудь?»

Не прошло и получаса с тех пор, как я вернулся домой, как ко мне вошли Кокорин и с ним портной Фишер. У первого был в руках сверток, у второго – бухгалтерская книга.

Кокорин не без самодовольства развернул передо мной сверток и положил пиджак на стол. К нему как раз подходил лоскут, найденный в расщепе лестницы.

– Что, вы узнаете это платье? – спросил я Фишера.

– Как не узнать свою работу! – сказал портной. – Вот, извольте поглядеть, на шестьдесят шестой странице мерка записана – длина и ширина.

Он вынул из кармана холщовый аршин и смерил пиджак. Мерка оказалась тождественной с записью.

– Кому вы шили этот пиджак?

– Никандру Петровичу Ичалову.

Я записал показание и, оставив у себя книгу, отпустил Фишера. Мы остались вдвоем с Кокориным.

– На этот раз, Иван Васильевич, вы уже не попрекнете меня, что розыски мои остаются бесплодными, – начал мне рассказывать Кокорин. – Прибыв в Москву, я под разными предлогами стал ходить в гостиницу «Мир»: то чай пил, то играл на бильярде, то слушал орган. Никому, конечно, и в голову не приходило видеть во мне полицейского чиновника. Но как ни пытался я навести прислугу на разговор о молодом человеке – дело не шло на лад. Я познакомился с управляющим гостиницей и под предлогом, что в той комнате, в которой я остановился, нехорошо и грязно, попросил показать мне другие номера. Номер 15-й оказался свободным. Большая и красивая комната – я ее занял. Думаю, буду жить здесь хоть год, но выведаю, что мне нужно. Спросил себе чаю, и коридорный принес поднос с прибором. Смотрю – на нем коричневый пиджак! Цвет нашего лоскутка до такой степени запечатлелся в моей памяти, что я уже не мог ошибиться. «Который час?» – спросил я у коридорного. Он расстегнул пиджак и достал часы. Я впился глазами в полы его пиджака и вижу, что на нижнем углу заплата другого оттенка. Не дожидаясь ответа на мой вопрос, я сказал ему: «Что же это, братец, у тебя подкладка-то шелковая, а пиджак с заплатой?» Слова мои, по-видимому, привели коридорного в смущение. Посмотрев на часы и ответив мне: «Второго половина», – он направился к дверям. Мне пришло в голову, что вопрос мой о пиджаке мог смутить его, потому что он, верно, умолчал о нем при допросах, производившихся в гостинице по поводу квартиранта № 15. Я его опередил и, загородив дорогу, сказал: «Скажи мне, голубчик, откуда у тебя этот пиджак?» – «А вам какое дело? – ответил он грубо. – Пустите меня идти». – «Нет, постой, сними сначала пиджак!» – «Зачем же я буду снимать пиджак?» – Он рванулся в двери, я позвал прислугу и потребовал, чтобы послали за частным приставом, никто, однако же, не трогался с места. Я объявил им тогда свое звание и сказал, что если сейчас же полиция не будет извещена о моем требовании, все служащие в гостинице будут подлежать ответу. Через несколько минут явился полицейский офицер и с ним полицейские служители. Я объявил им, в чем дело. Пиджак сняли с коридорного и приложили к нему печать, а коридорного допросили и составили протокол.

– Что сказал коридорный на ваш вопрос, откуда у него пиджак?

– Все, что он мне отвечал, записано в протоколе, который я вам передал.

Я взглянул в протокол. В нем было сказано, что, по словам трактирного слуги Топоркова, пиджак был подарен ему белокурым молодым человеком, носившим синее пальто, тем самым, который останавливался в № 15 гостиницы «Мир». «У меня нет мелочи, – сказал ему, уезжая, квартирант, – а вот тебе за твои услуги старое платье». Пиджак был новый, но у правой полы недоставало треугольного куска. Лакей исправил этот недостаток заплатой собственного рукоделия. Застегивая левый борт на правый, он делал заплату незаметной.

– Потрудитесь же, – сказал я Кокорину, – передать Ичалову повестку о привлечении его к следствию, я отправлюсь произвести у него обыск.

VII

Обыск

Я выехал из дома, захватив гипсовый снимок со следов и взяв с собой четырех понятых и городового.

Скоро мы остановились у подъезда деревянного дома против дворянского клуба. Мы позвонили, слуга отворил дверь.

– Дома Никандр Петрович? – спросил я.

Слуга оглядел подозрительно мою компанию и, держа за ручку входную дверь, отвечал:

– Нет-с, его нет дома! Батюшка их у себя.

– Все равно, пустите нас войти и доложите господину Ичалову, что судебный следователь имеет надобность его видеть.

Слуга отправился докладывать, а мы вошли в залу. Через минуту к нам вышел престарелый отец подозреваемого.

– Что вам угодно? – спросил он.

– Здесь живет сын ваш, Никандр Петрович? Не так ли? – спросил я.

– Точно так. Сам я деревенский житель и приехал сюда дня на два. Но что значит ваше посещение?

– Где ваш сын?

– Где мой сын? Не знаю, где-нибудь в гостях. Но что вам, наконец, нужно? С вами понятые…

– Ваш сын подозревается в уголовном преступлении. Я должен произвести обыск у него в квартире, и если его нет дома;– я попрошу вас присутствовать при обыске вместо него.

– Что такое? Мой сын подозревается в уголовном преступлении? Кем же это он подозревается?

– Судебной властью.

– Да кем именно?

– Мною, судебным следователем. Прошу допустить меня к исполнению моей обязанности.

– Милостивый государь! Вы оскорбляете честь моего сына. В роду Ичаловых не бывало преступников. Вы мне ответите за ваши дерзкие и нелепые подозрения. Объявляю вам, что я вас до обыска не допущу! Эй, люди!

– Господин Ичалов, ваши усилия напрасны! Вы не в силах воспрепятствовать мне произвести обыск и можете только подвергнуть себя суду за сопротивление.

– Это насилие! Это бесчинство! – кричал взволнованный старик.

– Это исполнение требований закона.

Старик несколько успокоился.

– Я не противник закона, – сказал он, – но пустого подозрения не довольно для того, чтобы полиция могла врываться в мой дом и бесчестить мое имя.

– К несчастью, подозрения мои довольно основательны, и судебное исследование никого бесчестить не может.

– Хорошо, – сказал он, – исполняйте, чего требуют ваши обязанности, но вы будете мне отвечать, если ваши подозрения окажутся нелепостью.

Я пожал плечами. Старик удалился.

Мы вошли в спальню его сына. Обстановка комнаты свидетельствовала, что в ней живет холостой молодой человек. Постель с утра была не убрана. По полу валялись окурки. Платье и белье было раскидано по диванам и стульям. На столе стоял стакан с недопитым чаем. Все показывало, что хозяин не приучал себя к особенному порядку. Ни в шкафах, ни в комодах, ни в шкатулках я не нашел ничего, что могло бы служить для дела. Вещи выкладывали, вновь укладывали и замыкали. Возле спальни был небольшой кабинет, изящно меблированный. В нем, по-видимому, ночевал отец Ичалова. Тут стояло бюро, ключа от которого я найти не мог. Долото сделало свое дело. В ящике я нашел много писем, но, просмотрев их, пришел к заключению, что они дела не касаются, хотя непреложно свидетельствуют, что хозяин их – большой поклонник женских прелестей. На стене над письменным столом висел фотографический портрет Анны Дмитриевны Бобровой. «Ну, – подумал я, – на недостаток побед Ичалов пожаловаться не может».

Обшарив все комнаты, мы не нашли ничего, что могло бы иметь какое-либо отношение к делу. Я считал дальнейший обыск бесполезным и приискивал уже в голове своей приличную фразу, чтобы оправдать пред стариком Ичаловым напрасно причиненное беспокойство, как в одном из коридоров натолкнулся на большой шкаф с платьем.

Я велел вынимать платья. Старый слуга Ичалова, Григорий, не без ворчанья исполнял мое требование. «Барина платье понадобилось, – ворчал он, – извольте, сударь, извольте, платья у барина довольно». С этими словами он вынул из шкафа панталоны и жилет коричневого цвета.

– Где же пара к этим панталонам? – спросил я у Григория.

– Какая пара?

– Сюртук или визитка.

– А кто его знает! – ответил Григорий. – Разве барин не волен в своем добре? Может, подарили, а может, где и забыли!

– Да был сюртук к этим панталонам?

– Пиджак был совсем еще новый, видно Никандр Петрович забыли его в деревне.

Я велел отложить в сторону жилет и панталоны коричневого цвета.

– Покажите мне сапоги вашего барина.

– Какие прикажете? У нас их много.

– Покажите все.

Лакей принес несколько пар сапог.

– Больше нет?

– Есть еще пара, да та совсем никуда не годится. Оно не то чтобы сапоги были старые, да промокли больно и потрескались.

– Где они?

Он их принес.

То были бальные лаковые сапоги, потрескавшиеся, по-видимому, действительно от сырости. Сапоги эти как раз приходились к гипсовым слепкам со следов.

Я собрал все ножи и бритвы, которые мог найти в доме. Затем велел сложить на стол панталоны, жилетку, сапоги и ножи, все это опечаталось, и составил протокол обыска, который подписали присутствовавшие. Григорий, видя, что рассыльный мой укладывает собранные вещи в свою суму, спросил меня:

– Как же, сударь? Вещи эти изволите взять с собой?

– Да.

– Воля ваша-с, а я без барина не могу барское добро из рук выпустить.

– Вы и сами отправитесь вместе со мной. Мне нужно вас допросить. В канцелярии вы получите расписку, что эти вещи у вас отобраны.

– Да без спросу мне нельзя идти! Барин будет гневаться.

– Вы своего барина увидите у меня и там все объясните ему.

Вернувшись к себе, я не застал у себя дома ни Кокорина, ни Ичалова. Я велел ввести Григория и сказал ему:

– Предваряю вас, что на суде перед крестом и Евангелием вы должны будете подтвердить все то, что мне теперь покажете! Поэтому отвечайте на мои вопросы только сущую правду.

– Для чего же, сударь, я буду говорить неправду? Все что знаю – о том извольте спрашивать, а чего не знаю, не погневайтесь – сказать о том не могу.

– Как вас зовут?

– Григорий Дементьевич Качалин. Из крепостных Петра Кирилловича Ичалова. Сороковый год служу им. И как в крепостное время, так и теперь, ничего худого за мною не было. Чист перед Богом и своим господином.

– Дело вовсе не в вас. Давно ли ваш барин здесь в городе?

– Молодой-то?

– Да, Никандр Петрович.

– Четвертого дня приехали. А допрежде, почитай, все в городе жили. Иногда в деревне…

– Откуда он приехал?

– Из деревни.

– Из какого уезда?

– Из здешнего, из села Яковлева. Ездили к батюшке и вместе с ним изволили приехать.

– Когда он уехал в деревню?

– Да как вам доложить? Месяца два с лишним.

– Зачем он ездил?

– Зачем – сказать не умею, на то была их барская воля. Встали утром, велели уложить в чемодан две смены белья, сюртук, да еще кое-какие вещи. Велели погрузить все на извозчика и уехали, даже чаю не кушавши.

– Да разве на извозчиках ездят в деревню?

– Должно быть, поехали на почтовую станцию, там взяли лошадей и поехали.

– Пока барин был в деревне, никаких вестей о нем не было?

– Никаких-с.

– Извозчик какой возил?

– Калачом зовут. Имени его не знаю.

– Какой его номер?

– Не могу знать! Прикажите спросить Калача – его все знают.

– Точно ли вам известно, что Никандр Петрович ездил в деревню?

– Опричь деревни куда же им было ездить?

– Не был ли он в Москве?

– Извольте их самих спросить об этом. Вернулись они вместе с своим батюшкой из деревни.

– Не болела ли рука у Никандра Петровича в тот день, как он уехал отсюда?

– Не приметил. В то утро я их не одевал.

– Сам одевался?

– Сами. Как приехали ночью, часу эдак в первом или во втором, так, видно с усталости, сбросили пиджак и легли спать, не раздеваясь. Утром, когда я вошел в комнату, они уже были одеты.

– Барин ваш левша?

– Никак нет-с!

– Где был ваш барин накануне того дня, как он уехал?

– Да все дома сидели-с. Целый день были дома и на вечер к Русланову не поехали. Только часу в одиннадцатом они уходили.

– Куда?

– Не знаю.

– В чем был одет Никандр Петрович, когда он уходил вечером?

– А вот в том самом коричневом пиджаке, от которого штаны и жилетку вы отобрать изволили.

– Брал ли он с собой что-нибудь? Например, ножик или бритву?

– Не могу знать.

– Кто шил пиджак?

– А вот, что на Волховской улице портной Фишер. Он всегда на барина работает.

– Был ли пиджак разорван?

– Как можно-с! Чтобы Никандр Петрович разорванное платье надели…

– Посмотрите хорошенько: не похож ли пиджак, лежащий перед вами на стуле, на пиджак вашего барина?

Слуга взглянул на пиджак и сказал:

– Он самый и есть. Только вот заплатки не было.

– Есть ли у вашего барина синее пальто?

– Есть! Обшито лисьим мехом.

– А белая баранья шапка?

– Тоже. Все это есть, как же-с!

– Где эти вещи?

– Должно быть барин их в деревне оставили, так как они надели их на себя, уезжая отсюда, и назад не привезли.

Григорий подписал свое показание и попросил дать ему расписку в том, что брюки и сапоги были взяты вопреки его воле.

Дав ему расписку и отпустив, я послал разыскивать извозчика, возившего Ичалова на другой день после бала Русланова. Рассыльный привел его часа через полтора.

– Вас прозывают Калачом?

– Меня.

– А как ваше имя?

– Евстафий Терентьев, по прозванию Калач.

– Знаете ли вы Никандра Петровича Ичалова?

– Знаю. Я стою на бирже против их дома, и опричь меня Никандр Петрович ни на ком не ездит.

– Когда в последний раз вы ездили с господином Ичаловым?

– Да давно уже не ездили, месяца два, почитай, будет.

– А не припомните ли, куда вы его возили в последний раз?

– На чугунку.

– На какую чугунку?

– На московскую станцию, значит.

– Он уехал один?

– Один.

– Что же, он уезжал тогда из города или ездил только на станцию провожать кого-либо из знакомых?

– Уехали из города. При мне билет до Москвы брали. Мелочи, значит, у них не было, так и велели они: иди, говорят, к кассе, там разменяют.

– В чем был он одет?

– Не приметил: была только на них белая баранья шапка!

– А кто вносил его чемодан?

– Да я, значит, и чемодан внес. Так, махонький был. А там на станции у меня его приняла прислуга.

Я отпустил извозчика.

Ичалова все еще не было. Я опасался, чтобы, узнав об обыске, он как-нибудь не скрылся. Впрочем, я успокаивался тем, что за ним отправился сам Кокорин. Между тем я послал за Аароном, портным Фишером и доктором Тарховым. Когда они прибыли, я поместил их в соседней комнате. Часов в пять поспешно вошел ко мне в комнату прокурор.

– Правда ли, – спросил он меня, – что вы распорядились привлечь к следствию Ичалова и сделали уже у него обыск?

– Правда. Но каким образом это могло дойти до вас так скоро?

– Отец его вбежал ко мне, как сумасшедший, в то самое время, как я сидел за обедом. Он жаловался на какие-то насилия и притеснения. Расскажите, в чем дело?

Я подал ему следственные документы.

Прокурор пересмотрел их внимательно.

– Да, кажется, тут не может быть сомнения. Он виновен. Но все-таки нельзя этому не удивляться. За Ичаловым нельзя было бы и подозревать подобного преступления; это молодой человек вполне добропорядочный, везде был хорошо принят и всеми был очень любим. Я буду присутствовать при допросе, – продолжал прокурор. – Отец его, выслушав от меня, что ему следует жаловаться через вас в окружный суд, поехал к прокурору судебной палаты. Нет сомнения, что он сам ничего не подозревает об этом деле. Сюрприз будет для него неприятный.

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «ЛитРес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на ЛитРес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.

Примечания

1

Речь идет о Петре-Карле Фаберже (1846–1920), который с 1870 года возглавил знаменитую ювелирную фирму «Фаберже», славящуюся своими изделиями из золота и серебра с драгоценными камнями.