Алфавит грешника. Часть 1. Женщина, тюрьма и воля

«Гуси-лебеди! Чайки-вороны…»

Гуси-лебеди! Чайки-вороны,Ну и прочие, кто не прочь,Если слух прошёл во все стороны,Как товарищу не помочь.Солнца луч ещё искрой острою,Малым пятнышком зыркнул чуть,Сторожей ночных стая пёстраяТак и бросилась мне на грудьЯ лежал во мху и помалкивал,Без сомнения, что добьют,Коли коршунов клёст расталкивал,Да и горлицы тут как тут.Солнца луч ещё даже венчикомНе сумел в траве рассиять,По делам своим к малым птенчикамРазлетелась пернатая рать.Гуси-лебеди! Чайки-вороны,Ну и прочие, кто не прочь,Если слух прошёл во все стороны,Как товарищу не помочь.

Д

«Да, волк-одиночка. Пустынник и странник…»

Да, волк-одиночка. Пустынник и странник,Годами и ветром по миру гоним.Но если я чем-нибудь стрелян и ранен,То только лишь взглядом небрежным твоим.Да, волк-одиночка. Схизматик и схимник,Не вынесший клятв и зароков пустых.Но если не холоден мне снежный зимник,То только от прошлых объятий твоих.Да, волк-одиночка. Чарун и чудесник,Уставший и грустный седой соловей.Но если даны мне от господа песни,То только во славу улыбки твоей.Да, волк-одиночка. Банкрот и растратчик,Напрасно мечтавший о дне золотом.Но если умру, незаметно и кратче,То только, чтоб ты не узнала о том.

«Дабы друг не дрогнул пред бедой…»

Дабы друг не дрогнул пред бедой,Дабы гордо ржал и бил копытом,Напои колодезной водойСкакуна каурого досыта.Не жалей ядрёного овсаИ пшеницы золотой отборной,Чтоб горели чёрные глаза,Словно угли дьявольского горна.Хлеб нарежь и круто посоли,Намешав на витаминах с йодом,Дай из рук, погладь и похвалиСтать его, походку и породу.Бархатом протри луку седла,Затяни пурпурную подпругуИ надень стальные удилаСвоему единственному другу.

«Давно у милой я в долгу…»

Давно у милой я в долгуИ с каждым часом всё сильнее,Да и, наверно, не смогуВсецело расплатиться с нею.За губы, что, как плод в раю,Доныне пахнущие мёдом,Волнуют плоть и кровь мою,Желая или мимоходом.За эти карие глаза,Отведшие невзгоды мимо,Когда житейская грозаКазалась непреодолимой.За руки, чем душа мояИз бездны выхвачена смело,И, чтоб в себя вернулся я,Согрето зябнувшее тело.За грудь, вскормившую детей,Моих детей, и, между нами,Так ждавшую среди ночейМной ласк не доданных ночами.За то, как, мучаясь, жила,Себя казня стократно строжеСреди обыденного злаИ по моей причине тоже.А то, что верил и любил,Помочь старался – зря иль кстати,И каждый день с ней рядом был,Не принимается к оплате.Поэтому, как благодать,Жду до последнего мгновенья,Коль даст господь мне дописатьО ней моё стихотворенье.

«Денег нет. Ума палата…»

Денег нет. Ума палата.Или всё наоборот.Или истинная платаТолько в будущем нас ждёт.В час, когда суд справедливый,Раздевая донага,Перечтёт деривативыЗа наличные блага.Ну, а те, что всё проели,Промотали, извели,Поуже добились цели,К коей в этой жизни шли.Вероятно, так и будет,Если выбор невелик,И себя до света будитГрязный пакостный старик.

«Диагноз мой поставлен точно…»

Диагноз мой поставлен точно.Не увисев на волоске,Я растворюсь в воде проточной,Растаю в глине и песке.Мой разум – плакальщик о сыне,Необъяснимых связей плод,Замолкнет, сгинув в мешанинеСолей, ферментов и кислот.А тело по каморкам узкимРастащат тысячи жуков,Как я, не пивший без закуски,Хватал куски у мужиков.И лишь немного непонятно:Душа моя, мой индивидИспользуется многократноИль только мне принадлежит.А с нею крест, плита с вазоном,Июльский дождь, пурга зимой,И ты с обидой затаённойОдна бредущая домой.

«Дни – одинаковые и пустые…»

1

Дни – одинаковые и пустые.Ночи холодные – темень стеной.А пред глазами потухшими ты иСлёзы, текущие сами собой.Ночи бесплодные – боль ниоткуда.Дни беспросветные – хуже того.И неизвестно, вернётся ли чудоПраздника прошлого моего.

2

Где ты и как от меня ускользнула?Птицей небесной, пятнистой змеёй?В ливень с бесчинством его и разгуломИли в безмолвный полуденный зной?Где ты? Сейчас мне так стыдно и больно:Бес окаянный, беспамятный пёс,Если своим поведеньем невольноСтолько несчастья тебе я принёс.Где ты? Откройся. Забудь о раздоре.Это не я, это лишних сто граммОтняли разум в нечаянном споре,Стоившим расставания нам.Где ты? Прости и вернись ко мне снова.Не дожидаясь чужого суда,Я обещаю – ни пальцем, ни словомНе оскорблю твоих чувств никогда.

3

Отче, к тебе обращаюсь я тоже.Сделай, чтоб крик мой услышать моглаТа, что мне счастья и жизни дороже,Как бы меня не кляла.

«Доверялись бы мы до конца матерям…»

Доверялись бы мы до конца матерям,Нас судьба не свела бы и не закружилаВ буйном вихре страстей, пред которыми намУстоять, как не борется кто, не по силам.Не стелила бы вьюга своих простыней,Не узнали бы мы запах летнего сена,Что ложилось периной под любимой моей,Под моей дорогой, а точнее – бесценной.Промолчал бы ручей с ключевою водой,Не забылись бы мы навсегда, без оглядкиНа летящие годы, что кукушкой ночнойБеспощадная жизнь отмечала в тетрадке.Если бы не будила нас вместе заря,И при этом сердца в ритме общем не бились,Смог бы я пред тобою бахвалиться зряОбещаньями, что вполовину не сбылись?Но свершилось как есть, нет дороги назад,И грядёт наказание неудержимо,Знаю, впрочем, насколько и кто виноватИ за что благодарен любимой.

«Довольный выпавшей удачей…»

Довольный выпавшей удачей,Отъевшись, ногу залечив,Стал сукин сын своим на даче,В кошачий влившись коллектив.В горах вынюхивал оленей,Карабкаясь как скалолаз,И умостившись на коленях,Ждал обожания и ласк.И подражая псам этапнымСтоял, рыча, при воротах,Пока в душе его внезапноНе пробудился дикий страх.Он выл, всю ночь не умолкая.Он знал: с сегодняшнего дняЖдёт жизнь его совсем другая,Уже не здесь и без меня.Поэтому среди знакомыхИ лиц, неведомых ему,Затихнув, спрятавшись за домом,Искал ответа – почему.Глядел, как пьяные мужчиныНосилки чуть не у землиДо белой с надписью машины,Ругаясь матерно, несли.Мотор сначала фыркал, торкал,Потом, заладив как ханжа,Заныл и покатил под горку,Бабахая и дребезжа.А он понёсся вслед газелиМеж дач, просёлком, большаком,До пены и до дрожи в теле,Тоской к хозяину влеком.Но где ему с его судьбоюАвто летящее догнать,Когда срослась кость кочергоюИ не докармливала мать.При том, что гулко так и частоЕщё не било сердце в бок,И он вернулся на участок,И у калитки мёртвым лёг.А ты, отпраздновав поминки,Сороковины, через год,Хотя не скажешь без заминки,Решила – этот подойдёт.

«Догорает последняя свечка…»

Догорает последняя свечкаИ, желаньям моим вопреки,У судьбы не отнять ни словечка,Ни тем более полной строки.Что написано, то и зачтётся.Да уже зачтено: без затейНазывают меня инородцемНа отчизне холодной моей.Мол, лицом ни в отца и ни в дедаИ примера с них брать не спешил,Разве что не убил и не предал,Но и не по-хорошему жил.И гуляя в обнимку с лукавым,Золотые надежды губя,Не нажил ни богатства, ни славы,Чтобы сделать счастливой тебя.Но на слёзы и боль невзирая,Не хочу и не спорю с судьбой,Столько лет отводившей от краяС леденящею тёмной водой.

«Дожидаясь подруги своей…»

Дожидаясь подруги своей,Огорчён, озабочен и жалок,Бросил он у закрытых дверейАккуратный букетик фиалок.Значит, снова почти до утра,Сколько хватит здоровья с упрямством,С ним разделит окурков гораОдинокое горькое пьянство.А случится ночною порой,В миг прозренья немыслимо краткий,Сочинит он сюжетец такой,Что забудет её без оглядки.И одно станет в сердце горетьПосильнее псалма и намаза:Как бы в книгу судеб посмотретьХоть бы скошенным краешком глаза.Там меж строчек людские путиОт зачатья до смертного краяИ заклятья, как их обойти,И, греша, удостоиться рая.Знать бы пулям и петлям о том,Не пришлось бы по баням и тирамРвать судьбу, как прочитанный том,За фанерною дверцей сортира.

«Дорогой, из быта астраханского…»

Дорогой, из быта астраханского,Из широт едва ли что не рай,Прихвати хорошего шампанскогоИ ко мне на север приезжай.Приезжай к товарищу пропащему,Несмотря на ветер и мороз,Погулять, как встарь, по-настоящему,Во всю силу, надолго, всерьёз.А потом, когда луна засветитсяИли надоест бухать двоим,Мы Большую с Малою медведицейВыпить брудершафт к нам пригласим.И не дай им, боже, кочевряжиться –В два ствола напомним небесам,Что бывает, если кто откажетсяЗаглянуть на праздник в гости к нам.Если же ещё чего захочется,С иностранных сайтов, например,Позвоним, приедут переводчицыНа любую сумму и размер.После, в раже, в небольшом подпитии,Выйдем прогуляться меж домов,Совершив последнее открытиеНа глазах растерянных ментов.И пусть до обеда в заточенииБудем ждать неправого суда,Но запомнит наше приключениеЭтот городишка навсегда.

«Дождь пошёл вперемежку с крупою…»

Дождь пошёл вперемежку с крупою,Стопроцентно удачу суля,Лишь не дрогни, рука, с перепою,И осечься не сметь, капсуля.Мастерами расставлены точноВ снег по грудь косяки профилейПод сияющим солнцем полночным,В майский день, что не знает ночей.Вот и гуси, за стаею стая,Сыплют с тёплых китайских озёр,Предпочтя чужеземному краюЗаполярный родимый простор.Чтобы вовремя отгнездоваться,Подрастить хлопунцов и потом,На крыло их поставив, поднятьсяНа порывистом ветре крутом.Но куда им до магнумских новшеств!И господь вряд ли в силе помочьВ миг, когда на картечь напоровшись,Загогочут и кинутся прочь,И, оправившись, духом воспрянут,Набирая потерянный лёт,Иль подранками в сторону тянут,Или мёртвые бьются об лёд.А потом кто-то сделает снимокИ на кровь выпьет граммы свои,Закусив золотым апельсиномПосле сала домашней свиньи.

«Должен не кто-то, а лично сам…»

Должен не кто-то, а лично самВстать и ударить онВолчьей картечью по злым глазам,И поменять патрон.После не в яму, не в чистый луг,Сколько бы не был нем,Членораздельно и внятно вслухВсё рассказать всем.Господи! Дай нам хоть одного,Способного сделать так,Чтобы рассеялось бесовствоИ отступил мрак.Боже! Грехи ему отпусти,В водах своих омой,Если не поздно ещё спастиПадший народ мой.

«Душа твоя открыта неспроста…»

Душа твоя открыта неспроста.В ней царствуют покой и постоянство,Она легка, воздушна и чиста,Как кукла из японского фаянса.И знают все, что ты навернякаЕё достойна поступью и взором,Ты так чиста, воздушна и легка,Как кукла из китайского фарфора.Но мир вокруг циничен, зол и груб,А куколки хрупки и уязвимы,И не спасёшься ты от пьяных губ,Хотя и будешь звать его любимым.

«Дым над городом, над полями…»

Дым над городом, над полями,Впрочем, трудностей не чиня,Просто вспомните: рядом с намиИнгушетия и Чечня.Боже праведный, это ж было,А потом закрутило так,Что, казалось, навек отбилоЖажду драки у забияк.Обещали кому угодно:Никогда, никогда, никогда,Так в движении сумасбродномОглянитесь же, господа.То не тучи темны от града,И хотя далека беда,Просто вспомните: с нами рядомАдыгея и Кабарда.

«Дьявол, видимо, выбрал нас…»

Дьявол, видимо, выбрал насДвух, единственных в целой России!Не случайно – в который раз,Словно вижу тебя впервые.Грудь и бедра, и тонкий стан,Как положено быть фигуре,И, приложенные к устам,Пальцы в розовом маникюре.Не с иконы и не с лубка:Туфли, платьице да косынка,Пусть подвыпившая слегка,Но – картинка.Об одном, даже зубы свело:Я прошу, чтобы не было хуже:Брось позорное ремесло,Коли я в твоём будущем нужен.Или ты лишь играла, когдаПодавала горячую рукуБез кокетства и без стыда,Как в охотку вступившая сука.И заранее зная ответ,Улыбаясь, как будто в поблажку,Свой расстегивала жакет,А на мне разрывала рубашку.То ль намеренно, то ль невзначай,От безумия губы спекутся,Если это любовь – отвечай:Что тогда в этом мире паскудство?Не спроста дьявол выделил нас,Двух, единственных в целой России –Вот я гляну в последний разИ увижу тебя впервые.Грудь и бедра, и тонкий стан,Как положено быть фигуре,И, приложенные к устам,Пальцы в розовом маникюре.Но возьмёшься за старое, мразь,Зря ли куплен тэтэшник на рынке,Вот и ляжешь в осеннюю грязь,Как и должно дешёвой картинке.

Е

«Евангелие мучу до утра…»

Евангелие мучу до утра,Заучивая целые страницы,Хотя меня осенняя пораЗовёт скорей в сегодня возвратиться.Зелёною листвою застлан мох,Ей жить да жить, но северное летоКороткое, как человечий вдох,Похоже, и не думает про это.Чего ему, коль выполнена цель,И семена надёжно укрывая,Фырчит себе сентябрьская метель,Как под жокеем лошадь беговая.

«Едва живой – сужу по разговорам…»

Едва живой – сужу по разговорам –Почти не вылезая из пивной,Был Франсуа бродягою и вором,За что и поплатился головой.Его ловили мэры и приходы,Готовя суд и грозный приговор,Когда, покинув каменные своды,Искал спасенье по лесам меж гор.Гордясь тем, что друзья не продавали,А девушки пленительнее фей,Как весело с такими на привале,Как сладко спать под пологом ветвей.Но, главное, конечно же, не в этом,Чего бы не кричали за спиной,Был Франсуа изгоем и поэтом,За что и поплатился головой.Пусть удалось осмеянным монахамВтоптать его в им родственную грязь,Он, даже оклеветанный, без страхаСмерть встретил, как в насмешку веселясь.И пусть стихи не принесли удачи,Нет менестрелю дела до неё,И до дворцов, где краденное прячетБезликое, как моль и тля, ворьё.Ведь разве импотентам и калекамПонять дано, хоть волк тамбовский вой,Был Франсуа свободным человеком,А за свободу платят головой.

«Ей мягко спится, кушается всласть…»

Ей мягко спится, кушается всласть,Когда, разврат считая за отвагу,Поэзия, как девка, продаласьХолёным хамам-клоунам аншлагов.Но так и мы, в бездействии своём,Готовы оправдать шальные души,Бухими, обличаем и орём:Ни дать, ни взять – провидцы и кликуши.А протрезвев, очухавшись, молчим.Развратные, убогие, слепые,Потомкам недоразвитым своимВбивая в темя мифы вековые.Чтоб вместе с ними, прячась от невзгод,Среди себе подобных затаиться.Пока, как все, безмолвствует народИ радуются избранные лица?Так встань, страна, не глядя на баррель,Придите снова Новиков и Герцен,Вернув надежды, мужество и цель,Страх изгоняя навсегда из сердца.Постигли чтоб губители страны,Сосущие подорванные соки,Пусть кровью руки их обагрены –Не оборвать мечты полёт высокий.И час придёт ответа и суда,Расплаты за содеянное тайно,Как раньше повстречались господаС комиссиею чрезвычайной.

«Есть у меня рядом с домом ручей…»

Есть у меня рядом с домом ручей,Поле – любого Ван Гога цветастей,Небо и солнце – лишь нет мелочей:Денег, здоровья и счастья.Сад у меня есть – земли соток пять,В нём мушмула с её томною сластью,Терпкий кизил, только нет, что скрывать,Денег, здоровья и счастья.Есть у меня много книг и газет,Прошлого века и с ятем отчасти,Много чего ещё есть – правда, нетДенег, здоровья и счастья.Сейф у меня есть с запором стальным,В сейфе ружьё, кофр с рыбацкою снастью,Жалко, судьба не добавила к нимДенег, здоровья и счастья.Есть ноутбук у меня со софтом,Игры, инет, даже запись в подкасте,Но досаждает, что нету при томДенег, здоровья и счастья.Женщина есть у меня – молода,Руки горячие с тонким запястьем,Если обнимет, зачем мне тогдаДеньги, здоровье и счастье?

Ё

«Ёжик, как он там – в тумане…»

Ёжик, как он там – в тумане,Волк, поющий под столом,И танцующие Мани.Остальное детям – в лом.В красной шапочке девчонка,Мальчик с пальчиком своим –По любому плачет шконка,Как его – посёлок Сим.

«Ёлка…»

Ёлка.Праздник. Новый год.Мама парит и печёт.Папа весел, но не пьян,Если в руки взял баян.Вечер.Яркая звезда.Как я счастлив был тогда.

«Ёкнет сердце, если гляну…»

Ёкнет сердце, если глянуВ выцветший альбом,Там все было без обману –В классе выпускном.Не любила – слава богу.Горе превозмог,Выбрав нужную дорогуМежду всех дорог.Голова пока на месте.«Мазда» у двора.Губы женщин льнут и крестятПлечи до утра.В пьяном дыме сердцем тая,Жизни на краю,Я все реже вспоминаюДевочку свою.Ну, а юностью повеет,Что теперь с того:У меня не вышло с неюНи – че – го.

«Ещё под рокот грозовой…»

Ещё под рокот грозовойБыл изумрудный пламень трав густ,Хотя уже кровавил августРябин ржавеющей листвой.И звёзды млечного путиПодсвечивали то и дело,Когда в глаза мои гляделаМечта, являясь во плоти,Дабы исчезнуть в тот же миг,Оставив грусть несовпаденьяИ горечь мук страстного бденьяУбийц пред казнью иль расстриг.А окончанье таково:Ночь над самим собой проплакав,Я в череде природных знаковТак и не понял ничего.

Ж

«Жадный и несчастный, мерзкий человечек…»

Жадный и несчастный, мерзкий человечек,За моей спиною ни дворцов, ни свечек.Так зачем я бился, бился и бодался,Если тем же нищим, что и был, остался.Господи, мой боже, я тебя не слушал,Истинное будущее незаметно руша.Над тобой смеялся чуть не вечер каждый,Между баб дешёвых и друзей продажных,Даже не заметив посреди загулов,Как уже преставился – слепенький, сутулый.Жадный и несчастный, мерзкий человечек,Никому ненужный смолкнувший кузнечик.

«Жаль, нет на свете пастыря благого…»

Жаль, нет на свете пастыря благого,Прошедшего сквозь сонм душевных мук,Кто мог бы силой праведного словаИзгнать из божьих храмов лживых слуг.Которым за обман, за святотатство,За лжепророчества, за попранный законНе будет ничего, кроме богатства,А после жизни – пышных похорон.Поэтому, быть может, изначалаТак и задумано неведомым лицом,И мы живём по дьявольским лекалам,Забытые придуманным отцом.

«Жизнь моя, как суровая бязь…»

Жизнь моя, как суровая бязь,Под воздействием влаги и солнцаНа кусочки, в клочки расползласьДо последнего волоконца.Не заштопать и не залатать,Не найдется такой мастерицы,Чтобы в дело пустила опять,Что уже ни к чему не годится.И никто в этом не виноват,Что щелчком из программ электронныхМеня вычеркнет некий Госстат,Сократив дефицит пенсионный.В честь чего ты с собой алкашам,Сколько будет их возле могилки,Разведённого напополамСпирта дашь по литровой бутылке.Да в дешёвом кафе за угломДва десятка больных и болезныхПосудачат о прошлом моёмС видом, сколько возможно, любезным.Чтоб земли нарастающий гнётОградил меня крепче гранитаОт того что, тебя увлечётВ круговерти житейского быта.Но припав головою на грудьЗаменившему мёртвого мужа.Если можешь, прости и забудь,Если был я хоть в чём-нибудь хуже.

«Жить не по лжи – уже бунтарство…»

Жить не по лжи – уже бунтарство –Менты докажут, отследя,А граждане и государство –Всего лишь слуги для вождя.К безумствам чьим глухи и слепыВчерашние говоруны,И потому к духовным скрепамПожизненно осуждены.Когда в шмотье, подбитом ватой,В надплечье головы вобрав,Толпа плетётся виноватоДля предназначенных расправ.Ей непонятно, бестолковой,За что господь из раза в разСтрану мою своей суровойРукой наказывать горазд.

3

«За ручьем, где у птиц водопой…»

За ручьем, где у птиц водопой,Открываются вашему взоруСосны, лезущие толпойПо засохшему косогору.Дальше – куст алычи да айваПод колючим присмотром кизила,Да чужая, по пояс, траваЧьё-то поле заполонила.Выше – старый, разбитый аул.Улиц абрисы видятся еле,Будто иблис крылами махнул,И Ермолова трубы запели.Но беспечно, как пьяный лезгин,Что в кровавых набегах успешен,Пляшет ветер, прорвавшись с равнин,Между каменных мшистых проплешин.А над всем этим смутно видныЛедники дагестанского платоВ окружении голубизныБездны неба без точки возврата.

«Забывшись или голося…»

1

Забывшись или голося,Прости меня за всё и вся.Но сделай так, как я хочу –Прижмись к холодному плечу.

2

В минуту горькую, в которуюЕщё рассудок не погас,Не добивайся помощь скорую,Добро – приедет через час.В канун веселья года нового,Когда гримасой скошен рот,Врача не трогай участкового –Лишь после праздников придёт.Ни близким и ни дальним родичамНе сообщай, что может быть,Ведь из таёжного урочищаИм за неделю не прибыть.Ну, а тем более случайные,Меня не знавшие совсем,Чины и службы чрезвычайные –У них своих полно проблем.Ведь не за стол – на место лобноеСпешу, теряя пульс и вдох,Когда случается подобное,Помочь бессилен даже бог.

3

Пойми одно: ведь только тыВольна вернуть из темноты.Прижмись к холодному плечу.А если нет – зажги свечу.

«Задумано ловко неведомой силой…»

Задумано ловко неведомой силой,Узнать бы подробней, какою, хотя,Кому это знание жизнь удлинило,Признав и заслугою важной зачтя.У времени выбор предельно короткий,И тем он обиднее для мужика,Когда всего вдоволь за вычетом водки,Которой всегда не хватает глотка.Последнего, самого нужного телу,А может душе, кто их в этом поймёт.Так не пожалей мне в стекле запотеломСто грамм под с зернистой икрой бутерброд.

«Заедали мы хлебом с луком…»

Заедали мы хлебом с лукомВодку горькую, как вина,Да с попутчиком однорукимОткровенничали спьяна.Он в чеченские войны – в обе,Отличился не раз, потомуЗагудел в полинявшей робеПо этапу на Колыму.Впрочем, в лагере не терялся,У хозяина под рукой,Коль помилования дождалсяРади преданности такой.После зоны был влёт устроенМеж подобных крутых ребят,Знающих, что они герои,И не знающих, что творят.Ну, а те, пусть в него стрелялиПод Аргуном и Ведено,Компаньонами в деле стали,Если дело у них одно.С видом тёртого полутяжа,С шеей бычьей величиныОн обслуживал с ними дажеКатегории «А» чины.И под песню про грады в поле,За распятых мальчишек встав,Кровь чужую по личной волеЛил у Марьенки и Витав.Окропив и своей немалоЧернозёма и простыней,Он, заштопанный как попало,Едет к матери, жить при ней.Ни семьи и не счёта в банке,Без руки, но с двойным свищом.И приняв по последней банке,Мы уснули. А что ещё.

«Закат, уменьшаясь до кромки горящей…»

Закат, уменьшаясь до кромки горящей,До ниточки блеклой, растаял, дымясь,И лунный фонарь засигналил над чащей,С известными лицами выйдя на связь.За ним или вместе свирепые совьиГлазищи зажглись меж мохнатых ветвейУ полуразрушившегося зимовьяНа севере крайнем Отчизны моей.Где рос и учился подростком неловким.Был бит и ославлен, и выжит толпой,А дальше пошло уже без остановки,В согласии полном с обычной судьбой.Под взглядом которой не лёг и не сгинулСреди чистоплюев, блаженных, блатных,Держа, не сгибая, ни плечи, ни спину,Когда награждали иль били под дых.Седой. Постаревший. Уставший до боли.Встающий не выспавшись. Верящий в сны.Но сам, ещё сам, выбирающий ролиИз тех, что мне господом припасены.Поэтому сердце моё, то и дело,На родину тянет – на день или час,Пока ещё в силе рассудок и тело,И лунный фонарь над тайгой не погас.

«Застава. Обычный, обыденный май…»

Застава. Обычный, обыденный майЗа гранью полярного круга.Кому-то, с мошной – экзотический край,А мне – место выслуги друга.За окнами полночь, но ночь ни при чёмНа море и острове оном,Раз солнечный диск у бойца над плечом,Как пуговка Наполеона.И чистое небо вокруг, потомуНе скроешь ни жеста, ни взгляда,Как это обычно в кромешную тьмуДекабрьского снегопада.Не зря же в заброшенных концлагеряхНе тронут гвоздя нганасаны,Ведь каждому ясно, что в этих местахЗа каждым следят неустанно,Когда по Навину над стылой землёй,Ведя окровавленным оком,Холодное солнце стоит день-деньскойВысоко, высоко, высоко.

«Заставлю сердце я – запоминай…»

Заставлю сердце я – запоминай,Что мне открылось в сумерках белесых:Дождь ухватился в облако, за край,И с ним, крепясь, поплыл над стихшим лесом.И улыбался, ясно почему –Висела радуга над свежею отавой,Но молния ударила емуПо пальцам, затекающим в суставах.Обидно? Да. Так это ж не внове!А он заплакал и, тряся струями,Дождь побежал по скошенной траве,Похрустывая стебельками.

«Зашипело и вот, за вагоном вагон…»

Зашипело и вот, за вагоном вагон,На Кавказ покатились железные зыбки.Полдень, солнце, апрель и пустынный перрон:Ни цветка, ни руки, ни слезы, ни улыбки.Видно, диктор не смог отыскать нужных слов,Что пора на Чечню уходить эшелонам,И захлопнулись двери на железный засов,Если красный сменили зелёным.Льётся водка рекою. В разгаре бура.Анекдоты про чукчу и Вову.Раз такая в Отчизне настала пора,Мы на всё без раздумий готовы.Никого не кляня – ни властей, ни народ,Знаем: сдадены карты – по чистой, вслепую,И вернутся домой те, кому повезет,И останутся жить, ни о чём не тоскуя.А чего им: любой, вроде, сыт и здоров,И лишен до конца бесполезных иллюзий,Что сегодня ему до далёких краёв, –Где в положенный срок батальоны разгрузят.Терек буйствует там и растёт барбарис.Ну и главное: там, директивам согласно,Бородатые горцы с пацанами сошлисьИ мешают зелёное с красным.Потому и ползут за вагоном вагон –По железным полозьям железные зыбки.Полдень, солнце, апрель и пустынный перрон:Ни цветка, ни руки, ни слезы, ни улыбки.

«Звенит капели телефонный зуммер…»

Звенит капели телефонный зуммер,Апрельским утром под окном опять!Но не спешите, я ещё не умер,И дай мне бог, чего он хочет дать.Пускай врачу из скорой показалось,Что не смогу без шприца и микстурПеренести уже такую малость,Как перепад ночных температур.Ату его, он действует по схемам,Изложенным в студенчестве ему,Тогда как мне известна эта темаПо сердцу дорогому моему.Моя болезнь прописана природой,Процентов где-то восемьдесят пять,А остальное – водка, нервы, годыИ то, что не могу тебя обнять.Так и живу, не в силах повиниться,Сколь ни хочу гордыню победить,На свете этом одинокой птицей,Которой проще каркать и вредить.Тем более, чего там мне осталось –Туман стихов да блеск клавиатур,Когда играет роль такая малость,Как перепад ночных температур.