Продолжая движение поездов

Нужны были деньги, но она почти сразу нашла идеальную работу. На самом деле это была не работа, речь шла о тестировании нового медикамента, она случайно наткнулась на объявление – искали здоровых мужчин и женщин до тридцати лет для исследования. В ее задачи входило три раза в день глотать голубую пилюлю и регулярно ходить на медицинский осмотр. Проект должен был длиться полгода, то есть вечность – вечность получать тысячу шестьсот пятьдесят три евро в месяц и ничего не делать. Это устраивало Су. Она следила за своим здоровьем. Прислушивалась к пищеварению. Считала дни между месячными. Проверяла, хорошо ли видят глаза. Слышат уши. Будто вернулась бабушка. Все было хорошо.

Те, кто говорил о необходимости эмиграции, были правы – она живет в райском саду, так думала, сидя за накрытым желтой скатеркой столом и глядя в окно, на плывущие по небу облака аккуратной формы. Никогда не видела до́ма таких аккуратных облаков. Могла сидеть напротив окна часами. В окне пролетали диковинные пестрые птицы, райские птицы, думала она, но позже, заглянув в книжной лавочке в глянцевый альбом «1000 птиц», узнала, что это обычные сойки, дятлы и синицы, такое привычные слова – но она выросла в большом индустриальном городе, центре угольной промышленности, богатом только голубями и воробьями. Хотя и сейчас жила в большом известном индустриальном городе, где находились как фармацевтическая компания, так и публичные дома, в которых осели ее нелегально провезенные через границу спутницы, вокруг было много парков и перелесков, она выходила гулять, насмотревшись на аккуратные облака.

Ехала на автобусе в старый город, поднимала глаза на дома, точь-в-точь такие, какие были в ее детских книгах сказок: пряничные домики с готическими надписями на красноватых деревянных перекрытиях. Смотрела на высокие резные башни церквей. Современные люди с пакетами из стеклянных магазинов спешили мимо, не обращая внимания на свою принадлежность к сказочно-книжному миру. Су тоже заходила в магазины. Она заходила в книжные, покупала книги, ориентируясь только по обложкам, и проглатывала их вечерами. Романы. По ним она учила язык заново, очищала его от гетевских, гофмановских и гейневских словечек, непонятных ни мужчинам, с которыми знакомилась в барах, ни работникам фармацевтической компании.

Прошло четыре месяца из шести, когда Су окончательно убедилась, что все сделала правильно для быстрого проникновения в рай: появились ангелы. Она лежала в испещренной незабудками постели, как раз только что погасила лампу, когда ясно ощутила над собой присутствие ангелов. Су открыла глаза. Ангелы летали над ней, взмахивая невесомыми белыми крыльями, и пустые белые рубахи тянулись за ними следом. Ангелов было достаточно много. Су удивилась, что у них и на самом деле такая архаическая, птицеподобная и человекоподобная форма, но, приглядевшись внимательнее, поняла, что то, что она принимала за крылья, – на самом деле движущиеся лучи. Так же и с рубахами – одни лучи. На самом деле ангелы были маленькими светящимися комками, не больше детского кулака, и эти комки взмахивали расходящимися от них длинными лучами. Такой вариант ей даже больше понравился, Су обрадовалась, что теперь знает, как на самом деле выглядят ангелы, и то ли заснула, то ли потеряла сознание.

На следующий день ей сообщили, что тесты прерываются до выяснения обстоятельств, и у нее изъяли остаток синих пилюль. Позже Су узнала, что один из испытуемых находится в реанимации «с мертвым мозгом». Это странное выражение так напугало ее, что она чуть ли не с облегчением узнала через день, что спасти его не удалось. Еще десятеро находились в больнице в состоянии средней тяжести. «Выяснение обстоятельств», «выяснение обстоятельств» – повторялось раз за разом. Су почувствовала было приближение паники – на что существовать теперь? Однако ей выплатили не только деньги, причитающиеся за следующие два месяца, но и дополнительную «компенсацию». Чтобы держала рот на замке и не обращалась к адвокатам, поняла она. Какие адвокаты с ее истекающей левой визой?

Примерно тогда ей и пришла в голову мысль выйти замуж. Потом можно заняться чем угодно – учиться или работать, но для начала нужно получить законный статус. Между мыслью и реализацией произошло еще многое.

Одно время Су воровала. Ее с самого начала удивляла непосредственность, с которой магазины выставляют на улицу прилавки с товарами – едой, одеждой, всякими мелочами. Однажды, в старом городе, она задумалась о своей дальнейшей жизни, стоя у такого внешнего прилавка с яблоками, и сама не заметила, как прокусила красную кожицу. Сладкая мякоть пустила во рту сок. Прохожие шли дальше, никто не обращал на нее внимания. И она пошла за ними – с надкушенным яблоком в руке.

Но животное охотничье удовольствие можно было получить, только воруя внутри магазинов. Нужно было знать, как пройти, знать, зазвенит ли сигнализация на выходе. У нее получалось. Так – пробуя неизвестные раньше деликатесы – она экономила оставшиеся деньги. Воровала диски с записями джаза, думая, что ее соотечественники все равно делают это ежедневно за компьютером, безо всяких угрызений совести. Вечером ложилась на пол и включала новый диск. Слушала глубокие хрипловатые голоса, рассматривая тень от люстры. Однажды украла духи, предварительно так заморочив продавщице голову своими капризами («слишком тяжелый, почти как нужно, но мне бы немного посветлее, и менее сладкий, нет, но не горький же, а этот слишком легкий») – что та сама ретировалась, даже вздохнула с облегчением, когда Су купила какую-то мелочевку вроде мыла, и не заметила исчезновения «горького» флакона.

Су никогда не брала дважды в одном и том же магазине. Но один раз, на выходе из супермаркета, ее все-таки остановил строго одетый молодой человек с микрофончиком возле рта – как у телеведущего. Он вежливо попросил ее открыть сумку, и Су, подняв немного испуганные глаза (детектив был очень высоким), спешно и приветливо согласилась и открыла свою сумку. Он попросил ее достать из сумки все, что было внутри: начатая упаковка бумажных платочков – домашней марки другого супермаркета, косметичка, в ней полустертая гигиеническая помада, старая пудреница и активированный уголь, привезенный еще с родины. Молодой человек вежливо поблагодарил ее и пожелал хорошего дня. Су тоже с ним попрощалась и, захватив из тележки пакеты, где честно приобретенное было равномерно перемешано с украденным (на кассе, принимая товары от кассирши, она одновременно перекладывала добычу из сумки в пакеты), вышла на улицу. Моросил мелкий свежий дождь. Звона не было. Почему-то душа ее пела – словно произошло что-то прекрасное.

Дома она включила свой любимый диск, сделала себе несколько малюсеньких канапе – с икрой, с серрано и с красной рыбой и открыла маленькую – на один стакан – бутылочку шампанского. Отпила из бутылочки, протанцевала вокруг стола в своих дешевых блестящих туфлях на шпильках. Немного попела с Эллой Фицджеральд, снова выпила. Закончив ужин в половине двенадцатого, заснула на диване с ладонью под щекой, не раздеваясь и не почистив зубы. Период воровства продлился не более месяца.

Последовали смутные дни – хмурая погода и подозрение, что это последний месяц, в котором она знает, чем платить за квартиру. В один из дней пришло письмо на плотной белой бумаге. Она не сразу поняла, о чем речь. Вроде бы заявляла о себе все та же фармацевтическая компания, вернее один ее конкретный сотрудник, назначавший ей встречу на следующий вторник, в 11:20 в его бюро, и довольно строго требующий позвонить, если у нее нет возможности прийти в условленное время. Су такая формулировка показалась странной и навязчивой, но в письме был намек на деньги и даже перспективы, а она находилась не в том положении, чтобы особо перебирать, и к тому же – какие у нее могли быть другие планы в назначенное время?

Идея с браком еще не была воплощена. В любом случае, она не хотела зависеть от будущего супруга финансово, и, из-за каких-то внутренних левых предрассудков, не хотела, чтобы это был человек богатый – такой, как господин Шурц: седой, но моложавый, в идеально выглаженной рубашке, с белоснежными блестящими зубами.

Видела свой прозрачный силуэт, отраженный в окне его бюро. Волосы растрепаны. Чувствовала себя неряхой рядом с ним. Думала: «Он вызвал меня, только потому что хочет переспать со мной». В ее досье перед Шурцем была ее хорошая фотография – с накрашенными красными губами.

Кроме ее силуэта в окне отражались два светящихся монитора, оба находились на большом столе с закругленным углом, за которым, внутри треугольника, Шурц передвигался на вращающемся кресле.

– Я внимательно изучил ваши документы, те, что вы давали нам для тестов, – говорил господин Шурц, – и пришел к благоприятным для вас выводам. Дело в том, что наш концерн планирует осваивать новое направление, суггестивистику. Вернее, уже осваивает, есть уже весьма солидные результаты, и в рамках новой программы мы предлагаем обучение. Это государственно принятая программа, по окончании трехлетнего курса вы получаете стандартный сертификат о профессиональном образовании.

– А то, что вы без разрешения изучали мои документы, разве не противоречит законодательству?

Только потому, что он хочет переспать со мной, думала Сузанне. Но неожиданно мысль ей понравилась и не отпускала ее до конца разговора.

Господин Шурц за секунду успел побледнеть до цвета пакета, в который складывают овощи, чтобы взвесить, и опять приобрести нормальный цвет лица. Видимо, он не ожидал, что она ориентируется в немецких законах. Но он ориентировался лучше.

– У вас ведь виза скоро истекает, правда? Да и та, что есть, не совсем чистая, если я не ошибаюсь. Вы знаете, что у вас будет возможность получить учебную визу?

Ее не впечатлило это временное решение, менее надежное, чем замужество, но господин Шурц добавил:

– Вы имеете представление о том, как у нас получают профессиональное образование? Вы два дня в неделю учитесь и три дня в неделю работаете – или учитесь на практике, как вам угодно. Но работа оплачивается. Я точно не помню цифры – в вашем случае это будет что-то около тысячи в месяц.

Меньше, чем за испытания препаратов. Но Су согласилась. При желании выжить можно. Он положил перед ней формуляр и протянул ручку. Она потянулась за ручкой, и их пальцы соприкоснулись. Ей окончательно стало ясно, что она тоже хочет переспать с ним. Поставила свою подпись. Он дал ей белый конверт формата А 4.

– Остальные документы сможете заполнить дома. Также здесь вся информация о курсе. Поздравляю, это было верное решение!

Так говорят, когда удался обман, поэтому эйфории не было. Однако решение на самом деле оказалось верным. Лишь позже ей стало ясно, как ей повезло, на грани чуда – место в системе образования далеко не всем доставалось легко (или доставалось вообще). Но почему отобрали ее, догадалась в первый же день, совсем немного пообщавшись с соучениками. Всего их было восьмеро. Все обычные люди без особых дарований, и только одна особенность у всех – по разным причинам никто из них не имел ни семьи, ни близких друзей. Трое, включая ее, были приезжими, пятеро местными, хотя из других городов.

«Никто о нас не вспомнит, поэтому нас выбрали, – думала Сузанне. – На нас будут ставить медицинские эксперименты». Что не помешало ей прийти на занятия на следующий день – будет чем заплатить за квартиру в этом месяце, хотя питаться придется скромно. Однако никакой драмы, никаких экспериментов не последовало. Занимались они в светлом классном помещении с белой доской, на ней маркерами записывали свои первые короткие тексты. Когда преподаватели включали проектор, доска превращалась в экран, на котором появлялись то до синевы черные поющие масаи, то китайские мастера каллиграфии.

Первое занятие вела госпожа Хук, коротко подстриженная седая старушка, которая сразу же все расставила по местам: она университетский преподаватель, и они ничего не поймут. Она здесь только из интереса к проекту. Су мимоходом вспомнила бабушку, которая тоже когда-то была университетским преподавателем – наверняка намного лучшим. Госпожа Хук рассказывала о человеческой речи. О типах звуков и синтаксических конструкций, о ритмах, обусловленных этими конструкциями, о графологии, потом, неожиданно, об этимологии – древний средневерхненемецкий глагол lâchenen, от которого было образовано старое слово, называющее лекаря, позже вытесненное греческим, означало «обговаривать», впрочем, такую же этимологию имеет русское слово врач – тот, кто говорит. Сузанне неприятно удивилась этой отсылке к ее родному языку, будто ее поймали и разоблачили, позже выяснилось, что госпожа Хук знает русский. Она только пожала плечами: «Я из бывшей ГДР», – и Сузанне подумала, что госпожа Хук должна была работать на Штази – аналог советского КГБ. Что-то такое было в лице.

Следующее занятие оказалось приятнее, там речь шла о статистике. Статистика показывает, что тот, кто полностью прочитывает листик-вкладыш к лекарственному препарату, чаще страдает от побочных эффектов. Но не только: действие медикаментов в целом проявляется сильнее. Диаграммы. Графики.

Потом в спортзале странная бледная блондинка в пестрых штанах и с пестрым шарфом на голове обучала их мантрам.

И, наконец, анатомия.

К концу второго дня Сузанне устала и была совсем заморочена, но более или менее начала понимать, о чем идет речь: влияние письменного текста на состояние организма. Разумеется, она это и так знала бы, если бы прочитала информационные листы из белого конверта, – но ей было лень.

К концу третьего месяца обучения Пам, вьетнамец, поделился с ней своими размышлениями, не похожими на ее. Сузанне теперь, поняв, что на них не будут ставить эксперименты, считала, что отбор одиноких и не слишком общительных учащихся был мотивирован желанием концерна предотвратить утечку информации. Проект не мог быть засекречен, потому что их образование государственно сертифицировано, но при этом очень хотелось, чтобы конкуренты ничего не заметили. Однако Пам, сидя на ослепительно белом подоконнике, сказал:

– Думаю, проект провалится. Но им некуда отступать, они нас набрали. Они думали, что аутисты автоматически обладают какими-то особыми способностями, но это не так.

– Какие еще аутисты?

– Мы. А ты не замечаешь? Здесь все с приветом.

Сузанне пожала плечами.

– У каждого свои обстоятельства. Меня воспитывала бабушка. Она умерла. Я осталась одна. При чем здесь аутизм? У тебя большая семья в двадцати часах лета. Сколько тебе стоит туда-обратно слетать? Нет, с тобой уж точно все в порядке.

Пам улыбнулся, его зубы так же блестели белым, как подоконник.

– Но они-то этого не знают! И все-таки я не думаю, что у них что-нибудь получится.

По большому счету он оказался прав. Господин Шурц с каждым месяцем выглядел все более озабоченным, и Сузанне все реже при встрече с ним вспоминала, что он хотел приключений с ней, а она – с ним. Вопреки его обещаниям, проблемы с визой были. Но она вышла замуж, и все наладилось. Первый год учащиеся работали в рекламном отделе, потом для них создали собственный отдел. Получив дипломы, они разъехались и никогда больше не встречались.

Лишь господин Шурц иногда пересылал ей почту. Налоговая инспекция и банк желали знать ее постоянный адрес, а ей невыносимо было оставаться на месте, и Шурц согласился прописать ее у себя. Иногда он подкидывал ей заказы и брал пять процентов от гонорара. Ему тоже нужны были деньги, потому что после закрытия проекта его отправили на преждевременную пенсию.

А Су познала радости семейной жизни – в облегченном варианте. Приобрела хорошую местную фамилию. Его звали Мика. Они познакомились в одном ночном заведении. Сузанне сразу же предложила зарегистрировать отношения. Он был выведен из равновесия, но она смеясь объяснила: мне нужна виза, фиктивный брак. Они были вместе четыре года, без того, чтобы жить в одной квартире. Но были вместе в полном смысле этого слова. По крайней мере она так воспринимала их контракт: брак в обмен на секс, так что каким-то странным образом цель ее нелегального проникновения в эту страну все же была реализована. Хотя секс был хорошим. Что думал Мика о ночном приключении, растянувшемся на четыре года, Сузанне так и не узнала.

Но чужое счастье вечно кому-нибудь колет глаза, ее брак показался подозрительным отделу по делам иностранцев.

– По моим данным, вы не проживаете вместе, – сказала вызвавшая ее чиновница и посмотрела многозначительно, с ожиданием.

– Да.

– Но в таком случае мы не можем рассматривать ваш брак как имеющий…

– Ну да, я не варю и не стираю для мужа, – перебила Сузанне, слепо глядя перед собой – внутрь себя. – И не глажу ему рубашек. Но я с ним сплю. У него нет никого другого, и у меня нет никого другого. Нам хотелось бы и дальше продолжать нашу интимную связь, однако без визы это невозможно.

Чиновница подумала, что над ней издеваются, но Сузанне смотрела серьезно. Она не привыкла много общаться и бояться чиновников и еще не любила лгать. Она продолжила шепотом говорить о своих отношениях с Микой, глядя на письменный стол, неожиданно понимая, что эти отношения важны и нравятся ей, – о его дыхании, о необычно мягких для мужчины губах и худощавом – как у мальчика – теле: когда он лежит на спине, волнами видны ребра под кожей, и она проводит по ним ладонью, у него совсем нет волос на груди; там, у нее на родине, таких мужчин не было, такие вымирали на старте, и оставались грубые козлы, склонные к насилию, так что возвращение для нее невозможно, а он – он совсем мальчик в свои тридцать. Чиновница слушала монолог так же завороженно, как Сузанне говорила.

Наконец Сузанне опомнилась:

– Извините… я разговорилась. Видимо, дело в том, что у меня нет близких… знакомых… вообще нет никого, кроме него.

Су просто констатировала факт, для нее самой естественный и не тяжелый, она не планировала драматического эффекта, который произвели ее слова на прочно вросшую в свою социальную грибницу чиновницу, и не ожидала получить постоянный вид на жительство.

Четыре года Сузанне и Мика были вместе, и не раз она приезжала в город, только чтобы встретиться с ним. Потом расстались – легко для двоих. Сейчас у нее гражданство, и эти вопросы не тревожат больше.

* * *

Поезд привез Сузанне в очередной провинциальный город, где она на зиму сняла квартиру. Холодные месяцы она предпочитала проводить в более или менее постоянном убежище, потому что теплые вещи неудобно возить с собой. Въезжать старалась не раньше середины декабря – до того морозы случались редко, а к концу февраля уже маялась от желания уехать. Как всегда, сначала вдохнула незнакомый воздух на пороге, с мыслью, что эта чужая пыль, хранящая запах чужих отношений, станет своей, и ее не вымести. В нее вплетутся новые ноты: запах ее тела и ее вещей. Широко разложила вещи из своего чемодана, чтобы в квартире ощущалось присутствие, когда она уйдет за покупками. Покупала в супермаркете ложки, вилки, ножи, туалетную бумагу, полотенца, гардины. Запоминала супермаркет – на какое-то время он станет «ее супермаркетом», в котором известно расположение всех полок. Купила дешевый фен – в отелях и меблированных апартаментах фены всегда имелись, но здесь она предоставлена самой себе.

Потом вернулась и мыла окна – долго и старательно терла, чтобы не осталось никаких бликующих полос, до абсолютной прозрачности. Когда стекла становились чистыми, исчезали сомнения. Сама не замечала, что сомнения мучили ее, до того как стекло стало невидимым, словно душа. Снизу на нее подняла взгляд женщина в синей куртке – должно быть, соседка. Сузанне кивнула, женщина с небольшим запозданием кивнула в ответ, посмотрела удивленно, исчезла в их общем подъезде. «У меня появляются знакомые», – усмехнулась Су.

На следующий день пошла за теплой одеждой. Она покупала себе дешевую зимнюю одежду, неинтересную – по-настоящему хорошим у нее было только белье, потому что оно легко умещается в чемодан. Одежду брала со скидками и с первым потеплением отправляла в контейнеры благотворительных организаций, снова становясь легкой и готовой к дороге. Когда вернутся птицы.

Задолго до возвращения птиц они с Жанной стали почти подругами.

Столкнувшись в подъезде с женщиной в синей куртке, Сузанне почему-то поздоровалась по-русски. (Нет, соседку не выдавали ни одежда, ни прическа, ни макияж. Разве что мимика?) Та ответила несколько обиженным тоном. Сузанне, доброжелательно улыбаясь, поспешила представиться и сказала, что ее квартира на четвертом этаже.

– А, так это у вас вчера свет всю ночь мигал? – без улыбки и не назвав себя, спросила соседка.

– Нет, я только переехала, так что не украшаю к Рождеству в этом году.

– А то у меня малый спать не мог. Прилип к окну и смотрел, как оно на земле отражается. А потом муж пришел и сказал, что это на четвертом, в той, что пустой стояла.

– Видимо, кто-то уже нарядил елку, – примирительно сказала Су и еще раз назвала свое имя. Только тогда соседка представилась:

– Жанна.

Раньше Сузанне вряд ли была бы такой терпеливой, но упреки Патрика все же что-то в ней задели. Боясь увидеть в себе неполноценность, вела себя любезнее.

Сама Жанна оказалась намного приятнее, чем создалось впечатление при первой встрече. Сузанне позвала ее на чай, достала бутылку вина, и они разговорились. У Жанны имелся муж, дальнобойщик, специализирующийся на Италии. Кроме того, трое детей.

По утрам дети были распределены – кто в школу, кто в садик, и Жанна, без большого вдохновения относившаяся к ведению домашнего хозяйства, скучала, приходила к Сузанне и мешала работать. Сузанне не злилась – в последнее время ей нравилось работать по ночам, а днем отдыхать. Часто она засыпала после обеда.

Жанна заходила только для того, чтобы забрать Сузанне из тоскливой квартиры с некогда белеными, но уже годы как серыми обоями к себе. В уютно-обжитом гнездышке с картинами на стенах и салфетками на столе Су могла наслаждаться неизведанными дотоле радостями: женской дружбой и свежей выпечкой.

Первым делом Жанна всегда варила кофе в серебристой кофемашине (наконец нашла, перед кем похвастаться). Потом садилась напротив Сузанне и заводила долгие беседы о своем детстве, о деревне в Казахстане, о желтой траве, о первых поклонниках, о мотоциклах, о молодости, и только потом – о муже и детях. Она скучала, ей казалось, что в этой стране все не так, как там, в юности, все хуже и пошлее. Но вместе с тем Жанна как рыба в воде была в местных условиях: знала, что где купить, где дешевле, где качественнее, когда куда нужно идти и вообще – как правильно жить. Каждый из ее детей знал и выполнял свои обязанности, эта троица была организована превосходно, что позволяло Жанне, без любви к домашней работе, поддерживать хозяйственные дела в идеальном состоянии. Порой Су думала, что в Жанне мир потерял великолепного министра, а может даже канцлера или президента. Пару раз Жанна расспрашивала Сузанне о ее жизни, о роде занятий, но без энтузиазма. Су отвечала так туманно, что собеседница больше этой темы не затрагивала, видимо, считая, что она живет на пособие по безработице (дешевая одежда могла служить тому подтверждением).

Иногда Жанна предлагала вместе съездить в магазин – для Сузанне это было удобно, не нужно нести сумки с продуктами от неблизкого супермаркета. Жанна хорошо водила, хотя за рулем ни на секунду не переставала болтать и жестикулировать. Су сосредоточенно слушала. В магазине ее полупустая корзинка смешно смотрелась рядом с переполненной тележкой Жанны, та каждый раз пыталась убедить и ее складывать продукты в тележку. Сузанне отвечала одно и то же: на кассе будет неудобно, запутаются, где чье. Возле дома Сузанне помогала Жанне поднять многочисленные пакеты.

Кроме мужа и детей, у Жанны в этом городке и в близлежащих населенных пунктах было еще много родственников – своих и мужниных, двоюродных, троюродных, сколько-то-юродных, целый немецко-русско-казахский клан. Су пыталась понять, как они живут – заводят детей, оставляют их друг у друга, когда нужно побыть свободными, бесконечно обижаются, конфликтуют, меняют врагов и союзников, поддерживают друг друга в тяжелых ситуациях и собираются за огромным столом на Новый год. Во время общих с Сузанне завтраков Жанна особенно часто жаловалась на Катю, жену ее среднего брата, но Су понимала, что это лишь случайность. Со временем стрелки обид переместятся, как стрелки компаса, когда поворачиваешься – а Жанна, женщина занятая, глубоко семейная, с небольшой подработкой (три раза в неделю убирала кабинет одного психотерапевта), вертелась целыми днями.

Однажды, как раз сидели за кофе у Жанны, зазвонил в кармане мобильный телефон. «Ну, ты возьмешь?» – кивнула Жанна, потому что Сузанне замешкалась – ей звонили так редко, что она воспринимала телефон как маленький компьютер, позволяющий не распечатывать железнодорожные билеты, и не привыкла реагировать на мелодию. Ожидала услышать рекламщиков, маскирующихся под социологический опрос, – кто еще мог ей звонить?