Продолжая движение поездов

Татьяна Дагович

Продолжая движение поездов

© Татьяна Дагович, 2018

© «Время», 2018

* * *

Светлана Киршбаум. Будничность перемен

Считается, что нужно найти какого-то своего, единственного, предназначенного тебе человека. Не совсем ясно только, должны ли мы получить его уже в готовом виде? Вот он – сделанный специально для тебя, получи и пользуйся. Или же нужно терпеливо утруждать себя археологическими раскопками, снимать один культурный слой за другим, очищать его от вековой пыли, не зная, что там, Троя или пара глиняных черепков. А может быть, даже таблички на каком-нибудь допотопном языке, которым, несомненно, цены нет, но которые ты точно никогда не прочитаешь. И Троя, и черепки, и таблички – самодостаточны, независимо от того, в чьих они руках. А мерить человека рядом своей собственной меркой – это все равно, как если бы археолог сказал: я не могу прочитать эти таблички – следовательно, они плохи… «Каждая несчастливая семья несчастлива по-своему» – это хорошо только для красного словца. Не по-своему, а вполне себе согласно схеме. И весь роман Толстого лишнее тому доказательство. А вот поэт Сергей Шестаков предлагает другой вариант: «и неважно, чья легла на плечо рука, лишь бы чья-то была, лишь бы только вместе». Вот! Ключевое слово здесь – вместе! Не рядом, а именно вместе. Может, в этом дело и какой-нибудь смысл. Так или иначе этот вопрос интересует и Татьяну Дагович. Что происходит, когда люди встречаются или расстаются? Какие геологические и исторические пласты приходят в движение, какие головокружительные пропасти засыпает землей, какие ледники сходят с недосягаемых вершин? Жили душа в душу – так сейчас не говорят… (и не живут?) А как сейчас говорят/живут?

Случайный попутчик из повести «Продолжая движение поездов», с которым непонятно что, любовь – не любовь. Продолжая движение поездов – что это? Незаконченность действия? Инерция? Или попытка продвинуться немного дальше конечной станции?

Семейная пара из рассказа «Жительница». Жили, не мешая друг другу, «мирно и хорошо». А кто же тогда эта жительница? Это плод воображения или она действительно существует? Магический реализм – это когда странные вещи становятся реальностью и перестают удивлять. Мы очень любим сказки. А еще мы очень запутались, и любая реальность, даже собственная, все время кажется нам чьей-то выдумкой.

Две подруги из рассказа «Две тысячи первый, ноябрь, уикенд». Зачем фиксировать конкретную дату? Чувства нельзя разбить на часы и минуты. Или можно? С понедельника перестаю (или начинаю) чувствовать.

Девушка и писатель из «Регенерации солнца». Солнце существует отдельно от нас. Но когда оно есть, нам тепло и светло. А что мы ему можем предложить?

Разные люди – разные истории. Бывает, что из случайных, бесперспективных отношений рождается новая жизнь. А бывает такое отчуждение между родными людьми, что даже трагедия уже не сближает. Можно представить, что для чужого человека нашлось бы больше сочувствия. Так устроен человек. Все в нем соседствует: жалость, любовь, ненависть, равнодушие. Легче вернуться в пустой брошенный дом, чем к покинутому однажды человеку. Вот этот момент удачно ухвачен в книге, бывшие родные становятся чужее незнакомцев на улице. Любовь, свобода – это как здоровье. Если оно и есть, то во всяком случае – не навсегда.

И вот герои всё мучаются, всё хотят чего-то понять. Только не знают, что именно. И никак не хотят смириться с потерями. Тютчев это знал. «Душа моя – Элизиум теней». Все ушедшее не кончается, не уходит окончательно. С возрастом теней набирается достаточно. Они роятся, мешают друг другу. И в прошлое не хочется возвращаться, и без прошлого плохо. Ни у одного из героев не получается дистанцироваться от воспоминаний. Но у некоторых получается помочь другому с его прошлым. Как у того, который согласен искать чужой дом. Или у той, которая помогла малознакомому по сути человеку исправить его ошибку. «Его дело урегулировано», – говорит она в конце. И тем самым ее дело урегулировано тоже.

Имеет ли тема оставленного дома биографические корни? Татьяна Дагович ведь и сама переехала когда-то из крупного украинского города в маленький немецкий. Уж очень хорошо у нее получается зафиксировать этот момент или даже миг смены одной жизни на другую, почти незаметный невооруженным глазом. Она как бы дает нам понять: большие перемены носят очень будничный характер, и вместе с тем в будничности скрыты знаки торжественности и будущности:

«На рассвете, сонная и тихая, Марта вышла. Выкатила один из чемоданов. Сережа запер дверь на оба замка, чего раньше они никогда не делали, его связку отдали Наталье Семеновне и уехали в эмиграцию».

Дело оказывается всего лишь в лишнем повороте ключа, и обыденная ситуация принимает экзистенциальный вид.

Зачем мы читаем о чужой жизни? Своей, что ли, недостаточно? Или, может быть, хочется посмотреть на себя со стороны? Мы привыкли, что остранение – это литературный прием, и совсем не пользуемся им на практике. Сделать знакомые вещи и моменты чужими и осознать (и полюбить) их заново. А пока мы так не умеем, читаем литературу. Вдруг автор предложит какое-нибудь более интересное решение, этическое и эстетическое, и станет немножко легче жить…

Продолжая движение поездов. Повесть

I

Всегда немного нервничала, когда приходилось собирать вещи, особенно если покидала какое-то место навсегда – номер в отеле, съемную квартиру, палату в больнице (дом, родину и так далее). Важно ничего не оставить – в этой установке больше страха сделать себя уязвимой через вещи (если забыть упаковку тампонов, записки на клочках бумаги или таблетки), чем страха лишиться вещей. Лишиться вещей – это не ее фобия, многие вещи и сейчас приговорила: сложила в полиэтиленовый пакет, чтобы вынести, ступая по красной бархатной дорожке отеля (никто не подозревает, что в пакете – мусор). Выйти под дождь, раскрыть зонтик, свернуть в переулок, рассортировать содержимое пакета по мусорным бакам, подписанным немецкими словами – макулатура, стекло, пластик… Делать вид, будто нет неудобства в этой сортировке одной рукой: во второй, на которой висит пакет, – зонтик. Делать вид, будто она из дома, к которому относятся баки.

Затем вернуться, улыбнуться слишком гладко выбритому администратору за стойкой и сказать: «Да, кстати, я через пару часов уезжаю, можно сейчас расплатиться? Я кое-что брала в мини-баре». Молодой человек вежливо и доброжелательно улыбнется в ответ, примет деньги, пожелает счастливого пути, и ему не покажется странной ее отлучка, как уборщице не покажется странной чистота в оставленной комнате и пустое мусорное ведро. Какое им, собственно, дело?

Сузанне так привыкла.

Вернулась в номер. Заперлась: пока что, все еще – это ее пространство. В чистой комнате, которую от оставшейся без постояльцев отличали только чемодан и рюкзак у выхода, села на кровать. Кровать пружинила, она покачивалась, как в детстве, играя. Улыбнулась. Бросила взгляд в окно – не прекратится ли дождь, отъезд во время дождя – особое испытание: выйти из дверей отеля, выкатывая чемодан и прикрываясь зонтом, добираться до вокзала под струями. Она любила уезжать в дождь.

В дверь постучали. Подняла лицо на стук – неожиданный, потому что шагов к двери не слышала. Горничная? Забыла вывесить табличку «не тревожить». На цыпочках подошла к двери и остановилась, ожидая, что постучат еще раз. Больше не стучали. Подождала какое-то время, потом вернулась.

В интерсити-экспрессе Сузанне досталось место у окна. За забрызганным стеклом приближались, потом удалялись кукурузные поля, перелески и изредка одинокие фахверковые дома, сурово-аккуратные, с густыми садами и небольшими прудами. Типичные пейзажи для этих мест. Место справа долго оставалось пустым – к ее облегчению. Физически ей дополнительное место не было нужно – при ее телосложении она могла максимально комфортно и расслабленно устроиться на одном сидении, но психологически ей так было легче. Сузанне читала книгу, иногда взгляд отрывался от страниц и свободно блуждал между окном и проходом в центре вагона. Однако на одной из длинных остановок соседнее место заняли, и теперь, если глаза уставали от букв, она могла смотреть только в окно.

Около шести вечера тот же мужчина постучал в дверь номера на четвертом этаже, но ему снова не открыли. Спустился – за отельной стойкой никого не было. Легонько ударил костяшками пальцев. Виновато улыбаясь, вышла девушка-администратор – оттенок волос, выбранный для нее парикмахером, идеально соответствовал униформе.

– Чем я могу вам помочь? – спросила вежливо.

– Номер четыреста пять… там никого нет, вы не подскажете – может, его уже освободили?

Он сомневался, что девушка имеет право отвечать ему – защита личной информации и прочее, а он даже не знал фамилии Су, чтобы сделать вид, будто она его близкая родственница или коллега. Но девушка проверила в компьютере и сказала:

– Да, уже освободили.

– Спасибо.

Ее зовут Су, думает он, выходя из отеля. Вот и все, что известно. И легкий акцент. Получается, уехала не попрощавшись. Не то чтобы обидно. Между ними не было ничего сверхъестественного – два очень приятных вечера, пара бокалов вина. Даже не то чтобы слишком невежливо с ее стороны – ну, пора человеку уезжать и некогда разыскивать случайных знакомых. Она много рассказывала о себе. Есть люди, которые охотно рассказывают о себе. Теперь он знает много забавных и серьезных историй из ее жизни, но не знает, ни куда она уехала, ни откуда приехала, ни чем занимается. Интереснее другое: аккуратность и дисциплинированность, с которой Су, рассказывая много и охотно, не сказала ни слова о себе. В каком городе она живет, например? Та же дисциплинированность, с которой она брала презерватив: не навязчиво, но не в последний момент, как обычно случается, а в самом начале.

Все-таки странно. Акцент? Нет, не только акцент. Еще разрез глаз. Сначала думал, что азиатка, но для азиатки слишком высокая, и волосы совсем другие – русые, слегка вьющиеся. Вспоминает, как по ее голому телу пробегали лучи синего света – под окнами стояла машина скорой помощи. Нет, какая азиатка – глаза не азиатские, просто поставлены под странным углом. Сразу не заметишь. Но что-то странное в лице. Даже неестественное. Однако не отталкивающее. Не так, как после неудачной подтяжки, – скорее, как из неизвестного народа. Позже выглянул в окно и не увидел ни машины скорой помощи, ни полиции, а синие лучи продолжали скользить по ее животу. Курьезная история.

Равномерный гул поезда навевал сонливость, буквы в книге становились все прозрачнее. Внезапно к ней обратились:

– Простите…

Преодолев мгновенное неудовольствие, Сузанне повернулась к соседу. Это был мужчина лет сорока, обычный, светловолосый, несколько растрепанный и обеспокоенный поездкой.

– Вы не знаете, будут ли разносить кофе? Или нужно идти в вагон-ресторан?

– Будут, – сказала она. – Я думаю, что будут, по крайней мере разносили уже один раз.

– Сейчас мне необходимо выпить кофе. Теперь. Наконец-то. Вообще, это не мой поезд, мой поезд опаздывает на четыре часа, и они предложили мне ехать этим. Все планы коту под хвост… Я опоздаю на автобус. Жаль, что решил ехать поездом, машиной был бы уже на месте. Поленился. И пробки, пробок испугался.

– Понимаю, – сказала она, удивляясь, что разговор не раздражает. – Поезда часто опаздывают, вообще это, конечно, свинство. Они должны компенсировать хотя бы часть стоимости билета.

– Да, нужно будет этим заняться позже, – согласился попутчик. – Никуда не годится – теперь всю дорогу заново приходится планировать. На приветствие и коктейль я уже не попадаю…

Сузанне снова отпустила глаза к книге, буквы которой снова почернели. Маленький разговор не выбил ее из колеи, не доставил неудобств, но в то же время не развлек. «Странно», – подумала она, хотя здесь не было ничего странного. В последнее время все чаще ловила себя на безразличии. Она могла беседовать или не беседовать. Выпить бокал вина или не выпить бокал вина. Встретиться с кем-нибудь или провести вечер с книгой. Не радовало и не огорчало, не баловало, но не мешало. «Может, это признак возраста, я становлюсь старше». Мысль не обрадовала и не огорчила. «Все основное уже попробовала. Важно иметь определенную свободу, а остальное – как сложится». Но некие предпочтения остаются. Например, она любит уезжать в дождь, хотя это доставляет массу неудобств.

Захлопнула книгу, какое-то время смотрела на синюю обложку. Решила поработать, пока есть возможность, в пути ей всегда работалось лучше, чем в неподвижной комнате. Включила ноутбук.

Через полчаса, отметив, что попутчик, успокоившийся в не своем поезде, в ее сторону больше не смотрит и попыток завязать разговор не повторяет, Сузанне сначала осторожно, короткими взглядами исподтишка, потом смелее, потому что взгляды не пересекались, стала разглядывать его.

Обычные черты лица, прическа, одежда – впрочем, не джинсы с курткой, но костюм и плащ, однако и эта униформа в скоростном экспрессе смотрелась вполне органично – наверняка впереди у него важная деловая встреча, отель (разумеется, не трехзвездочный) и далее по списку. Под сидением небольшой, но отличный (в этом Сузанне разбиралась) чемодан. Крайне обычный пассажир, по ошибке попавший в вагон второго класса вместо первого.

Единственное, что не соответствовало стандарту, – его левая рука. На безымянном пальце белел ободок – не кольцо, а оставшийся незагоревшим след от обручального кольца. Хотя попутчик не выглядел только вернувшимся с моря – слишком бледный. След довольно широкий – на кольцо в свое время ушло много (скорее всего, белого) золота. Пальцы ей нравились – длинные, худоватые, так что слегка выпирали суставы. Одинаковой формы, ухоженные, матово блестящие ногти, удлиненные от природы (не выходящие за пределы пальцев, как у женщин с маникюром, но низко начинающие расти). Сузанне непроизвольно сжала пальцы, пряча свои ногти, подстриженные не совсем ровно и не подпиленные до правильной формы. Она подстригла их позавчера, за работой, когда заметила, что отросшие ногти мешают. Собиралась позже привести в порядок, но забыла. Когда попутчик задремал и расслабленная кисть руки раскрылась, Сузанне увидела шрам, проходящий через всю ладонь, от основания безымянного пальца к запястью. Он прорезал линию жизни и не давал рассмотреть, как все продлится и чем закончится.

«Почему он не сделал пластику?» – подумала Сузанне и удивилась своей мысли – зачем, на ладони-то? Просто шрам совсем не подходил к аккуратному пассажиру. Где он его приобрел? Занимаясь экстремальными видами спорта? Альпинизм отмела сразу, скорее дайвинг. Или работа в саду – такие любят все делать сами, с помощью дорогой техники, купленной в специализированных магазинах, – вместо того чтобы нанять пару мигрантов. Женщина с желтыми волосами шла по проходу, Сузанне стало неловко, что она откровенно разглядывает спящего, поэтому отвернулась к окну и тоже задремала, сразу попав в конфетные полусны.

Конфеты рассыпаны на земле. Конфеты и рис. Были еще монетки, но монетки дети быстро собрали (Сусанке как самой маленькой не досталось, отчего теперь печет в горле обида), а к конфетам только присматривались, отыскивая те, что получше. Здесь была свадьба. Но свадьба уехала, молодые лишь ненадолго зашли в невестин дом после росписи, а сейчас все отправились в ресторан, оставив во дворе эхо криков, рис и печальную пустоту. Дети втаптывают рис в пыль, на корточках сортируя конфеты на сосательные и редкие шоколадные.

«А платье какое!» – шепчет Сусанка, тоже в платье – в застиранных вишнях. У нее в глазах стоит пара: стройный молодой жених и невеста с фатой – еще моложе, черноволосая, с круглым личиком куколки. И платье: белое, все блестящее, оно сбегает с плеч, туго обтягивая талию, а дальше течет пышным воланом до самых белоснежных каблучков.

Янка только хмыкает, засовывая за щеку шоколадку. У Яны тоже платье – слишком короткое, в красный горох, задерганное. «Дуреха, и все», – говорит Янка про невесту – потому что так говорила тете Люде мама. И добавляет для убедительности: «С размалеванной рожей». Этого мама не говорила, или, по крайней мере, не по поводу свадьбы. Лицо невесты, так понравившееся Сусанке, и на самом деле плыло немножко отдельно от самой невесты, как рисунок. Сусанка даже предположить не может, что за этим нарисованным лицом скрывается соседка, которую она видела довольно часто, но на которую до сих пор не обращала внимания. «И платье у нее б/у, на новое у них денег нет», – не унимается Янка.

Сусанка застывает. Ей жаль, что Яна не видела красивую невесту. Мальчишки перекрикиваются с другой стороны двора. Яна старше, поэтому, сидя на корточках, она держит колени плотно сжатыми, а Сусанка еще не знает, что мальчикам интересно смотреть на трусы, – то есть что-то такое слыхала, но ей казалось слишком нелепым, чтобы верить. Девочки рассказывают много нелепого, нельзя всему верить, говорит бабушка, когда заплетает ей волосы. Сверху дети выглядят как стая воробьев, клюющих крошки. Су смотрит на них сверху. Через забрызганное стекло поезда.

После дремы, проносящей сны как неподвижные пейзажи за мутным стеклом, Сузанне ушла в настоящий глубокий сон и теперь, проснувшись, упрекала себя за безалаберность. Дрема нередко накатывала на нее в поездках, но через дрему всегда подкладкой просвечивала реальность, а сейчас попутчика рядом не было, и она не помнила, как он встал. Оставлять себя и свои вещи на милость незнакомых людей в вагоне! Заглянула в рюкзак, все важные мелочи – билет, удостоверение личности, деньги – оставались на месте, как и ноутбук. Проверка была игрой: вряд ли она спала настолько крепко, чтобы не почувствовать, как дотрагиваются до коленей, к которым был прижат рюкзак. Так крепко она не спала никогда. Достала влажные салфетки и протерла лицо. Теперь сама отдала бы полцарства за чашечку кофе. (В оригинале царство, целое царство – все что имеешь, а не половина – запомни, звучит бабушкиным голосом.)

Отвернулась к окну, вдыхая запах кофе и шепот, ползущий по рядам. На соседнее сидение сели, тревожно покосилась, но это был тот же сосед.

– Помогите мне… – попросил он. В его руках было два картонных стаканчика с кофе. Сузанне откинула свой столик, и попутчик поставил на него оба стаканчика. Объяснил:

– Один для вас.

Сузанне поблагодарила без лишней суеты, без фраз «не нужно было», «давайте отдам вам деньги» и взяла стаканчик. Кофе сквозь картон приятно грел пальцы, остывшие не от низкой температуры – в вагоне не было холодно, но от бесприютности. Сняла пластиковую крышечку и с удовольствием вдохнула насыщенный кофеином пар. В благодарность за этот пар и за тепло в пальцах спросила приветливо (без них никогда не обращалась бы приветливо к столь типичному представителю высшего среднего класса):

– Вы, наверно, едете в командировку?

– Да… – он растянул слово, не уверенный в своем ответе. – Пожалуй… Это симпозиум, у меня завтра доклад.

Так как он о симпозиуме больше не рассказывал, а трогательная забота о незнакомой попутчице стоила прояснения семейного положения, Сузанне в том же приветливом тоне спросила:

– Вы недавно развелись?

– А? – он бросил взгляд на свою руку. – Да, мы разошлись… Хотя я еще не развелся, это долгий процесс…

Су отхлебнула горячего кофе.

– А в чем причина?

– Она и детей забрала.

– Нашла себе кого-то?

– Нет. Просто ушла. Но она права. Я плохо знаю детей. Я все время работал.

– Это бывает.

Какое-то время молчали – Сузанне не знала, что еще сказать, и не была уверена, что улетучившийся кофейный пар стоит дальнейшей беседы. Но внезапно попутчик признался:

– Я бил ее…

– Ого. Не терплю мужчин, которые могут ударить. Я бы кастрировала таких сразу. Она в полицию не обращалась?

– Нет, отчего… – будто не заметил резкого высказывания Сузанне. – У Моники синяков не было, я не так… Я только пощечины. Я сам знаю, что это было неправильно. Но когда она начинала говорить, я не мог сдержаться. Во мне все закипало. Она говорила такие мерзкие вещи. И дети. Они тоже получали пощечины. Они тоже… По вам вижу, что у вас нет детей. Вы не знаете, какими дети могут быть мерзкими. Они смотрят на тебя наглыми глазами и ухмыляются. Я был беспомощен перед ними. Нет, я не жалею, хорошо, что они ушли от меня. Это были только пощечины, не больно. Но обидно. Я ее понимаю.

Говорил он с полуулыбкой, словно о каких-то мелочах, вероятно, как многие жители этой страны, считая, что в человеческом существовании ничего не нужно замалчивать – ни уродливого, ни стыдного, ни страшного, что все это – часть жизни, и обезопасить такие вещи можно, только спокойно о них разговаривая. С первым встречным. Сузанне это не нравилось, к тому же здесь явно был перебор с откровенностью.

– Я много раз раньше слышала, что в поезде незнакомым рассказывают подробности, которые скрывают от родных, но сама с таким сталкиваюсь впервые. Хотя поездами езжу постоянно. Знаешь, никогда в это не верила. Что не снимает с тебя ответственности, ты подонок, и это ясно. А что за симпозиум?

– По моему направлению, новые тенденции, перед докладом не люблю распространяться, прости. Вот после – пожалуйста. У тебя такой забавный акцент. Ты откуда? Я имею в виду, изначально?

– На симпозиум… Слушай. У тебя там отель оплачен, я так думаю? Но если хочешь – я сняла небольшие апартаменты в одном пансионе… Это бывшая ферма, на природе, за городом. Ехать на такси. Я думаю, мы там и вдвоем поместимся, ты мне мешать не будешь. Если хочешь на природе разобраться в себе…

– Ты что, смеешься?

– С чего бы? Что тебе этот симпозиум? Но ты подумай, мне еще сорок семь минут ехать.

Он усмехнулся и пожал плечами, не совсем понимая, она шутит или всерьез.

Начал пить свой кофе, а ее стаканчик уже был пуст. Она запихнула стаканчик за столик и отвернулась к окну, в котором плыли твердые мокрые стволы и ветки с повисшими на них слабенькими осенними листьями и каплями. С чего вдруг заговорила так нагло? Она много времени проводила в одиночестве и была скорее сдержанной, молчаливой, но когда встречалась с другими людьми, такое иногда происходило: в ней будто просыпалась другая личность, болтливая, нагловатая. Что она несла? С другой стороны, разделить одиночество с кем-то – даже с разведенным садистом – не так уж плохо, когда находишься в этой стране в октябре-ноябре. Может, его следовало бояться, но она уже поняла, как с ним обращаться и как надо себя вести в случае чего. Дождь за окном усилился. Через сорок семь минут он сказал:

– На фиг симпозиум. Я иду с тобой, – и, не дождавшись быстрого ответа, добавил вежливо: – Если твое предложение остается в силе.

– О’кей, – сказала Сузанне. – Понесешь мой чемодан до такси, да?

Носить и возить чемодан всегда было тяжело, даже этот, удобный, на четырех колесиках. Недостаток кочевой жизни.

Через мелкий дождь быстро добрались до бывшей фермы среди лесов, урегулировали формальности с хозяйкой, поднялись по лестнице. Сузанне обрадовалась, что у нее снова есть крыша над головой, замена дому. Она любила наблюдать и фиксировать радость внутри себя и улыбалась искренне. Патрик (в такси назвал себя) был немного растерянным и удивленным, но старался скрыть это за деланной самоуверенностью, будто у него в привычке было садиться в чужие поезда и сходить на чужих станциях.

Выглянула в окно – поле, за ним лес. Место на самом деле безлюдное, до ближайшей деревни километр. В коридорах пансиона пахло старыми стенами и животными, которых на ферме давно не было. Хозяйка приняла их за мужа и жену или по крайней мере за постоянную пару. В их распоряжении оказалась мансарда: небольшая спальня, кухня со столовой и современная, недавно отремонтированная ванная комната с туалетом. Сузанне забавляла растерянность, которую не удалось скрыть ее спутнику, когда она разделась, чтобы принять горячую ванну. Она привыкла: ужимки, стеснение – пустая трата энергии. После уличной сырости было так приятно окунуться в душистую воду и сквозь пену слышать, как Патрик хлопает дверцей, – в спальне был большой деревянный шкаф, он развешивал свои вещи. Дверь в ванную заперла изнутри. Косое чердачное окно в ванной комнате было из обычного прозрачного стекла – снаружи заглянуть могли разве что птицы. Посмотрела – сосны под моросящим дождем на холмах. Спрятала лицо в теплую пену, закашлялась, не замечая.

В постели Патрик был очень нежным и немного неуверенным: он ждал от Сузанне выбора расположения, позы, темпа. Они оставались беззвучными, чтобы не смущать хозяйку в квартире внизу. Тихие занятия и темный деревянный шкаф отражались в старом зеркале. За накрахмаленными белыми гардинами качался сосновый лес. Прикосновения расчерченной шрамом ладони были легки, как далекая музыка. Сложно представить, что Патрик может кого-то ударить. Тем более ребенка.