Похитители невест. Старый русский детектив (сборник)

– Мы шьем на весь город, – говорила она. – Платья, которые вы видите на балах, почти все из нашего магазина.

– Как попала к вам эта записка?

– Я сама не знаю, должно быть, она выпала из кармана одного из платьев.

– Давно ли вы ее нашли?

– С месяц тому назад, а может быть, немного более. Одна из учениц наших принесла ее ко мне из рабочей комнаты и сказала, что нашла на полу.

– Отчего вы до сих пор никому не заявили об этой записке?

– Я спрашивала у всех дам, которые приезжали ко мне, не забыли ли они в кармане записки. Все говорили, что нет. Вчера я спросила о том же у г-жи Кокориной, она пожелала, чтобы я ей показала записку, я и показала. Если бы я могла думать, что мне придется идти к следствию из-за этой записки, то, конечно, давно бы уже сожгла ее.

– Почему же вы не представили этой записки раньше ко мне или в полицию?

– Да зачем же мне было ее представлять вам?

– Из записки вы должны были знать, что она адресована Елене Владимировне, бывшей невесте Петровского; вы видели, что записка эта угрожает смертью, и вы спрашиваете, зачем вам было представлять записку. Неужели вы будете утверждать, что ничего не слыхали об убийстве Руслановой?

– Я записки не читала. Она была сложена конвертом, и прочесть ее, не раскрывая, нельзя было. Я вовсе не желаю выведывать секреты моих заказчиц; я показывала записку, не развертывая, и никто ее не читал. Сегодня в первый раз прочла ее г-жа Кокорина.

Признаюсь, что такое отсутствие любопытства в хозяйке модного магазина мне показалось весьма сомнительным.

– Скоро ли нашлась записка после убийства Руслановой? – снова спросил я портниху.

– Дня через два после бала ко мне привезли много платьев, так что вся квартира моя была ими завалена. Тогда же, вероятно, нашлась и записка.

– Вы и прежде шили на Елену Владимировну Русланову?

– Как же, шила.

– Не могла ли эта записка выпасть из кармана ее платья?

– Нет, потому что уже за месяц до ее смерти я не получала от нее никакой работы.

– Чьи же именно у вас были платья?

– Да я вам могу назвать около двадцати фамилий.

– Назовите, пожалуйста.

– После бала ко мне прислали бальные платья для исправления Комаровы, Ивановы, Боброва, Андриевская, Тетюшевы, Хмельницкие… – и портниха назвала действительно около 20 фамилий.

– Вы ничего не скрыли, а показали все по сущей справедливости?

– Я никогда не лгу.

– И можете подтвердить свои слова под присягой?

Портниха расплакалась.

– Почему же вы мне не верите без присяги?

– В таком серьезном деле, как решение участи виновного, – объяснил я ей, – суд одинаково от всех требует присяги. Обижаться вам здесь нечем. Напротив, вам скорее можно бы было обидеться, если бы вас как свидетельницу отвели от присяги. Тогда бы это означало, что есть опасение в возможности с вашей стороны клятвопреступления. Потрудитесь теперь подписать протокол и, если угодно, можете удалиться. Должен вам сказать, очень сожалею, что вы не прочли ранее этой записки.

– Я никогда чужих писем не читаю и читать не буду, – сказала портниха, удаляясь.

– Как хотите, – обратился я к Кокорину, – а как-то плохо верится, чтобы в модном магазине было так мало любопытных! Шьют бальные платья; о чем бы, кажется, им и беседу вести, как не о том, кто за кем ухаживает, кто к кому посватался и кто на ком женится. А тут из кармана бального платья выпадает записка – да ведь это может быть развязка целого романа… Нет, я не верю, чтобы портниха могла удержаться и не прочитать записки, выпавшей из бального платья.

На следующий день я пригласил к себе экспертов каллиграфии и тех лиц, имена которых называла г-жа Мазурина. Эксперты заявили, что записка написана почерком настолько измененным, что трудно определить даже, кто ее писал – женщина или мужчина.

Дамы, приславшие к Мазуриной свои платья для переделки, подтвердили вполне слова последней. Она действительно показывала им записку, сложенную конвертом. Они ее не читали, не признавая своею.

Кому же, наконец, принадлежала записка? Кто ее забыл в своем кармане? Забыта она была в бальном платье, следовательно, не хотел ли кто ее подкинуть в спальню Руслановой во время бала?

Я начинал придавать особенную важность этой записке, хотя одно оставалось необъясненным: каким образом была она так небрежно забыта в кармане?

Через три дня я получил дознание петербургской полиции о диадеме. Полиция сообщила всем ювелирам о краже диадемы и обязала их, в случае, если бы кто принес бриллианты для продажи, немедленно известить об этом. Вместе с тем наблюдали и за ссудными кассами. Долго полицейские розыски не имели успеха. Тогда, чтобы вызвать продавцов, по распоряжению полиции в «С.-Петербургских полицейских ведомостях» было помещено объявление, что «такой-то желает купить несколько бриллиантов и просит продавца обратиться прямо к нему, в П-кую улицу, дом № 18, кв. № 4». Через несколько дней к покупщику, который был не кто иной, как полицейский сыщик, явился еврей, который принес четыре бриллианта для образчика, предлагая, в случае надобности, доставить еще несколько подобных камней. Пока они уславливались в цене и разбирали качество товара, явились городовые. Еврей был задержан. В квартире его при обыске нашли еще двадцать пять таких же камней. Ювелир Фаберже, за которым послали, сейчас же признал их проданными из его магазина и сказал, что они были проданы им в числе тридцати шести камней некоему Петровскому, что и доказал по своим книгам. Только он объявил, что продал их вделанными в серебряную диадему. Еврей назвался варшавским купеческим сыном Хаимом Аароном, содержателем ссудной кассы в Москве, где, по его словам, осталась оправа, из которой он вынул бриллианты. На вопрос, откуда он их приобрел, он ответил, что они были проданы незнакомым ему лицом за незначительную сумму. Кто было это лицо – он не знал.

Вот все, что значилось в дознании.

Прошло два дня. Я сидел у себя в комнате, когда услыхал стук ружейными прикладами о пол в моей приемной.

Я растворил дверь и увидал двух конвойных. Между ними стоял высокий, плотный и видный мужчина восточного типа. Это был Аарон.

V

Раненая рука

Не прошло пяти минут, как арестант стоял уже перед моим письменным столом для допроса.

– Кто вы такой и как вас зовут?

– Я варшавский купеческий сын Хаим Файвелович Аарон, – ответил он бойко.

– Где, когда и кем вы арестованы?

– Меня взяли в Петербурге в квартире господина, которому я предлагал купить четыре бриллианта. Вот уже семь дней, как я содержусь под стражей; арестовали меня какие-то полицейские чиновники.

– За что вас арестовали?

– Этого объяснить не могу. Мне сказали, что бриллианты, которые я продавал, будто бы краденые; повели меня в гостиницу «Рига», где я останавливался, и вынули из моего чемодана еще 25 бриллиантов, мне принадлежащих.

– Где ваше постоянное место жительства? Чем занимаетесь?

– Я живу постоянно в Москве, на Варварке, в доме Быкова, где уже седьмой год содержу контору для ссуды денег под залог. Там же живет и все мое семейство, которое до сих пор не знает, что со мною случилось и куда я пропал. До прибытия моего в Москву я торговал в Варшаве, в рядах, разным товаром. До Варшавы я торговал за границей.

– Сколько у вас было всего таких бриллиантов?

– Всех камней у меня было тридцать пять.

– У вас отобрано сначала четыре, потом двадцать пять. Где же остальные? Недостает шести штук.

– Остальные проданы мною в Москве ювелирам и частным лицам.

– По какой цене вы их продали?

– По 800 и по 750 рублей за штуку.

– Вы можете указать кому?

– Это значится в моих конторских книгах. Полиция, если действительно эти бриллианты у кого-либо украдены, лучше бы сделала, если бы напечатала предостережение, чтобы их не покупали, нежели подставлять западню невинным людям.

– Расскажите, каким образом вы приобрели бриллианты и от кого? Предостережение полиции, о котором вы говорите, прежде всего остановило бы похитителей, и бриллианты не были бы теперь налицо.

– 22-го ноября нынешнего года, – начал Аарон, – в контору мою пришел молодой человек, который предложил мне купить у него диадему с бриллиантами. Я попросил эту вещь посмотреть. Он предложил мне тогда ехать с ним вместе в гостиницу «Мир», где, по его словам, находилась драгоценная вещь.

– Кто был этот человек?

– Не знаю.

– Опишите его наружность.

– Не помню. Знаю только, что это был человек молодой, высокий ростом, красивый, с маленькой бородкой.

– Только вы о нем и знаете? Продолжайте ваш рассказ.

– У меня были лишние деньги; я не хотел упустить выгодную покупку, а потому тотчас отправился с этим молодым человеком. Придя в гостиницу, он привел меня к дверям 15-го номера, вынул ключ из кармана, отомкнул дверь, и мы вошли. Он запер за собой двери. Потом достал из дорожной шкатулки диадему и показал мне. Мы скоро сторговались, я решился купить диадему.

– За сколько?

На этот вопрос Аарон ответил неохотно.

– Да как вам сказать – за сколько! В диадеме недоставало одного камня, куда же эта вещь годилась? Где же было подыскать точно такой же камень? Дорого дать я не мог!

– Однако за сколько же вы купили диадему?

– За триста рублей.

– Каждый камень?

– Нет, всю диадему.

– И тогда же отдали деньги?

– Нет. Молодой человек сказал мне, что он подумает…

– Сколько он просил у вас за диадему?

– Он ничего не просил, а хотел только, чтобы я объявил свою цену. Он сказал мне, что если, подумав, согласится продать диадему, то на следующий день или сам завезет ее ко мне, или пришлет со своим знакомым. На другой день явился ко мне рассыльный с диадемой. Я осмотрел и испытал все камни, не подменены ли они: оказалось, что они настоящие. Рассыльный получил с меня деньги и ушел.

– И вам не показалось странным, что рассыльному могла быть доверена такая вещь и что диадема продается за ничто?

– Что же тут странного, дело коммерческое. Я думал, что продавец прокутился или проигрался и, не будучи в состоянии немедленно достать нужные ему деньги, решился дешево продать бриллианты.

– Встречали ли вы потом этого молодого человека?

– Нет. Дня через два после уплаты денег рассыльный вернулся ко мне и спросил меня, не знаю ли я фамилии того лица, которое продало мне бриллианты. Я сказал, что не знаю. Рассыльный мне сказал, что, вернувшись в гостиницу «Мир», он в ней не застал уже того человека, который его ко мне присылал. Затем он ушел, и я более о них обоих ничего не слыхал и нигде их не встречал.

– Номер рассыльного?

– Не помню. Но он мне дал расписку в получении денег. Расписка эта хранится в моей конторе. В ней, вероятно, значится и номер его бляхи.

– Где оправа диадемы?

– У меня в конторе.

– Зачем вы ездили в Петербург?

– Затем, чтобы продать ювелирам бриллианты, так как в Москве я не мог их сбыть выгодно и успел продать всего четыре камня.

– Показывали ли вы кому-нибудь диадему?

– Нет. Камни я вынул из оправы, полагая, что их легче продать поодиночке. В начале настоящего месяца, видя, что более покупателей не находится, я поехал в Петербург – предложить бриллианты ювелирам. Остановился я в гостинице «Рига», в самый день моего приезда, просматривая «Полицейские ведомости», прочитал объявление «о покупке бриллиантов» и отправился по адресу. Остальное вы знаете. Теперь прошу вас меня отпустить, так как от долговременного содержания под арестом дела мои могут расстроиться. Если бриллианты действительно краденые, я в этом нисколько не виноват и отвечать за это не могу.

– Погодите, вы несколько торопитесь. 20-го октября нынешнего года в здешнем городе убита девица Елена Владимировна Русланова; убийца сорвал с ее головы диадему; диадема эта оказывается у вас, и вы хотите, чтобы вас отпустили, не подвергнув даже допросу?

– Да чем я во всем этом виноват? Я в мою жизнь даже и во сне никого не убивал, не только наяву!

– Докажите, что слова ваши справедливы.

– Вы имеете более средств отыскать человека, продавшего мне диадему, нежели я, и от него вы можете узнать всю истину.

– Определите, по крайней мере точнее, приметы лица, продавшего вам бриллианты.

– Не могу: я его только раз видел.

– Ваше показание, во всяком случае, маловероятно. Вам продают за триста рублей тридцать пять камней, из которых за каждый вы получаете от 750 до 800 рублей! И вам не показалось подозрительным, что вам отдают даром целое состояние?

– Молодой человек, предложивший мне диадему, говорил мне, что он в сильной нужде, я этим воспользовался.

– Рассыльный вернулся к вам от продавца, сказав, что его не нашел. Вы и в этом не нашли ничего странного? Отчего вы не заявили об этом в полицию?

– Это не мое дело. Я не украл, я купил.

– Но вы должны же были знать, что так дешево можно купить только краденую вещь?

– Почему же? Дело коммерческое…

– Вы читали газеты, в которых подробно было описано убийство и похищение диадемы, и вы, имея диадему в руках, не сообразили, что эта диадема добыта убийством и продана вам самим убийцей! В газетах было даже означено число бриллиантов! Русланов во всех газетах публиковал, что он даст огромное вознаграждение тому, кто найдет диадему… Все это вы читали и после настаиваете на том, что диадема перешла к вам в руки правильною покупкою?

– Что же значат, помилуйте, газетные известия? Газеты часто передают вести о событиях вовсе небывалых.

– Перестаньте, пожалуйста. Можно ли в свое оправдание приводить такие доводы? Если вы действительно купили эту диадему при таких обстоятельствах, вы покупали ее, зная, что она краденая. Если вы сразу этого не сообразили – вы непременно должны были прийти к этой мысли вследствие газетных известий.

– Помилуйте! Найдите только молодого человека, продавшего диадему, он сам подтвердит мои слова.

– Я думаю, вы сами менее всех ожидаете, чтобы он подтвердил это действительно. Но, во всяком случае, скажите же мне, по крайней мере, такие приметы, по которым этот молодой человек может быть опознан.

– Я сказал все, что знаю.

– Молодой человек пришел к вам пешком или приехал?

– Он приходил пешком.

– Как он был одет?

– В синем суконном пальто, обшитом лисьим мехом; шапка на нем была белая барашковая.

– Номер, в котором он останавливался в гостинице, был небольшой?

– Нет, дорогой. Видя по номеру, что он был не беден, я не имел повода подозревать, что бриллианты не принадлежат ему.

– Но он вам говорил, что в нужде?

– Да, говорил, но он мог прокутиться и временно быть в нужде.

– Не говорил ли он вам, откуда приехал?

– Я не спрашивал.

– Полагаете вы, что это был москвич или нет?

– Наверное, нет, во-первых, потому, что он жил в гостинице, во-вторых, потому, что, идя со мной из моей конторы пешком в гостиницу, он не знал дороги, поворачивал в те улицы, в которые не следовало, и я должен был ему указывать дорогу.

– В здешнем городе вы сами никогда прежде не бывали?

– Не бывал.

– Больше ничего не имеете дополнить к вашему показанию?

– Ничего не имею.

– Прошу вас выйти в другую комнату, пока я составлю протокол допроса.

Аарон вышел, сопровождаемый конвойными.

Я еще не спросил у Аарона, не имел ли молодой человек, продавший ему бриллианты, какого-нибудь признака поранености.

Прямой вопрос мог дать ему средства построить целую систему защиты во вред исследованию дела, подробности которого, во всяком случае, ему были известны из газетных известий. Неосторожные вопросы нередко затемняли дела, гораздо менее сложные.

Но так как сам Аарон ничего не говорил о такой примете, которая должна была броситься в глаза, я заключил одно из двух: или весь его рассказ был вымышленный, или предположение Кокорина было ошибочно. Когда были готовы протокол допроса и постановление о взятии Аарона под стражу, я снова приказал ввести его и попытался навести на рассказ об этой примете.

– Скажите, – спросил я его, – если бы я вам сейчас показал того, кто продал диадему, по каким приметам узнали бы вы его, когда так мало запомнили его личность?

– Я, вероятно, узнал бы черты лица; я мог бы узнать его по платью.

– Но продажа вам диадемы совершилась давно; платье может быть переменено. Неужели же у вас в памяти не сохранилось никакого характерного признака того лица, с которым вы совершали такую подозрительную сделку?

Аарон потирал себе лоб, как бы стараясь что-то припомнить.

– Высокий, красивый мужчина, – проговорил он, – лет двадцати пяти… синее пальто… баранья шапка… больше ничего не могу припомнить.

– Не был ли он ранен? – спросил я его неожиданно.

– Нет.

– Подпишите протокол.

Он прочел и подписал.

Я ему объявил постановление о заключении его в тюрьму.

– За что же меня в тюрьму? – жалобно говорил Аарон. – Где же справедливость? Я буду жаловаться.

– Закон обязывает начальников мест заключения предоставлять арестантам все необходимые средства для написания жалобы. Смотритель тюремного замка вам даст бумагу, перо и чернила. Жалобу напишите в окружной суд. Ее из тюрьмы препроводят ко мне, а я с моим объяснением в тот же день представлю в суд. Но предупреждаю вас, что ваша жалоба, в смысле освобождения из-под ареста, не будет уважена. Что вы не убийца – я в этом почти не сомневаюсь. Но из двух предположений одно должно быть верным: или вы укрываете убийцу и делитесь с ним барышами от продажи бриллиантов, или вы, не зная убийцы, приобрели вещь, заведомо добытую путем преступления.

Затем я приказал отвести Аарона в тюремный замок. Я остался убежденным после допроса, что все показания еврея ложны.

Но едва успел арестованный выйти из моей комнаты, как я услыхал спор в приемной. Аарон требовал, чтобы его пустили ко мне; конвойные сопротивлялись.

Я приказал их вернуть.

Лицо Аарона выражало какое-то необыкновенное оживление.

– Что вы хотите? – спросил я.

– В замешательстве на допросе я забыл… я вспомнил теперь особенность, которую заметил у молодого человека, продавшего мне бриллианты: он был левша…

– Почему вы так думаете?

– Номер свой он отпер левой рукой! Ящик, из которого он вынул бриллианты, он отпирал левой рукой! Прощаясь, он подал мне левую руку и даже сказал, что с молодости привык все делать левой рукой.

– А правую его руку вы видели?

– Нет, не видал. Он держал ее за пазухой.

– Больше ничего?

– Ничего!

– Ступайте!

Они ушли.

– Кокорин прав, – подумал я, – и еврей также, может быть, говорит правду, что купил бриллианты у этого молодого человека; но только тот не левша, а правая рука его была ранена.

VI

Ичалов

На другой день остальные двадцать девять камней были у меня в руках. Я получил их по почте. Аарон признал их за те самые, которые были у него отобраны. Русланов, которого я пригласил к себе, тоже признал их за бриллианты своей дочери. Он хотел немедленно получить их от меня, желая скорее иметь в своих руках камни, которые украшали голову его дочери в последнюю минуту ее жизни, но я принужден был отказать ему. Следствие еще не было окончено; отдать их Русланову было неудобно, потому что они могли у него затеряться. Он немедленно написал в Петербург, предлагая выдать тому полицейскому агенту, который задержал Аарона, обещанное им награждение. Но предложение его, конечно, не было принято.

Кокорин, узнав о подробностях показания Аарона, был в восхищении.

– Ну, – сказал я ему, – в наших руках теперь бриллианты и клок одежды убийцы; кроме того, мы имеем уверенность, что негодяй ранен; но убийцу мы все-таки еще не знаем. Теперь наступила ваша очередь действовать. Негодяй, останавливавшийся в гостинице «Мир», слишком, по-видимому, хитер и осторожен, чтобы оставить после себя следы в этой гостинице. Я предвижу, что только по клоку одежды он и может быть разыскан…

– Я тоже так думаю и принял уже все надлежащие меры. Относительно записки все поиски мои до сих пор остаются тщетными. Сами Руслановы не могут понять, что может значить эта записка. Если она имеет существенную важность в этом деле, то ей должен был предшествовать роман. Но ни о каком романе я ничего не мог узнать. Кажется, ничего подобного и не было.

– Не торопитесь ничего утверждать. Ищите – и обрящете.

Я расстался с Кокориным, выслушав еще раз уверения, что рано или поздно он непременно отыщет платье, клок от которого находится у нас в руках.

Между тем я сообщил петербургскому следователю о снятии формальных допросов с прислуги гостиницы «Рига» и с полицейских чинов, арестовавших Аарона. В Москву я написал просьбу об обыске конторы Аарона и о допросе лиц, которым он продал пять бриллиантов, а также и прислуги гостиницы «Мир».

Через неделю я получил производства следователей. Оказалось, что Аарон прибыл в Петербург действительно из Москвы, так как он был привезен с Николаевской железной дороги в дилижансе гостиницы. Из Москвы мне прислали серебряную оправу диадемы и конторские книги Аарона, в которых действительно значились имена покупателей камней. Шесть бриллиантов, проданных Аароном, были отобраны у покупателей, и, таким образом, вся диадема была налицо. Прислуга гостиницы «Мир» подтвердила, что действительно в № 15 останавливался молодой человек, но ненадолго, всего на двое суток. Откуда он приехал и куда уехал – никто не знал. Он действительно носил синее пальто и баранью шапку. Швейцар утверждал, что в самый день своего приезда он уходил куда-то на несколько часов и воротился в гостиницу с каким-то евреем. На другой день к нему приходил рассыльный, вышедший от него с небольшим узелком. Вслед за рассыльным выехал и занимавший № 15. Рассыльный возвратился, но ему ответили, что номер пуст. На вопрос следователя, почему от проезжего не потребовали паспорта, управляющий гостиницей ответил, что тот обещал принести, но затем скоро выехал. С проезжим был небольшой чемодан. Кроме того, московская полиция уведомила меня, что отставной рядовой, служащий в артели рассыльных, представил в управу благочиния триста рублей, которые, по его словам, он получил из ссудной кассы Аарона для передачи квартиранту № 15 гостиницы «Мир». Что именно он носил в ссудную кассу, он объяснить не мог, так как узла не развязывал, а еврей рассматривал его в другой комнате. Номер бляхи его был 61.

Мне пришлось препроводить Аарона в Москву для предъявления его рассыльному и прислуге гостиницы. Скоро его прислали обратно. Протоколы допросов свидетелей приводили к убеждению, что все показания его были справедливы.

Тем не менее дело мало подвигалось вперед; диадема была налицо; еврей, преступным образом приобретший ее, был под стражей. Недоставало похитителя диадемы, а следовательно, убийцы. По оставшимся в саду следам можно было проследить его только от окна дома Русланова до забора. Затем следствием было обнаружено, что убийца ездил в Москву, где и сбыл бриллианты, – ясно, только для того, чтобы от них отвязаться. Боялся ли он преследования вследствие огласки, которую получило дело? Или бриллианты и вырученные за них деньги ему были вовсе не нужны? В первом случае – зачем ему было продавать диадему и подвергать себя опасности. Он мог ее бросить в реку или зарыть в землю. Во втором случае – на похищение бриллиантов нельзя было смотреть как на предлог к убийству. Какую роль при убийстве могла играть записка, найденная у портнихи Мазуриной? Была ли она написана убийцей или кем-то другим? Вот вопросы, на которые я должен был искать удовлетворительного ответа и без разрешения которых не мог дать делу дальнейшего движения. Аарон как скупщик краденых бриллиантов теперь же мог быть предан суду. В его квартире были найдены номера газет, в которых находилось подробное описание всего руслановского дела. Эти места в газетах были очерчены красным карандашом, по всей вероятности, им самим, хотя он от этого отпирался.

– Ну, – сказал я однажды Кокорину, – не будь ловких сыщиков в Петербурге, мы бы с вами до сих пор все еще только осматривали сад Русланова…

– Что же прикажете делать? – отвечал Кокорин. – Я не виноват, что убийца успел скрыться. Его надо искать теперь в Москве или в Петербурге. Вы сами видите, насколько он осторожен. Если бы то платье, от которого мы имеем лоскут, было здесь, я нашел бы его непременно.

– Справлялись ли вы у здешних портных, не шили ли они кому-нибудь платья из такого же сукна, как лоскут?

– Как не справляться! Справлялся. Они все отвечали, что сукно это нынче модное, что они шили из этого сукна более сотни визиток и пиджаков известным и неизвестным им лицам. Наконец, почему же платье было сшито непременно здесь, а не в другом городе?

– Убийца, должно быть, здешний житель. Иначе как бы ему знать все ходы и выходы в доме Русланова?

– Здесь множество проезжающих, которые живут у нас подолгу. Помещики беспрестанно то приезжают сюда, то отсюда уезжают. У нас нет ни адресного стола, ни домовых книг, как в Петербурге, в которых прописывается каждое лицо, появляющееся в городе. Нам известны только те, которые останавливаются в гостиницах, а их считают каждый день сотнями, и за ними невозможно следить по всем концам России. Мне кажется, – прибавил Кокорин, – что в московской гостинице «Мир» можно бы было собрать гораздо более точные сведения относительно молодого человека, продавшего бриллианты. Не верится мне, чтобы в Москве можно было пробыть двое суток, оставшись никому неизвестным. Признаюсь вам, что я бы дал что-нибудь за то, чтобы заняться этим делом на берегу Москвы-реки…